Дом без мезонина

Исповедь молодого врача

                Это было шесть-семь лет тому назад на исходе второго тысячелетия.  В то время я, молодой доктор, выпускник ординатуры, искал себе место работы. Обязательное распределение упразднили, а свободных вакансий в городе практически не было. После месяца безуспешных поисков, когда почти отчаялся найти что-либо подходящее, мне позвонила куратор ординатуры с институтской кафедры, и предложила поехать в Н-ск. Это районный центр, расположенный на севере области, примерно в трех часах езды на рейсовом автобусе. Предложение показалось заманчивым, тем более что Марья Федоровна, так звали куратора, успокаивала: мол де это временно, и мы обязательно подыщем тебе хорошее место в городе. 
              На утренний автобус я опоздал и пришлось ехать двенадцати часовым. В результате в Н-ск приехал ближе к концу рабочего дня. Главный врач местной больницы - женщина, лет пятидесяти, уставшая, с растрепанной прической и остатками помады на губах, не выпускала изо рта папиросу, отвечала на телефонные звонки и одновременно успевала отдавать распоряжения секретарше и сотрудникам. На меня смотрела с любопытством. Видимо меня здесь не ждали. После того как я в очередной раз пересказал свою историю и назвал по имени куратора, она неожиданно оживилась, вспомнила.
               – Мария Федоровна? Ой Машенька … неужели ей удалось уговорить. Тебя как зовут?
               – Игорь… Игорь Николаевич.
               – Так вот, Игорь Николаевич, дорогой ты мой, сейчас пойдешь на рынок, он сразу за углом больницы, там спросишь остановку автобуса на «Старую слободу». Если поспешишь, то можешь успеть на шестичасовой. Как приедешь иди сразу в монастырь и спроси доктора Бардина. Он заведует психдиспансером и введет тебя в курс дела. В общем разберешься что, где.  Понимаешь, у нас там штатная единица терапевта пустует, а тут Министерская проверка ожидается. Сократят ведь. Нас и так в прошлом году порезали. А то, что в поселке жители останутся без врача никому и дела нет. Ты уж, миленький, продержишь хотя бы месяца три, пока проверка пройдет. А уж там я тебя отпущу. Подпишу любое твое заявление. Вот истин бог, не обману, … пожалуйста. – Последнее слово она произнесла как-то неуверенно, с виноватым видом. Конечно, попасть в психушку я не ожидал. Но мне почему-то было жалко эту пожилую издерганную женщину, тем более что отступать было поздно. 
           Поселок «Старая слобода» находился километров в двадцати от Н-ска. На место назначения приехал поздно вечером, когда уже стемнело, усталый, раздраженный, с намерением завтра же утром вернуться домой.   Монах, который дежурил у закрытых ворот сказал, что это Преображенский храм, а психбольница находится на старой Троицкой территории, по тропинке через овраг.  Было темно, уличного освещения в поселке не было. К счастью, по дороге встретил женщину, которая работала кухаркой в диспансере. Она сообщила что доктор Бардин ушёл домой и будет только завтра утром.  Но, когда узнала, что я врач из города, командированный к ним, обрадовалась.
               – Меня зовут Варвара, а мы вас ждем, даже комнату приготовили, – радостно сообщила она.
              Мы шли молча. Редкие вспышки молнии выхватывали из темноты какие-то убогие строения вдоль высокой монастырской стены, а напротив вспыхивали золотом купола храма и колокольни. Начал накрапывать дождь. Затем шли длинным узким коридором, с тусклой лампочкой под высоким сводчатым потолком, в котором гулкие шаги отзывались далеким эхом.
               – Ну, наконец-то пришли. Вот ваша комната. – Варвара со скрипом открыла деревянную дверь с облупившейся белой краской и зажгла в комнате свет.   
               Комната была просторной, с высоким потолком, двумя большими окнами и от того казалась пустой. Справа у стены стояла кровать с железными спинками, аккуратно застеленная белой простыней и одеялом, у окна – стол со стулом, а на столе старая настольная лампа с зеленым абажуром. Около двери раковина с краником – умывальник.
               Варвара принесла стакан чая, блюдце с двумя кусочками хлеба и плавленный сырок. Затем ушла, пожелав спокойной ночи. Я сидел на кровати и смотрел в окно. Было не то, чтобы грустно, скорее безнадежно тоскливо.  Ветер негромко завывал в вентиляционной шахте под самым потолком. А, когда оба больших окна комнаты вдруг освещала молния, становилось даже страшно. От раскатов грома, весь дом, казалось, содрогался и вздрагивал. Наконец гроза прошла стороной. Я лег, укрылся с головой и под монотонный шум дождя задремал. Ночью проснулся от громкого крика. Это был какой-то нечеловеческий вопль, в котором смешались боль, отчаяние и безысходность. Затем всё стихло, и я снова уснул, и уже не просыпался до утра.

               Утро было ярким солнечным. На окнах не было штор, и вся комната наполнилась теплым светом. На стуле сидел пожилой мужчина в белом халате и медицинской шапочке, смотрел на меня и улыбался.
               – С добрым утром, Игорь Николаевич! Как вам спалось на новом месте?
               – Спасибо, нормально. А вы …
               – Доктор Бардин Семен Аркадьевич, заведующий психоневрологическим диспансером Центральной больницы города Н-ск. К вашим услугам.  Приводите себя в порядок, в ординаторской вас ждет завтрак, и заходите ко мне в кабинет. У нас с вами утренний обход. 
             
               Семён Аркадьевич был невысокого роста, пожилой, с небольшой седой бородкой клинышком. Во всем его облике, манерах чувствовалось что-то старинное, почти антикварное, характерное для интеллигентов прошлого века. Он носил жилетку, галстук, очки напоминающие пенсне и карманные часы на цепочке. К женщинам, обращался не иначе как «сударыня», или просто «матушка», меня называл уважительно «коллега» или «мой юный друг», а санитара Федора, грустно вздыхая, - «друг ты мой сердешный».  Жил он один недалеко от диспансера, в небольшой квартирке, которую они с женой получили от государства ещё по молодости лет. Детей бог им так и не дал. Жену схоронил несколько лет назад. Говорят, она долго болела и умерла тихо, как будто свеча догорела. Доктор не любил оставаться один дома и все свое время старался проводить на работе.
               Медперсонал диспансера был немногочислен и состоял всего из двух человек: кухарки, по совместительству сестры хозяйки Варвары, и санитара Федора. Никто не знал откуда они, да особенно и не интересовался. Жили они вместе, как муж и жена, не расписанные. Здесь же в диспансере доктор выделил им отдельную комнату, где они ночевали и хранили свой нехитрый скарб. Заодно по ночам присматривали за больными.
               Пациентов в отделении осталось восемь человек, трое мужчин и пятеро женщин. Доктор знал, что их вряд ли можно вылечить, тем не менее каждому из них уделял внимание. Говорил он с ними ласково, терпеливо выслушивал жалобы или длинные сумбурные монологи, лишенные какого-либо смысла. Но это не смущало его. Спокойствие и умиротворенность, которые он излучал, действовали благотворно на психически больных.  Здесь же я познакомился с ночным крикуном. Это был щуплый тщедушный старичок, с редкой рыжей бородкой. Глядя на него, не верилось, что это немощное и тощее тело способно извлекать из себя такой звероподобный крик. Доктор объяснил, что раньше он работал мясником и иногда, ему снится страшный сон, как будто он сам себя разделывает.
               Все больные, лежащие в стационаре, были люди старые одинокие, для которых диспансер стал последним пристанищем. Здесь они доживали свой век никому ненужные, за исключением доктора, который продолжал о них заботиться.

               Кроме осмотра больных в стационаре, я ходил по вызовам на дом к жителям поселка, а иногда в монастырь, к монахам. Сначала меня сопровождал Семен Аркадьевич, а затем переложил эту обязанность на меня. Больше всего неприятностей доставляли вызовы из милиции, когда нужно было проводить освидетельствование и составлять акты на участников драк, семейных застолий и прочих нехитрых развлечений, которыми местное население разнообразило свою скучную однообразную жизнь. Таких эпизодов, к сожалению, было предостаточно. Так постепенно и неспешно я втягивался в размеренную жизнь диспансера. Казалось, что ветер перемен сюда ещё не добрался. Здесь всё было по старинке, без потрясений и нововведений.

               Зато в свободное от работы время любил путешествовать по окрестностям. Здесь было на что посмотреть. Прежде всего это большой монастырский комплекс, который располагался на двух территориях, вокруг живописного озера. Преображенский храм недавно отреставрировали, и он, возвышался над окружающими строениями, светился девственной белизной стен, сверкал на солнце золотыми куполами. Здесь жили монахи. К воротам храма подъезжали экскурсионные автобусы, привозили паломников, туристов, в том числе и иностранцев. На площади, около автобусной остановки образовался небольшой стихийный рынок, на котором местное население торговало всякой всячиной.
               Троицкий храм находился на «старой» территории и был самым древним, шестнадцатого века постройки. Реставрация храма почти закончилась, а вот надворные постройки ожидали своей очереди. В одной из них, полуразрушенной, давно требующей ремонта и находился наш диспансер, занимая часть первого этажа. Говорят, что раньше это были кельи, в которых жили монахи. Туристы и паломники здесь появлялись редко.
               
               Однажды во время пешей прогулки по объездной дороге вокруг озера я набрел на лиственничную аллею. Два ряда вековых деревьев образовывали сплошные стены, которые возвышались над окружавшим лесом. Их кроны смыкались, образуя темный туннель, уходящий вглубь леса. Аллея была красивой. Заприметил её давно, но всё было недосуг прогуляться по ней. Вероятно, эта дорога в глубь леса, вела к монастырскому скиту, в котором искали уединения монахи.
               Я пошел по аллее, по упругой прошлогодней хвое. Местами хвоя сохранила свою желтизну и светилась, когда солнечный луч пробивался сквозь толщу кроны. Здесь, было особенно тихо, лишь где-то далеко тревожно кричала птица. Неожиданно впереди увидел двух девушек в белых платьях. Они как воздушные приведения скользили в полумраке аллеи мне навстречу. Одна из них, постарше, тонкая, бледная с ярко накрашенными губами, и короткой стрижкой, имела строгое выражение лица. На меня не обратила внимания. Другая же ещё совсем юная, лет семнадцати, не больше, тоже тонкая и бледная с большими серыми глазами, посмотрела на меня с удивлением, когда я проходил мимо, сконфузилась и что-то сказала старшей. Девушки исчезли также неожиданно, как и появились. На миг на меня повеяло очарованием чего-то очень знакомого, как будто я уже видел всё это в хорошем сне. В конце аллеи показался свет, и я представил как сейчас выйду к старинной барской усадьбе, в центре которой будет стоять большой дом с мезонином, террасой и колонами. А девушки, которых встретил, это сестры Лида и Мисюсь. Но всё оказалось прозаичней.
               Дорога шла через пустырь, мимо двухэтажного бревенчатого дома. Дом был старый, одноподъездный, бревна почернели от времени, несколько окон на втором этаже были забиты фанерой, Две изъеденные ветром и дождями печные трубы возвышались крестами над ржавой железной крышей. Оконные рамы перекосило отчего у дома был страдальческий вид. Крыльцо давно сгнило, а входная дверь висела на одной петле. Правда, кое где на окнах сохранились остатки резных наличников, напоминавших о былой красоте.  Рядом с домом пожилая женщина развешивала бельё. Тут же под ногами путались дети, а в стороне от них, за деревянным столом, мужчины громко сквернословили, играли в домино и выпивали. Двое подростов, под гитару фальшиво гнусавили: – …белые розы, белые розы… –
               При моем появлением все они вдруг как-то затихли и смотрели на меня. Я шел, не оборачиваясь, и спиной чувствовал на себе, как мне казалось, их недоброжелательные взгляды. Лишь когда зашел за дом вновь услышал стук доминошников и гнусавые «розы».  Сразу за домом, среди зарослей бузины и бурьяна, уродливо возвышались кривые стволы засохших яблонь. Чуть дальше по другую стороны дороги вдалеке виднелось кладбище. Я свернул на знакомую объездную дорогу и ближе к вечеру вернулся в диспансер. Заглянул в кабинет к доктору Бардину.
               – Юноша, Вы где запропастились? – Я рассказал доктору об аллее в лесу, заброшенном доме и неожиданной встрече. – Знаю этот дом, представляю, что за публика там живет. Вы уж не судите их строго, время сейчас такое. Дом аварийный его давно должны были снести. Раньше там находилась аграрная станция, которая занималась селекцией морозоустойчивых сортов яблонь. А ещё раньше до революции это была усадьба то ли графа, то ли купца мецената, жертвовавшего большие средства на монастырь. Дом, это всё что осталось от усадьбы, да и тот давно пережил свой век.  – Семен Аркадьевич достал из шкафчика бутылку коньяка.  – Не составите компанию? Сегодня суббота, можно и по рюмочке, даже полезно будет расслабиться.  Вы же, друг мой, почти месяц как у нас, а мы так и не удосужились познакомиться поближе. Правда с закуской у нас скудновато. – Мы сидели за письменным столом, пили маленькими стопочками коньяк и закусывали зеленными огурцами.
               – А вот про девушек, которых вы встретили увы, ничего не могу сказать. Да, я уж не в том возрасте, чтобы интересоваться девушками. Но хочу вас предупредить, мой юный друг, что все повороты в жизни мужчин начинаются именно с женщин. Так, что будьте осторожны. Вот, например, если бы не моя Катенька мы бы не сидели с вами сейчас и не пили бы коньяк. Она училась в пединституте, а я в медицинском. После окончания её распредели в Н-ск, где жили её родители. И я, конечно, уехал вместе с ней. А затем нам в Старой слободе предоставили отдельную квартиру. По тем временам это считалось роскошью. Так мы здесь и прожили всю жизнь. Жили как все, ничего экстраординарного не было, но вы не подумайте, что я жалею, нет …, – доктор замолчал, потом добавил. –  мы любили друг друга.
              Через окно кабинета было видно, как из Троицкого храма вышла Варвара, а за ней в ряд по одному медленно брели наши пациенты, в полосатых пижамах, и халатах. Замыкал процессию Федор. Каждую субботу их приводили в храм, рассаживали перед алтарем, и монахи читали им по две кафизмы из Псалтыри и одну главу из Евангелия. Читали красиво с распевом. Это был своего рода психотерапевтический сеанс, который, как считал доктор, благотворно действовал на них.
               – А вы, Игорь Николаевич посещали чтения Псалтыри?
               – Да заходил послушать.
               – Ну как вам?
               – Да как-то так, … красиво, конечно, поют.
               – Значит Бог вас ещё не позвал, не пришло ваше время.
               – Он что же, на ушко шепнет? – съязвил я.
               – Да нет, – Семен Аркадьевич улыбнулся, – каждого по-своему. Когда позовет, тогда и узнаете как.
               Мы засиделись в кабинете Семена Аркадьевича до ночи. То ли от выпитого коньяка, то ди от впечатлений дня я долго не мог уснуть. Вспоминал желтую хвою, пружинящую под ногами, удивленный испуганный взгляд серых глаз, из-под пряди каштановых волос. Ловил себя на том, что мне приятны были эти воспоминания, но в тоже время на душе почему-то было тревожно. На следующий день, я снова бродил по окрестностям, но пойти по аллее к старому дому так и не решился. 

               Недели две спустя, в один из рабочих дней, после того как я закончил обход больных, и вернулся в диспансер, Семен Аркадьевич попросил, не откладывая, сходить ещё по одному адресу. 
               – Кстати, это тот самый ваш дом без мезонина. Там девочка с высокой температурой и кашлем, в общем посмотрите. Главное не упустите воспаление легких. Да, и возьмите с собой белый халат. Поверьте, он действует успокаивающе на местную публику.
               Здесь около дома ничего не изменилось с тех пор, когда был последний раз. Также на веревках сушилось белье, мужчины играли в домино и выпивали, кто-то жалобным голоском мучил «розы». Можно было подумать, что жители дома рождались для того, чтобы постирать белье, сыграть в домино, выпить, взгрустнуть и …умереть, благо кладбище было по близости. Меня встретили недоверчиво, но, когда я одел белый халат, никто уже не сомневался, что я доктор. После взаимных вопросов и ответов выяснилось, что болела Дашка, уже третий день, а «ихняя» квартира на втором этаже налево. 
                В подъезде было сумеречно темно. Дневной свет робко пробивался через небольшое оконце с закопченными стеклами, затянутыми паутиной. Деревянная лестница при каждом шаге вздрагивала, казалось, предупреждала, что может рухнуть.  Дверь в квартиру была приоткрыта, я постучал:
               – Есть кто дома?
На стук вышла молодая женщина, с заспанным раздраженным лицом. Мне показалось, что я уже где-то её встречал.
               – Тебе чего?
               – Доктора вызывали?
               – А … так ты доктор, заходи.
Я прошел через кухню в комнату. Здесь при свете электрической лампочки узнал её. Это была одна из девушек, которых встретил в лесу. Посреди комнаты стоял круглый стол, застеленный клеёнкой, за которым сидела, бабушка. Сидела молча, положив руки на колени и на меня не обратила внимания. Напротив стола, на диване лежала укутанная одеялами моя Мисюсь. Только вот звали её Даша, … Дашенька. У неё была высокая температура. Волосы разметались по подушке, щеки алели, она бредила и меня не узнала. Я достал фонендоскоп. Антонина помогла приподнять Дашу и усадить, между подушками. Она привалилась ко мне и уткнулась лицом в плечо.  Сквозь прорезь белой рубашки я близко видел её девичью грудь, тонкие плечи и худенькое тело. При каждом моем прикосновении фонендоскопом она вздрагивала и по её телу пробегали мурашки.
               За моей спиной хлопнула дверь и в комнату с шумом ввалился пьяный парень, коренастый в полосатой майке, с татуировкой на плече и руках.  Его шатало, он с трудом держался на ногах. Я с недоумением смотрел на него.
               – А это что за хмырь лапает нашу Дашку! – прохрипел он воинственно заплетающимся языком. Навстречу ему встала Антонина.
               – Заткнись дурак! Не видишь, что это доктор!
               – На фига бы он нам был нужен, я же тебе сказал налей ей пол стакана, проспится и все как рукой снимет.
               – Да пошел ты, – Антонина выругалась, – придурок, будешь учить меня. – Затем вытолкала его в соседнюю комнату. Оттуда еще долго доносился шум, ругань, потом всё стихло.
               К счастью, легкие были чистые, хрипы верхних дыхательных путей указывали на бронхит, вызванный простудой. Я сделал Даше укол, и расписал лечение. Листок с назначением и таблетки из своего запаса передал бабушке, Софье Павловне. Даша успокоилась и задремала. Из соседней комнаты вышла Антонина.
               – Ну, что с ней?
               – Ничего страшного, бронхит, видимо где-то переохладилась. Лечение я расписал, завтра постараюсь зайти.

               Вот так я познакомился со своей Мисюсь. Я приходил навестить её ещё пару раз пока она не поправилась. При виде меня Даша смущалась краснела и пряталась под одело. Я познакомился с её бабушкой Софьей Павловной. Она производила впечатление интеллигентной женщины. Когда-то давно окончила музыкальную школу и даже преподавала пение.  Нахваливала свою младшую внучку Дашеньку, ругала старшую Тоську и её сожителя. Как я понял мать девочек давно оставила их на попечение бабушки, фактически бросила, и уехала куда-то с заезжим офицером. С тех пор не подавала о себе никаких известий. Мне хотелось встретиться с Дашей, но просто так прийти к ней домой я не решался.

               Через некоторое время Даша сама пришла ко мне. Я думаю, здесь не обошлось без женской интуиции бабушки. На ней было ситцевое платьице, с поясом на талии, которое подчеркивало её тонкую фигурку. Она молча подошла ко мне, смутилась и протянула поллитровую баночку, затем покраснев проговорила:
               – Вот, это вам, бабушка просила передать.
               – Что это?
               – Варенье из крыжовника. Правда очень вкусное, – оживилась она, – бабушка сама его варит по особому рецепту, который узнала ещё от своей бабушки. Я тоже научилась варить варенье, только у меня оно не такое вкусное.
               – Наверное бабушка знает секретное слово. – В ответ она улыбнулась.
               –  Нет, она бы мне сказала.
               –  А как ты себя чувствуешь Дашенька?
               – Спасибо хорошо. – Она осмотрела комнату. –  Как у вас много книг, и вы их все прочитали?
               – Да, представляешь шесть лет читал, учил и уже кое-что подзабыл.
               – А это что за книжечка? – Она взяла маленький томик открыла и прочитала вслух четверостишье: «И неоплаканною тенью Я буду здесь блуждать в ночи, Когда зацветшую сиренью Играют звездные лучи»
               – Это стихи Анны Ахматовой, тебе понравилось?
               – Да, красивые стихи,
               – Если хочешь возьми домой, почитай.
               – Спасибо, – она взяла книгу и замолчала. Я чувствовал, ей не хотелось уходить.
               – Даша, у меня сегодня два вызова вот по этим адресам, – Я показал ей листок – но, к сожалению, не знаю где это. Может быть, ты мне подскажешь? –
Она наклонилась ко мне, водила пальчиком по бумаге, пыталась прочитать неразборчивый почерк, при этом по-детски касалась меня своим плечом.
               – Конечно знаю, если хотите могу показать.
               – Ну, тогда мы отправляемся вместе на вызов.
Пока я осматривал больных Даша ждала меня на улице. Потом рассказывал ей кто чем болел, что это за болезнь и какое лечение. Она внимательно слушала. Я чувствовал, что нравлюсь ей. 
               
               Так мы с Дашей стали встречаться. Она сопровождала меня на вызовы, вместе бродили по окрестностям вокруг озера. Иногда сидели на берегу и любовались закатом, когда купола на храмах монастыря светились в лучах заходящего солнца. Однажды ездили в Н-ск, мне нужно было отвезти стат. отчет за текущий квартал. Потом обедали в кафе, я угощал её мороженным, пили кофе с пирожными. Возвращались уже поздно вечером в переполненном автобусе. Она смущалась, когда автобус резко тормозил и она прижималась ко мне, а я удерживал её, обнимая за талию.
               Мне нравилась эта девушка.  Нравилась её бледное лицо, улыбка, чистые прозрачные глаза, каштановые волосы, подвязанные голубой лентой. Нравилось, как она смущается, когда я к ней прикасался. Было в ней что-то ещё по-детски чистое наивное, но в тоже время в уголках глаз пряталась уже не детская грусть. Она хотела вырваться из этого опостылевшего полуразрушенного дома, с постоянными пьянками и скандалами. Говорила, что как только окончит школу обязательно уедет куда-нибудь, поступит, хотя бы в медучилище, станет медсестрой.
               Наступила осень. Начались занятия в школе. Теперь мы с ней встречались только по выходным дням. Однажды, гуляя по лесу набрели на старый заброшенный скит. Видимо когда-то давно здесь уединялись для молитвы монахи. Погода была переменчивая и вместо солнца внезапно стал накрапывать дождик. Пришлось спрятаться под большой старой елью. Она продрогла, прижалась ко мне и вдруг прошептала:
               – Поцелуй меня – Я нежно поцеловал её в щечку. – Не так, по-настоящему. – Я поцеловал её в губы и стал осыпать поцелуями лицо, шею, плечи, руки пока она не оттолкнула меня.
               – Нет, не здесь. 
Домой возвращались молча и когда вышли на аллею прошептала, как будто боялась, что кто-то мог нас подслушать. – Дальше я сама, не провожай. Не хочу, чтобы тебя видели со мной. – Затем обняла меня и убежала.

               Где-то через несколько дней позвонили из Н-ска и просили срочно приехать по очень важному делу.
               – Ну, что Игорь Николаевич, кончилась твоя ссылка, – встретила меня главврач, прикуривая погасшую папиросу.  – В департаменте приняли решение о закрытии диспансера. Министерская комиссия в Слободу даже не стала заезжать. Дело в том, что все надворные постройки передают РПЦ, там вроде планируется гостиница для паломников. Когда это произойдет неизвестно. Сейчас решают вопрос куда переселить оставшихся пациентов.
               – А как же Семен Аркадьевич?
               – Я ему звонила, он в курсе дел. Постараюсь выбить для него штатную единицу, ведь должен в поселке быть доктор. Ну, а если не удастся, тогда ничего не поделаешь, придется уходить на пенсию. – Она погасила папиросу и прикурила новую. – А тебя хочу обрадовать. Звонила твоя Марья Федоровна, интересовалась как ты. У них открывается новая больница и она рекомендовала тебя главврачу. Кстати, мы с ним учились на одном курсе. Когда он узнал, где ты, то позвонил мне, спрашивал, что ты за фрукт.  Как говорят услуга за услугу. Я рекомендовала тебя с самой лучшей стороны. Так что поторопись, тебя ждут на новом месте.
               В тот же день я написал заявление об уходе по собственному желанию, получил трудовую книжку, и небольшие деньги под расчет. Купил Дашеньке коробку конфет, а Семену Аркадьевичу бутылку хорошего коньяка и вернулся в «Старую Слободу».
               Семен Аркадьевич уже знал о закрытии диспансера и с пониманием отнеся к моему увольнению, задерживать не стал. Я планировал уехать на следующий день рано утром, первым автобусом. Сборы были короткими. Вещей у меня было не много в основном книги. Часть из них, оставил Семену Аркадьевичу, по его просьбе, остальные загрузил в рюкзак.  Осталось попрощаться с Дашей. 
               Она сама пришла ко мне в диспансер, была грустной и несколько растерянной. Видимо мой отъезд стал неожиданностью для неё. Я обнял её, поцеловал и стал рассказывать о новой больнице в городе, куда меня берут на работу. Она перебила меня.
               – Я знаю, не надо ничего говорить, я всё понимаю. Наверное, так и должно быть … – Затем обняла, прижалась ко мне, и я почувствовал, как бьется её сердечко.   –  Я много думала, … я уже взрослая, мне почти семнадцать лет … У нас в классе девчонки уже с четырнадцати лет … с мальчишками, ну ты понимаешь, о чем я … Но я так не хочу. Не хочу как Тоську, напоят, подушку на голову, чтобы не пищала и всё …  Нет! Я хочу, чтобы первый раз всё было по-другому, по любви, понимаешь, по-настоящему, так чтобы на всю жизнь. Я знаю, что ты уедешь, … Ну и пусть … Даже если у меня будет ребенок, я буду любить его, …  –  Она села на кровать и стала расстёгивать блузку. Пуговицы были мелкие, руки у неё дрожали, и она торопилась.   
               – Дашенька, дорогая моя, милая разве можно так … – Я поднял её с кровати, прижал к себе, целовал её заплаканное лицо, отирал с лица слезинки. – Ну что ты, у тебя же всё впереди, впереди целая жизнь. Весной ты окончишь школу, я обязательно приеду к тебе, помогу поступить в мед. училище. Ты будешь жить в общежитии в большом городе. Вот посмотришь, у тебя всё будет хорошо. – Она продолжала по-детски всхлипывать, затем немного успокоилась, застегнула кофточку и вытерла слезы.
               – Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Пожалуй, я пойду домой. Ты меня не провожай. Ну всё … прощай. – Она высвободилась из моих объятий и молча ушла. На следующий день рано утром, первым автобусом я уехал домой.

               Жизнь в большом городе отличалась от привычного неспешного провинциального уклада, к которому так привык в Слободе. Я работал в инфекционном отделении. Больных было много, свободного времени почти не оставалось. Время летело быстро. От Семена Аркадьевича получил несколько писем. Он писал красивым каллиграфическим почерком, да и сам стиль письма соответствовал его характеру, такой же неспешный обстоятельный. Последнее письмо пришло где-то весной, он просил выбрать время и навестить его. У меня было несколько отгулов и в мае, когда уже практически растаял снег и на деревьях появилась первая зелень, я поехал в «Старую слободу». 
               Встретили меня радушно, угощали чаем с оладьями, которые по такому случаю испекла Варвара. После чая мы с Семен Аркадьевичем уединились в его кабинете. За эти полгода он заметно постарел, бородка стала совсем белой, походка – шаркающей, старческой. Уже не чувствовалась в нем былая уверенность старосветского доктора.  Вопрос о закрытии диспансера был решен окончательно. Его вывели за штат. Со дня на день должны были эвакуировать пациентов из стационара. Когда я спросил про Дашу, Семен Аркадьевич как-то смутился, замолчал, затем не глядя на меня сказал: 
               – Дашенька умерла месяц назад, – Мне казалось, что я ослышался или он оговорился, этого не могло быть … 
               – Как так умерла? Она что болела?
               – Нет … порезала себе вены. – Он повернулся ко мне сел рядом со мной и взял за руку. – Когда я приехал было уже поздно. Она лежала на диване, рядом на стуле стоял таз с теплой водой и бритва. – Я чувствовал, как пол уходит у меня из-под ног.  Доктор крепко сжал мою руку.            
                – Всё случилось неожиданно, мы так и не знаем в чем причина. – Семен Аркадьевич тяжело вздохнул. – Но это не всё. Как говорят пришла беда открывай ворота. Через несколько дней после её похорон загорелся дом. Говорят, из-за неисправленной электропроводки. Пожарные приехали, из Н-ска, когда тушить было уже нечего. При пожаре погиб молодой парень безработный Мишка Клякин. Личность известная на поселке. Говорят, что он был пьян, уснул, так во сне и угорел. А, вот Дашину бабушку Софью Павловну еле удалось спасти. К счастью, больше никто не пострадал. Надо сказать, что местная публика не очень-то расстроилась, из-за того, что сгорел дом. У многих, наконец-то, появилась надежда получить новое жилье.
               – А Дашина сестра Антонина, бабушка, где они сейчас?
               – Антонина уехала в Н-ск, там живет и работает, а бабушку я взял к себе в диспансер. На почве всех этих событий у неё развилось Шизотипическое расстройство. Ей везде чудятся бесы.
               – Я могу поговорить с ней?
               – Да, попробуйте. Она лежит в третьей палате. Чуть не забыл … – Доктор достал из ящика письменного стола маленькую книжицу. – Незадолго перед смертью Даша приходила ко мне, расспрашивала о вас и просила передать. Сказала, что она ей больше не понадобится. 
               Я взял книгу, открыл в том месте, где был заложен желтый кленовый лист, и прочитал: – «И неоплаканною тенью Я буду здесь блуждать в ночи, Когда зацветшую сиренью Играют звездные лучи». – Доктор молчал, молчал и я. В тот момент я ещё не до конца осознавал, что Даши больше нет. Мне казалось, что вот сейчас откроется дверь и она, вся воздушная легкая, броситься ко мне на шею – Наконец-то я тебя дождалась.  –  Но вместо этого почувствовал, как будто тяжелый камень свинцом наливается в груди.

                Софья Павловна сидела на кровати и смотрела в окно. Я осторожно присел рядом.
               – А это вы Игорь Николаевич.
               – Вы узнали меня …
               – Да, конечно, доктор. Дашенька часто рассказывала мне о вас. Она у меня была особенная девочка, не такая как все. У нас с ней не было секретов. – Затем завернула в носовой платочек сережки и отложила в сторону.
               – А вы слышали, у нас сгорел дом.
               – Да, мне уже рассказали.
               – Я всегда говорила, что на нашем доме лежит проклятье. Рано или поздно это должно было случиться.  В нем нельзя было жить. А какой же чудесный этот дом был раньше. Мне рассказывала моя бабушка, когда я была ещё маленькой девочкой. Это был гостевой флигель, на первом этаже жила прислуга, на втором гости. К дому подъезжали офицеры в красивой форме на лошадях. Бабушка с подружкой махали им платочками, а они снимали фуражки и салютовали им. – Она взяла расческу, распустила косичку и стала расчесывать волосы.
               – А потом, рассказывала бабушка, пришли солдаты в каких-то колпаках с красными звездами на лбу. Сожгли наш дом, всё разрушили, остался лишь один флигель. Этих солдат убили другие солдаты и их души стали бесами. Да, да самыми настоящими бесами. Я сама их видела, они жили у нас в подъезде под лестницей. Только по ночам, когда стемнеет они выходили из своего укрытия. Я же говорила, что в этом доме жить нельзя, он проклят, отдан бесам. – Затем она посмотрела по сторонам, придвинулась и зашептала мне в ухо. –  Знаете, а я ведь одного беса убила. Он пришел пьяный, завалился на кровати и уснул. А, я, потихонечку так, на цыпочках, подкралась к нему и молотком по голове, била, била … – Она задрожала всем телом и заплакала. – По голове его молотком, молотком. Ладно Тоська, дура сама виновата, вся в мать. Но Дашеньку, Дашеньку я ему никогда не прощу. – Она продолжала тихонько плакать, привалившись ко мне. – А потом из соседней комната стали выходить бесы их было много. Я попятилась, хотела взять икону и опрокинула зажжённую свечку. Штора вспыхнула, и вся комната запылала огнем. Если бы не Федор с первого этажа, я бы, наверное, сгорела вместе домом. –  Через некоторое время Софья Павловна успокоилась, вытерла слезы, и стала снова заплетать косичку.
               – Я, ведь Игорь Николаевич скоро уеду далеко, далеко, к бабушке и Дашеньке. Кстати, – проговорила она как-то игриво, – Вы же у нас доктор вот и объясните мне пожалуйста, когда я встречу свою бабушку, я что буду опять маленькой девочкой? А как же тогда быть с Дашей, ведь для неё я бабушка?
               – Не переживайте Софья Павловна, я думаю, что с бабушкой вы будете девочкой, а с Дашей останетесь бабушкой.   
               – Да, – удивилась она, – вы так думаете?
В палату вошла Варвара и громко прокричала: – Ужин, ужин! Готовьте миски и ложки. –

               Я вернулся в кабинет доктора. Семен Аркадьевич, сказал, что звонили из Н-ска, завтра должны приехать за нашими пациентами и на этом его миссия в диспансере будет окончена. Я помог ему собрать личные вещи и отнести их домой. По дороге рассказал о встрече с Софьей Павловной. Он очень удивился.
               – Странно, со мной она никогда не откровенничала. А что касается угоревшего Клякина, то действительно у него был размозжён череп. Мы тогда решили, что ему на голову упала потолочная балка.
               – Мне надо было увезти Дашу с собой, когда она приходила прощаться. Я чувствую свою вину. – признался я доктору.
               – Игорь Николаевич только не надо винить себя. Если бы вы её увезли вас обвинили бы в совращение и похищение несовершеннолетней. Уж поверти мне, Антонина и её сожитель не упустили бы возможности шантажировать вас. А бабушка? Вы что думаете, Даша просто так бросила бы свою бабушку и уехала с вами? Нет, Игорь Николаевич, всё не так это просто. Поэтому не надо казнить себя. Все мы в какой-то степени виновны в её смерти.
               –  Я слышал, что в монастыре её отказались отпевать, это правда?
               – Да, было такое дело.
               – Выходит, что пьяницу и насильника Клякина Церковь отпевать может, а Дашу нет? Разве это справедливо, где же ваш Бог?
               Семен Аркадьевич остановился и поставил сумки. – Давайте немного передохнем, а то сердце заходится. – Затем помолчав продолжил. – А причем здесь Бог. Бог ничего не запрещал. Это традиция, сложившаяся в Церкви, кстати у католиков, тоже христиан, её нет. В конце концов судить всех нас будет Бог, а не священники или прихожане. Нам не ведом Его промысел, но Бог знает кого и как забрать для нашего же блага.
               Дома у Семена Аркадьевича я был впервые. С тех пор как умерла жена он ничего в квартире не менял. Кружевные салфетки, маленькие фарфоровые безделушки на комоде, телевизоре, фотографии на стенах, всё это создавало ощущение домашнего уюта, напоминавшего ему о его Катеньке, память о которой он старался бережно сохранить. Угощал меня чаем с вареньем, показывал фотографии из семейного альбома. Ушел от доктора я уже глубокой ночью.

               В поселке было тихо и темно, не было видно ни одного огонька. Только яркие звезды отражались на поверхности озера. Такого черного и в тоже время яркого звездного неба я никогда не видел. Кто-то из философов сказал, что звездное небо и совесть в душе заставляют верить в Бога. И мне казалось, что какая-то неведомая сила уносит меня в запредельные космические высоты, туда, где россыпи звезд и галактик. И уже оттуда, из этой бесконечной дали наша крошечная земля и мы на ней, с нашими житейскими проблемами казались мне ничтожно малыми по сравнению с молчаливым величием Вселенной. И если Бога нет, то вся наша жизнь на этой крошечной планетке с её страданиями и радостями всего лишь плесень на небесном теле, чужеродная этому стерильно чистому безучастному Космосу. И он сам, вся его мощь и необъятность кажутся нелепой, нелогичной и никому не нужной. А значит должен быть Тот, Кто сотворил всё это. И если мы изначально образ и подобие Его, то всё это величие было создано для нас, увы утративших что-то важное, а потому заблудших, неблагодарных, своевольных, глупых в своем безбожном тщеславии, погрязших в пороках и животных инстинктах. Я смотрел на звезды и вся моя недолгая жизнь казалось какой-то чужой, не моей, уже кем-то прожитой вместо меня.  И мне хотелось закричать во весь голос, как тот сумасшедший старик, слова, которые запомнил на чтении Псалтыри: «Боже! Сердце чисто созижди во мне, и дух прав обнови во утробе моей!»

               Спал я в своей комнате, которую мне приготовила Варвара, спал крепко без сновидений. Утром проснулся поздно. Семен Аркадьевич с Федором и Варварой готовили к отъеду наших больных. Теплой одежды у них не было, поэтому их укрывали одеялами. Затем приехал старенький автобус ПАЗ.  Из автобуса вышли два санитара в белых халатах и молодая женщина, которая сразу стала командовать и отдавать распоряжения. Мы с доктором стояли на улице и молча наблюдали за посадкой. С утра небо хмурилось, подул холодный ветер и накрапывал мелкий дождик.
               Их выводили по одному, сначала женщин, старых, сгорбленных, закутанных в одеяла. Варвара с Федором помогали им подняться по ступенькам и рассаживали в автобусе. Некоторые тихонько подвывали, плакали. Плакала и Варвара. Затем вышли двое мужчин и с трудом, преодолев ступеньки влезли в автобус. Последним вывели нашего крикуна. Его вели двое санитаров, крепко держа за руки. Он упирался и пытался вырваться. И в тот момент, когда его пытались затолкнуть в автобус, он вдруг издал  душераздирающий крик, от которого кровь стыла в жилах. От неожиданности санитары растерялись, он вырвался и побежал в сторону Троицкого храма.  Бежал быстро, припадая на босую ногу, видимо где-то потерял калошу. Вбежал в храм.  Спустя некоторое время его выволокли из храма, заломив руки.
               – Что с ним? – спросил я.
               – Он видимо решил, что их везут на бойню, – сказал доктор, затем вздохнул и добавил, – Эх, разве так можно, мы же люди.
             
               Уехал я домой в тот же день на попутном экскурсионном автобусе. Семен Аркадьевич провожал меня до автобусной остановки, крепко обнял и на прощание сказал:
                – Вот и вас, друг мой, Бог позвал. Теперь от вас зависит, что вы Ему ответите. –

Доктор Бардин умер той же осенью. К сожалению, о его смерти я узнал случайно от главврача Н-ской больницы, с которой мы встретились на медицинской конференции. С тех пор в «Старую слободу» я больше не приезжал.