Doom Ахеронт

Вступление.

Когда я стягиваю с себя рубашку, врач лишь на секунду отрывается от монитора, чтобы взглянуть на меня.
– Что с вашей грудью? – Его глаза кажутся в полтора раза больше из-за очков. Он внимательно вглядывается в слова на экране, будто речь идет о его здоровье, а не моем.
Все хотят знать, что произошло с моей грудью. Или с моими руками. Или с шеей. Я попал в аварию? Это рубцы от ожогов? Что со мной случилось?
После увольнения я переехал на Великие Озера, поближе к канадской границе. Здесь нет пляжа в полумиле от дома, а зимой холодно как в аду. Но зато я имею возможность круглый год ходить в куртке, подняв воротник. Намотав шарф на шею. Спрятав руки в перчатки. Не нужно быть знаменитостью для того, чтобы тебе не давали спокойно жить. Люди всегда чересчур любопытны. До омерзения.
Тот, кто сказал, что шрамы украшают, вероятно, никогда не видел их по-настоящему, в реальной жизни. Возможно, все дело в количестве. Мое тело покрыто ими от ступней до самой шеи. Если я вдруг захочу избавиться от них, пересадка новой кожи обойдется мне в несколько раз дешевле косметических процедур.
–  А что с моей грудью? – Два шрама крестом разделяют на четыре неровных части правую половину. Еще один идет неровной линией от солнечного сплетения до левого плеча. Сувениры на память с Ближнего Востока.
– Правый сосок удален из-за ранения? – Уточняет доктор, не переставая печатать. Вся моя жизнь расписывается символ за символом. Разматывается на сотни страниц личного дела. Весь я – на экране монитора. Не более чем текст. Не больше и не значительнее песчинки в пустыне. Этот текст – все, что останется после меня, когда я умру. Умереть не страшно. Страшно исчезнуть без следа.
– Я думал, это модно, – улыбаюсь я, надеясь, что со стороны это выглядит саркастично.
Пальцы доктора замирают над клавиатурой, и в повисшей на секунду тишине я отчетливо слышу его тяжелое дыхание. Сегодня слишком жарко и душно. Наверное, сейчас доктор не слишком расположен к шуткам.
– Что?
У всех калек есть одна общая черта. Мы можем смеяться над своими болезнями. Когда с тобой случается что-то страшное, оно перестает быть страшным для тебя.
– Шрам от ранения, – говорю я.
Ты можешь справиться с чем угодно, если это произошло лично с тобой.
– Мне просто нужно знать, – морщится врач, – были у вас какие-либо опухоли, делали вам какие-нибудь операции, или что-то еще в этом роде.
– Я служил в морской пехоте, доктор. Какие еще опухоли?
– Да, – кивает он, – действительно. Вы странный человек, мистер Нортон. Первый доброволец за последние три года. Что вы забыли на Марсе?

***

Внутри фургона нестерпимо жарко. Пот стекает по шее и скапливается темными пятнами на безрукавке под бронежилетом. Это раздражает, но все, что я могу – просто стараться не обращать внимания. Отделение обычно прибывает на место в трех бронированных фургонах, по пятнадцать человек в каждом. Наш новый командир, лейтенант Шерман, едет в том же фургоне, что и я. Спит, запрокинув голову назад. Арийский ублюдок. Хочет походить на инструктора из учебного лагеря, но со всеми его показными истериками по малейшему поводу и попытками каждого задавить авторитетом или взять на испуг он едва дотягивает до уровня школьного хулигана. Мне сейчас не двадцать лет, а Шерман выглядит вовсе не так внушительно, как ему бы того хотелось.
С другой стороны, первая операция под его командованием начнется через пять минут. Так что у него еще есть возможность реабилитировать себя в моих глазах. Даже арийские ублюдки заслуживают второй шанс.
Когда машина останавливается, лейтенант резко поднимается со своего места с криком:
– На выход, солдаты! – Каждого из нас он называет исключительно «солдатом». Никаких званий и имен, как во второсортных боевиках про войну.
Первое, что я делаю, выпрыгнув из фургона – оглядываюсь по сторонам, щурясь от нестерпимо яркого солнца. Под ногами – старый асфальт с пробивающейся сквозь трещины щетиной пыльной травы. Справа – стена высотного дома. С наглухо забитыми окнами, местами заметно просевшая, она кажется настолько древней, что страшно даже дышать на нее. Год за годом город все больше убегает вглубь материка, оставляя за собой след из трущоб. Сейчас здесь живут только бездомные и наркоманы. Их глаза блестят из темноты подвалов, по ту сторону разбитых окон. Следят за нами. Ждут.
Когда вдалеке раздаются первые крики демонстрантов, мы заканчиваем строиться в шеренгу поперек улицы. «Марш Свободы» собирался пройти по всему городу, от океанского побережья до новостройки. Их проблема состоит лишь в том, что митинг не был санкционирован властями. Любая законная оппозиция существует лишь с разрешения властей. Вся критика должна пройти строгую цензуру.

***

Я ненавижу митинги. Только здесь можно увидеть настоящие лица тех, кого мы обязаны защищать. Кого мы поклялись защищать. Поднимите правую руку. Скажите: «Аминь!». В большинстве своем, люди глупы и невежественны. Они не стоят того, чтобы их спасать. Иисус, ты слышишь меня? Твои мучения были напрасны.
Глупость – это единственное, что люди умеют делать хорошо. Они сами приносят своих детей в жертву. И сами идут на костер. Сами убивают себя. Они не спасутся. Ты хорошо меня слышишь? Посмотри хоть раз на тех, ради кого ты умирал на кресте.
Лучшие из нас приносят себя в жертву. Выродки остаются жить. Естественный отбор в действии. Те, кто пытаются быть людьми, вымирают как ненужный вид. Глядя на людей, появившихся  на другом конце улицы, не думать об этом почти невозможно. Поэтому я просто на пару секунд закрываю глаза и едва слышно шепчу: «Тебе нужна другая работа, Джек».

***

Когда появляются первые демонстранты, Шерман достает громкоговоритель.
- Внимание, – кричит он, – говорит лейтенант Арнольд Шерман, Вооруженные Силы США. Митинг не санкционирован правительством. Зачинщикам приказывается добровольно сдаться. Всем прочим гражданским лицам приказывается немедленно разойтись. В противном случае вы будете задержаны силой. - Вместо ответа на предложение лейтенанта в нас летят пустые бутылки и камни. - Повторяю!.. – кричит в мегафон Шерман, когда между толпой и нами остается около двух сотен ярдов. Кусок асфальта размером с кулак пролетает рядом со мной и попадает в грудь стоящему справа солдату. Тот охает и, выронив оружие, падает на колени. Люди не могут спастись. Они просто не хотят, чтобы их спасали. Они предпочтут убить спасителя. Ты все еще слушаешь меня, Сын Божий? Я про тебя сейчас говорю.

***

- Отделение, – командует лейтенант, когда демонстранты подходят на расстояние ста ярдов, – готовсь! – Вокруг раздаются щелчки предохранителей.
- Похоже, у Шермана сдают нервы, – саркастически улыбается молодой сержант слева от меня.
- Да он совсем рехнулся, – отвечаю я, пытаясь перекричать рев толпы. Минуту назад, когда небольшой камень рассек Шерману щеку, я услышал от него что-то вроде «Да и черт с вами». Я хочу сказать, – у меня есть все основания усомниться в его адекватности.
- Целься! – кричит лейтенант, когда расстояние сокращается до восьмидесяти ярдов. Все, как один, поднимают винтовки и целятся в митингующих. В наивных студентов с плакатами и со всей их безумной верой, что они могут что-то изменить. Первые ряды идущих на нас демонстрантов, похоже, все поняли. Они пытаются остановиться, но не могут из-за напирающей сзади толпы. Прямо как лемминги.
Я разворачиваюсь лицом к лейтенанту.
– Я сказал: Целься! – Орет на меня Шерман. – Тебе уши заложило? Или ты совсем дебил?
Я качаю головой и снимаю свою винтовку с предохранителя.
– Встать в строй, солдат! – Продолжает орать Шерман. – У тебя три секунды, пока я тебя по асфальту не раскатал!
Лучшие приносят себя в жертву. И если лучшие уходят первыми… то я пошел.
– Я тебя предупреждал, – рука Шермана тянется к пистолету на поясе.
Тогда я поднимаю свою винтовку. Выстрел звучит почти неслышно. Пуля, выпущенная из ствола XR-300 на скорости полутора километров в секунду, прошивает насквозь бронежилет и плечо лейтенанта. Пистолет падает на асфальт. Вслед за ним, зажимая рану, валится Шерман. И тогда все оборачиваются на его крик.

***

Шерман все еще пытается подняться, когда я подхожу к нему. Я смотрю в его глаза и вижу…
Ненависть.
Когда ломают нос, хруста хряща не слышно. Это обусловлено тем, что звук воспринимается не столько ушами, сколько костями черепа. Слышен только глухой удар. Те, у кого развито воображение, находят в этом звуке нечто, похожее на звон.
Разумеется, это все справедливо только для жертвы. А когда мое колено с размаху впечатывается в лицо лейтенанта Шермана… я, в отличие от него, слышу хруст. Я ударяю еще раз, и лейтенант снова падает навзничь.
- Ты хотел крови? – спрашиваю я, наступая коленом ему на грудь. Никто даже не пытается остановить меня. Сейчас в глазах лейтенанта отражается…
Страх.
Шерман хрипит, уже  не сопротивляясь и не стараясь зажать рану.
- Так ты хотел крови, лейтенант?
Я сжимаю его голову двумя руками и ударяю об асфальт. Изо рта лейтенанта вырывается лишь слабый стон. Его зрачки ушли вверх, наполовину скрывшись под веками, и теперь в его глазах…
Ничего.
- Ты хотел жертв? – Спрашиваю я. – Сейчас я одну сделаю.
На меня смотрят солдаты. Братья по оружию. На меня смотрят демонстранты. Те, кто уже должен лежать кровавой массой на асфальте. Вместо них на асфальте – один лейтенант. Меня не пытаются остановить. Они просто смотрят, как будто на испанской корриде. Под взглядом сотен пар глаз я ударяю лейтенанта об асфальт еще раз. И еще. И еще…

***

– Уже год без работы? – Удивленно приподнимает брови представитель Корпорации. Похоже, будто он не может представить себе этого.
– Да, – с теми рекомендациями, что мне дали по увольнению из армии, устроиться на работу оказалось не так уж просто.
– Для нас это не проблема. Мы изучили вашу… историю. Вы уже ознакомились с контрактом? – Я киваю. – Тогда пройдемся по основным пунктам, чтобы не возникло недопонимания. Хорошо? – Я снова киваю.
Контракт я читал дважды, поэтому почти не слушаю представителя Корпорации. Подписка о неразглашении, первый год без отпуска, рейс ближайшим грузовым кораблем, обязательное медицинское освидетельствование и прочее.
– И последнее, – говорит представитель. – Сейчас там нет солнца.
– В каком смысле?
– В прямом. Совсем нет. Научный отдел Корпорации добился огромных успехов в решении проблемы облагораживания атмосферы Марса. Однако, – представитель Корпорации разводит руками, – сейчас наблюдается побочный эффект в виде плотного слоя облаков, – он замолкает на пару секунд. – Просто, чтобы для вас это не стало неожиданностью. Некоторых это вгоняет в депрессию. Ну, – он поднимается из-за стола, протягивая мне руку, – добро пожаловать. Надеюсь, вам понравится работать на нас.
Я так не думаю. Но выбора у меня все равно нет.

Глава 1. Джонатан.

Первое, что нужно сделать на собрании анонимных алкоголиков – это представиться.
- Привет, меня зовут Корнелиус.
Нужно назвать только имя, фамилию можете оставить при себе. Никому не нужна ваша автобиография. Это первый шаг на пути к спасению. Потом вы будете рассказывать собравшимся товарищам по несчастью историю своего падения. Во всех подробностях, до самого дна. Глядя на незнакомые лица, вы откроете все свои грязные тайны. То, чего вы никогда бы не рассказали своим родным и близким. То, чего вы и не собирались рассказывать. Но остановиться очень трудно. Вы расскажете о том, как впервые проснулись в полицейском участке, избитый и грязный. О том, как тайком выносили и продавали в ломбард вещи из дома, чтобы получить немного денег на выпивку. И в этом что-то есть. Что-то, что вызывает не меньшую зависимость, чем та, от которой вы так старательно пытаетесь излечиться.  За этим туда и ходят – излить душу. И в довесок послушать других. Чтобы посочувствовать им. Возможно, порадоваться в глубине души, что у вас не все так плохо. Возможно – позавидовать и покачать головой. Но все-таки главное – это рассказать все о себе. Почти как на исповеди. Словесный эксгибиционизм. Поэтому, поднимаясь на трибуну, не слишком задерживайтесь там. Не забывайте о своих ближних. Ведь не вам одним хочется выговориться. И не забудьте назвать свое имя.
Привет, меня зовут Джонатан, и я – алкоголик.
Впервые проблемы с алкоголем у меня возникли лет десять назад, после гибели в авиакатастрофе моего младшего брата. Дошло до того, что меня выгнали с работы, от меня ушла жена, забрав с собой нашего единственного ребенка и добившись в суде решения, согласно которому я не мог приблизиться к ним ближе, чем на полмили. Когда я звоню им домой, моя бывшая жена просто кладет трубку.
- Привет, – говорю я. Я спрашиваю у коротких гудков:
- Как дела? - Я звоню с телефона-автомата, потому что если на ее определителе высветится мой номер, она даже не поднимет трубку. За мной стоит длинная очередь из желающих позвонить, и поэтому я говорю:
- Я зайду к тебе сегодня? - Не надо на меня смотреть, у меня все в порядке. Слышите, я говорю:
- Хорошо, милая. До встречи? Это значит – у меня все отлично. Я тоже тебя люблю. Просто перестаньте смотреть.
Вечерами я работал в баре в паре кварталов от моей квартиры, надраивая там полы до блеска. Неплохая работа для человека, закончившего МИТ. По выходным я напивался в этом же баре, а в понедельник оттирал собственную засохшую рвотную массу с кафеля в туалете. Так продолжалось три года подряд. Именно тогда я научился всем этим нехитрым премудростям – выпить активированного угля и ноотропила, чтобы с утра было не так погано, съесть немного масла, если нужно не хмелеть. Так продолжалось бы еще долго, если бы я не попал в больницу с гепатитом. А после того – на принудительное лечение от алкогольной зависимости, в курсе которого обязательным пунктом было посещение общества анонимных алкоголиков. Там я и узнал, что не существует понятия «бывший алкоголик», есть только «временно не употребляющий».
Привет, я – Джонатан. Я временно не употребляю алкоголь шесть с половиной лет.
Лечение было довольно успешным. Я даже смог устроиться научным сотрудником в Объединенную Аэрокосмическую Корпорацию. Все было замечательно, пока в один ужасный день я в очередной раз не позвонил жене, и вместо привычного «Алло?» не услышал равнодушный голос автоответчика:
- Извините, данного номера не существует. Возможно, вы ошиблись при наборе.
Что мне давало это «Алло?», я затрудняюсь сказать. Очевидно, это было что-то очень важное, потому что в тот вечер я с трудом смог отказаться от соблазна напиться до смерти. На следующий день я подал прошение перевести меня на работу в Марсианский Исследовательский Комплекс. Подальше от Земли. Как можно дальше от бывшей жены. От телефонов-автоматов и автоответчиков. Тогда я еще не знал, что буквально подписываю себе смертный приговор.
На Марсе меня постоянно тянуло выпить. Каждый день – борьба с самим собой. Это слишком много для престарелого тщедушного американца азиатского происхождения. Тем не менее, впервые я навестил Кио Таня в его баре совсем недавно. Позавчера, если быть точным, после того, как мой знакомый, работающий в зоне раскопок, принес интересующие меня материалы.
– Ты действительно хочешь это увидеть? – Спросил он, накрыв рукой свой КПК и глядя мне прямо в глаза немигающим взглядом.
– Давай уже разберемся с этим. Мне надоело гадать на остатках от кофе, – я откинул его руку и взял компьютер со стола. После целый день я работал с материалом, который был на КПК. А вечером я пошел в бар и впервые за десять лет напился.

***

 – Ты был в отделе находок? – Уилл с непривычки затягивается слишком сильно и надсадно кашляет. Дым попадает ему в глаза, по его щекам текут слезы.
Мы стоим в мужском туалете и делаем вид, что просто курим.
– Не слюнявь фильтр. И не прикусывай. Так от него толку никакого, – советую я. – Ходил я в отдел. Моего наладонника там нет.
– Уверен? – Он вынимает сигарету изо рта и стряхивает пепел на пол.
– Там всего три КПК лежат. Если бы среди них был мой, уж наверное я бы его не упустил, – я тру лицо ладонями. После вчерашнего все тело как будто чужое. – Нам нужно срочно что-то предпринять. Если, – я оглядываюсь на дверь и, удостоверившись, что нас никто не слышит, продолжаю, – если мой КПК попадет к Бертругеру, мы оба трупы. Ты это понимаешь не хуже меня. Малкольм ведет серьезную игру и не позволит нам помешать ему. Один несчастный случай на двоих. Или два персональных. Тут каждую неделю что-нибудь случается, никто даже внимания не обратит.
– У нас все равно было бы очень мало времени, – задумчиво отвечает Уилл. – Все случится сегодня или завтра, – он щелчком отправляет окурок в туалет. – Тебе надо было раньше начать подозревать что-то нехорошее.
Он улыбается так, как будто ничего не произошло и ничего не произойдет. Все в порядке, просто мир трещит по швам. Не о чем беспокоиться.
На самом деле, подозрения у меня возникли еще в первую неделю пребывания на Марсе. И все из-за моей неестественной тяги к бутылке. Я отнюдь не слепой, и видел, как остальные сотрудники Корпорации мучаются примерно с той же проблемой. Что толкает их к посещению бара Таня или глотанию мескалина? Обычная скука? Я бы мог в это поверить, не знай я о существовании полярных станций, по сравнению с которыми это место – просто Диснейленд. И еще один вопрос волновал меня почти так же сильно, как желание выпить: если ты никогда не пробовал наркотиков, почему тебе вдруг придет в голову, что с их помощью можно успокоить нервы?
Когда я приступил к работе над порталом, мои подозрения только усилились. Мы постоянно работали с какими-то абсолютно непонятными данными. Десятки констант, взятых неизвестно откуда, сотни формул, которые никто из нас никогда бы не смог вывести. Доктор Бертругер использовал нас почти как чернорабочих – мы лишь ставили опыты да проводили наблюдения, как какие-нибудь школьники. Но мои подозрения так ими бы и остались, если бы я случайно не познакомился с Уиллом Роджерсом, работавшим в зоне археологических раскопок. Он рассказал, что Бертругер подолгу изучает их находки, а находки более чем странные. Записи на неизвестном языке, странные гравюры, изображающие сцены из Апокалипсиса. Я сначала даже не поверил ему и попросил принести тексты нескольких расшифрованных фрагментов да пару снимков гравюр. И вот я теряю свой карманный компьютер. Со снимками гравюр, с расшифрованными текстами, комментариями Роджерса и записями самого Бертругера. Образцовый провал, прямиком из палаты мер и весов.
– Ты, – говорю я Роджерсу, – сейчас отправишься в ангар и возьмешь один из вездеходов. В половине второго ночи подгони его к шлюзу старого корпуса, а затем войди внутрь. Я буду ждать тебя там.
– А что будешь делать ты? – Уилл достает еще одну сигарету. Моя пока что не сгорела и наполовину – я ни разу не затянулся. Я стряхиваю пепел на пол.
– Теперь у нас нет времени ждать, когда отремонтируют подземный коридор между комплексами, поэтому сейчас я пойду на склад за кислородной маской. Мне придется немного пробежаться без воздуха. Ну, – я улыбаюсь, – хотя бы поближе познакомлюсь с планетой.
– Нас заметят, – качает головой Уилл. – Я имею в виду – наше отсутствие.
– Да и пусть, – отмахиваюсь я. – Завтра здесь произойдет такое, что о двух ученых червях никто и не вспомнит. Ночью я вызову десант с помощью старого центра связи, а потом мы отъедем на безопасное расстояние от Комплекса. И будем ждать солдат. Очистителя воздуха в вездеходе должно хватить на двое суток. Все зависит от нас и нашей удачи.
Я не герой, и спасти всех людей не в состоянии. Я просто делаю все, что в моих силах. Пытаюсь.
– Да, – говорит Уилл, отправляя второй окурок вслед за первым. – Удача нам определенно не помешает. – До встречи, – я тушу сигарету об дверь туалетной кабинки, оставляя в пластике черную отметину.

***

На деле все иначе, нежели в теории. Так случается всегда, взять хотя бы меня и мой перевод на Марс. То, что происходит здесь и сейчас – это настолько невероятно, что подобное я даже и вообразить не смог бы. Однако теперь религия, к которой я всегда относился, мягко говоря, со скепсисом, оказалась более реальным предметом, чем  наука, которой я занимаюсь большую часть своей жизни. Все дело в том, что человек просто физически не может учесть все мелочи. В данной ситуации такой мелочью оказался рыжий здоровяк-охранник у дверей склада.
– Зачем вам кислородная маска, доктор Иши? – Спрашивает он, сверля меня взглядом.
– А вам какая разница, мистер?..
– Рядовой Гордон, – представляется здоровяк. – Это моя обязанность, доктор, инструкция номер двенадцать.
– Ясно, – киваю я, – инструкция. Мне нужно в старый корпус, взять кое-какие материалы.
– Какие материалы?
– Рядовой Гордон, вы что, дипломированный физик-ядерщик, я никак не могу понять? – Кричу я на него, чувствуя, что не успеваю на ходу придумать правдоподобную ложь. – Дайте уже, наконец, пройти.
– Я обязан доложить мастер-сержанту! – Робко говорит Гордон мне вслед. Похоже, мой спектакль удался.
– Мне нужны изотопы, – бормочу я. – С этим умником сработали бы и «изотопы».

***

Прежде чем идти к шлюзу, я захожу в бар, чтобы купить себе немного выпить.
– Бутылку пива, Кио, – говорю я бармену и бросаю на стол кредитку.
– Так и не нашел свой КПК? – Интересуется тот.
– Нет, – мотаю головой. – Нигде нет. Как в воздухе растворился.
– Да, – морщится Тань и чешет подбородок. – Штраф за утерю наладонника немаленький. Два пятьдесят, – щелкает он кредиткой в приемнике. – Куда так поздно?
– Погулять, – улыбаюсь я, пряча кредитку в карман, и вдруг представляю себя со стороны. Маленький сморщенный старик-азиат с неровными, желтыми от никотина зубами и помятым лицом. И это всего-то в пятьдесят лет с небольшим. Ты все еще надеешься, что жена вернется к тебе? Ну ты и придурок.

***

Лифт спускается вниз неровно, его постоянно потряхивает. Один раз свет мигает, и я пугаюсь, что лифт застрянет. Перспектива сидеть в маленькой, метр на метр кабинке меня совсем не радует. Я открываю бутылку и отхлебываю холодного пива. Становится немного легче.
– Куда? – Отрывается от чтения журнала охранник на вахте. С таким лицом, впрочем, он способен разве что картинки там рассматривать.
– В старый корпус.
– Хорошо, – говорит он и возвращается к глянцевым страницам. Полная противоположность Гордону. Эта мысль заставляет меня улыбнуться.
Когда я подхожу к шлюзу, бутылка пуста уже наполовину. Перед тем, как надеть маску, я делаю еще один глоток.
Собственное дыхание в маске становится настолько громким, что кроме него почти ничего не слышно. Но, когда я выхожу наружу, даже оно начинает казаться едва уловимым. Бутылка непроизвольно выскальзывает из рук и разбивается о стальные плиты перед входом. Пиво растекается по ним, почти мгновенно превращаясь в лед. Бормоча под нос проклятия, я иду к еле виднеющемуся входу в старый корпус. Пыльные бури на Марсе – нередкое явление, а в долине Маринера – почти постоянное. Но сейчас мне везет. Из всех неприятностей поверхности меня ждали только жуткий холод и не очень сильный по здешним меркам ветер. Если бы не компенсаторы гравитации Комплекса, к этому бы еще прибавился мой уменьшенный втрое вес. Я оглядываюсь назад и пытаюсь закутаться в свой халат. Суставы сводит от мороза, и от боли я сжимаю ладони в кулаки.
Когда я жму на сенсорной панели «Открыть шлюз», мне почти не верится, что я дошел. Я почти не чувствую рук и ног, о пальцах не идет даже речи. В моем нынешнем состоянии я могу легко получить воспаление легких. Возможно, я уже отморозил себе палец. Возможно, даже не один. Но мне все-таки кажется, что больным быть гораздо лучше, чем мертвым.

***

В центре связи нет света. Это не удивительно, ведь администрация запретила пользоваться им еще полгода назад. Я удивлюсь, если он вообще будет работать.
После получасовых поисков щитка управления в полной темноте, мне все-таки удается включить терминал. Я бегло смотрю на часы: до назначенной встречи с Роджерсом  остается сорок минут. Более чем достаточно для задуманного. Я достаю сложенную вчетверо инструкцию по использованию, которую мне, за неимением КПК, пришлось переписывать на бумагу.
Я уже почти закончил, когда вдруг сквозь шум вентиляторов, охлаждающих терминал, я слышу чьи-то шаги. Инструкция падает на пол, в темноту, я снова бросаю взгляд на часы. Ровно час ночи. Полчаса до встречи. Похоже, я подвел тебя, Уилл. Продолжай без меня.
Самое обидное – когда почти успеваешь. Не хватает каких-то минут. Обидно вспоминать, что потратил время на что-нибудь никчемное. Например, на покупку пива в баре. И больше всего жаль, что нельзя ничего переиграть, нельзя начать заново. Я ловлю себя на мысли, что больше всего жалею о той бутылке, разбившейся снаружи. В такие моменты начинаешь понимать эскапистов, с головой ушедших в выдуманный мир.
Когда человек подходит к двери центра, работы остается меньше, чем на пару минут. Антенна передатчика настроена, осталось всего лишь набрать и отправить сообщение о катастрофе. Каждый шаг по ту сторону дверей заставляет меня печатать быстрее. И когда вошедший говорит мне: «Доктор Иши, немедленно отойдите от терминала!» и взводит курок, мои пальцы стучат по клавишам с предельно возможной для меня скоростью.

Глава 2. Джек.

Жизнь – это водопад. Стремительное падение капли воды среди миллиардов ей подобных. Все, что нам нужно – сделать падение как можно менее заметным. Как можно более стремительным. Это вопрос вкуса. Каждый волен выбирать скорость своего падения, но чем медленнее ты летишь, тем больше твое существование похоже на смерть.
Температура в коридорах никогда не поднимается выше шестидесяти градусов, и поэтому никто не находится здесь подолгу, не считая охраны и рабочих.
В комплект формы охранника не входит куртка или что-то подобное; темно-зеленые штаны, безрукавка, бронежилет и массивные ботинки. По мнению руководства, нам этого должно хватать. На мои руки и шею перестали обращать внимания уже после недели несения службы в Комплексе.
Пальцы онемели от холода, и потому ухватить наполовину пустую пластиковую упаковку удается не сразу.
Там, где я стою, освещение не работает. Здесь постоянно что-то чинят, что-то переделывают. На каждом углу – ящики с маркировкой Корпорации. Состояние постоянного ремонта довольно удобно, – можно долго не убираться и бросать мусор прямо на пол. Никто все равно не обратит внимания. Я выдавливаю из упаковки одну таблетку.
Если хотите знать мое мнение, ад – это вовсе не те места, где я был. За время моей службы в Вооруженных Силах, я участвовал во всех военных конфликтах, в которых официально участвовали Штаты. И немного сверх того. Все эти шрамы на моем теле – моя история. Моя память. Они помнят каждый мой вдох. Каждую пулю, выпущенную в мою сторону, каждый снаряд, разорвавшийся рядом. Они помнят тех, кто был рядом. Кто воевал, и кого возвращали домой по частям. Но, даже лежа на земле, в крови, среди изуродованных тел своих и чужих солдат, умирая в переполненном госпитале где-то на Ближнем Востоке, я и примерно не представлял себе состояние, в котором нахожусь сейчас.
Если хотите знать мое мнение, свой ад мы уже нашли. Здесь нет чертей. Нет рек, наполненных лавой. Здесь вообще очень скучно. Изо дня в день здесь ничего не происходит. Поэтому каждый, кто находится на Марсе дольше двух недель, пытается себя отвлечь. На самом деле, мы не любим жить. Все, что нас интересует, сокращает нашу жизнь в том или ином смысле. Каждый выбирает свою скорость падения. Чем быстрее – тем лучше.
Самый простой способ забыться – пойти в бар. Кио Тань, местный бармен, уже пятый год работает на Марсе. Он единственный, кто за столь долгое время не сошел с ума. Возможно, мне стоило последовать его совету – работать честно и ни во что не ввязываться. Но я так не умею.
Я глотаю таблетку, и во рту после нее остается неприятный привкус. У меня есть примерно полчаса, прежде чем начнутся галлюцинации. Может, чуть меньше. Алкоголь – не единственный способ отвлечься. Ускорить свое падение можно по-разному. Кто-то днями напролет смотрит старое видео в фильмотеке. Кто-то безвылазно сидит в Интернете, скачивая порно. Кто-то принимает мескалин. Поверьте мне, это не самый плохой вариант.
Я слышу шаги вдали. Торопливые, беспокойные. Явно не тот человек, которого я жду. Шаги становятся громче по мере приближения. Из-за угла, непрерывно кашляя, выходит светловолосый парень в халате научного сотрудника. Я кричу ему вслед:
– Вы не видели доктора Мосс?
В ответ блондин только мотает головой и снова заходится в приступе кашля. От него пахнет табаком. Еще один работник не выдержал ежедневной скуки.

***

– Замерз? – Спрашивает Мосс. Я демонстративно поеживаюсь. – Проходи, – говорит она, открывая ключом-картой дверь своего кабинета. Когда я оказываюсь внутри, Виктория включает лампу и заглядывает в мои глаза, мягко обхватив мою голову ладонями и запрокинув ее назад. – Снова закинулся?
– Да. Нет…
– Мне-то не ври, – отмахивается она. – Сколько?
– Одну.
– Одну?
– Одну, – повторяю я.
– Ладно. Давно?
Прямо как на допросе.
– Минут пять назад, – говорю я, чуть помедлив.
– Пять? – Снова переспрашивает она.
– Да прекращай уже! – Срываюсь я. – Я же не ребенок.
– Ладно, извини, – Вики отпускает меня и отступает на шаг. – Пересидишь у меня.
– Конечно.
Дверь кабинета закрывается с тихим жужжанием, отрезая нас от остального мира. Мы никого не слышим, и никто не слышит нас. Такой человек, как Виктория Мосс, может позволить себе кабинет со звукоизоляцией.
– У нас проблемы, – говорит она, как только дверь закрылась.
Я уточняю:
– У нас или у тебя?
– У нас, милый, – вздыхает Вики и треплет мои волосы. – Через два часа прибывает комиссия. Бертругер опять попался на чем-то. Инспектор Свон уполномочен принять на себя кризисное управление Комплексом.
– Плохо, – киваю я. Никогда не умел успокаивать. Единственные слова ободрения, которые мне приходят в голову: «Да тебе и правда ****ец».
– Да. Но для нас в этой истории самое скверное – это сам факт проверки, – Мосс морщится, будто от головной боли. – Меня могут раскрыть, если я не позабочусь обо всем. У тебя много осталось?
– Не очень, – я протягиваю ей полупустую пачку.
– Меня проверять не будут, – говорит Вики, забирая у меня мескалин. Потом уточняет после секундной паузы. – Во всяком случае, не так тщательно, как остальных.
Виктория Мосс занимается продажей мескалина очень давно. Она продавала его еще до моего прибытия на Марс. Сколько людей сейчас подсажено на него – страшно подумать. Не удивлюсь, если даже доктор Бертругер наведывается к ней за волшебными таблетками.
– Сколько вся эта канитель будет продолжаться? – Я сажусь на кровать, и устало закрываю глаза. В кабинете тепло, и я понемногу согреваюсь.
Свет сквозь веки кажется ярко-красным. Я накрываю глаза руками. Темно. Только звуки. Мое оглушительное дыхание и чуть слышный шепот воды в трубах наверху. Только запахи. Запах моего пота. Едва уловимый аромат духов моей собеседницы.
– Не знаю, – говорит мне Вики. – Может, пару дней. Может, пару недель. Все зависит от того, насколько заигрался наш большой профессор. И что найдет Свон. Быть может, проект совсем заморозят. Так однажды уже случалось.
– Надеюсь, в этот раз все будет не слишком долго.
– Да, я тоже. А то вдруг у тебя зависимость пропадет, – смеется Вики.
Я отнимаю руки от лица и внимательно смотрю на нее.
– Цинично, – говорю я.
– Зато правда, – она пожимает плечами.
– Знаешь, – я задумчиво глажу свой подбородок. – Если бы вдруг у тебя была собака…
– Какая собака? – Не поняла Вики.
– Ну, скажем, кибернетическая. Говорящая.
– У-у-у, – ухмыляется Вики, – похоже, уже накрыло.
– Да, – глупо улыбаюсь в ответ, – похоже.
– Слушай, а ты никогда не пробовал заниматься этим под кайфом? – Спрашивает она, стягивая с меня безрукавку.

***

Я открываю глаза и вижу… ненависть. Глаза Шермана переполнены ненавистью. Налитые кровью. Остановившиеся на мне. Я отчетливо помню: через минуту он будет лежать без сознания на земле, в луже собственной крови. Так уже было однажды.
Но сейчас все немного иначе. «Это ведь больно!» Голос Шермана похож на голос мастер-сержанта Келли. Я знаю, что по-настоящему это не так. Но сейчас это не имеет никакого значения. «Ты знаешь, что такое настоящая боль?» О да, Арнольд, я в курсе. Но сейчас это тоже не важно. «Я тебе покажу, что это такое». Кровь стекает из-под синего бронежилета по руке Шермана. Струится с пальцев на землю.
Я пытаюсь ударить лейтенанта, но тот перехватывает мою руку. Он сжимает ее так легко, будто это лист бумаги. Я слышу хруст костей. Моих костей. Одним ударом Шерман отправляет меня на землю. Я падаю и ударяюсь головой об асфальт. Удар отдается острой болью в висках и затылке. Шерман заносит над моим лицом ногу, словно собирается раздавить меня как насекомое. «Сейчас», – говорит Шерман. Он опускает ногу, и одновременно с этим я просыпаюсь. Так тоже уже случалось. Много раз.
На собеседовании представитель Корпорации ничего не говорил о том, что большую часть персонала Комплекса мучают кошмары. Это – еще одна причина, по которой девять из десяти «марсиан» принимают алкоголь или наркотики.
Свет ламп тусклый, но во время пробуждения он все равно режет глаза. В мире все относительно. Часы на панели управления показывают час ночи. Здесь, внутри, я не слышу ничего, кроме собственного дыхания. Плохо слушающимися пальцами я набираю код, чтобы открыть свою капсулу для сна. О них представитель мне тоже ничего не рассказывал.
Я иду между рядами спящих людей. Как я пришел сюда и лег спать? Я не помню. Наверное, я отключился, и Мосс с чьей-то помощью перетащила меня в капсулу. Или я просто забыл, как пришел сюда.
После абсолютной тишины капсулы, каждый громкий звук – как удар молотом по голове. Работающие механизмы под полом и за стенами. Собственные шаги. Даже гул ламп где-то вверху. Я закрываю ладонями уши. Становится немного легче.
Капсулы для сна – это гораздо дешевле, чем строительство отдельных кают или пары казарм. Кроме всего прочего, – это экономия места. В «спальне» располагаются около двух с половиной сотен капсул. Я иду мимо них к выходу. Когда человек спит в капсуле, он похож на мертвеца. Бледная кожа, осунувшееся лицо. Я слышал, что при первой демонстрации капсулы произошел курьез по этому поводу… впрочем, здесь нет никакой мистики. Всему виной – толстое стекло крышки и подсветка панели управления. Любое чудо можно объяснить. Бог умер, когда человек впервые попытался докопаться до правды.
– Звание, имя, фамилия? – Скороговоркой спрашивает охранник за пультом.
– Капрал Джек Нортон, – через плечо охранника я вижу, как он вносит данные в журнал. – «Нортон» с одной «р», – поправляю я.
– Хорошо, – говорит он, когда напротив моих имени и фамилии появляется фото. – Номер капсулы – десять ноль девять?
– Да.
– Хорошо, – повторяет охранник, даже не взглянув на меня. – Сержант Келли, – продолжает он, не поднимая глаз, – сказал послать тебя к нему. Иди в штаб, я его сейчас уведомлю.
Похоже, мне не стоило просыпаться.

***

Пепел падает на пол серой пылью. Мастер-сержант Келли курит постоянно, и поэтому в штабе всегда отключены дымоуловители.
– Не торопился, солдат, – затягиваясь, произносит он. – Нортон?
– Да, сэр.
– Итак, Нортон, – Келли бросает окурок на пол и давит его ногой. – Если ты все проспал и не в курсе последних событий, уполномоченная комиссия Корпорации прибыла четыре часа назад. По распоряжению администрации, все научные сотрудники должны находиться на своих рабочих местах до специального распоряжения. Пока что не удалось найти только двоих, Уилла Роджерса и Джонатана Иши ,– Келли, пока говорит, успевает извлечь из кармана пачку сигарет и достать себе новую раковую палочку.– За Роджерсом я уже отправил людей.
Щелчок зажигалки.
– Доктора Иши будете искать вы с капралом Райаном, – знаю ли я Мэттью Райана? О да, я очень хорошо знаком с капралом Райаном.– Доктор Иши отправился в старый корпус. Рядовой Гордон, дежурящий у склада, доложил, что Иши взял там кислородную маску. И был в это время немного странным. Гаррисону на вахте Иши сказал, что направляется в старый корпус, – Келли выпускает дым двумя струйками из носа. Такое впечатление, будто в штабе каждый кубический дюйм воздуха пропитался дымом его сигарет. – Райан уже у шлюза, так что поторопись.
– Сэр, есть, сэр! – Говорю я. Лучше бы я продолжал спать.

Глава 3. Киллиан.

Хочется курить. Так всегда бывает перед полетом. В некотором смысле, это даже смешно. Еще пару веков назад люди рождались, жили, умирали и не имели ни малейшего понятия о боязни невесомости. В настоящее время известно более пяти сотен различных фобий. Как будто люди только и делают, что боятся. Всю свою жизнь.

Отсюда, из окна зала ожидания, видны огни корабля. Выделять под персонал отдельный межпланетник – слишком дорого даже для Корпорации. На внеземные базы, будь они на Марсе или его спутниках, персонал попадает исключительно на грузовых транспортниках-карго. Душные, пропахшие изнутри машинным маслом и горючим, они – своеобразные памятники товарным поездам девятнадцатого века. Ну, их еще показывают в исторических хрониках. Люди не знали, что такое сидеродромофобия, пока не изобрели железную дорогу. Как будто людям мало тех страхов, что у них уже есть.
– Киллиан! – Это инспектор Уильям Свон. Пятьдесят два года, женат, две дочери – семь и двенадцать лет. Поздние дети, знаете ли. Если судить по его лицу, инспектору тоже не нравится летать на межпланетниках.– Наш корабль уже готов. Поднимайтесь.
Со мной он всегда говорит отрывистыми короткими фразами. Возможно, дело в том, что я был назначен его телохранителем всего неделю назад, и он еще не привык ко мне. К своему бывшему телохранителю Джону Кемпбеллу инспектор относился почти как к брату. Его неожиданная смерть была для Свона сильным ударом. Вообще-то, в наше время смерть в предпенсионном возрасте – не такая уж и редкость, если речь идет об инсульте или инфаркте. Джон Кемпбелл, уроженец штата Орегон, лейтенант Вооруженных Сил США в отставке, был найден мертвым в собственной ванне двадцать шестого июля прошлого года. Опасной бритвой он перерезал себе вены на запястьях обеих рук. По данным судебных медиков, сухожилия были повреждены из-за слишком глубоких разрезов. Если он хотел что-либо написать на кафельной плите кровью, он просто не смог. Если он передумал умирать, то не сумел вылезти из ванны и добраться до аптечки, чтобы перевязать раны. Я не знаю, так ли это было. Я действительно не имею к этому никакого отношения. Хотя это может показаться странным.
Как только я открываю дверь наружу, в лицо ударяет дождь и снег. Это очень неприятно. Для аквафобов такая погода – сущий ад.
– Замечательно! – Кричит инспектор. Всего неделю назад он вместе с семьей собирался в отпуск на Гавайские острова. – Просто прекрасно! – Из-за ветра его голоса почти не слышно.
– С образцом ничего не случится? – Спрашиваю я, кивая на кейс стального цвета в моих руках.
– Нет, – мотает головой Свон. – Не должно. Защита герметичная.
– Я очень на это надеюсь, – оставить после себя дымящуюся воронку диаметром в полтора десятка метров на посадочной площадке – не совсем то окончание дня, которое я планировал.
При каждом порыве ветра дыхание перехватывает. Невозможно ни выдохнуть, ни вдохнуть. Рукой я пытаюсь заслонить лицо от мокрого снега. Практически безуспешно.
– Может, сегодня нелетная погода? – Кричит Свон. Весь его опыт полетов сводится к двум круизам на туристических кораблях. Гавайи, еще раз Гавайи. Он любит постоянство в жизни, по его же словам.
– Для межпланетных кораблей не бывает нелетной погоды, – я не уверен, что Свон меня услышал. В общем-то, мне все равно.
В паре десятков футов от трапа Свон резко останавливается. Наверное, ему ничего не сказали о транспортном корабле.
– Это что? – Спрашивает он, показывая на карго. – Мы должны лететь вот на этом?! – Полет ему не понравится. В этом я уверен абсолютно точно.
– Вы успели облегчиться перед полетом? – Спрашиваю я. – В корабле туалет не предусмотрен.

***

Пассажирский салон – это просто два ряда мягких кресел с ремнями безопасности, закрепленные вдоль стен. Когда включаются обе турбины, единственная лампа под потолком, и без того еле освещавшая салон, почти гаснет.
– Вы нервничаете, – кричит мне Свон. В каждом человеке живет психоаналитик. Плохой ли, хороший, в большинстве он просыпается, когда нечего сказать. – Никогда раньше не летали? Вот, выпейте,– он подносит к моему лицу железную флягу. В нос ударяет запах дешевого спиртного. «Приличный заработок» не означает «хороший вкус». Я отрицательно качаю головой:
– Я на работе.
– А я выпью, – Свон пожимает плечами и делает несколько глотков. – Я всегда нервничаю… – окончание фразы я уже не слышу. По мере взлета, шум двигателей нарастает, и будет нарастать до тех пор, пока корабль не выйдет из атмосферы Земли. До Марса корабль будет лететь около шести часов. Я закрываю глаза и стараюсь дышать ровно. Я считаю про себя. Один, два. Ровное дыхание, занятая какой-нибудь глупостью голова – и я переживу этот полет без нервного срыва. Три, четыре.
Когда я открываю глаза, мы уже в космосе. Тишина давит на меня со всех сторон. Я считаю: один, два. Я считаю: три, четыре. Вдох. Глубокий, до ломоты в груди. Выдох. Кажется, что моя голова сейчас лопнет.
– Как самочувствие? – Спрашивает Свон. Его язык немного заплетается. – Вы что-то бормотали во сне. Приснился кошмар?
Может быть, все дело в том, что я не умею управлять межпланетными кораблями. Я в полной зависимости от пилота. Я не смогу ничего сделать, если случится катастрофа. Я считаю: раз, два. Я говорю себе: не думай о плохом. Вообще не думай. Я считаю: три, четыре.
– Я именно поэтому согласился на должность инспектора, – говорит Свон. – Всегда боялся частой смены обстановки, – это называется «кайрофобия». Люди взрослеют только снаружи. Глубоко в душе они все так же по-детски наивны. Они все так же верят, что достаточно дать своим ночным кошмарам имя, и кошмары исчезнут. – Надо как-то бороться со своими страхами, я так думаю, – а это называется «контрафобия». Свон сам провоцирует вызывающую страх ситуацию. В каком-то смысле мы все страдаем контрафобией. Больше всего нас пугает смерть. И поэтому мы губим себя сами. Мы убьем себя без помощи инопланетян или зомби из «Планеты мертвецов». Никто не справится с уничтожением человечества лучше самих людей.
– Я не уверен, но мне кажется, что это салон для некурящих, – говорит Свон, когда я достаю сигарету.
– Наверное, это еще и салон для непьющих, – инспектор делает вид, что не услышал меня.
Щелчок зажигалки. Не думать о невесомости, о корабле и о вакууме. Лучше даже не вспоминать эти слова. Оказавшись снаружи, человек умирает довольно долго. Примерно как от удушья. Его не разрывает изнутри от разницы в давлении, как это показывают в научно-фантастических триллерах. Он не замерзает – вакуум не проводит тепла. Смерть будет долгой и не очень приятной. Если вы попали в тень – вам еще повезло. Вы не будете медленно поджариваться под лучами солнца. Сгореть изнутри, когда вокруг температура минус четыреста шестьдесят по Фаренгейту – довольно тонкая ирония. Не каждый оценит. Я затягиваюсь и пытаюсь выбросить из головы всю эту чушь. Я вдыхаю дым, вспоминая статьи о вреде курения. Рак легких и полости рта. Импотенция. Иногда даже гангрена. Вообще говоря, все сводится к влиянию курения на кровеносные сосуды. Рак может развиться где угодно – курение само по себе просто ослабляет организм.
Однажды в рамках антисигаретной кампании кто-то додумался помещать на пачках наглядное изображение того, что может случиться с курильщиком. Легкие, пораженные опухолью. Подробные описания. Как бы предупреждение. По задумке авторов, это должно было отпугнуть людей от «никотиновых палочек».
Эти сигареты были, пожалуй, самыми популярными в истории. Без дорогостоящей рекламы. Без шумного пиара. Нет ничего лучше, чем высмеять свои страхи. Я делаю еще одну затяжку. Есть множество гораздо более ужасных способов умереть, чем взорваться в космическом корабле. Черт, я даже не успею понять, что умер, если это произойдет. Но перспектива все равно пугает меня до дрожи в руках.
– Мы уже на подлете! – Сообщает Свон. Он отстегнулся от кресла и парит напротив иллюминатора. – Минут пятнадцать осталось, – я смотрю на часы. Шестнадцать минут и сорок секунд, если быть точным.
– Знаете, – говорит он, сев обратно в кресло, – Кемпбелл тоже не любил летать. Доходило до того, что когда мне приходилось отправиться куда-нибудь самолетом, Кемпбелла подменял другой телохранитель. А теперь он мертв. Господи, – Свон качает головой. – Как такое могло случиться? – Он стал чересчур разговорчивым. – Знаете, когда долго ничего не меняется, начинает казаться, что это будет длиться всю жизнь.
От выпитого у инспектора немного заплетается язык, и мне довольно сложно разобрать, о чем он говорит. Но это даже хорошо, – я пытаюсь сосредоточиться на его речи, чтобы не видеть и не ощущать происходящее вокруг.

***

Трех ламп по периметру посадочной площадки явно недостаточно, чтобы осветить весь ангар. Здесь даже темнее, чем в салоне межпланетника, доставившего нас сюда.
– Перепад напряжения. Лампы перегорели, – объясняет встречающий нас чернокожий солдат.
– А эти? – Спрашивает инспектор.
– На площадке отдельный генератор, – охранника зовут Тайлер Вашингтон. Рядовой. Двадцать четыре года, холост, официально детей нет. В возрасте семнадцати лет привлекался к уголовной ответственности за хранение наркотиков
– А почему только три лампы? – Недовольно интересуется Свон.
Тайлер, почесав затылок, нехотя отвечает:
– Да остальные уже давно не горят.
– Понятно, – морщится Свон.
Посадочная площадка закреплена над огромной пропастью четырьмя тросами толщиной в три моих туловища. Я подхожу к краю площадки и пихаю ногой пустой железный ящик.
– Да, – говорит Вашингтон, – законы физики работают и здесь, незачем было это проверять, если честно. Вы могли бы просто спросить меня.
– Сильно глубокий разлом? – спрашиваю я.
– Вообще-то, мы называем его «Колодец», – поправляет негр.
– Насколько глубок этот Колодец? – Повторяю я вопрос.
Охранник перегибается через перила, будто собирается прыгнуть вслед за ящиком. – Достаточно глубокий, – наконец, изрекает он. Где-то внизу ящик ударяется о камни, и звук слабым эхом доходит до нас.

***

– Знаете, о чем я думаю, Киллиан? - Меня всегда забавлял этот вопрос. Звучит как: «Вы, случайно, не телепат?»
– Я догадываюсь, – Свон заговорил лишь после того, как сопровождавший нас охранник остался на КПП. Если он не боится, что нас могут услышать сейчас, то меня это тем более не волнует. – Вы привыкли к несколько иному ходу дел?
– В целом, да. Обычно об инспекции известно заранее. И к приезду комиссии все, что сломано – чинится, все, что нельзя починить – прячется. А здесь…
– Здесь такое впечатление, будто Бертругеру плевать, что вы напишете в отчете.
– Надеюсь, хотя бы комнату он нам выделил приличную, – говорит Свон, доставая ключ.
Я смотрю на часы. Пока что я опережаю план минут на десять.
Последнее, что слышит инспектор Свон после того, как я переступаю порог, – жужжание сервомоторов закрывающейся двери. Не считая его собственного дыхания. Игла шприца входит в его шею бесшумно, и он лишь слегка вздрагивает, когда я ввожу снотворное. Если бы в его крови отсутствовал алкоголь, у него был бы шанс проснуться. Но эта неделя для него не задалась с самого начала. Уильям Свон падает на пол. Еще один инфаркт миокарда у человека в возрасте от пятидесяти до пятидесяти пяти лет. Данные для статистики. Современная жизнь слишком напряженная, чтобы оставаться здоровым до самой пенсии. В любом случае, уж лучше так, чем доживать свои дни парализованным маразматиком в доме престарелых. Да здравствует эвтаназия. Я опускаюсь на корточки рядом с телом и забираю универсальную ключ-карту, которую все еще сжимают пальцы инспектора. Я смотрю на часы. Межпланетник отправится на Землю через сорок восемь минут. Для того чтобы совершить одно убийство, это целая вечность.

Глава 4. Джек.

Насколько значительными бы ни были события, происходящие вокруг нас, запоминаются только детали. Что-то бессмысленное, что-то, не имеющее никакого значения. Все, что я запомню из этого момента, – это глаза доктора Иши. Широко распахнутые от внезапной боли, они смотрят куда-то сквозь меня, будто меня здесь нет вовсе. Не очень приятное чувство. Сейчас, стоя в дверях старого центра связи, глядя на истекающего кровью Джонатана Иши, мне приходит в голову, что убийство не было единственным выходом.

«Что у вас там происходит?» – крик сержанта Келли раздирает динамик, встроенный в шлем. В голову приходит странная мысль о том, что из-за шлема доктор Иши не видит моего лица. Это хорошо. «Отвечай, Нортон, мать твою! Куда пропал Райан?» – надрывается Келли в штабе, за полмили отсюда. Это если по прямой. Я думаю, что Райану, подвернувшему ногу у самого входа и оставшемуся у шлюза повезло куда больше, чем мне. Надо же, он умудрился найти гололед даже здесь. Феноменальная удача.
– Вы не понимаете… – вдруг начинает говорить Иши. – У вас просто не хватит знаний, чтобы понять.
Над его головой мерцают экраны терминала, все до одного настроенные на камеры в лаборатории портала. Не сводя глаз с доктора, я включаю рацию:
– Сержант Келли?
Портал я видел только один раз. В тот день проводились испытания на добровольце. Я засовываю руку под бронежилет. Пальцами левой руки я провожу по предплечью. На ощупь шрам, оставленный зубами того парня, напоминает полумесяц. «Ну, наконец-то! – Голос Саржа возвращает меня к реальности. – Я уже решил, что ты умер».
– Сержант Келли, прием. У нас здесь ситуация семь – пятьдесят восемь.
«Что?»
– Доктор Иши пытался перенастроить спутниковую антенну, сэр.
Старик тяжело дышит, сидя на полу. Его глаза все еще закрыты. Поэтому он не видит, как изображение на мониторах сменяется «снегом». Будто кто-то разбивает камеры слежения, одну за другой.
– Сэр, в лаборатории портала что-то происходит, – пока я говорю это, остается всего три целых камеры.
«Что значит «происходит»?» У меня создается такое впечатление, что Келли напуган. И поэтому он просто не может не кричать. Выходят из строя еще две камеры. Теперь изображение остается только на центральном мониторе. С камеры, находящейся прямо над порталом.
– Я не знаю…
Я успеваю заметить, как портал на экране вспыхивает огнем. А затем земля под ногами сотрясается так сильно, что я теряю равновесие и падаю навзничь. Одновременно с этим я слышу треск откуда-то из терминала, а затем в нос бьет запах жженого пластика.
Когда я нащупываю на бедре фонарь и включаю его, первым делом я направляю луч света в сторону терминала. Но Иши там нет. Только лужа крови, которая кажется черной в тусклом круге света.
– Сэр, доктор Иши пропал! Сэр? – Похоже, моя рация сломалась,– упав, я довольно сильно ударился затылком об пол. Изредка я слышу обрывки фраз в радиоэфире, но разобрать ничего не получается.
Я встаю на ноги. Луч света мечется от одной стены к другой. Но доктора все еще не видно.
– Джонатан? – Я говорю почти шепотом. – Джонатан Иши?
И вдруг откуда-то слева на меня набрасывается доктор. Я понимаю, что это он только по мелькнувшему в свете фонаря халату. Все происходит так быстро, что я не успеваю среагировать. Иши… то, что минуту назад было умирающим доктором Иши, снова валит меня навзничь. Пуля, предназначавшаяся для него, уходит в потолок. Когда доктор прыгнул, фонарь выскользнул из моей руки, и теперь мы боремся в почти полной темноте. Все, что я вижу – это тлеющие угольки его глаз. Все мои чувства свелись к ощущению неестественно холодной кожи его рук на моей шее и под моими руками. Все звуки перекрываются его хриплым дыханием и криками, прорывающимися сквозь помехи. Я чувствую, как дважды он бьется лицом о стекло моего шлема. Кажется, я даже слышу хруст его зубов. Наконец, мне удается приставить пистолет к его животу. Я выпускаю две пули в живот, и хватка противника ослабевает. Ногой я отталкиваю его от себя и, откатившись в сторону, пытаюсь вслепую найти фонарь.
Доктор хрипит и пытается подняться на ноги. Брызги крови срываются с его разбитых губ и десен, его невероятные светящиеся глаза смотрят на меня со звериной ненавистью. Пули задели его позвоночник, и теперь его ноги не двигаются, поэтому он пытается ползти. Я слышу, как по рации кто-то запрашивает помощь. Я слышу, как по рации кто-то кричит: «Группа уничтожена! Я ничего не вижу!». Кто-то просто воет, словно потеряв остатки рассудка.
Я проверяю обойму. Семь патронов. Сейчас Иши похож на жука, который не может перевернуться на спину. Жука с развороченным животом и перебитыми лапами. Я прижимаю ногой голову доктора к полу, приставляю ствол к его виску и нажимаю на спусковой крючок.
Привыкнуть можно ко всему. Со временем. Даже к смерти. Фраза «К такому нельзя привыкнуть» – из области ненаучной фантастики. Приспособляемость – это способ выжить. И когда ты видел в своей жизни достаточно смертей, смерть перестает быть чем-то пугающим. И когда ты уже убил столько, что сбился со счету, еще одно убийство не имеет никакого значения для тебя. Люди убивают людей. Все просто.

***

– Пожалуйста, – шепчет Райан. – Пожалуйста…
Я не помню, как бежал обратно в Комплекс. Только что я стоял над телом Джонатана Иши, а через мгновение – над умирающим капралом Райаном.
– Мне нужен доктор, – хрипит он и добавляет едва слышно. - Наверное.
Возможно, он и сам догадывается, что умрет здесь и, скорее всего, сейчас. Но не каждый может принять такое. Он продолжал отстреливаться, даже когда один из этих живых трупов ударом газового ключа сломал ему ногу, а потом впился зубами в плечо. Даже когда кто-то толкнул его на развороченные перила так, что один из прутьев прошел между пластинами бронежилета и проткнул его тело насквозь. Униформа капрала насквозь пропиталась кровью. У него не осталось сил, чтобы перевязать себя. Или убить. Я видел все это, пока пытался открыть заевшие двери шлюза.
– Они все… – Райан шумно сглатывает. – Разом. Сошли с ума. И их глаза, Джек. Их глаза…
– Да, – мой голос почти не дрожит, – я знаю. Не перенапрягайся.
Привыкнуть можно ко всему. Для человека это естественно. Иногда это единственный способ выжить. Я решаюсь приставить пистолет к виску Райана только после того, как он теряет сознание. Мэттью едва заметно вздрагивает, когда холодный металл касается его кожи. Прости, если сможешь. Мне кажется, что я это шепчу, но мои губы не двигаются. Не важно. Уже все равно. В маленьком помещении выстрел звучит просто оглушающе.
Я не бог и не волшебник. Я не смог бы снять капрала Райана с железного штыря так, чтобы он при этом остался жив. Я не настолько жесток или глуп. «Не ври себе. Ты просто не хотел, чтобы за спиной у тебя остался еще один оживший мертвец», – обманывать самого себя очень трудно. Невозможно.

***

– Если понимаешь, что я говорю, подними руки, чтобы я их мог видеть, – говорящий явно нервничает, и это плохо. Умирать из-за чьей-то некрепкой психики мне совершенно не хочется.
Я медленно поднимаю руки вверх:
– Спокойно. Я тебя отлично слышу, – однако человека за моей спиной это, похоже, убеждает мало.
– Брось пистолет. Нет! – Резко вскрикивает он. – Лучше медленно положи его.
Когда пистолет оказывается на полу, человек снова отрывисто приказывает:
– Повернись. Я хочу видеть твои глаза.
– Сколько угодно, – говорю я.

***

В то время, когда я перебегал из одного здания в другое, судорожно глотая холодный воздух, кислорода в котором было вдвое меньше нормы, Тайлер Вашингтон сидел в ангаре, прямо на железном полу, просунув ноги между прутьями перил и свесив их вниз. Возможно, приняв таблетку мескалина. Когда я шел по коридорам старого корпуса, то и дело натыкаясь на мусор и ящики, постоянно выкрикивая имя доктора Иши, Тайлер задумчиво рассматривал зеленоватые огни турбин взлетающего межпланетника. Грузовые суда не задерживаются никогда больше, чем на четверть суток. И в тот момент, когда я стрелял в спину доктору, Вашингтон наблюдал, как взрывается наша надежда на спасение. По его словам, уже на самом верху корабль резко накренился вбок и врезался в скалу. Тайлеру просто повезло, что в тот момент он уже уходил, достаточно насмотревшись на карго. Поэтому он не оказался погребен под обломками вместе с взлетной площадкой.
– Ладно, – говорит он. – Похоже, ты действительно не двинутый. Тайлер Вашингтон, – он протягивает руку.
Я поднимаю пистолет.
– Ты услышал выстрелы?
– Да. Решил посмотреть, – пожимает он плечами. – На предмет патронов или чего-нибудь в этом роде. Похоже, сейчас они резко выросли в цене, – по крайней мере, честно.
– А если бы стреляли они?
– Ну, на это определенно стоило бы посмотреть.

***

– Это – только блок А, – говорит Вашингтон. - И здесь электричество не отключилось.
Мы смотрим на человека внутри капсулы для сна. Его глаза чуть светятся в полутьме. При отключении электроэнергии капсулы автоматически открываются. Сотни капсул.
– Блок С точно обесточен.
Сотни сошедших с ума нелюдей.
– Они все спали, – говорит Вашингтон. – Понимаешь, о чем я?
– Не все. Те, что напали на капрала Райана у шлюза – они просто работали где-то поблизости.
Вашингтон на секунду замолкает.
– Да, – кивает он, – но это немного разные вещи. У них вряд ли светились глаза.
Я не знаю. Мне даже не пришло в голову спросить Райана об этом. Кажется, он что-то говорил о глазах, но я не уверен.
– Я видел, – продолжает Тайлер, – как один охранник застрелился, а другой просто перемахнул через перила в ангаре. Не думаю, что на дне Колодца от него вообще что-нибудь осталось. Ты думаешь, – говорит он, – мы сможем выбраться?
Я не знаю. Я даже не представляю, с чем мы столкнулись.
– Господи, – шепчет Тайлер.
Я бы сказал: скорее наоборот.

Глава 5. Уильям.

Иногда мне кажется, что он чокнутый. Честно. Я не помню, чего бы я боялся больше, чем оставить его за своей спиной. Хотя вряд ли это что-нибудь изменит. Конечно, со стороны он себя не видит и, возможно, даже не догадывается о том, как выглядит. А я никогда не рискну сказать. Его глаза мне кажутся куда более жуткими, чем светящиеся зрачки всех этих сошедших с ума людей. В них я вижу радость зверя, вернувшегося в свои родные охотничьи угодья. После того, что мы видели в Блоке В, мой спутник сказал только то, что в штаб будет безопаснее и быстрее попасть на вездеходе. Больше от него я не слышал ни слова.

Пока что мне везет – его планы совпадают с моими. Мне не хочется думать о том, что будет, когда это закончится. Я просто не рискну возразить ему.
– Тебя здесь не должно было быть, – говорит он. Звучит как «исчезни».
– Так вышло, – я развожу руками.
Мы идем по плохо освещенному коридору, и каждая тень кажется мне очередным психом со светящимися глазами.
– Ты случайно не тот самый Роджерс, которого тут все обыскались? – Спрашивает мой спутник. Вопрос звучит так, будто ответ он знает наверняка.
– Он самый, – смысла отпираться я не вижу.
На часах половина первого. Похоже, Джонатану придется подождать.

***

Я должен был заподозрить неладное раньше. Но весь этот ужас, творящийся вокруг, выбил меня из колеи. А когда этот парень стреляет охраннику в ангаре в голову, уже поздно.
– Что ты делаешь? – Кричу я. Внутри все сжимается от страха, тело становится ватным. Я прижимаюсь спиной к холодной стене ангара. Мне хочется просочиться сквозь нее.
Вместо ответа, он молча ставит свой стальной кейс на пол и, склонившись над телом, снимает с пояса убитого охранника две запасные обоймы и проверяет пистолет в его руках.
– Меня вы тоже убьете? – Мой голос дрожит. Да, мне страшно. До этого дня я никогда не видел, как убивают людей.
Он снова молчит, изучая карманы трупа. Наконец, мой спутник подает голос:
– Водить умеешь?
– Конечно, – киваю я. Меньше всего мне хочется оказаться сейчас бесполезным. Ему не обязательно убивать меня. Достаточно оставить здесь – я все равно не смогу выжить один. Черт, да я в жизни пистолета в руках не держал.
– Садись, – он указывает стволом пистолета на ближайший вездеход.
Когда я открываю дверь кабины, в нос ударяет запах пыли и машинного масла. После того, как в Комплексе был построен подземный монорельс, надобность в вездеходах почти исчезла. Они остались только потому, что вывозить их обошлось бы гораздо дороже, чем оставить.

***

Мы все когда-нибудь умрем. В перспективе эта мысль совершенно не пугает, но когда смерть почти что дышит в спину, сразу вспоминается куча важных дел, которые ты не успел доделать. Я, как ни напрягаюсь, не могу вспомнить ни одного такого. Никчемная жизнь, а умирать все равно страшно.
– Не пытайся сбежать,– говорит мне человек-с-пистолетом, когда мы останавливаемся перед массивными дверьми ангара. Я бы и не рискнул.
После экспериментов Корпорации с атмосферой Марса, даже днем на поверхности довольно темно. Сейчас же мне сложно разобрать дорогу даже там, где ее освещают фары вездехода. Мой спутник снова молчит. Он задумчиво вглядывается в темноту, окружающую нас. Кажется, будто он напрочь забыл о моем существовании.
– Как, все-таки, вас зовут? – Я, наконец, решаюсь спросить его.
– Киллиан, – отвечает он, продолжая смотреть куда-то в сторону горизонта.
– Вы прибыли вместе с комиссией? Я вас раньше не видел.
– Следите за дорогой, Уилл.
Ясно.
Согласно карте бортового компьютера, до штаба охраны ехать еще около полумили.
– Зачем нам в штаб? – Я не уверен, что получу ответ, но любопытство все равно заставляет меня открыть рот.
– Следите… черт! – В тот же момент, когда Киллиан начинает говорить, на лобовое стекло вездехода прыгает нечто. Я успеваю разглядеть только четыре пары глаз, точно так же светящихся, как глаза зомби внутри Комплекса.
Еще до того, как я успеваю что-либо сообразить, тварь размахивается и пробивает стекло машины мощной лапой, пытаясь дотянуться до меня. Секунду я с ужасом смотрю на обугленные когти, а потом внезапно глохну от выстрела. Пуля, выпущенная из пистолета Киллиана, пробивает насквозь восьмиглазую голову и скидывает тварь с капота. В дыры, пробитые пулей Киллиана и лапой существа, со свистом выходит воздух. Киллиан пытается закрыть их, прижав к лобовому стеклу подошву своего ботинка, но дыра, пробитая тварью, слишком большая. Я торопливо стягиваю с себя халат и, как могу, затыкаю дыру. Воздух продолжает выходить, но уже медленнее. В кабине становится холодно.
– Придется ехать быстрее, – говорит Киллиан.

***

Я никогда не задумывался о смерти. Я прожил довольно беспечную жизнь и, наверное, именно поэтому оказался здесь. В нескольких миллионов километров от дома, сижу в вездеходе на поверхности адски холодной планеты. Рядом с психом, смотрю в дуло его пистолета. Воздух со свистом выходит из кабины, но мне трудно.
– Конечная, – говорит Киллиан.
Нельзя сказать, что я не думал, как закончится наше путешествие. Но я не был готов к этому. Черт, как можно быть готовым к такому?
– Просто застрелите меня? – Мой голос противно дрожит, но я ничего не могу с этим сделать.
– Лучше, если ты просто выйдешь из кабины и пойдешь.
– Куда?!
– Туда, – он показывает пистолетом на дверь. За окном бушует песчаная буря. Я закрываю глаза и шумно сглатываю, пытаясь унять подкатившую к горлу тошноту.
– Я не могу.
– Это проще, чем кажется, – говорит Киллиан. – Просто открой дверь и иди.
– Послушайте, я никому ничего не скажу, – я запинаюсь. Мой голос, как я ни стараюсь, звучит очень тихо. – У меня жена и ребенок там, на земле. И я же умею управлять…
– Ты не женат, Вильям, – обрывает меня Киллиан. – Иди.
Дрожащими руками я дергаю за ручку и с трудом распахиваю дверь. Киллиан толкает меня в плечо, и я вылетаю наружу. Холодный песок обжигает кожу, и я нахожу в себе силы сразу же подняться. За спиной захлопывается дверь вездехода, и он уезжает. Похоже, этот ублюдок разобрался с его управлением, пока смотрел на меня. Я смотрю ему вслед, щуря глаза. Вдали виднеются огни штаба охраны, и я, низко наклонив голову, пытаюсь идти туда.
Я почти не чувствую ног и рук, но продолжаю идти. Сквозь рев ветра мои горящие от мороза уши улавливают рев, будто за стеной пыли есть еще твари вроде той, что бросилась на вездеход. Почему бы и нет? Очередной порыв сбивает меня с ног, и я ползу, обжигая руки.
До штаба остается ярдов сто. Я не представляю, откуда у меня взялись силы проползти столько. Я пытаюсь встать, но мою правую ногу сводит судорогой, и я снова валюсь на ледяной песок, и подняться у меня уже не получается. Я прожил слишком беспечную жизнь, и если бы мне кто-нибудь сказал, что все так закончится, я тут же выкинул бы это из головы. Кажется, я плачу. А может, это просто слезятся глаза от песка и мороза. И когда чьи-то когти впиваются мне в спину, а острые зубы начинают рвать мое горло, я замерз настолько, что почти не чувствую этого.

Глава 6. Тайлер.

Временами мне кажется, что он псих. Честно говоря, все, кто был на войне, немножко ненормальные. По крайней мере, я так думаю. Пройти через ад и вернуться нормальным – это слишком много для человека. Есть вещи куда хуже, чем смерть. Это не значит, что я готов умереть. «Он ведет тебя прямо в лапы к ней». Временами мне кажется, что псих – это я.

– Джек, куда мы идем?
Я никогда не рискнул бы сказать, что думаю о нем. Это не значит, что я боюсь. Я знаю, что он меня не убьет за это. Я просто не рискну. «Ты никогда не рискуешь. Ты просто гребаный трус».
– Тебе же нужны эти чертовы таблетки?
Он еще спрашивает. Я говорю:
– Я не понимаю, о чем ты.
Люди часто врут, когда это бессмысленно. Это нормально.
– Прекрасно понимаешь, – кивает Джек.
Когда имеешь дело с наркотиками, даже с легкими, всегда нужно помнить о привыкании. Слишком увлечешься – и ты в ловушке. Привыкание – это больше психическое явление, чем физическое. Нет никакой разницы между курением и поеданием шоколада. Моему организму не так уж и нужен мескалин, как и мастер-сержанту Келли вовсе не обязательно беспрерывно курить. Мы просто попались в свой собственный капкан. Мой мозг добровольно загнал себя в ловушку и теперь требует все новых доз мескалина. И я далеко не единственный. Большая часть Марсианского Комплекса мучаются от такого же пристрастия. Мучались. «Они все еще живы. Просто не так, как ты».

***

– Стой! – Я вздрагиваю от неожиданности, когда Джек внезапно произносит это.
Моя проблема в том, что я слишком часто ухожу в себя. Наверное, голос, который постоянно шепчет мне всякую чушь, появился именно из-за этого. Хотя меня должна была бы держать настороже возможность столкнуться нос к носу с бывшим знакомым, который сейчас совсем не прочь перегрызть мне глотку. А еще вчера мы рассказывали друг другу пошлые анекдоты. Я думаю обо всем этом, глядя вместе с Нортоном на тело по другую сторону стекла. Дейва Олдуэлла я знаю всего два месяца. Необъятных размеров толстяк был просто повернут на Интернете и всем с ним связанном. Наверное, именно там он откапывал бесконечное количество похабных историй. Это отличные истории, Тайлер. Ты смеялся над ними, как сумасшедший. Или ты притворялся? Ты ведь знаешь: ложь – это грех. Ты и так очень много грешил в этой жизни, Тайлер.
– Ты заметил? – Спрашивает Джек. – Он нас не видит.
У Дейва светится только левый глаз. Из-за темноты в кабинете мне не видно, что случилось с правым. «Это вентиль»,– подсказывает голос внутри моей головы. Бывший клерк смотрит не на нас, а на стекло двери перед ним.
– Эй! – Говорю я и стучу костяшками пальцев по стеклу. – Я тут вспомнил историю, кажется, я тебе не рассказывал. Так вот, приходит как-то женщина на прием к гинекологу… – дурацкое начало, если честно. Как будто к гинекологу на прием может прийти мужчина.
– Что ты делаешь? – Шипит на меня Джек.
Он зря дергается: Олдуэлл рыскает глазами по двери, пытаясь понять, откуда идет звук. Нас он не видит. Ты можешь быть умнее, Тайлер.
– Неужели они настолько тупы? – Я отступаю на шаг назад. Дейв прикасается ладонью к стеклу, и на нем остается кровавый отпечаток.
– Отойди, – коротко бросает Джек, доставая из кобуры пистолет.
– Зачем ты… – начинаю я, отпрыгивая вбок, но не успеваю договорить. Дейв Олдуэлл грузно падает навзничь. Осколки безопасного стекла падают вокруг него, падают на него, звенят, сталкиваясь. Привет, Дейв. Слышал такую историю?
– Не считай это убийством, – говорит Джек.
Есть вещи куда хуже, чем смерть.

***

Ты умираешь. Пуля попадает тебе в живот, и ты умираешь. «Это все из-за них». Не сразу, нет. Тебе не повезло. Но ты обязательно умрешь. И жизнь не проносится перед твоими глазами, потому что это всего лишь романтический бред графоманов, никогда не выходивших за ограду своего особняка. Ты умираешь, и это все из-за них. Этот голос в голове не изгоняет даже пуля, попавшая в живот. Наверное, у тебя там огромная дыра. Крайне аппетитное зрелище.
– Черт! – Мой голос срывается. Я не могу себя контролировать, но это уже не важно. Мне кажется, что я сойду с ума от всего увиденного за последнюю пару часов. Только что доктор Виктория Мосс пустила пулю в мой живот, и мне, черт возьми, нужен мескалин.
– Она меня подстрелила! – Кричу я. – Джек, эта сука меня только что подстрелила!
– На тебе бронежилет, идиот, – спокойно отзывается он.
Черт. Неудобно вышло.
– Вики, дай нам войти! Все будет в порядке! – Да, чувство юмора у Джека просто отличное. Вокруг все разваливается на части, а люди превратились в зомби из низкобюджетного ужастика, но все будет в порядке.
– Мне бы твой оптимизм, – говорю я Джеку, и он шипит на меня: «Заткни пасть!»
– Вики, положи пистолет на пол, и я войду. Да успокойся ты, ради бога!
Мне почти нестерпимо хочется встать, зайти в кабинет и пустить пулю в лоб этой истеричной дуре. Останавливает меня только мысль о Джеке, который сразу же оторвет мне голову голыми руками. Тогда тебе нужно сначала убить его.
– Это называется «патовая ситуация», нет? – Мы вжались в стену по разные стороны от дверного проема, а внутри – психованная идиотка с пистолетом. И даже ее беспрерывный вой не помешал ей попасть мне в живот. Джек не произносит ни слова. Я смотрю на него. Слышится только тихий плач по ту сторону двери.
– Я пошел, – выдыхает Нортон. Я даже не успеваю возразить.
Конечно же, она выстрелила. Я и не ждал от нее ничего другого. Судя по звуку, первая пуля попала в стену. Я не рискнул высовываться и проверять. Зато вторая попадает точно в Нортона. Я слышу, как он судорожно выдыхает. А затем падает. Твой выход, Тайлер? Когда я уже думаю, что пора застрелить эту шлюху, она бросает пистолет. Наверное, она шепчет его имя, схватившись руками за голову. Я аккуратно высовываюсь, чтобы посмотреть. Ну да, так и есть. Как драматично. Запинаясь, Вики идет к лежащему на полу Джеку. Как можно влюбиться в психа, на котором, ко всему прочему, нет живого места?
Когда Нортон резко выбрасывает руку вперед и хватает Вики за шею, вскрикиваю даже я. Что уж говорить о Мосс. Она орет так, как будто ее режут. Конечно, я никогда не сомневался в том, что мозги – это последняя вещь, которая понадобится Нортону для жизнедеятельности… но воскреснуть он мог только в одном случае.
– В сторону, Вики! – Кричу я, выхватывая пистолет. Да, это твой выход, Тайлер Вашингтон. Звездный час. Возможно, после всего этого она тебе даже даст. Жаль, что вокруг нет телекамер и журналистов.
Конечно же, она никуда не отскочила. Глупо было бы надеяться на это. Я тихо ругаюсь, и пытаюсь прицелиться Нортону в голову. Почему ты так волнуешься, что попадешь в нее? Он поднимается на ноги, не отпуская Вики и, к моему удивлению, тоже вытаскивает пистолет из кобуры.
– Какого хрена меня все пытаются сегодня убить? – Спрашивает он, поворачиваясь лицом ко мне. Его глаза не светятся. На пластине бронежилета, прикрывающей грудь, я замечаю след от пули.
– Ты живой? – Спрашиваю я, как будто в ответ могу услышать что-то оригинальное.
– Ты живой? – Спрашивает Мосс.
– Никогда, – говорит он, повернувшись к Виктории, – никогда не стреляй в меня. Это очень неприятно.
Кажется, сейчас она потеряет сознание.
– Может, теперь я, наконец, получу этот ****ский мескалин? – Спрашиваю я, опуская пистолет.

***

Всю дорогу до штаба она плачет. Тихо скулит себе под нос. Как будто кто-то скребет гвоздем по стеклу. Возьми пистолет и застрели их. Сначала Джека, потом Вики. Тебе это обязательно понравится. Ты ведь никогда не убивал людей? Голос звучит у меня в голове, вытесняя все остальные мысли. Нет. Они не ожидают этого. Нет. Ты заберешь мескалин у этого безмозглого вояки, и сможешь жрать его, пока не лопнешь. Нет.
– Следи за коридором, Тайлер, – говорит Джек. – Я не хочу, чтобы какой-нибудь урод прыгнул мне на спину.
Убей его. Ты ведь так этого хочешь. Нет. Давай!
– Я слежу, – говорю я.
Убей его. Убей. Убей.

Глава 7. Джек.

Штаб охраны насквозь пропитан запахом дешевых сигарет. Похоже, мастер-сержанту Келли даже нравятся эти говенные «Лаки Страйк». Мой отец курил их, и сейчас меня тошнит от этого запаха так же, как и в детстве. Кажется, это называется ностальгией.
Когда я, Вики и Вашингтон входим в двери штаба, на нас смотрят пять пар глаз. Я иду первым, и поэтому четыре автоматных дула смотрят прямо в мою грудь. На таком расстоянии бронежилет прошьет как бумагу. От этой мысли становится немного не по себе. Томас Келли закуривает, не отрывая от меня взгляда.

– Итак? – Мне всегда неуютно, когда на меня направляют оружие. Мой чернокожий спутник чувствует себя еще хуже. Интересно, он уже вспомнил всю свою жизнь? Лучше сделать это заранее; когда умираешь, на такую сентиментальную ерунду времени не остается.
– Всем поднять руки, – мастер-сержант говорит еле слышно, но ему не удается скрыть хрипоты сорвавшегося голоса. С каждым словом, с каждым выдохом из его рта струится сигаретный дым. – Даю три секунды. Три... два... Парни, цельтесь в головы, – я поднимаю руки, а следом за мной и Вики с Тайлером. Я задаюсь вопросом: насколько бы подскочил рейтинг шоу «Кто хочет стать миллионером?», если бы игрок получал пулю в голову за неправильный ответ? Насколько бы умнее были игроки.
Пот выступает крупными каплями на лбу Вашингтона. Стекает по черной коже, исчезает под бронежилетом. Наверняка, от него пахнет, как от свиньи, но запах «Лаки Страйк» перебивает все.
Когда нас обыскивают, я снова бросаю взгляд на Тайлера. Не то, чтобы меня сильно беспокоила его дальнейшая судьба, просто умирать по вине излишне нервного афроамериканца мне бы не хотелось. Но я напрасно за него волнуюсь. Пистолет – это, пожалуй, самый действенный способ заставить человека внезапно поумнеть. Когда в тебя впервые стреляют, переоценка всего, что ты знал до этого, происходит столь же стремительно, сколь и твое падение на землю. Этого нельзя понять со слов других и этого нельзя забыть. С такого расстояния пуля пробьет тело насквозь. Тайлер, похоже, никогда не был так близок к просвещению.
– Неплохо, – говорит тот солдат, что обыскивает меня. – У этого – два пистолета и хренова гора патронов к ним! – О, кажется, у меня появился первый поклонник тут.
– Автографов не даю из принципа, – говорю я. Наградой за остроумие служит достаточно чувствительный удар стволом пистолета по затылку.
– Соблюдай субординацию. Ты еще не принят в семью, – ладно. Тебя я запомню.
– Не сердись, солдат. Мы тут все на нервах, – говорит Келли. - Сумасшедшие встречаются реже, чем светлячки, – любопытный термин. В Томасе Келли явно умер поэт. – Но они встречаются, – Келли сплевывает на пол очередной окурок. – До того, как вы пришли, тут было двое. Достали на входе пистолеты и начали палить по охране. Как роботы. Когда мы открыли ответный огонь, они даже не попытались укрыться. Только клочья летели… – Желтые от никотина пальцы извлекают из пачки очередную сигарету. – Один наш погиб, а другой до сих пор лежит без сознания, – щелчок зажигалки. Вдох. Так и представляю, как легкие заполняются дымом. – И я очень сомневаюсь, что он придет в себя.
Я вспоминаю доктора Иши. Он тоже сначала был без сознания.
– У меня тут почти полсотни человек, солдат. И за всех сейчас отвечаю я, – мастер-сержант проводит ладонью по голове, стирая пот с лысины и смотрит на меня так, что мне хочется немедленно схватить в охапку Вики, залезть вместе с ней в спасательную шлюпку, и свалить подальше отсюда. Единственная проблема заключается в том, что взлетная площадка, по словам Вашингтона, сейчас находится на дне Колодца вместе с обломками грузового челнока. – Вы очень вовремя дошли до нас, – мне совсем так не кажется. Вряд ли мне понравится то, что прикажет Келли. И вряд ли у меня будет выбор.

***

Это называется ностальгия. Что-то, неуловимо напоминающее о прошлом. Я снова на Ближнем Востоке. Меня снова посылают умирать. Только в отличие от того первого раза, я знаю это наверняка. Я буду повторять свои ошибки вновь и вновь, до самой смерти. Именно так случается с теми, кто ничему не учится. А я слишком твердолобый для этого.
И все-таки, ты изменился, Джеки-бой. Вспомни, из-за чего ты закончил свою военную карьеру. Сейчас эти пять десятков человек тоже находятся на грани смерти. И тебе уже совершенно наплевать. Со временем даже ты, не смотря на всю свою твердолобость, понял, что спасти всех невозможно. И теперь ты даже не хочешь попытаться.
– О господи. Я не хочу умирать из-за какого-то гребаного передатчика на другом конце Комплекса, – Вашингтон решается заговорить только после того, как за нами закрываются двери штаба, и Келли гарантированно нас не слышит. Я не говорю ему, что он озвучил мои мысли.
Вики осталась там, а нас послали к единственному уцелевшему терминалу связи, и я снова наедине с этим черным наркоманом.
– Нельзя спасти всех, – отвечаю я. - Но иногда нужно попытаться, – ты сам-то веришь в эту чушь, Джеки?
– У тебя пафосное дерьмо вместо мозгов, Нортон, – угрюмо огрызается Тайлер. - Когда кто-нибудь захочет спасти мою черную задницу, обязательно скажи, вместе посмеемся.
В моих интересах сделать все как можно быстрее. Пока я не вышел из себя и не раскроил череп Тайлеру.
– А может быть, – говорит Тайлер, – ничего этого вообще нет? Может, кто-то из нас переборщил с таблетками, и теперь лежит где-нибудь в медицинском блоке, захлебываясь в собственной блевотине? – Я останавливаюсь и смотрю на него.– Ну, изменения структуры мозга,– запинается он. – Знаешь, от передозировки ЛСД мозги превращаются в кашу. Может, и с мескалином так же? – Я продолжаю молча смотреть на Вашингтона, и на секунду он замолкает. – Иногда я думаю, что никто здесь не умирает,– произносит он тихо. – Кроме меня.
Я молчу. Меня посещали мысли и куда хуже этой. Возможно, мы не лежим, умирая, на больничной кушетке. Возможно, мы просто ходим и убиваем нормальных людей. А вся эта чертовщина, творящаяся вокруг, происходит только у нас в голове. В глубине души, мы все верим в существование чего-то сверхъестественного. Но столкнувшись с ним в реальности...
Верующие люди говорят с Богом, считая, что он их слышит. Но если хоть раз Бог заговорит с ними, они пойдут к психиатру. Так уж мы устроены, и, наверное, именно поэтому Бог предпочитает хранить молчание.
– Не думай. Просто смотри по сторонам.
Каждый раз, когда лампы над головой начинают мигать, я чувствую, что сердце начинает неприятно жечь. Светлячкам, как их называет Сарж, не нужен свет. Кажется, им вообще ничего не нужно, кроме головы. Но есть и еще кое-что.
– Тебя тоже пробирает от этого? – Спрашивает Тайлер, когда свет моргает в очередной раз. Я киваю. Но пробирает меня не от этого.
Каждый раз, когда свет ламп начинает мерцать, я слышу шепот.

***

Разбитое стекло хрустит под ногами. Это тоже о чем-то напоминает, но я не могу вспомнить. Здесь, в лабораториях сектора Альфа, света почти нет. Где-то здесь случился пожар, и теперь все вокруг в красных отблесках аварийных ламп. Будь я на месте светлячков, я бы так и сделал – поджег все, что горит. Если им нужно убить нас. Если им не нужно от нас чего-то другого.
– Еще один, – говорит Вашингтон. На полу, в круге света фонаря Тайлера, лежит труп в оранжевой робе рабочего.– Я разбирался с предыдущим телом, теперь твоя очередь, – я усмехаюсь. Как он быстро привык к этому. Будто вся его работа в Комплексе заключалась в поиске и опознании трупов. Простое дело. Перевернуть на спину, проверить бейджик на груди.
– Знаю.
Я сажусь перед трупом на одно колено и хватаюсь за куртку там, где она поменьше запачкана в крови.
– Держи его на мушке. Мало ли, – обычно бывшие люди не отличаются особой сообразительностью. Но всегда бывают исключения.
Я переворачиваю тело, и слышу позади сдавленный кашель Тайлера, пытающегося сдержать рвотный позыв.
– Что-то я его не узнаю, – рассеяно говорю я. У трупа нет лица. Я снимаю с его груди бейджик и вытираю его об комбинезон. Р. Роланд, электромонтажник.
– Сэр, – говорю я, включив рацию, – мы нашли еще один труп.

***

– Зачем ему эта перепись? – Зло спрашивает Тайлер и сплевывает на пол рядом с очередным телом. – Этим могли бы заняться спасатели.
Я молчу. Если он не понимает, что спасателей может вообще не быть, значит, он не хочет этого понимать. Как Сарж, который пытается не думать о том, что этот подсчет убитых бесполезен, если никто не придет на помощь.
– Мы могли бы двигаться быстрее, если бы не пинали каждый труп по дороге, – говорит Тайлер. И он прав. Но я молчу. – Некто А. Нотэн. Техник.
Я включаю рацию:
– Сержант Келли? Это Нортон.
Рация молчит.
– Сэр?..
Не слышно даже помех. Мертвая тишина.
– Сэр?..

***

Наша беда в том, что мы редко выполняем то, что обещаем сами себе. Когда Келли давал мне рацию, я не мог не подумать о том, что будет, если рация сломается. Тогда я пообещал себе, что в этом случае мы вернемся, как далеко бы мы ни зашли. Но мы не вернулись. И теперь мы сидим перед дверями в сектор «Бета». Можно сказать – в тупике.
– Будь здесь Келли, я бы ему рассказал, как это плохо – забывать о таких мелочах, как коды доступа, – ого. Негр, похоже, настроен решительно.
– Давай, вперед. Тут всего час ходу, если не заглядывать каждому трупу в лицо, – с этим дорога заняла у нас вдвое больше времени. – Потом придешь и расскажешь, как ты мастерски надрал ему задницу.
Вашингтон поджимает губы и молчит.
– Ну и что нам теперь делать? – Наконец, устало спрашивает он. – Может, поищем наладонники ботаников? В них может быть код, – я смотрю на него как на идиота. – А что, – не теряет энтузиазма чернокожий, – в играх так всегда и бывает.
– Ага. Почему бы их тогда сразу на дверях не писать? – Говорю я, усаживаясь рядом с дверью.
Перебирать коды смысла не было. Блокировка срабатывает после третьего неправильно набранного пароля. Я приваливаюсь спиной к стене.
– Похоже, придется идти обратно, – новость для Тайлера не стала неожиданностью, но явно пришлась не по вкусу. – Да ладно тебе. Будет шанс расквитаться с мастер-сержантом.
– Давай хотя бы передохнем, – говорит он. Я не возражаю.
– Пять минут.
Но через пять минут мы не вернулись. Потому что через пять минут появился он.
?
 Моя жена работала в больнице, и я всегда забывал ее спросить, что это за запах. Теперь он навсегда останется для меня запахом больницы. Белые стены, белые потолки, кафельный белый пол и белые сиденья. На их фоне рентгеновские снимки у меня в руках кажутся совсем черными, будто они попали сюда по ошибке.
Динамик под потолком сообщает: «Доктор Вэнс, подойдите к кабинету главврача».
Я массирую затылок ладонью. Едва подросшие волосы колют кожу. Забавно, что мы уже почти свободно летаем в космос, колонизировали Луну, а теперь колонизируем Марс. Как будто можно убежать в космос, и все остальные проблемы останутся на Земле. Как будто все, что нам нужно – расползтись по галактике, словно саранча, невзирая на потери.

Я поднимаю снимок вверх ближе к лампам и, прищуриваясь, пытаюсь понять, что на нем можно увидеть. На рентгеновских снимке – мои легкие. На двери, рядом с которой я сижу, написано: «Онколог».

***

Там точно кто-то есть. Я слышу скрежет их когтей в глубине коридоров. К счастью, не похоже, что они действуют сообща. Или, может, просто не торопятся. Мы ведь никуда не денемся. А потом у нас закончатся боеприпасы на этих безмозглых зомби. Это не преувеличение, они правда без мозгов. Несколько ученых при мне вскрыли одному череп, а там только пепел, будто эти потерянные души, которые в них вселяются, выжигают все изнутри. Светлячки. По крайней мере, мне стало легче стрелять в них. Им уже явно не помочь.
– Сержант! – Это моя новая боль в жопе. – Надо поговорить.
Боль в жопе зовут Киллиан. Телохранитель инспектора Свона, если верить его словам. Судя по тому, что инспектора нигде не видно, охранник из него говенный.
– Что тебе?
– Еда. Ее здесь нет. Сколько твои люди будут добираться до передатчика, и доберутся ли вообще – я не знаю, – он вытирает рот тыльной стороной ладони. Его пальцы все еще красные после знакомства с поверхностью планеты. – Я бы подумал о провианте до того, как мы начнем жрать друг друга.
Он говорит шепотом, поэтому мне приходится стоять почти вплотную к нему.
– И кто туда пойдет? – Шепчу я ему в ухо. – У меня нет свободных людей. Да и в столовую я бы не стал соваться. Она за камерами для сна. Я понятия не имею, сколько там этих психов с горящими глазами.
– Я пойду, – говорит он так спокойно, будто собирается заказать пиццу с доставкой, – и ты. Остальных дергать не надо. И мы пойдем в бар. Сейчас там, разве что, бармен. До туда минут десять ходу, насколько я помню. Они даже не заметят, что нас нет.
Мне стоило бы сейчас заподозрить неладное. Не стоило бы доверять человеку, приехавшему на вездеходе невесть откуда и повсюду таскающему с собой этот кейс.
Но я не заподозрил.

***

«Мэри Келли». Черные буквы на белом камне. Цветы, которые я принес, закрывают собой фамилию, и сейчас она просто Мэри, как в тот день, когда мы познакомились. Цветы на могилах быстро вянут. На каждом кладбище есть специальный уборщик, который собирает и выбрасывает завядшие букеты. Я не знаю, зачем мертвым нужны цветы.
– Привет, – говорю я. – Это Том.
Весь свой отпуск на Земле я провожу где-то рядом с этим местом. Каждый день – новые цветы. Я не знаю, зачем они нужны. Но мне так хочется. Наверное, это звучит ужасно: провести отпуск рядом с кладбищем, но у меня все равно никого не осталось. Только могильная плита с именем моей жены.
– Они говорят, – говорю я, достав пачку сигарет, – что эта хрень меня убьет, если я не брошу. Но ты знаешь, даже ты не сумела отучить меня от них. Так что скоро увидимся, если меня к тебе пустят. Не уверен, что я заслужил этого.
Я не знаю, зачем говорить с мертвыми. Не похоже, что они слышат. И уж точно не ответят. Но мне так хочется.

***

Помехи на экране телевизора отражаются бликами в безжизненных синих глазах Кио Таня. Киллиан не ошибся, здесь действительно один только бармен. «Работать и не высовываться»,– кажется, так он говорил. Похоже, он сам оказался слишком плотным, чтобы последовать своему же совету.
– Что я тебе говорил? – Киллиан указывает на тело бармена. – Тут только он.
Киллиан перепрыгивает через стойку и открывает холодильник.
– Тут только газированная вода и закуски.
– На первое время им хватит и орешков,– отвечаю я. Сейчас меня больше заботит, действительно ли шевельнулся пригвожденный кухонными ножами к стойке Кио, когда телохранитель инспектора перепрыгнул на его сторону. – Постой, – говорю я Киллиану. Слишком поздно.
Бармен поднимает голову и не мигая смотрит мне в глаза. Его лицо не выражает совершенно никаких эмоций, но мне кажется, что я вижу, как где-то в глубине этих синих глаз он смеется надо мной. Над моим случайным напарником.
– Они здесь! – Кричит он.
Мистер Уолтерс реагирует мгновенно. Я даже не успеваю заметить, как в его руке оказывается пистолет, и в ту же секунду звучит выстрел.
– Теперь они знают, что мы здесь, – говорит Киллиан и кладет на стойку свой кейс.
Замки одновременно щелкают, открываясь, Киллиан поднимает крышку, и я смотрю на то, что все это время он носил с собой.
– Груз для ваших оружейников, – говорит Киллиан. – Мне кажется, нам он сейчас нужен гораздо больше.
Я прислушиваюсь к тяжелым шагам, которые становятся громче с каждой секундой. Пожалуй, он прав.
– Постарайся их сдерживать, пока я разбираюсь с этой херней.
Я киваю. Шаги становятся все ближе. Я слышу глухой рык. Надеюсь, этот Киллиан не заставит долго ждать.

***

За время своей службы в армии США я многое повидал. Наверное, звучит банально, но это действительно так. Мертвые друзья. Озлобленные заключенные Лунной колонии. Безжалостные аргентинские и бразильские повстанцы. Иногда я думал, что меня уже нельзя испугать или удивить. Я ошибался.
– Задержи его, я еще не закончил, – говорит Киллиан. Кажется, я слышу страх в его голосе.
Огромная тварь в другом конце коридора фыркает и глухо рычит. Пригибает свою безглазую, чем-то напоминающую бульдожью, голову к полу, будто вынюхивая нас. Из его пасти, усеянной клыками, капает что-то, кажущееся в освещении аварийных ламп совершенно черным. Кровь. Не похоже, чтобы он наелся. Все так же держа голову у самой земли, тварь приближается к нам. Я прицеливаюсь и стреляю, но тварь даже не сбавляет шаг. Похоже, пуля просто застряла в его розоватой шкуре. Тварь ревет и переходит на бег.
– Черт, – тихо ругаюсь я.
– Готово! – Отзывается Киллиан. – Ну, иди сюда, Пинки.
Я отскакиваю в сторону, и одновременно с этим зеленый шар вылетает из ствола, который не меньше, чем пасть той твари. Когда он сталкивается с несущейся по коридору уродливой псиной, слышится легкое потрескивание, а потом я не слышу ничего. Будто на пару секунд кто-то выключил все звуки. Моего дыхания, постоянно работающих механизмов, шипения телевизора и рычания этой твари.

***

– Ты чуть меня не зацепил этой дурой, – говорю я, глядя на все еще раскаленные края дыры, оставшейся в полу на месте «Пинки».
– Не зацепил, – отвечает Киллиан, складывая свою портативную гаубицу обратно в кейс.
– Что это вообще такое?
Он кидает кейс на барную стойку.
– BFG-9000. Портативный генератор апокалипсиса, – он достает пистолет. – Сейчас придут еще. Пора заканчивать с этим.
И, прежде чем я успеваю что-то ответить, он дважды стреляет мне в грудь. Пули прошивают бронежилет насквозь, разрывая мою грудь, выбивая из легких кислород и заполняя их кровью. Я падаю навзничь, прямо в дыру, проделанную выстрелом из BFG. Инстинктивно я пытаюсь схватиться за края, и мои пальцы срезаются раскаленным металлом, а я падаю вниз.
Глухой удар. Это мое тело столкнулось с полом, пролетев с десяток метров. Я не могу пошевелить ногами,– похоже, что я сломал позвоночник. Я пытаюсь вдохнуть, но слышу только, как булькает кровь у меня в груди. В моих глазах темнеет. Я задыхаюсь. Они не врали, Мэри. Мои легкие и правда убили меня.

Глава 9. Киллиан.

Никтофобия – это одно из названий боязни темноты. Но сейчас это не совсем верное слово, потому что я не боюсь самого отсутствия света. В конце концов, у меня есть фонарик. Когда-то я работал в паре с одним отморозком по имени Ричард. Он нашел «черного» хирурга, и тот переделал его глаза так, что они могли видеть в кромешной тьме. Сейчас бы я не отказался от таких. Жаль, что Ричард сейчас отбывает свой пожизненный срок в Лунной Колонии после трех побегов из земных тюрем.
Старый козел Келли свалился куда-то вниз, оставив мне на память несколько своих пальцев, и теперь, вместо того, чтобы давно уже забраться в карго, отбывающий на Землю, я здесь, крадусь по темным коридорам, прислушиваясь к каждому шороху. Я знаю, что кто-то наблюдает за мной. Ждет удобного момента. Еще один Пинки или кто-нибудь похуже. Но в моем деле нельзя просто поставить галочку в ежедневнике, и мне требуется что-то более существенное, чем пальцы этого солдафона.

Кровь стекает по подбородку рабочего, пачкает его оранжевую робу, капает на пол, но он даже не думает останавливаться. Не похоже, чтобы он вообще думал. В обойме осталось два патрона, но парень с горящими глазами все также надвигается на меня, сжимая в руке монтировку. Его грудная клетка все равно поднимается и опускается, будто пять пуль не превратили его легкие в кашу, которая теперь вытекает из уголков его рта с каждым выдохом.
Я бросаю стул ему под ноги и, пока он встает, стреляю в голову. Рабочий замирает на полу, и только струйка черного дыма струится вверх через дыру в черепе. Ни крови, ни ошметков мозгов. Как будто в голове у него ничего и не было.
По рации я слышу, как Джек Нортон пытается вызвать мастер-сержанта. Я нашел шлем минут пятнадцать назад, и мне пришлось потрудиться, чтобы извлечь оттуда голову бывшего владельца. Тогда я думал, что это хорошая мысль – по встроенной рации я смогу быть в курсе событий и перемещений оставшегося в своем уме персонала. Но пока что я слышал только мольбы о помощи, крики и постоянное «Сержант Келли? Это Нортон». Похоже, бывший глава охраны Комплекса не придумал ничего лучше, чем отослать от себя подальше этого всю жизнь воевавшего маньяка. Зная о его привычке наносить увечья старшим по званию, не могу осуждать старика Томаса за это.
«Сэр?», – Нортон пытается в последний раз и замолкает. Теперь, в тишине и полумраке, я снова слышу, как кто-то крадется за мной. Наблюдает. Ждет.

***

Мне снова восемь. Я снова сижу в подвале своего дома. Между холодной стеной и какими-то коробками. Там, куда меня посадил отец. Потом он ушел наверх. Он сказал мне не бояться, но восемь – уже слишком большой возраст, чтобы просто так верить взрослым.
Он ушел десять минут назад, а потом я услышал крик моей матери. А потом выстрелы. И теперь кто-то ходит наверху и зовет меня. Говорит, что все будет хорошо. Что он меня не тронет и хочет просто поговорить. Но это не голос отца. Поэтому я сижу там, где меня спрятал папа, боясь дышать. По моим щекам текут слезы, а по штанам расползается противно-теплое мокрое пятно. И я никому никогда не расскажу о том, как просидел два дня в этом подвале и не вылез оттуда, даже когда в дом приехала полиция. Как меня нашли там, заплаканного и обоссавшегося от страха. И поэтому я почти забуду этот день. Пока, через двадцать лет, не окажусь на этой чертовой марсианской базе.

***

– Положи пистолет на пол. Медленно.
Трудно спорить с человеком, когда у него в руках дробовик. Особенно когда ствол этого дробовика направлен прямо на твою грудь. Я встаю на одно колено и делаю так, как просит очкарик.
– А теперь снимай шлем! – Временами его голос срывается на визг. – Я должен видеть твои глаза.
– Спокойно, – говорю я, снимая шлем. – Видите? Со мной все в порядке. Я здесь, чтобы помочь.
– Помочь? – Всхлипывает он и опускает оружие. – Меня только что жена пыталась загрызть, – он показывает искусанную руку. – А до этого загрызла охранника…
– Это его ружье?
Он кивает.
– А я ее пристрелил. И чем вы мне теперь хотите помочь?
– Сейчас в штабе охраны сержант Келли держит оборону. Там позаботятся о вас до прибытия спасателей.
– У нее от головы ничего не осталось. Ей уже не нужны спасатели, – по щекам очкарика бегут слезы, и он вытирает их тыльной стороной ладони.
– Но вам они еще понадобятся. Пойдемте.
– Хорошо, – говорит он. – Как скажете.
– И дайте сюда дробовик. Так от него будет больше пользы.
– Хорошо, – повторяет очкарик.

***

Наверное, в каком-нибудь кино я бы вырос и стал виджиланте. Посвятил бы физическим тренировкам все свободное время, а потом убивал преступников направо и налево. Но в жизни происходит несколько иначе. Сначала моя тетя, старшая сестра отца, забрала дом себе, а меня отправила в приют. И там я встретил Оливера. Он не стал запугивать меня, он не отбирал мои вещи или еду в столовой. Он просто сказал:
– Я буду твоим кошмаром. Я тебе обещаю.
А обещания Оливер исполнял. Казалось, ему просто плевать, что я чувствую, когда он меня бил или ломал игрушки или портил одежду. По его лицу нельзя было даже сказать, получал ли он от этого удовольствие. Он просто делал – и все.
Наверное, к сожалению, но я не могу сказать о себе того же. Смерть родителей ожесточила меня, но недостаточно для того, чтобы дать Оливеру отпор. Не сразу. Но каждую ночь я зачем-то повторял одни и те же слова, которые прочитал в газете, через несколько дней после похорон. Повторял так много раз, что до сих пор их помню. «Девид Дарквотер был убит вместе с женой в собственном доме. Полиция связывает убийство с незаконной деятельностью Девида».
Девид Дарквотер – это мой отец. Его убили за то, что он помогал похищать людей. Перевозил их через границу в Мексику. А потом, видимо, не сошелся с работодателем в цене. Или решил выйти из игры. И его маленькая темная тайна превратила меня в сироту, а его и мать – в трупы.
И чем больше я об этом думал, тем меньшей проблемой становился для меня хулиган Оливер. Достаточно незначительной проблемой, чтобы однажды воткнуть вилку ему в горло, прямо в столовой, во время обеда. Так я переехал из приюта в исправительную колонию для малолетних преступников. Но больше я не попадался.

***

– Сними шлем, – говорит Нортон. – Мне нужно видеть твои глаза, – я определенно где-то уже это слышал.
На секунду я задумываюсь, как можно было бы назвать боязнь светящихся глаз. Жаль, что я никогда не знал латынь.
– Если бы я хотел убить вас, то уже сделал бы это,– отвечаю я. Сегодня мое лицо видело достаточно много народа, и мне совсем не хочется показывать его без необходимости. В смысле, когда на меня не направляют пистолет.
– Снимай этот ****ый шлем,– да, вот как это сейчас делает Тайлер Вашингтон.
Я мог бы выхватить его пистолет, но опасения у меня вызывает вовсе не он. Несмотря на шрамы на руках Нортона, я все же могу разобрать, что на его левом предплечье выбито «US Marine Corps». И я наслышан о его послужном списке. Возможно, я несколько слукавил, сказав, что они уже были бы трупами.
Мне приходится поставить свой кейс на пол, а потом положить на него дробовик. За всеми моими действиями Джек неотрывно следит своими карими глазами.
– Киллиан Уолтерс? – Спрашивает Тайлер. – Я вас помню! Я встречал вас с инспектором Своном в ангаре.
– Кажется, припоминаю.
– Кстати, где инспектор? – подает голос Нортон.
Я снова надеваю шлем и отвечаю:
– Это, как раз, я и выясняю.
– Нужна медицинская помощь? – Все таким же спокойным голосом спрашивает Нортон, показывая на мой бронежилет.
– Все в порядке. Это не моя кровь.

Глава 10. Джек.

– Слава богу, вы дошли, – говорит Бертругер, оборачиваясь к нам.
Красные надписи «SOS» на мониторах терминала придают неестественный цвет коже доктора, и я не сразу замечаю, что правая половина его лица залита кровью, а глаза нет вовсе.
– Вам нужна помощь? – Потрясенно бормочет Вашингтон.
Даже со всеми моими шрамами, я бы не стал называть себя экспертом по ранениям. Но, судя по тому, как спокойно стоит на ногах администратор Комплекса, помощь может понадобиться нам.
– Вы не подвели меня, – улыбается в ответ Малкольм. – Особое спасибо, конечно, вам, мистер Уолтерс. Или как там вас по-настоящему зовут.
Мы с Тайлером поворачиваемся к нашему спутнику, но этот ****ский шлем все еще скрывает его лицо.
– Что эта ***ня значит? – Спрашивает Тайлер. Киллиан молчит, будто негра здесь вообще нет.
Доктор вытирает рукавом кровь, вплотную подобравшуюся по шее к халату.
– Извините, ребята, но вы были всего лишь запасным вариантом. На случай, если Киллиан не смог бы убрать старика Келли или, напротив, слишком переусердствует в этом, – говорит Бертругер.– Но я зря сомневался в вас и приношу свои извинения. Все вышло как нельзя лучше. Вы поспособствовали открытию портала, – он то ли подмигивает Киллиану, то ли просто моргает, – а что касается мастер-сержанта… Томас! – Зовет он, и я слышу гул мотора.

(Collapse)

Сержант Келли, вернее, его большая часть, появляется из-за терминала. Тайлер сгибается пополам и блюет. Не сказал бы, что я не понимаю его реакции.
– С вашей помощью, Киллиан, дядя Том стал более сговорчивым, чем раньше. Кстати, – он показывает на правую глазницу, – он даже в собственной крови и без половины пальцев был куда опаснее, чем вы, ребята.
«Кентавр», – первое, что приходит мне на ум. У бывшего мастер-сержанта Томаса Келли больше нет ног. Его тело насажено на шестиколесную платформу, одну из тех, которые использовали в Комплексе для перевозки грузов.
– Он любезно поделился со мной паролями от терминала связи. Я давно говорил, что администратор Комплекса должен знать такие вещи, на случай подобных инцидентов. Тогда бы мне не пришлось беспокоить вас, мистер Уолтерс.
Я смотрю в глаза Томаса. Не похоже, что он находится в сознании.
– Зачем тогда мы здесь? – Спрашиваю я.
– Вы были моим запасным вариантом, – говорит Малкольм. – Видите ли, я был не совсем уверен, что наш теперь уже общий друг справится с заданием. Как ты думаешь, Джек, почему в таком огромном здании, забитом монстрами из ада, вы, два идиота, можно сказать, не встретили никого? Десятки охранников погибли в считанные секунды, а вы столкнулись всего с парочкой жалких зомби? Вы были нужны мне живыми. Способными отправить сигнал «СОС». До этого момента.
– Но зачем? – Подает голос Вашингтон. – Десант с «Таи Тенга» порвет тебя с твоим зоопарком на куски.
– Да брось, – смеется Бертругер. – Ты и половины моего зоопарка не видел. Но у них есть кое-что, нужное моему зоопарку. Корабли. Зачем нам безжизненная планета, когда можно отправиться на Землю?
Я проверяю обойму в моем пистолете и иду к доктору.
– Ты убил всех этих людей, чтобы просто устроить еще большую резню? Больная тварь.
Сержант, до этого безжизненно глядящий в пол, хватает меня за шиворот и бросает в сторону от Бертругера. Я ударяюсь о стену и падаю на пол. Пистолет выскальзывает из моих рук.
– А кто ты такой, чтобы обвинять меня, Джек? Мы ведь с тобой знаем, кто ты на самом деле. Аргентинский мясник.
Аргентинский мясник. Не думал, что когда-нибудь снова услышу это прозвище. Откуда он его знает?
– Решил, что если спасешь сотню-другую невинных душ, тебе зачтется? Тебе простят тысячи других, которых ты убил раньше? Всех этих стариков, детей и женщин? Ты, может, и простил себя. Придумал себе оправдание. Но мое начальство помнит о тебе. Ты им нравишься.
Я встаю на четвереньки, пытаясь подняться с пола, и получаю пинок по ребрам.
– Зачем ты встаешь? Признай: эту войну ты уже проиграл. Вы все проиграли. Присоединяйся или умри.
Он хватает меня за волосы и шепчет в самое ухо:
– Ради чего, Джеки-бой? Все, ради кого ты это делаешь, мертвы. И Вики тоже.
– Отойди.
Голос Киллиана звучит спокойно, будто здесь не происходит ничего необычного. Будто между нами не стоит моторизованный кентавр Келли.
– Отойди от него, – ствол дробовика направлен в нашу сторону. Не хочется об этом думать, но если мистер Уолтерс выстрелит, достанется нам обоим.
– Я думал, с вами будет проще, – разочарованно отвечает Бертругер. – Томас, он твой. У тебя хороший шанс отомстить. А ты,– он наклоняется прямо к моему лицу, и я вижу, как в его единственном уцелевшем глазу полыхает огонь. В прямом смысле. – На тебя у меня еще есть планы.
Я не думаю, что доктор был боксером. Но та сила, заставляющая гореть его радужную оболочку в глазу, явно помогает ему, когда он хватает меня руками за голову и бьет об пол.

***

Я знаю, что произойдет дальше. Старая история. Лейтенант Шерман падает навзничь, но в этот раз я не опускаюсь на колено, чтобы схватить его за волосы. Сейчас я не хочу его бить. Я наступаю ему на шею и давлю. Как насекомое. Давлю, пока не слышу хруст шейных позвонков.
– Я скоро вернусь, – говорит лейтенант.
Его глаза вылезли из орбит, и он не мигая смотрит куда-то в сторону, будто ему на самом деле все равно.
– Я скоро вернусь. Снова буду твоим командиром. И в этот раз ты будешь слушаться, – он ухмыляется. – Рыцари ада уже идут за тобой. Не бойся. Они друзья. Ты займешь среди них почетное место, Мясник.
Он не знает этого прозвища. Не может знать, если только не вычитал его в газетах. Но никто из тех журналистов тоже не знал моего имени.
– Кто тебе сказал? – Говорю я. Мой голос больше походит на рык.
– Никто, – смеется лейтенант. – Я сам это видел. Девятьсот три человека, за все твое недолгое пребывание в Аргентине. Знаешь, почему тебя так и не выдали? – Спрашивает он. – Вовсе не потому что ты такой хороший солдат. Просто представь, сколько вони бы поднялось, узнай все, что ты – не газетная «утка». Что ты на самом деле убил всех этих детишек, женщин, стариков, отцов и сыновей, матерей, сестер…
– Это была война, – шепчу я. Труднее всего врать самому себе.
– Не для них. И не для тебя. Ты просто выполнял работу. Зарабатывал деньги. Девять сотен человек – и все поверили, какие звери эти повстанцы. До сих пор верят. Даже после всех истерик в СМИ. Хочешь, я расскажу тебе…
– Нет, – я сжимаю кулаки до боли в пальцах.
– Я расскажу…
– Нет, – повторяю я и бью его ногой по голове. Наступаю подошвой на лицо.
– …о том…
– Нет.
Я не даю сказать ему ни слова, раз за разом вбивая его голову в асфальт. И тогда он начинает хохотать. И продолжает даже после того, как его голова превращается в бесформенное кровоточащее месиво.

***

Я открываю глаза. Вокруг никого нет. Только запах пороха. Только мерцающие экраны терминала связи. Только пистолет, который я выронил при падении. Я подбираю его и медленно поднимаюсь на ноги. Дверь, через которую мы сюда вошли, выдрана из стены и теперь валяется в коридоре. По крайней мере, если я захочу найти мастер-сержанта, это не составит труда.
Ноги все еще плохо слушаются меня, в голове гудит так, что я почти не слышу звуков извне, и путь до терминала мне кажется бесконечно долгим. Бертругер сказал, что им нужна Земля. Возможно, мое решение не самое лучшее. Может, я даже пожалею о нем. Но ничего другого я не могу придумать. Только код 78. Крайний вариант, о котором говорил мне Келли. Еще тот Келли. Я ввожу команды. Теперь все, кто хотя бы шевелится в Комплексе, представляют угрозу и должны быть уничтожены при контакте. Я, Киллиан, Тайлер. Бертругер и Келли. Я закрываю глаза. Я никогда не умел молиться, поэтому просто надеюсь, что «Таи Тенга» вовремя получит сигнал.?