На террасах Гималаев

Чудесный сухой и солнечный февральский день. Жара такая, что мы идём практически раздетыми, закинув в рюкзаки куртки и прочее мешающее тряпьё.

Мы – это я, мой проводник Кем и его бабушка, которую он пообещал маме проводить до её селения.

 – Да тут, поблизости, полчаса ходьбы, – пообещал Кем чуть извиняющимся голосом, потому что давно уже видел, как усталость вила свои верёвки вокруг моих ног и рук. – Да ладно тебе, я же обещал.

Но интуиция подсказывала, что что-то тут не так.
– А мне ты что обещал? Маме – бесплатно, а мне – за деньги? Я понимаю, родство и всё там прочее, но единственное, чего я хочу сейчас, после всех этих песен и плясок у твоего дома, так это упасть в автобус и забыться, а не снова карабкаться по горам.

Бабушка была грузной женщиной. На её лице рельефные морщины простроили образ могучего и волевого воина духа, мимо которого не проскочишь, потому-то её дочка – мать Кема – постоянно заглядывала в ей лицо, чтобы свериться с его выражением и понять, соответствовала она ожиданиям мамули или нет.

И вот она свободно вздохнула, потому что мы трое – двое дурачков и великий проводник-бабуся – дежурно поулыбавшись и помахав ручками всем, кто собрался попрощаться с заезжей русской тёткой, отправились восвояси.

Где это «свояси», куда лежал наш путь, не было известно одной мне, за что я и была наказана.

– И что? Долго еще идти? – со вздохом обращалась я к Кему каждые полчаса.
– Да вот, за поворотом! Рядом! – отвечал он мне смущённо, и мы снова карабкались с одной чем-то засеянной террасы на другую, обходили серебристые россыпи скальных осыпей, приветливо махали встречавшимся на нашем пути строителям или просто селянам.

Строителей можно было узнать по испачканной в извёстке одежде, а селяне, как правило, несли на плечах травы, хворост или тащили упиравшихся осликов или коров.

Когда в очередной раз, завернув за выступ горы, среди дивных красот гималайских пейзажей я не увидела автобусной станции, то просто села на землю у подножия ведущих почти вертикально вверх ступеней.

Я поняла: любое наше недовольство кричит о невозможности тела качественно выполнять то, к чему его призывают. Недовольство – дитя усталости, и я своё нежно тётёшкала, уронив голову на сложенные на коленях руки.

Могучая бабуся что-то сказала на непали. Кем перевёл.
– Она тебя похвалила: ты как раз нашла то место, которое и приведёт к её селу. Только надо…
– …Подняться наверх?!

Кем грустно, но с издёвкой (вот как такое может сочетаться?) кивнул.
Лестница, вырубленная в почти отвесной горной стене, уходила в небо. Может, там и ждёт меня автобус, летающий, аэробус с крыльями…

Путь на вершину для них, живущих здесь всю свою жизнь, казался забавой, а мне до тех пор, пока мы не достигли последней ступеньки, пришлось дважды садиться и отдыхать.

Во время одной из таких пауз бабушка Кема не выдержала, видимо, решив потренировать свой могучий дух на пришлой дамочке.

– И что же она сказала? – обратилась я к своему юному проводнику.
– Она спросила, сколько тебе лет.
– Ты сказал, что шестьдесят?
– Сказал.
– И что она руками-то машет, а?

– Она говорит, что ей 87, а тебе всего 60, ты молодая и так устаёшь, как будто помирать собралась.
– Передай, солнце моё, своей бабусе, что я за всю жизнь выше пятого этажа не поднималась. Посмотрела б я на неё, живи она в городе!

– Можно не переводить? – почти шёпотом спросил Кем.
– Можно, можно! Только пусть она рот закроет, пока я её не обогнала.
– Ей такое говорить нельзя, – шепнул Кем. – Она может и врезать.
– За мои деньги?!

Наконец, одолев вертикаль и упав в травы, мы с Кемом едва отдышались, пока резвая бабуся, даже не переведя дух, зашла в находившийся на вершине магазин за конфетами для других внуков.

Спустившись вниз, мы вдвоём направились налево, к остановке, а бабулечка пошлёпала дальше, к дому, до которого ей предстояло преодолеть ещё два таких же перевала…