Тени за троном

Вызима больше не выглядела так, как прежде.

Город всегда был шумным, насыщенным запахами и звуками, здесь торговцы выкрикивали цены, ремесленники стучали молотами, чиновники перешёптывались в мраморных коридорах дворца. Но теперь, когда она вернулась, всё изменилось. Сафина это чувствовала.

Ветер был иначе тяжёл, насыщенный тревогой, которая пряталась в узких улочках, за коваными воротами, в тёмных глазах нищих, которым стало ещё труднее выживать. Дома, что казались крепкими, теперь выглядели изношенными, будто город сам начал рассыпаться, медленно и незаметно, словно песок, стекающий сквозь пальцы.

Но в самом сердце Вызимы – в королевском дворце – всё оставалось таким же, как всегда.

Гладкий пол, отполированные колонны, красные и золотые гобелены, развешанные по стенам, словно кровь и солнце сплелись воедино. Здесь решали судьбы людей, но не замечали, что судьба самого дворца висела на волоске.

Она шагала по длинному залу совета, окружённая взглядами. Её присутствие не обсуждали вслух – это было бы неразумно. Но она видела их напряжённость, как тонкие нити паутины, сплетённые в каждой линии их лиц, в каждом взгляде, что задерживался на её фигуре чуть дольше, чем следовало.

Она больше не была просто купчихой.

Она больше не была пешкой.

Она стала той, кто вершил игру.

Но пока люди шептались за её спиной, наблюдая за её каждым шагом, кто-то – или что-то – наблюдало за ней иначе.

Сначала это было лишь ощущение — тягучее, незаметное, медленно, но верно пробирающееся в её разум. Оно проявлялось в мимолётных тенях, что двигались не так, как должны были, в лёгком сдвиге воздуха, когда рядом никого не было, в едва уловимом шёпоте, сливающемся с шелестом бумаги, когда она поздними вечерами читала доклады своих людей.

Она пыталась не замечать.

Пыталась списать на усталость, на страх перед неизвестностью, на последствия той ночи, когда монстры опустили перед ней головы. Но чем дальше, тем сильнее её собственный мир начинал искривляться.

Зеркала отражали не только её, но и что-то иное, стоящее за её плечом, что исчезало, стоило ей повернуться. Когда она засыпала, её разум не принадлежал ей — он уносил её в места, которых она никогда не видела, но которые чувствовала кожей, как родные.

Однажды ночью, едва солнце скрылось за горизонтом, она шагнула в спальню, но вместо каменных стен королевского дворца её окружили разрушенные храмы, серые и безмолвные, будто забытые самим временем. Ветер гудел в трещинах, обнимая остовы колонн, что когда-то держали своды храмов, теперь погребённых под толщей веков.

И тогда раздался голос.

Он не принадлежал ни мужчине, ни женщине, он не был человеческим вовсе. Он говорил на другом уровне, его звук словно рождался не в ушах, а в самой её сути, в костях, в крови.

— Ты знаешь, кто я.

Она медленно развернулась, и перед ней не было ничего.

Лишь воздух, что шевелился странными завихрениями, будто в этом месте существовала ещё одна реальность, наложенная на её собственную.

Она стиснула кулаки.

— Я не знаю. Но я чувствую тебя.

Голос прозвучал тихо, но весомо, как падающий камень, что катится вниз по склону, собирая за собой лавину.

— Ты была в Каэр Морхене. Ты видела, что ждёт этот мир.

Она почувствовала, как в груди сжалось что-то холодное.

— Ты тот, кто уничтожил эти земли.

— Нет.

Воздух вздрогнул, и мир вокруг неё замер, будто земля перестала вращаться, будто само время на мгновение отказалось двигаться дальше.

— Я не разрушал этот мир. Я был его частью. Я был этим миром.

Она моргнула.

— Ты хочешь сказать, что когда-то этот мир принадлежал тебе?

Шёпот ветра стал громче, и голос, до этого ровный, вдруг наполнился чем-то иным, чем-то, что звучало почти как… боль.

— Этот мир не твой, дитя. Он никогда не был вашим.

Она хотела задать вопрос, но в этот миг почувствовала давление, словно невидимая рука сжала её сердце, сковала движения, не давая даже вздохнуть.

— Но теперь ты принадлежишь мне.

В этот момент реальность поползла трещинами.

Земля под её ногами начала проваливаться, храмы, стоявшие неподвижно, закачались, ветер наполнился голосами тысяч существ, шёпотами, криками, стенаниями, которые пробирались под кожу, вытягивая страх из самой её сути.

Она почувствовала, что тонет.

Тонет в чём-то древнем, в чём-то необъятном, в чём-то, что существовало задолго до первых людей.

И тогда она проснулась.

Но мир не изменился.

Тени всё ещё были глубже, чем должны.

Воздух всё ещё был чуть гуще, чем должен.

И голос, который прежде жил лишь в её снах, теперь не уходил вовсе.

После той ночи голос не исчез. Он больше не ждал, когда она уснёт, не прятался в тенях её сознания. Он стал постоянным.

Иногда он молчал, наблюдая.

Иногда говорил, нашёптывая ей на ухо слова, которые никогда прежде не произносились в этом мире.

Но она знала: он не просто хочет разговаривать.

Он хочет понять её.

И в одну из ночей, когда дворец утонул в глухой, вязкой тишине, когда даже факелы горели тише, чем обычно, когда ветер не смеялся в узких улочках Вызимы, а прятался, будто боялся чего-то большего, она услышала его снова.

Но на этот раз он не был эхом из другого мира.

Он был здесь.

— Почему ты боишься меня?

Она застыла. Голос раздался прямо за её спиной.

Медленно, без резких движений, она развернулась.

В комнате никого не было.

Только её стол, заваленный картами, свитками, письмами из Новиграда и Каэдвена, масляная лампа, отбрасывающая неровные тени, которые…

Которые двигались не так, как должны.

Она медленно сжала пальцы.

— Я не боюсь.

Голос засмеялся. Но этот смех был не просто звуком. Он тянул её внутрь, заставлял чувствовать, как реальность вокруг неё шевелится, как будто стены перестали быть твёрдыми, как будто она стояла на границе чего-то необъяснимого, на краю бездны, которая не имела дна.

— Ты лжёшь, дитя.

Она шагнула вперёд.

— Я не твоя.

Тени на стенах заволновались.

— А что, если ты всегда была моей?

Она стиснула челюсти.

— Что ты хочешь от меня?

— Понять, что знаешь ты.

Она усмехнулась, холодно, отрывисто, не от страха, а от осознания.

— Ты не всеведущ.

— Нет.

Голос стал тяжелее.

— Я — изгнанник. Я — узник. Я — тот, кого стерли из вашей памяти. Я существовал, когда твои боги ещё не ходили по земле. Я знал этот мир, когда он был не вашим.

Она чувствовала гнев в его голосе. Но не слепую ярость. Нет, этот гнев был усталым, измождённым, горьким.

— Тебя боятся.

— Меня ненавидят.

— Почему?

На этот раз ответ не прозвучал сразу.

Тени на стенах больше не шевелились.

И тогда голос сказал тихо:

— Потому что я хотел жить.