de omnibus dubitandum 7. 139

    ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ (1590-1592)

    Глава 7.139. ОСТАВЬ, АЛЕША! ДАЙ СЛУЖБУ ДОСТОЯТЬ…

2 октября 1553 года*

*) С 1492 года, в Московской Руси впервые начали отпраздновать Новый год в сентябре. До этого праздник отмечали 1 марта, а перенесён он был Иваном III… Соответственно и год у нас уже 1553 !

    Зарокотала октава могучего на вид протодиакона, начавшего чтение святого Евангелия, какое приходится на этот день. Огни свечей дрожат и сильнее мерцают, сдается, от густых звуков голоса чтеца. Слишком могуч этот голос и тесно ему в колыхающихся стенах шатра. Пронизав их, вырвавшись в раскрытую часть палатки, далеко-далеко несется звук этого чтения, навевая неясный, священный трепет, вызывая невольные слезы умиления на глазах даже у самых грубых, распутных из воинов, широкой стеною стоящих за шатром, и у надменных воевод, наполняющих самую церковь…

    Быстро время идет. Вот уже засветлела узкая полоска неба там, далеко, на краю, на востоке.

    Облака, задремавшие на западе, стали слегка вырисовываться на фоне более темного неба.

    Близок рассвет… К шести часам утра и солнце появится. Скоро это… Почему же не слышно взрыва?

    Ведь царь приказал на самом рассвете первый подкоп взорвать, подать этим сигнал к началу приступа.

    Закончил молитву Иван. Стоит, весь напряженный, трепещущий, лицо пылает… Прислушивается чутко и так ушел душою из церкви к тому, что за ее стенами делается, что даже не слышит громового голоса, читающего слова Евангелия, слова, возвещающие мир, любовь и согласие на земле между всеми людьми, как между детьми Единого Отца Небесного…

    — И будет едино стадо и Един Пастырь! — возвещает благую весть мощный, красивый, захватывающий голос чтеца-протодиакона…

    И вдруг, раздался иной голос, словно пронесся удар громовой… Задрожала земля даже здесь, далеко от места взрыва, заколыхалось пламя на оплывших, тяжелых восковых светильниках…

    Это взорвало подкоп, устроенный с участием Адашева, под стенами Казани. Человек при помощи пороха заставил землю раскрыть недра свои, метнуть на воздух все, что создано было потом и кровью, трудами и разумом других людей. И в громовом раскате, в реве воздушной стихии, потревоженной злобою людскою, словно прозвучал мощный призыв сатаны:

    — На бой! На кровопролитие спешите скорее, люди, рабы и слуги мои!..

    Словно повинуясь этому призыву, Иван воскликнул:

    — Наконец-то!..

    И кинулся вон из шатра церковного.

    При свете воскресающего дня можно было видеть, какой ужас творится в Казани на месте взрыва, у Аталыковых ворот.

    — Трубить поход! — словно из металлической груди, резко и звонко приказал царь, а сам постоял, поглядел и порывисто вернулся в церковь, чтобы дослушать весь обряд, всю службу выстоять церковную, как подобает. И только возобновились молебны и напевы — второй удар раздался, еще сильнее прежнего.

    Это взлетели на воздух стены и башни по соседству от Арских ворот, которые были уж заняты рускими.

    При этом взрыве не одни татары пострадали.

    Бревна, камни, поднятые на огромную высоту, разлетелись так широко, что часть их рухнула на головы ближайших руских отрядов, стоящих уж наготове, чтобы сейчас же ринуться в пролом, как только минет первая опасность от обломков.
Вместе с деревом и камнем долетали в руский стан куски человеческих тел, еще трепетавшие от пережитой муки, падали целые трупы мужчин и женщин-татарок, которые на стенах помогали своим мужьям… Зазвучали трубы, загремели бубны боевые… На татар, испуганных, ошеломленных изменой их родной матери-земли, двинулись люди-враги, поражая и кроша не только ратников, но и безоружных, беззащитных татар и татарок, стариков, детей… Бой начался…

    — С нами Бог! — прорезая дикий шум битвы, звучит победный клич руской рати.

    И взбираются на стену ратники, рвутся в пролом, пробиваются в ворота раскрытые…

    — Алла иль-Алла!.. Магомет иль-Алла!.. Умрем за юрт, за землю родную!.. — в исступлении голосят казанцы, хотя и сознающие свою гибель, но остервенелые до конца. — Бей гяуров!.. Слава нам! Смерть врагу!

    И туча стрел темнит воздух… Кипятком обливают женщины тех, что по стене взбираются… Бревна и камни летят на головы нападающих, дробя черепа и груди.

    А царь Иван снова упал перед иконами ниц, молит о победе Господа… Слезы текут по щекам, рыдания рвутся из груди… И рыдают попы и люди ратные кругом!..
Долго тянется служба церковная…

    Не переставая, длится бой вокруг Казани. Опомнились после первого ужаса казанцы, стали сильнее отпор давать нападающим. И у них все тоже не плохо к борьбе приготовлено. Против ворвавшихся в пролом руских отрядов свежие силы посланы из тех мест, где нет нападения, но где, на всякий случай, воины были собраны. Теперь и послали их в самые опасные места…

    Но нападает пятьдесят тысяч, а защищается только двадцать…

    Часть казанского войска с ханом стоит вне боя пока, тоже на крайний случай припасена. От Арских ворот хан со своими избранными полками отступил за временное укрепление. И все-таки стали татары вытеснять нападающих, не дают им ходу вперед. Гаснет воодушевление ратников, усталь овладевает ими. Ведь уж сколько времени бьются они, а толку мало. Подмога нужна — и нет ее!

    А царь Иван все молится…

    — Государь! — говорит Адашев. — Вестники пришли. Тебя зовут воеводы… Пусть войска лицо твое светлое увидят, бодрее в бой пойдут. А то много отсталых есть. И вести бой, почитай, некому!..

    Но царь словно и не слышит! Только старается на любимца не глядеть и продолжает молитву.

    — Государь, слушай, что говорю! — не отстает Адашев. — Пора на бой! Скажут, устрашился царь… Неладно, государь!..

    — Оставь, Алеша! Дай службу достоять… Грех, не мешай! — громко наконец ответил Иван, видя, что отмолчаться не получится.

    Немного погодя снова гонцы. Воеводы царя ждут. Воины изнемогают. Большую подмогу везде послать надобно…

    Вздохнул Иван.

    — Что делать, бояре! Ступайте к полкам! — обратился он к воеводам, которые его царскую рать вели.

    — Половину со мной оставьте. Половина пусть на приступ идет!

    Осенил себя крестным знамением в последний раз, вышел, вскочил на коня. Лицо бледное, истомленное; от слез, от бессонницы воспалились глаза. Трудно глядеть ими.

    Прищурился, осенил себя крестом и поскакал туда, где сеча кипит вокруг Казани и в стенах ее. Не видно еще ничего. Далеко церковь стоит от города осажденного. А дым орудий и утренний туман, еще не развеянный совсем, заволакивают дымкой горизонт.

    — Что там творится? Какие вести? — спрашивает у окружающих царь.

    — Да вон, никак, гонец скачет… Скажет тотчас…

    — Государь! — задыхаясь, объявляет гонец князя Воротынского и Микулинского.

    — Все слава Богу!.. Наши уж и на стенах, и в городе… Много было отсталых по пути, в кусты забирались, под самой стеной взяли и легли, словно бы побиты они али ранены… А как увидали, что передовые самые люди, которые похрабрее были, врага погнали от стен, и они, притворщики энти самые, ожили, на подмогу встали!.. Теперь, царь, увидят тебя, пуще воспрянут духом воины!

    Мчится вперед Иван. А навстречу второй гонец от дальнего конца города, от Казанки-реки, где Курбский Андрей с братом Иваном бьется…

    — Княжев брат, Иван, — доносит гонец, — первый на стену взобрался… Сеча была жестокая! Смолу горячую, воду кипячую лили на нас неверные!.. От стрел темно стало от ихних!.. Пищалями, пушками палили. Ничего не помогло! Врукопашную мы как двинулись, и следочка их не осталось!.. Все тыл дали! Теперь на ханский двор они сбежались, на горе… А двор тот крепок! Мечети и хоромы каменные и меж ними оплот высокий нагорожен из бревен, земли и с камнем пополам!

    И со всех сторон все одно доходит… Руские верх одержали в первом бою. Но устали все. Подмога нужна.

    — Послана подмога!.. Теперя на Бога уповать будем! — говорит Иван.

    Вот въехал он со свитой на высокий холм против Арских ворот и велел здесь царский стяг установить.

    Заметило войско царскую хоругвь. Крики по рядам пронеслись:

    — Царь… Царь-батюшка!.. Сам государь глядит!..

    И с новой силой двинулись в битву отряды, недавно еще изнемогавшие от непомерного напряжения сил. Раненые, шедшие было в стан, назад возвращаются, становятся в ряды… Даже из лагерей ближних, из стана царского, стали сбегаться обозные, конюхи и торговый люд, как только вести туда дошли, насколько удачно совершилось нападение на твердыню татарскую.

    — Что хан? Что Эддигер? Не убит ли? В полон ли не взят? — допытывался Иван у каждого нового гонца.

    Но все отвечали, что сеча пока кипит вокруг самых стен и укреплений. А хан в середине города руских дожидается, на Купецком рву, на Таджикском по-ихнему…

    — Что же воеводы медлят?.. Сказать Воротынскому, Мстиславскому, Шереметевым братанам — туды бы кинулись! Все бы другое бросили! Царя татарского возьмут — Казань возьмут. Без матки улью не стоять! Теперь одна эта забота.

    А воеводы тем временем уж сами добрались до хана. Мюриды, беки, все лучшие воины с ним. Как звери бьются! Улочки в азиатском городе тесные… Каждая улица — ущелье малое. Легко оборонять его, но брать трудно. Только одна беда: слишком велик перевес у руских… И все-таки не поддаются казанцы. Вот в одном месте казаки и татары так сшиблись копьями, что несколько минут оба строя ни взад, ни вперед не могут двинуться. Мертвые, пробитые железом люди стоят стеной, сидят в седлах своих коней, служа защитой для задних рядов, которые из-за спин мертвых товарищей врага кинжалами колют, саблями сечь стараются, пиками пронзают…
Но от этого еще больше сплотилась двойная лавина людей-врагов, истребляющих друг друга, словно звери…