У него нет крыльев

Мне жаль, Костя, но у тебя не получилось. Эти слова для тебя – всего лишь пустой звук и жалкая попытка поддержать, но это правда: в жизни так бывает. Тогда, в палате, папа крепко взял тебя за плечо и тихо сказал: «Держись». Так тихо, что ты едва это услышал. Он боялся тогда, что заплачет и напугает тебя. Позже, дома, сидя на кухне, пока твоя мама сидела рядом с тобой, он даст себе волю. Он напишет СМС своей любовнице о том, что им лучше больше не встречаться, и удалит сообщение сразу же после доставки. А потом и ее номер. Но в тот момент, рядом с тобой, он старался держаться из последних сил.

Ты все равно видел, что ему страшно и больно, но ничего не сказал ему. Тебе тоже было страшно. И очень больно, но сейчас я говорю о чисто физической боли. Никакие препараты тогда не могли перебить ее полностью. Спустя годы, ты будешь помнить об этом чувстве. «Как будто в поясницу воткнули раскаленный прут»,- говорил ты. Ты никогда не умел придумывать красивые фразы.

Когда тебя выписали из больницы, лето подходило к концу. Родители твоих сверстников толпились в канцелярских магазинах, покупая всевозможные ручки, карандаши, линейки, пеналы и ластики. Ходили на многочисленные школьные ярмарки в поисках учебников, списки которых их дети приносили домой. Твои родители в это время звонили репетиторам. Покупали газеты с объявлениями в поисках приемлемой цены. Репетиторы уже в то время стоили недешево.

Ты так и не увидел никого из своих одноклассников. Несколько раз тебе звонил твой друг со двора, но с каждым разом перерывы между звонками были все больше, а разговоры – все короче. А потом звонки прекратились и вовсе. Ты слишком злился на него, чтобы поднять трубку и набрать его номер. Та девочка, сидевшая в классе обычно через ряд от тебя, так ни разу и не пришла проведать тебя. Ты знал, что такого и не может быть, ведь все ваши разговоры сводились к просьбе дать запасную ручку или дать списать домашнюю работу. Ты был слишком стеснительным, чтобы дружить с девчонкой. Но в глубине души ты надеялся, что она придет. Еще одна небольшая зарубка на твоем маленьком сердце. Маленькая обида к той горе, что уже успела скопиться.

Тебе еще долго снился тот день, за шесть месяцев до того, как тебя выписали из больницы. За сутки до того, как ты в нее попал. Ты помнил все до мельчайших деталей, и это просто разрывало тебя. Снег хрустел под подошвами ваших ботинок, и ты почти догнал своего друга. Почти «отомстил ему. Почти закинул ему за шиворот снежок, как сделал он минутой ранее. Почти. Но твоя нога поехала на припорошенном льду, и, взмахнув руками, ты вспомнил фразу из метеосводки: «На дорогах гололедица». А потом ты упал. Когда твоя поясница со всей скорости ударилась об угол бордюра, ты почувствовал лишь удар. К счастью для тебя, ты отключился раньше, чем боль по нервным клеткам добралась до твоего мозга. В момент удара твой неокрепший детский хребет переломило, словно спичку. Позвонки, межпозвонковые диски, все это разлетелось вдребезги, словно выскользнувшая из рук посуда. Каждый раз после этого сна ты просыпался, сдерживая крик. Но резко сесть, как это делали актеры в голливудских фильмах, ты уже не мог.

С улицы доносились крики и смех детей. Твоих сверстников. Год назад, прошлым летом, ты играл с ними в футбол, но после больницы четыре стены твоей комнаты – единственное, что у тебя осталось из прошлой жизни. Иногда ты подъезжал на своем тяжелом инвалидном кресле к окну и смотрел, как твои бывшие приятели играют во дворе. Тогда ты еще не освоился с новым средством передвижения и все время стирал кожу на ладонях. Тебя хватало минут на десять, не больше. Потом ты плакал. Поэтому ты перестал смотреть на них.

На твой двенадцатый день рождения родители подарили тебе компьютер, и ты тогда подумал про себя, что тебе даже некому похвалиться своим подарком. С детьми, которые приходили вместе с друзьями папы или мамы, ты был неприветлив и даже груб, и, в конце концов, все эти полузнакомые дяди и тети перестали приводить к вам домой своих отпрысков.

Когда тебе было почти тринадцать, твои родители позвонили одному из местных провайдеров, и к дню рождения у тебя появился доступ к Интернету. Так они пытались возместить отсутствие реального общения виртуальным. Чего родители не знали, так это того, что ты искал в Сети, пока они не видели. И почему день ото дня ты выглядел все мрачнее. Мечты тринадцатилетнего мальчика очень крепкие, но даже они разбиваются. Чем больше ты читал о переломах позвоночника, тем меньше надежды оставалось внутри тебя. Раз за разом ты видел вместо текста три простых слова: «Чудес не бывает». Раз за разом ты не обращал на них внимания. Но проходило время, и ты снова искал. И снова натыкался на эти три слова.

И к шестнадцати годам ты сломался. Ты понял, что у тебя не вырастут крылья, как у ангела. Помнишь, ты иногда мечтал об этом вечерами, перебравшись из кресла на кровать, перед тем, как уснуть? Ты понял, что ничего хорошего уже не случится. Что безоблачного будущего не будет, и Иисус не придет к тебе. Не скажет: «Встань и иди». Это кресло – на всю твою оставшуюся жизнь. Не очень хорошая компенсация за потерянный контроль над нижней половиной тела.

Тогда ты и начал пить. Ты выглядел старше своих лет, и будь с тобой все в порядке, девочки в школе заглядывались бы на тебя. Но в твоем положении единственная выгода от внешности заключалась в продавцах ларьков, которые не интересовались твоим возрастом, продавая пиво. Или что покрепче. На твоем лбу навсегда остался шрам от того удара, когда отец вернулся с работы днем и застал тебя пьяным. От его оплеухи ты вылетел из своего кресла и разбил голову об пол. После этого случая ты пил только на улице. Продолжал потихоньку воровать свои собственные деньги, с пенсии. Сначала ты откладывал их, месяц за месяцем, надеясь, что когда-нибудь скопишь достаточно денег на операцию. Когда ее изобретут. Ты мечтал об искусственном позвоночнике. Что однажды какой-нибудь гений его изобретет. Пусть даже каждый шаг будет отдавать болью в пояснице. Не важно. Ты мечтал выучиться на нейрохирурга и стать этим самым гением. Но потом ты понял, что у тебя недостаточно ни ума, ни стремления. Тебе было шестнадцать, и все, чего ты хотел – как можно быстрее дожить до старости. И умереть, сидя в этом проклятом кресле.

Свой второй юбилей ты встретил в больнице. Печень инвалида в кресле не выдерживала ежедневных литров пива, водки, джина и прочей дряни, которую продавали в ближайшем ларьке. Твой отец не пришел в больницу. И когда ты вернулся домой, его там тоже не было. Когда тебя увозили, он сказал твоей маме: «Я так больше не могу». И, пока она ждала врача у двери в палату, он собрал вещи и уехал. Он не оставил никакой записки. Он не отвечал на телефонные звонки. Он исчез.

А через два года исчез и ты. Практически. В третий раз в жизни ты попал в больницу. Теперь уже с циррозом печени. Теперь, спустя полгода жутких болей в боку, по сравнению с которыми боль в твоей пояснице казалась не более, чем легким покалыванием, ты здесь. Сейчас.

И вот, что я хочу тебе сказать, пока ты лежишь в полузабытьи от обезболивающих, пока врачи отключают аппаратуру от твоего уставшего тела, и то, что когда-то было тобой медленно покидает то, что было когда-то твоим телом. У тебя всегда была хорошая память. Поэтому я надеюсь, что ты помнишь тот день. Тогда тебе еще одиннадцать. Прошла неделя с того дня, как тебя привезли обратно домой. Ты слышишь, как мама, постаревшая за полгода лет на пять, гремит посудой на кухне, готовя ужин. Ты не чувствуешь своих ног, но ты все равно еще полон надежды. Ты смотришь на свои ступни. На свои пальцы. Мысленно ты приказываешь им: «Сожмитесь!» Ты смотришь на них, не отрывая глаз, уже полчаса. Час. Два часа. И тебе начинает казаться, что они подрагивают. Совсем чуть-чуть. Ты даже не знаешь, так ли это, или тебе просто мерещится. Но что-то радостное шевелится в груди. Надеюсь, сейчас ты вспоминаешь это.