Русский иммунитет

Вот уже два десятка лет он в этой стране, именующей себя великой, где для него перемешано всё: иллюзии иммигрантов  и жестокая реальность "бизнеса", фантастическая утопия  техно-прогресса и душевный дискомфорт, средний достаток и дефицитность чего-то главного...
 
Так получилось, что в середине девяностых десятиклассник из провинциального городка Андрей Кузнецов попал в программу по обучению в США. Шла охота за юными умами, и программа та работала по полной - во всех регионах России и бывших республиках распавшегося Союза. Мальчик сдал в местном доме культуры какие-то замудрёные тесты – на язык, на сообразительность и прочее. Вместе с Арсением – одноклассником – был отобран и отправлен в штат Миссури под присмотр приёмной семьи - хостфэмили. Это были белые люди, отец - ракетчик, мать-инвалид с детства, домоправительница. Школьников из других стран они брали регулярно, относились хорошо, но строго. Ответственно.
 
Это казалось тогда невероятным счастьем и удачей, особенно для родителей Андрея, еле сводивших концы с концами. И время способствовало – вовсю начали обниматься с западом. Рисовались радужные перспективы – мира во всем мире, процветания для всех, сотрудничества без границ и прочих наивных мечтаний.

В колледже оба парня учились старательно. И мозги на месте: пятёрки и дома им не зря ставились учителями. Ещё советскими. А завуч, глядя на них всегда приговаривала: большим кораблям – большое плавание. И впрямь – вместе поступили в колледж – по мировой экономике. "Хосты" приглядывали за юношами, привезли в кампус лампы, кресла, компьютеры. Молодцы, что говорить.  Но трудно бывало ребятам, ох, трудно – культура всё же совсем иная. Даже сразу и не скажешь, что конкретно. Дух другой. Без самокопаний, чтения классики и хорошей сентиментальности. И учеба – без дураков, если пропустил занятие и не сдал – никто тебе не поможет. Дружбы ни с кем не получалось, видимо, почвы не находилось. Спасло то, что держались вдвоём.

 Но в конце учебы у Андрея появилась девушка - американка. Тоже студентка. Миниатюрная, ничем особенно не примечательная, ирландка по отцу. Влюбившись в симпатичного и умного юношу, что везде редкость, Дженни вознамерилась не пустить его назад. И домой, получив диплом, как положено в мантии и шапке, вернулся один Арсений – не лежала у него душа к этой стране, со всеми ее прелестями… Что-то отводило.
 
Друг же его в неполных двадцать лет женился. Ну, конечно, на Дженни. Она не упустила свой шанс. Этот шаг дался Андрею не просто, он понимал, что такой брак приведёт к отрыву от родины. А её он любил, хотя и без явных манифестаций этого чувства, с критическим врождённым взглядом аналитика, серьезного не по годам, много думающего и неплохо информированного. Родителей любил и уважал, бабушек своих и дедушек - их заботливость и нехитрые угощения, их маленькие дачки на шести сотках с грушами, огурцами и клубникой.

Все четверо – как с папиной, так и с маминой стороны – относились к интеллигенции - врачи, учителя и инженеры, были типичными советскими людьми: чужого не брать, своё ценить и беречь, смотреть программу «Время», переживая за какую-нибудь развивающуюся страну, обиженную мировым империализмом, постоянно покупать и читать книги. И непременно выписывать серьезные журналы. Знание-сила, химия и жизнь. В церковь не ходили, но в театр и филармонию – при каждом удобном случае. По воскресеньям пироги с капустой и яблоками, семейные праздники, игрушки ко дню рождения – сначала мишки и кубики, потом велосипеды и приставки... С дедом по отцу на лодке по Северскому Донцу ходили и плавали, с дедом по матери – жуков изучали и слесарили. Главное же, что во всём  этом бытии сквозило обожание ими Андрюшеньки.

Итак, Андрей смирился с мыслью, что жить ему придётся в Америке. Несмотря на то, что в даже постперестроечной России, в трёшке хрущёвского типа Дженни нравилось, но ведь это две-три недели…
 Что он испытывал к жене-иностранке, ему и самому себе было сложно объяснить. Прежде всего, это первая женщина, да собственно,и единственная в его юной жизни и довольно страстная. А это фактор, что ни говорите. Что ещё? Внимательно-круглые карие глаза, а также некоторое скромное обаяние буржуазии. Фильм такой когда-то родители смотрели. Сюрреалистичный… Там все эти хорошо одетые люди ходят и ходят, ходят и ходят. Туда-сюда. И ещё курят. О чём это всё – не понять.

Учёба Андрея продолжилась, и постепенно раскрывающиеся способности к науке привели его в аспирантуру, а через десять лет к должности профессора. Область – экономика экологии, что в принципе его устраивало.

Родилось два сына, и каждые роды приводили Дженни к невротическим срывам, из которых она выходила тяжело и долго. Мужу приходилось многое брать на себя. Лечили жену дорогими и вредными препаратами, общаться же было порой невозможно, она замыкалась в себе, пугливым зверьком забивалась в дальний угол. Сказывался, возможно, и языковой барьер. Код-то разный у различных «лэнгвичей». А значит, и способ мыслить. И жить…

Приезжала изредка её мама, диетолог, имеющая помимо Дженни еще четверых отпрысков и мужа – самовлюблённого барина ирландских кровей и ядной рыжины, удивительно смахивающего на Никиту Михалкова. Андрей видел тестя пару раз, не считая свадьбы, вединга по-английски. И оба раза ему казалось, что он смотрит фильм про собаку Баскервилей. И она вот-вот завоет утробно-зловещим, инфернальным  звуком. А несколько лет тому назад папаша жены  испарился – то ли в болотных туманах, то ли в безднах  самопознания с удалённо-неопределенной  геолокацией. Без сотовой, заметим, связи…

Приходилось надеяться только на себя. Русские родители тем более не могли помочь сыну, хорошо, если удавалось организовать им полёт – раз в два-три года. Между тем, работа в университете  требовала немалых усилий – темпы постоянных изменений, электронизации, новых образовательных технологий только нарастали, как и рейтинговые требования к педагогам. Нужны были обязательные практические исследования – например, экономических ущербов от загрязнения шельфов.

Бюрократию опять-таки тоже никто не отменял: отчеты всякие, планы, показатели и тому подобные статистические ухищрения, создающие мнимую реальность. 
Андрея выручала способность быстро переключаться с одной деятельности на другую и высокий интеллект, позволяющий системно решать проблемы. То есть, одну – через другую. Редкая способность, доложу я вам.

Однако всё чаще стало сдавливать грудь, сердце, подвздошье,  и вся эта чувствительная область  погружалась в метафизический мрак. Та самая мнимая реальность увеличивалась – ширилась и пухла вокруг, исключая, конечно, детей – их исключишь, этих шустряков неуправляемых! А всё остальное постепенно тонуло в этой мнимости, ненатуральности. Она вбирала в себя и коллег, и соседей, и даже Дженни, а друзей в Штатах в принципе не бывает. Даже мнимых. Хотя может, это и хорошо – нет ложных ожиданий и – соответственно – разочарований в дружбе, преданности, надёжном тыле и прочих глупостей. Построение таких облачных конструкций присуще русским, да и то не всем, а наивным романтикам.
 
А он уже не русский? – спрашивал сам себя Андрей. И не знал ответа. То, что не совсем американец – так это точно. С многим не смирялась его душа, особенно с индивидуализмом людей – никто никому не нужен, не нуждается в обмене чем-то важным, в живых ниточках между телами-роботами. Делается только то, что приносит пользу и небезвозмездно. Как-то, еще поначалу, пришёл сосед пенсионер, с фарфоровой улыбкой и предложил от нечего делать газон подстричь. А то вам некогда, я смотрю.
"Ну, пожалуйста" - растрогался Андрей.
И был бы большой конфуз, если бы как раз в это время не гостила тёща и не шепнула бы зятю заготовить для любезного соседа бумажку хотя бы в 50 долларов. А лучше сто.

И не то чтобы жалко денег, хотя их они с женой считают скрупулёзно, и зарплата профессора здесь тоже в обрез – на растущие расходы еле хватает. Но нет, дело не в сотне зелёных, а… Ну, как это сказать, что-то неуловимо изменилось при такой постановке вопроса. Пропало радостное удивление, понизилась нота…
Впрочем, это лирика. А занятия завтра по экономике. И кстати, надо сказать, практичность заложена в Андрея с рождения – и по отцовской линии, и по материнской. Один дед заведовал ветеринарной клиникой, администрировал ее, так сказать, второй строил железобетонные мосты, папа потел над чертежами машин и до 90-го был проектировщиком – заметим, не прожектёром! А мама вела математику в  школе.

Шли уже десятые годы. У Дженни наметились улучшения, правда, привязались болячки в виде псориаза, женские проблемы. Но это лучше, чем с психикой. И находился уже теперь общий язык - микст делового английского и литературного русского. Дженни стала понимать цитаты из русской классики. Здесь восклицательный знак. Она уже стала искать работу. Купили псинку - апельсинку - ярко-оранжевую колли. Выплатили две трети за домик. Неплохая картинка в целом. Файн, как тут все отвечают на вопрос, "а как ты?"

И всё же к сорока годам в Андрее вызрело чёткое ощущение нехватки самого главного, чем можно дышать. Или что можно пить, хотя бы один глоток, когда пересохло и скукожилось всё твоё нутро. Некоего нематериального, но болезненного дефицита. За двадцать лет сомнения в том, верно ли он поступил, оставшись здесь, только усиливались. Истина уплывала всё дальше, как тот парус, белеющий на горизонте. Его уже почти не видать, как своих ушей. И наверное, он плывёт в Россию. Только без Андрея...

А ещё удручали новые новости: в вузе установили квоту на приём в аспирантуру  нетрадиционалов и прочих меньшинств, независимо от уровня знаний. Их надо было взять обязательно! Андрей - как член приемной комиссии - раздражался безумно, быстро поняв из последующих занятий, что «квотистов» невозможно научить мыслить, и лекции с огромной плотностью материала – а именно так требовалось по классическим нормам, эти «товарищи» не воспринимают. Не способны.  И здесь ничего личного – просто он привык качественно выполнять свои функции преподавателя. Как предки учили…

Кроме того, возникла настоятельная необходимость покупки оружия, причем в нескольких экземплярах, для безопасности семьи, дома. Она за последний десяток лет резко упала…
Выводил из себя и растущий индивидуализм. К удивлению своему он недавно обнаружил, что почти не осталось мест, где можно с кем-то пообщаться. Магазины закрывались. Доставка на дом сделала свое дело. В школах дети не имели возможности пообщаться: переменки - пара минут. А совместное времяпрепровождение мягко говоря не поощрялось, оно практически отсутствовало - сходить в кино, в гости друг к другу, погулять.

Андрей чувствовал, что силы покидают его. Раньше выручали поездки домой, в Россию. Они наполняли душу и тело тихим светом и уверенностью в себе. С 2020-го это стало невозможным. Ковид, затем СВО...
Бабушки и дедушки ушли один за другим еще до этих испытаний, обрушившихся на головы множества растерянных  людей. Андрею осталась память о них, несколько фотографий и редкие, увы, сновидения, сквозь которые просачивалась их любовь к нему. И конечно, его одолевали мучительные переживания за родителей, находящихся вблизи фронта.
Он похудел и казался неизлечимо больным. Знакомые спрашивали, давно ли он проходил чек-ап - обследование. Тут все помешаны на таких. А ему казалось, что на таком чек-апе он теперь постоянно. Только вот кто его проводит? Будто ответа ждёт. У доски. Школьных досок Андрей никогда не боялся. А тут - иное.
Он искал этот ответ в книгах, само собой. И у древних мыслителей, и у немецких философов и у русских историков и космистов, находя отдельные тезисы, похожие на искорки от ночного костра. Или бусинки, на которые можно опереться. Например, о том, что природа вещей лежит за пределами науки.
Но в цельный образ-первоисточник  всё это не сводилось. Что за природа вещей? И получается, что наука не может ответить на вопрос, а зачем ВСЁ это? И в том числе она сама. А философия как наука тоже не лучше. И опирается, должна опираться на нечто более всеобъемлющее. Значит, на религию!
Это было слишком непривычно. Возникала масса противоречий и внутренний раздрай не уменьшался. Пробовал беседовать с профессорами философии и теологии. Они говорили умные слова - целеполагание, детерминизм, эволюция, подкорка. Много значительных терминов. Но от них веяло холодом, порой чуть ли не могильным. Или сухостью мумифицированных артефактов.

....
Прошло еще два года.

«Верую, во единого Бога, Отца-Вседержителя,
Творца небу и земли, видимого же всем и невидимым,
И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия,
Единородного иже от Отца рожденного прежде всех век.

Света от Света, Бога истинна от Бога Истинна..."

Это поёт наш Андрей. Речитативом, проникновенно, наизусть. И если бы вы видели, как одухотворено его лицо, как наполнены настоящей, влажной жизнью его прекрасные серые, так похожие на мамины, глаза.
Он поёт Символ Веры с амвона церкви в штате Миссури – там так можно, прямо с амвона. Всем, кто хочет. И на любом языке. Андрей поёт на русском.
И без этого ему – никак.
А в следующую субботу с ним вместе пойдёт и Дженни. Она обещала.

2024.