Поезд во времени. Часть 2. Глава 4

                4

                Французская история
 

     Анри Реваль сильно обрадовался, когда немецкий офицер, бегло осмотрев его документы и задав несколько ничего незначащих вопросов, равнодушно бросил:
- Frei.

   По-прежнему, крепко сжимая в руках свой саквояж, Реваль уже было покидал здание немецкой комендатуры, пока его не окликнул какой-то солдат из охраны и снова препроводил на допрос, на этот раз в другой кабинет. Наверное, тот первый, допрашивавший его офицер, все же обратил внимание на то, как свободно, этот французик разговаривает по-немецки. В новом кабинете его прямо попросили (ну, как попросили - приказали) задержаться на время в Комо, чтобы помочь немцам разобраться с какими-то документами на французском языке. На недоуменный взгляд Реваля ему пояснили, что в госпитале проходят лечение несколько офицеров дивизии СС “Шарлемань”, воевавшей на стороне Германии и состоящей из добровольцев-французов. Впрочем, Реваля мало интересовало то, что в настоящий момент происходило в мире, хотя он уже понял, что поезд снова немного промахнулся и вывез пассажиров, если и в то место, то совсем в другое время. Он еще в поезде подслушал рассказ профессора Фермини, что они сейчас находятся в Северной Ломбардии, но только в далеком 1945 году. Ну что же, они уже побывали в Мексике середины прошлого века и все эти временные перемещения его нисколько не удивляли. Ему просто хотелось вернуться назад к своей Люси и их сыну в прежнее время. Вспомнив про них, он только подальше задвинул под стол свой саквояж и приступил к разбору документов.

  Так он оказался в той же самой гостинице, что и другие пассажиры поезда, только с другими соседями по комнате. Своего предыдущего соседа — Шварца он не видел с момента остановки поезда немцами и всей этой чехардой с похищением какого-то важного итальянского политика. Впрочем, у Реваля уже не первый раз менялись соседи в этой странной поездке, и он поначалу не придал этому никакого значения. Правда, Орлов разместился в большой комнате вместе с англичанином и той красивой итальянкой. Ну, что же, как мужчина и как француз, Реваль хорошо понимал выбор русского графа, но сейчас они оказались вне поезда, и надежды вернуться в свое время уже не было никакой. Тем более, Анри своими глазами видел взрыв возле паровоза, а, значит, добираться назад домой придется теперь другим образом. Он с тоской вспомнил про свой дом в Маркетт-де-Лилле и с горечью подумал, что его матери уже, наверное, нет, а живы ли его сестра и брат, так ведь и в свое время Анри это мало интересовало. Так что, дом и семья — это уже давно забытая тема и единственно, о ком он постоянно думал, была Люси, которая тогда его бросила, посчитав никчемным слабаком и неудачником.


   Как-то, перебирая личные дела французов, проходивших лечение в госпитале, Реваль обратил внимание на одну фамилию. Ну и что, обычная французская фамилия Ренан, которая встречается почти в каждом даже небольшом городе. Только Ренан — была девичья фамилия его Люси. А что, если этот Валентин Ренан их с Люси сын? Когда они еще были вместе, она говорила, что если у них родится сын, то назовем его Валентин. А потом, когда она узнала, что беременна, то Реваль сказал, что им пока рано иметь детей, а надо сначала встань на ноги. Нет, он был не против ребенка, но Люси его не так поняла и сразу бросила. А Реваль поначалу не слишком беспокоился: мол, все равно одумается и вернется к нему. Не вернулась.  А все же интересно посмотреть на этого Валентина Ренана, а вдруг.

  К просьбе Реваля посмотреть на раненого французского офицера немцы отнеслись без особых вопросов: пожалуйста, в свободное время посмотрите на своего земляка, можете с собой еще апельсин прихватить. Только предварительно договоритесь с медицинским персоналом и, если его состояние позволяет, то нет никаких проблем.

  А его состояние как раз и позволяло, только в палате его не оказалось. На его немой вопрос, обращенный к пустой аккуратно застеленной кровати, сосед по-французски ответил:
- К нему приехала его мать, и они сейчас гуляют в парке.

  Реваль спускался в парк, окружавший госпиталь в странном волнении, которое он не испытывал с момента их первого свидания с Люси. По парку гуляли раненные немецкие офицеры, которым повезло больше, и они уже шли на поправку, некоторые сидели на скамейках, смеясь и радуясь солнечному теплому дню. Другие в инвалидных колясках, с перевязанными руками и ногами или даже головой в сопровождении санитаров уже не смеялись, но все равно находиться здесь, было куда лучше унылой больничной палаты.

   Анри обошел весь парк, но так и не встретил раненного француза вместе с женщиной не из медицинского персонала. Хотя она могла просто надеть белый халат и потом, как я ее узнаю? Как я узнаю свою Люси, если действительно прошло столько лет: ведь я ее помню еще совсем молоденькой смешливой девушкой. И не будет они гулять тут со своим сыном среди раненных немецких офицеров. Как вообще этот Валентин мог вступить добровольцем в немецкую армию, как рос, как воспитывался. Рос как раз понятно — без отца, но пойти служит к немцам? Когда он недавно побывал в родительском доме, то его мать сказала, что его брат сейчас на фронте воюет с бошами. Прямо так и сказала, хотя ее мать была сама наполовину немка. Реваль раньше особо не задумывался об этом, но Франция — всегда была Францией, а Германия — Германией и друзьями они никогда не были.

  Из парка шла, заросшая миртом и лавром, тропинка, словно подальше от любопытных и осуждающих глаз и вела прямо к берегу. Осторожно пробираясь сквозь густые заросли, Реваль неожиданно вышел прямо к деревянным мосткам, где совсем рядом плескалась вода. Прямо у воды лицом к Анри на инвалидной коляске сидел молодой человек с забинтованной головой и перебинтованной рукой на повязке, а над ним склонилась немолодая женщина с пышными, но уже седыми волосами.  Реваля отделял от них только развесистый лавр, который был невольным свидетелем тягостного молчания матери и сына.
 
  Неожиданно женщина обернулась назад, словно почувствовала на себе чей-то посторонний пристальный взгляд. Анри быстро замер, словно пойманный на чем-то нехорошем ребенок, хотя подглядывание за другими и не было самым страшным грехом. Женщина как будто успокоилась и что-то тихо сказала своему сыну, возможно, им было уже пора. Реваль быстро попятился по тропинке прочь от берега, словно боялся попасться на глаза этой немолодой женщине. Нет, как раз бояться этой женщины ему было незачем, хотя, если верить тому, что сейчас на дворе был действительно 1945 год, и его Люси за эти годы могла сильно измениться. Даже, если бы прошло сто лет (ох, Анри, не зарекайся), он бы все равно ее узнал из тысяч лиц, но это была не она, не его Люси.

   Он долго сидел на скамейке в парке, ожидая, пока вернется в госпиталь женщина с раненым в коляске, но их все не было, и тогда он вновь вернулся на ту самую тропинку.
Тропинка от берега шла немного вверх, и немолодой женщине было нелегко управиться с тяжелой инвалидной коляской, и Реваль оказался тут весьма кстати, когда встретил там, выбившуюся из последних сил женщину. Она устало поблагодарила его, когда он помог довезти ей коляску прямо к дверям госпиталя и передали ее в руки суровым санитарам.

  Когда они остались одни, Ревалю теперь вдруг показалось, что-то едва знакомое во взгляде женщины, хотя она ни единым движением или словом не выдала, что они где-то встречались раньше. И тогда Анри решил осторожно все же поинтересоваться, чтобы развеять свои сомнения. Как ни странно, женщина неожиданно пошла на откровенность, то ли из-за того, что он тоже оказался французом, то ли из-за его помощи, а может просто ей захотелось выговориться даже совсем с незнакомым мужчиной, почти ровесником ее сына.

  Итак, женщина была родом из-под Шамбори (черт побери, тут совсем недалеко), подумал он, и тут же осекся: Люси тоже была из этих мест. А женщина все говорила и говорила, как он родился, как хорошо учился, как рос сильным и смелым, а потом неожиданно расплакалась и уже со слезами на глаза продолжала:

- Он ведь воевал во французской армии, был ранен, и я им гордилась, но потом вдруг что-то с ним случилось, и он вдруг решил вступить в этот легион СС.
- Почему вы назвали его Валентин? — неожиданно спросил Реваль.
- Так хотела моя сестра, — просто ответила женщина и тут же спохватилась.

  Теперь она ничего не говорила, а только внимательно разглядывала Реваля, словно старясь вспомнить что-то важное. Или, наоборот, забыть. Потом она вдруг неожиданно спросила:
- Это вы прятались в кустах там на берегу?

  Долгое молчание Реваля она истолковала по-своему, словно его вопрос мог навредить ее сыну или приоткрыть какую-то давно скрываемую тайну:
- Откуда вы знаете, что его зовут Валентин, и почему он вас так интересует?

  Реваль словно не слышал вопросов женщины, с каждой секундой все больше отвергая сомнения, не веря в абсурдность или правдивость всего происходящего. Потом он поднял на нее глаза и твердо спросил:
- Вашу сестру звали Люси Ренан?
- Да, - растерянно ответила женщина, - откуда вы ее знали, месье?
- Почему вы сказали ”знали”, разве с ней что-то случилось?

  Женщина снова расплакалась, она просто не знала, почему этот месье так интересуется ее прошлым, ведь он определенно что-то знает. Она не сказала больше ни слова, а просто полезла в свою сумочку и достала оттуда какую-то старую фотографию. Реваль долго не хотел ее брать, словно опасался, что это может лишить его последней надежды в жизни. Но женщина все продолжала настойчиво вкладывать фотографию ему в руку, чтобы только прекратить его настойчивые и такие больные для нее вопросы. Наконец, он взял фотографию, и глянул на нее только мельком, как будто уже знал, что он там может увидеть. На старой выцветшей фотографии были две девушки, очевидно сестры: одной, без сомнения была эта женщина, только совсем еще молодая, если не сказать юная, а другой...

- Что случилось с Люси? - тяжело проглотив все свои неоправдавшиеся переживания и надежды, выдавил из себя Реваль.
- Она умерла при родах, — ответила, теперь уже ничего не понимающая, женщина.
- Значит, этот Валентин — ее сын? - продолжал рассеивать последние сомнения в тишине парке Анри.
- Нет, - почти выкрикнула женщина, - Валентин — мой сын.

  На ее, внезапно вырвавшийся, будто из сердца, крик, тревожно повернулись, сидящие на скамейке немцы, хотя может и ни слова, не понимавшие из их разговора и удивлявшиеся, что тут в немецком госпитале делают эти французы.

- Значит, Валентин — ее сын, - поставил точку в своем жестоком допросе бедной женщины Реваль.

  На их скамейке установилась тишина: Реваль получил все ответы на мучившие его вопросы, с тех пор как только он увидел карточку оберштурмфюрера дивизии СС “Шарлемань” Валентина Ренана, а женщина все силилась понять, кем может быть это молодой красивый француз. Наконец, женщина не выдержала и спросила:
- Месье, кто вы, откуда вы знали мою сестру? Скажите, пожалуйста, я вас умоляю.

  Реваль неожиданно обнял женщину и нежно погладить ее по голове. Наверное, за то, что после смерти своей сестры она заменила ребенку мать и воспитала его сына. А в том, что он оказался здесь в немецком госпитале, она ведь нисколько не виновата. Реваль пытался найти хоть какие-то слова благодарности этой хрупкой женщине, которые бы шли прямо от его сердца, но пока он больше, ни о чем не хотел думать и загадывать: какое-то там СС, какая-то там война. Но он все никак не мог найти такие слова и только сейчас понять, что возвращаться назад в его прошлую жизнь уже не имеет никакого смысла. А что он мог сказать бедной женщине, что он — отец Валентина и просто заблудился во времени? И вот наш Одиссей, наконец, вернулся, но только его Люси больше нет.

  И Реваль продолжал гладить по голове бедную женщину, потому ничего более он не мог ей сказать.

Frei (нем.) - свободен