Катя

Вечером, около девяти часов, 2… апреля 202… года, я – после небольшого происшествия, о котором речь дальше – зашла в свою комнату на третьем этаже современного общежития блочного типа. Перед этим у меня случилось одно приключение – ну, или почти что приключение: вы знаете, девушка ведь себе известно какого рода приключения ищет; – и я была в приятно-взволнованном настроении, войдя, накрасила в прихожей губы, щёлкнула пальцами и подмигнула самой себе в зеркало. А, знаю, что вы не знаете о моём, девичьем. Сейчас обо всём вам последовательно расскажу. Только руки с лавандой вымою.

Так вот, разделась я в коридоре нашего «люкса» (мы с Машей вдвоём живём и учимся в одной группе: она тоже филолог-третьекурсница, как и я), повесила на гвоздик пальто, скинула сапоги… Переоделась после церкви и пар (уходила на целый день), снятое с себя кинула в корзину для белья (у нас с девочками на этаже была стиралка, которой пользовались в порядке очереди), прошла к импровизированному шкафу, у одного бока которого робко приютился перманентно выключенный телевизор. Поправила гардину, полила из бутылочки герань на подоконнике. И всё-таки она сохнет, сдобрить надо почву… Поставила чайник, достала себе из хлебницы пару печений. Помыла руки. С книжной полки на меня своим непередаваемо-усмехающимся взглядом взирал Виктор Шкловский. И сразу становилась ясной фальшь любого непродуманного устремления, любой несерьёзной выходки или просто рисовки.

Я нанесла на запястья слой крема, достала новую маечку, встряхнула её и собралась надеть. Парни у меня уже были, хотя дальше простых ласканий животика и груди дело не заходило. Так хочу я его или нет? Вопрос надо ставить в иной плоскости: так люблю я его – или нет? А как мне быть, а что бы вы хотели, я ж серьёзная… Я опустила взор и посмотрела на свои ноги в тапочках и белых с Мики-маусом носочках. По-моему, они были не лучше и не хуже тысяч других таких же ног. А что, если он в конце концов разочаруется и изберёт себе другую?

Хотя почему нет, вон сестра двоюродная в Питере, по слухам, выходит замуж за айтишника – серьёзного, православного парня, и тесть у него – священник…

Я обхватила руками подушку и сказала себе, что не знаю, чего хочу – и что должна в эту минуту – делать. И в это самое мгновение зазвонил телефон. Я подошла, провела пальцем по сенсорному экрану и сказала: «Алло!» (Номер был мне неизвестен – но он, по крайней мере, российский. Уже хорошо.) Каково же было моё изумление, когда из него раздался тот самый голос, о владельце которого я думала весь день – с сегодняшнего семинара… Почему-то я сразу подумала о том, что с ним возможно всё – вплоть до свадьбы; это было тем более странно, что вообще-то я легко меняю парней, мне же ещё только двадцать один, я довольно ветреная…

Так мы стали встречаться. Именно поэтому – всё ведёт к тому дню, 2… апреля 202… года – я приглашаю Вас сегодня на нашу свадьбу.

***   ***   ***
Я возвращалась домой с вечернего богослужения. Екатеринбург прекрасен мартовскими или апрельскими вечерами, когда уже достаточно празднично, ярмарочно и тепло, на улицах слышится громкая музыка, которая перемежается бодрящими душу сигналами трамваев и машин, но из воздуха не до конца ещё исчезла зимняя свежесть и – всё реже в последние годы – стужа. Оделась я не по погоде, порывы ветра с мокрыми снежинками всё время умудрялись залетать за подол достаточно длинной юбки из стрейча, с левого виска выбилась чуть ли не седого оттенка прядь (волосы у меня пепельные), помидорно-красного оттенка телефон высовывался из кармашка пальто, нос хлюпал, ну и думы у меня были соответствующие. Не то что: «Как бы поэффектнее накраситься?» – или: «Кто бы меня – на свидании – взял и угостил?» – а: «Господи, помоги мне скорее добраться до дома в эту стужу да за семинар засесть, завтра зарубежка и мы с Машей доклад делаем, а я так ничего ещё и не зубрила… Надо хоть ей позвонить, что ли».

Я прошла мимо булочной, поправив бордовый – с пионами – платок. В следующей витрине – мексиканского бара – сидела со скучающим видом продавщица – молодая, с хвостиком и даже без тату, картинно наморщив лоб. Её вид был достоин кисти Рембрандта, но всё же я подумала:

«Она морщит лоб от несовершенства мира, но сама же является его причиной».

Перешла улицу на красный, углубилась в скверик за остановкой тринадцатого и пятнадцатого – я им всегда к общежитию хожу, так короче в полтора раза. И – надо же не разглядеть! – впотьмах наступила в чёрную жижистую склизь, типа хлябей от разверзшейся после снега почвы (простите, я филолог, а не почвовед, объясняю, как умею) – и правая моя нога в сапожке поплыла… «Ещё не хватало сломать набойку, – подумалось как-то суетно и второпях, – до стипендии пять дней…И вообще – столько дел… костюм в химчистку – от – ой! – дать…»

Но больше я ничего помыслить не успела, ибо почувствовала, что лечу. Правая, а за ней левая нога проскальзывают куда-то вниз, как на горке, вслед за ними поворачивается моя достаточно высокая и, надо полагать, темнеющая в пальто на фоне сумеречного неба фигура, я картинно взмываю правой рукой, удерживая подол и сумочку – и…

…и тут я бы, казалось, уже совершенно упала, к стыду и переживанию – надеюсь! – моему собственному и тех, кто оказался рядом, если бы меня внезапно не подняла и не вытащила наверх с этого косогора чья-то сильная рука. Фонарь светил далеко, в нескольких метрах от нас, и я до конца (с моей-то зрительной памятью) не успела разглядеть парня в спортивной куртке, с устойчивым фирменным ароматом (кажется, от Бандераса), устремившему на меня – клянусь, мне не померещилось! – сочувственно-заинтересованный взгляд кареватых с зеленоватыми прожилками глаз, от которого я –

от которого я почувствовала себя в лавандовом космическом полёте под серенаду Шуберта или сюиту Бетховена и, будучи девочкой скромной, но вежливой (в конце концов, это они пусть за нами бегают!), только и произнесла ему в ответ на его поступок приглушённым голосом:

– Спасибо.

Он улыбнулся, взмахнул приветственно рукой, ничего – ничего! – не спросив взамен, лишь убедившись, что со мной всё в порядке, что я водрузила сумочку вновь на правое плечо и продолжаю идти – и ушёл. Ушёл от меня сам. Так неожиданно и так ровно, словно вот и вышел на эти пять секунд из тьмы, дабы меня спасти, что от неожиданности и оцепенения я отошла снова на боковую дорожку, раскрыла сумочку, достала платочек и часы (как раньше барышни извлекали откуда-то зонтик и нюхательный табак) – и заплакала. Лёгким плачем, как весенний дождик. Освежилась (на сей раз меня, слава Богу, никто не видел) – и, поблагодарив за всё Богородицу (я даже не замёрзла! И чулки не порвала – только подол плаща оказался чуть-чуть, парой капелек замызган, да ещё от неожиданности заныло под ложечкой и в изгибе стопы), самой себе уверенно призналась:

«Это я! Господи, это я являюсь причиной…»

И тут же продолжила:

«Это я виновата в том, что ты смог – что ты успел – уйти.»

И – через секунду:

«Ничего. Господи, я тебя найду. Или он найдёт меня».

И – вновь с усмешкой:

«Придётся меньше краситься и отказаться от тёмных очков. На недельку-другую».

«А вдруг ты для него и впрямь – фам-фаталь? Да, конечно. В чепце, коричневой юбке в мелкий горошек…и с сумкой с конспектами под рукой…»

И всё же я принялась всеми фибрами – ждать: его.

***   ***    ***
Тем же днём, после обеда. На семинаре по позднему творчеству Флобера я вспоминала эпизод из знаменитого фильма,

в котором Джеп Гамбарделла подходит к кардиналу, сидящему в роскошной хромированной машине, бархатным римским утром и спрашивает, устремляя взор в окошечко:

– Ваше преосвященство, у меня остался действительно последний вопрос… Скажите, Вы и в самом деле – …экзорцист?

В ответ слышен лишь неясный шелест губ и настороженный взор кардинала-коротышки, затем поднимается в благословляющем жесте рука и уста складываются в привычное:

 – In nomine Patris… et Filii… et Spiritus Sancti…

После чего машина, медленно развернувшись, уезжает. Я пространно комментировала этот эпизод, как и несколько предыдущих, и пришла к изрядному набору критических выводов относительно скептицизма Флобера (последний, по моему мнению – вкупе с сомнительностью других его замыслов, например, по охвату всего пространства исследованной вселенной в «Бюваре и Пекюше» – явился в немалой степени ответственным за кризис веры отцов в следующем поколении, то есть уже у Джойса), завершив своё выступление репликой:

– …поэтому нам сегодня, с позиции ряда ведущих представителей западной культуры, только и остаётся искать великую красоту. Это понятие может как ассоциироваться с духовными смыслами, так и дистанцироваться от них, но…

– Но не от вас, девочки,

– поскольку аудитория у нас поточная, а я тут новенькая, перевелась на второй курс из Челябинска, мне так и не удалось опознать, от кого исходил голос – мужской, баритон, спокойный и уверенный в себе. Я обернулась влево-вправо, помахав ручкой, потому что мне трудно было признаться себе самой, что в некоторых ситуациях моё зрение не справляется с поставленными перед ним задачами – так что обращение к слуху и интуциии будет более надёжным. Интересно… Ладно, посмотрим, что будет, когда выйдем из аудитории, – часики показывали, что до конца пары – пятнадцать минут. Подойдёт к нам с Верой и Машей кто-нибудь, или не сегодня… не в этот раз… опять некогда… пока… и так из года в год.

Я отправила записку Верочке, которая стабильно сидела на первой парте и обозревала аудиторию под тупым углом, близким к максимальному, одновременно успевая записывать конспект. На свёрнутом листке бумажки я написала крупными детскими буквами: «КТО ЭТО БЫЛ?»

Но и Верочка в ответ лишь пожала плечами. Она тоже не знала. Ничего, сказала я себе, если вдруг когда-нибудь ещё услышу этот голос, непременно его узнаю… Память на голоса и запахи, как я уже сказала, у меня куда более сильно развита, чем зрительная. Если напрячься, я до сих пор – с младенчества – помню запах маминой груди, так мне кажется… И сама – вот только окончу универ – стану хорошей мамой. И для этого даже не придётся зимой бегать в мини-юбке и ананасного цвета жилете, всё произойдёт более интеллигентно. Чем не женская мечта?

***   ***   ***
Мне не составило большого труда получить столь желанную информацию об этой девушке с семинара. Надо же, как интересно получается – заглянул (думал, минут на пятнадцать) в универ к Аринке, и чего я там только забыл, у филологов на этом семинаре, а понравилась другая… Она так уверенно, нежным грудным голосом отвечает, и блондинка (с пепельным оттенком), и у неё такие чудные ямочки на щеках…и грудь под свитером проступает… и вроде она покладистая и весёлая, хотя и эрудитка, – терпеть не могу занудных, им лучше сразу в бухгалтеры идти… «Или в подруги управдомов», – как я добавляю иногда со смехом.

Её зовут Катя, она новенькая – второй год только тут учится, перевелась из ЧелГУ, из Челябинска. Ну да, у нас тут с культурой и наукой в Екате покруче будет, все говорят – да и так известно. Как и с финансами. Но она живёт в другом общежитии, не  в университетском – в районе Генеральской. Я поспрашивал девчонок – Аринку да её подружку Верочку, клятвенно заверил, что я не из… короче, не из плохих, корочки сотрудника ДОСААФ показал, да даже фото военника на телефоне. Мужик ты – или кто? «Чего к женщине пристаёшь?» Ну, хорошо – поверили. Потом я её слегка так, можно сказать, проводил, бродя в районе Ленина–Генеральской, заодно зашёл по работе в пару мест; мне даже удалось удержать её от падения. Лёгонькая, как пёрышко. В темноте, видать, споткнулась – дорогу в парке и вправду бывает трудно разобрать… А может, запуталась в дорожках. Эх, милая, не гуляла б ты одна… Но это мы поправим, я ей массу маршрутов предложу. Вся жизнь – перед нами: сплошной маршрут. На котором не обойтись без риска… Только бы она согласилась. «Ну, ты уж не прямо с места в карьер, ты ж не полковник на поле боя…» Да нет, я её нежно так и культурно, но, в общем, увереннно заарканю… Давай-давай, действуй!

Ну что, как со временем? Смотрим на часы: девять. Пора звонить. А то вдруг она рано спать ложится, кто знает? А макияжа-то на ней почти и нет, так, только светлые тени и лёгкая, с блестящим отливом помада; и выглядит целомудренно. Ещё бы – раз в храм ходит…Ножку лишний раз не обнажит… без повода.

Гудок, два, три… А, вот и она.

– Алло?

– Алло! Катюша, привет…

– Ой, привет! – раздалось в трубке. Затем возник её ни с чем не сравнимый филигранный смех – словно драгоценный бриллиант в огранке, словно фиоритуры адажио из моцартовского кларнетового концерта. – Ой, а это и правда ты?

И тут я понял, что ради неё оставлю всех. Всех подруг и прежние увлечения. Ибо она – единственная – найдена.

А Аринка с тех пор также быстро нашла своё счастье. И вышла замуж немногим раньше, чем поженились мы с Катей. Так мы теперь иногда и гуляем – вчетвером.