На море и в горах с мамой и без

     (Продолжение саги об одесской девочке)
На снимке автора - Кругозор на одном из отрогов Эльбруса вблизи Азау

                Снова мы бредём куда-то,
                И неясен гам маршрут.
                Видно, горы виноваты:
                Не сидим ни там, ни тут…

                Из песенки туристов

                Один  на маршруте и кризис возраста

Прошло немного времени с того случая, когда Кирюша нашёл кошелёк, и представилась ему счастливая возможность впервые после холеры побывать на Чёрном море. Наша неугомонная Ирочка, чтобы совместить летний отдых с дополнительным заработком, согласилась поработать пионервожатой в заводском пионерлагере на берегу моря, в посёлке Хорлы, где-то между Чёрным и Азовским морями. Она и пригласила Кирюшу приехать туда в июле, во вторую смену.

 Шёл 1974 год, я только начала работать в Лестехе, отпуска у меня в ту пору не было., и мы решили отправить Кирилла одного: Сыну исполнилось 14 лет, большой уже.

Чтобы попасть в эти забытые богом Хорлы, которых и на карте-то нет, Кирюше надо было  ехать поездом до Херсона. Билет на поезд был куплен в Москве, а дальше всё должно было решаться на месте. В Херсоне Кирюша  надо купить билет и пересесть на самолёт местной авиалинии, чтобы добраться до устья Днепровского лимана, а оттуда до Хорлов – только на попутке…. О херсонских событиях рассказываю со слов сына.

Приехав в Херсон, Кирюша на железнодорожном вокзале купил билет на самолёт, но вылет - только утром, поэтому он сдал свой рюкзачок в камеру хранения, а сам пошёл погулять по вечернему Херсону. Вышел к набережной, и тут к нему привязались двое местных парней. Они повели вполне дружескую беседу и незаметно завели Кирилла на какую-то темноватую улицу. Там к ним из переулка вышли ещё трое, один из них вынул настоящий нож с выдвигающимся лезвием и предложил отдать деньги. Сын вынул из кармана всю имеющуюся наличность, три рубля, - суточный бюджет -  и отдал уркам. Они обшарили его карманы, но ничего больше не нашли. Случайные прохожие вспугнули их, и херсонские знакомцы скрылись.

Кирилл нащупал на груди плоский мешочек, который я предусмотрительно сшила ему для денег, и возликовал, что урки его не нашли. Адреналина у него выделилось ведро, но что значит молодость: он пришёл в комнату отдыха на вокзале и заснул сном праведника!

Утром он сел на самолётик АН-2 с железными скамьями вдоль бортов и начал вторую часть путешествия. Самолёт нещадно болтало, рот наполнился огромным количеством вязкой слюны, щегольской светлый костюмчик на груди и на спине потемнел от пота. Хорошо ещё, что летел натощак, а то бы..! Наконец, приземлились в степном посёлке, а оттуда Кирилл проделал десяток-другой километров по степи в кузове попутного грузовика.

 Исхудавший, но гордый, он добрался до места назначения за двое суток, доказав, что он уже не Зекиша и его можно брать с собой в разведку. Неприятные для него херсонские воспоминания скоро забылись, благодаря исключительному вниманию, которым симпатичные пионерки окружили  нашего сына. 

После смены вместе с Ирой Кирилл приехал в Харьков, а оттуда двинулся в Киев, где его ждали бабушка Тамара Васильевна и дедушка Иван Демьянович, души не чаявшие в своём старшем внуке. События прошедшего месяца что-то изменили в Кирюше. Семейное предание гласит, что наш сын огорчил дедушку и бабушку. Он свёл дружбу с разгульными подростками из соседних дач, вернулся однажды домой в двенадцатом часу ночи и от него пахло портвейном! Старики не спали, молча уложили внука спать, а утром Иван Демьянович имел с Кириллом серьёзный разговор. А мы, родители, обо всём узнали гораздо позже, и законная родительская гордость смешалась с досадой после горестного письма Ивана Демьяновича.  Это было первое явление кризиса подросткового возраста…


                Где звучит трембита

    Наступила зима. И тут во мне проснулась дремавшая где-то горнолыжница, проснулась и затосковала по горам, по кулуарам и крутым спускам. В то время овраги Крылатского служили подобием гор для москвичей. До нас дошли слухи, что там даже сделали самодельный бугельный подъёмник! В один прекрасный день всё наше семейство снялось с места и с лыжами и большой алюминиевой тарелкой для Лерочки тронулось в сторону Крылатского. Там, правда, выяснилось, что чужих на подъёмник не пускают и что травмированное колено у Вовы не позволяет ему даже мечтать о горных лыжах. Зато у Кирюши обнаружились явные способности к этому виду спорта. Он быстро освоил крылатские горки и горки болшевские, и я поняла, что мальчику нужны горы побольше.

 И мы с сыном решили провести зимние каникулы в каком-нибудь горнолыжном месте. Для начала выбрали не очень крутые Карпаты. Кто-то порекомендовал нам турбазу в Ясиня;х, недалеко от более известного городка Яре;мче, туда мы и направились в последних числах декабря 1975 года. С нами поехал Олег Шубин, тот самый спаситель Кирюши на Клязьме.

Пассажирский поезд бесконечно долго тащил нас до Ивано-Франковска по совершенно бесснежным каменистым холмам Подолии, вдоль извилистых берегов Днестра, обходя какие-то горушки и возвращаясь, кажется, в только что покинутые места. Трудно поверить, но от Киева мы тащились сутки! Оказывается, наша Украина – огромная страна! И, наконец, прибыли в Ивано-Франковск вечером тридцать первого декабря.

 Надо было как-то скоротать новогоднюю ночь в незнакомом городе, где нас никто не ждал. Кажется, такое было у нас впервые в жизни. Грустные и притихшие бродили мы по старинному Станиславу, заглядывая в такие уютные окна первых этажей, где светились огоньки ёлок. Да, это мы не здорово придумали… Где-то в Болшеве Вова с Лерочкой тоже грустно легли спать, не дожидаясь полуночи… Пойдём-ка и мы, ребятки, в комнату отдыха на вокзале, нам рано вставать к автобусу.

В Ясинях нам тоже не очень повезло сначала. Накануне нашего приезда прошёл сильный дождь и съел весь снег. Свободных мест на турбазе не оказалось, и мы довольно долго обходили улочки посёлка в поисках какого-нибудь жилья. Но вот нашли, в конце концов, людей, которые согласились пустить нас на квартиру. Познакомились. Хозяева были венгры. В Ясинях живут поровну венгры и украинцы (до войны Закарпатье было частью Венгрии). Хозяина звали Иштван или попросту – дед Пишта, а его жену – Ольга. В большом доме было пустовато: старший сын с женой уехали в Эстонию на лесоразработки, оставив старикам мальчика, а младший холостой сын работал на местном промкомбинате, и мы его редко видели.

Ясиня расположились под лесистой горой Костари;вкой, туда можно было подняться на бугельном подъёмнике, но, как я уже сказала, снега в те дни на этой горе не было. Пришлось нам  искать снег. Лыжники с турбазы катались на Яблоницком перевале в девяти километрах от Ясиней, и мы тоже подались туда. Понятное дело: перевал был метров на 500 выше Ясиней, потому там и был снег. Мы добирались до него автобусом, а домой катились по шоссе, не снимая лыж.

Достопримечательностью перевала была гостиница «Беркут». Для её постояльцев были устроены катанья на расписных санях, покрытых украинскими коврами, у лошадок была нарядная сбруя с колокольчиками, возчики были в гуцульских жилетках и вышитых сорочках, на шляпах – перья. К моему огорчению, остальные жители Ясиней ходили в самых пошлых «болоньевых» куртках, грязноватых и обтрёпанных.

Подъёмника на перевале не было, поэтому мы выбрали там самую пологую горку и отрабатывали на ней приёмы косого спуска. Мы – это Кирилл и я, потому что Олег (вот парадокс!) категорически отказался рисковать своей жизнью и всё время просился домой, уверяя, что у него болит живот. К счастью, дней через пять выпал долгожданный снег и подморозило. Мы поднялись на Костаривку с лыжами и большими санками, которые нам дал дед Пишта. Теперь мы с Кирюшей катались на лыжах, а Олег лихо съезжал на санках, живот перестал болеть.

 На Костаривке был местный очаг культуры - колы;ба! Это был тёмный сруб в виде многогранника с очагом в центре. Над очагом висел большой чайник с белым вином. Каждый лыжник за рубль мог попросить стакан горячего глинтвейна, от которого по телу разливалось волшебное тепло, а голова сладко кружилась. Мои мальчики открыли для себя это удовольствие и резво бежали в колыбу.

С Костаривки открывался вид на долину с посёлком. Сверху всё казалось лучше, чем было на самом деле. Селяне жили как-то невесело. Разоткровенничавшись, старый Пишта ругал местную власть и просил, чтобы мы прислали сюда русского начальника, а то от здешних житья нет. Работы нет, играть на трембите не разрешают, гонять в святки чёрта и жида не разрешают... Впрочем, ряженых в виде этих самых персонажей мы всё-таки увидели, они остановили наш автобус и показали нам представление, гдё чёрт в вывернутом кожухе с перемазанной сажей рожей колотил несчастного жида в пейсах и ермолке, а потом их обоих прогонял праведник.

А трембиту мы услышали глубокой ночью в православный сочельник, она звучала где-то на горе; таинственно и печально. Почему её запрещали – не понимаю, дед говорил, что вроде бы трембитой издавна прогоняли злых духов. Выходит, власти боролись с предрассудками. У внука наших хозяев была единственная книжка: украинские сказки, изданные ещё при венграх. Там украинский молодец «леги;нь» совершал подвиги во славу «ци;саря», скорее всего – почитаемого всеми украинцами-галичанами Франца-Иосифа.

В декабре все жители посёлка, независимо от вероисповедания, дружно праздновали католическое Рождество. Потом так же дружно венгры и украинцы праздновали православное Рождество, то есть беспробудно пили. Утром хозяева всегда ели один и тот же завтрак: «каву» и яичницу с солониной. Потом наша хозяйка Ольга уходила к соседке за солью и возвращалась поздно вечером сильно навеселе. В её отсутствие дед Пишта кормил голодного поросёнка и кур, потом находил где-то самогон и мрачно напивался. Когда мы возвращались с горы, дед спал, а нас ждал голодный внук хозяев. Я варила на «ва;тре» (чугунной печке) сытную густую похлёбку из консервов и круп, предусмотрительно взятых с собой, и мы вчетвером насыщались и согревались ею. Потом читали сказки про легиня.

Вечером приходил младший сын Пишты. Я предлагала и ему нашего супа, но он угрюмо отказывался и принимался ковырять вилкой в почти пустой банке овощных консервов: он почему-то постился, хотя католический пост закончился ещё 25 декабря. Так прошло несколько дней. Однажды он сказал, что хочет со мной поговорить как с образованным человеком. Я ломала голову, о чём он хочет поговорить. После сбивчивых извинений молодой человек вдруг спросил: - Как умные люди считают, бог есть? – Я открыла рот, потом закрыла, потом, отбросив всякую дипломатию, как Остап Бендер, веско сказала, что бога нет. Парень поблагодарил, немножко подумал и пошёл жарить себе яичницу с солониной.

Десять дней пролетели, мальчики накатались досыта, и мы отправились в обратный путь. Дед Пишта на прощанье подарил нам мешочек сушёных белых грибов, которых летом много в горах, а я обещала прислать ему армейские сапоги Вовы с запасными кожаными подмётками. Где-то в пути Кирюша сильно продрог, и, когда до дома оставалось совсем немного, признался, что ему больно кашлять. Потом боль в груди стала нестерпимой, так что он еле удерживал стон. Это было острое воспаление лёгких. Так закончилась эта памятная поездка.

                Таз на склон Эльбруса!

Неприятности быстро забываются. Через год мы с Кириллом снова зимой были в горах, на этот раз – на Кавказе, недалеко от Терскола. На этот раз мы заблаговременно купили путёвки на турбазу Место называлось Поляной Аза;у по названию ручья, который, сливаясь с ручьём Терскол, давал начало Баксану. Там была построена типовая гостиница «Азау», такая же, как в Терсколе и Итколе. Она стояла в самом конце Баксанского ущелья, которое замыкалось отвесной горой Донгуз-Орун. Над гостиницей нависал Эльбрус. Совсем рядом, на противоположной стороне ущелья спряталась физическая лаборатория МГУ. Её сотрудники изучали свойства загадочных солнечных нейтрино, улавливая их на дне двухкилометровой шахты с помощью многотонного свинцового куба. Нейтрино были наперечёт, поэтому физики весь день катались на лыжах и даже подрабатывали как инструкторы.

. Импозантная снаружи гостиница продувалась всеми ветрами. Стуча зубами, мы бросились конопатить широкие щелястые окна, но это мало помогало. Мёрзли мы вначале очень. В одной комнате с нами поселили ещё одного мальчика лет двенадцати, хорошо, что я уже привыкла бытовать с Кирюшей и Олегом. Где-то, должно быть, в многолюдном женском номере, проживала его мама. Таковы были простые нравы тех мест. .В гостиничном кафе бармен полоскал стаканы, а воду выплёскивал просто на грязный пол перед стойкой.

Новый 1976 год мы отпраздновали в Азау. На праздничный стол были выставлены крупные серые вареники, которые по ошибке назвали мантами. Утром первого января мы с Кирюшей встали раньше других, вышли из корпуса,  поднялись вверх по ручью и тихо сидели, любуясь розовыми вершинами и ярко-синим небом. Над нами нависал крутой склон с таинственным входом в пещеру. Казалось, что пещера совсем рядом, но, сколько мы ни карабкались вверх, она оставалась недостижимо далёкой.

 Сверху было видно, как внизу, недалеко от гостиницы бродит табун небольших лохматых лошадок гнедой масти. Они были полудикие и не подпускали к себе никого. Зато рядом с нами совершенно безбоязненно в ручье плескалась небольшая птичка, по-видимому – оляпка. Она сидела на камне у ручья, что-то высматривала в нём и вдруг ныряла в ледяную воду, несколько метров юрко плыла под  водой, сверкая пузырьками воздуха на пёрышках, потом снова вспархивала на камень. Мы сидели, не шевелясь и любуясь ею.

Начались занятия с тренером. По утрам всех чайников выстраивали в вестибюле, пересчитывали и назначали, кому и где заниматься. Несколько дней наша группа утюжила кривой пологий спуск слева от гостиницы под руководством местного инструктора с роскошным восточным именем Анзор.

Как настоящий восточный человек Анзор  не удостаивал своим вниманием такую немолодую даму, как я. Ну, и ладно! Я учёная, в меня навеки впечатали: таз на склон, лицо в долину, лыжи параллельно склону, отводим правую лыжу… и так далее. Зато он одобрительно отметил технику спуска у Кирилла. Выходит, Карпаты не прошли впустую. Ветры и снегопады кончились, и установилась замечательно солнечная погода. Через неделю восточный человек решил, что нашу группу можно поднять выше.

В 1975 году от Поляны Азау уже ходил вагончик подвесной дороги к Приюту Одиннадцати на Эльбрусе.. Вагончик пронёс нас, притихших, оробелых, над диким ущельем, совсем рядом с вечными облаками у перевала Донгуз-Орун, высадил на склоне Эльбруса, который называется Кругозор, и поплыл дальше, к Приюту. Впечатление – и от парения на головокружительной высоте, и от открывшегося перед нами вида – словами не передать. Казалось, что весь Кавказский хребет открыл нам свои белоснежные, розоватые, голубоватые горные цепи и тёмные бездны между ними. Небо над всем этим горным миром стало почти фиолетовым, а солнце – яростно слепящим, не похожим на мирное, спокойное жёлтенькое солнышко средних широт. Да, ради такого кругозора стоило мёрзнуть в гостинице…

Наверное, у меня началась горная болезнь, так я объясняю ту лихость, с которой я стала раз за разом спускаться с довольно крутого склона, пользуясь безразличием инструктора к моей жизни. Солнце слепило, снег сверкал, мои деревянные «Champions» скользили сами! Мне стало казаться, что у меня получается годиль, что пора отказаться от презренного плуга, и тут боги местного Олимпа схватили меня за шиворот, протащили метров двести прямо вниз и швырнули в твёрдый сугроб, из которого я выбралась ошеломлённая и с обломком правой лыжи.

Остальное время я только следила за тем, как катался Кирюша. А у него-то как раз всё получалось замечательно. Жаль, что киноплёнка, на которую мы снимали наши лихие спуски, была испорчена в лаборатории. Она была цветной, и мы предвкушали, как дома будем любоваться сказочными красками зимнего Кавказа. А увидели всё грязно-оранжевым, пришли в ярость и выбросили катушку. Зря, конечно, сейчас бы увидели на склонах Эльбруса себя, пусть рыжих, но тогдашних, оживших!

Вспоминая те годы, я понимаю, что это было счастливое время наибольшей близости между мной и сыном. Ещё была совместная поездка в Бетту на Северный Кавказ, но уже в большой компании, когда кто-нибудь всегда стоял между нами. И всё же ниточка, связывающая наши души, никогда не рвалась. Вспоминается, как совсем маленький Кирюша, лёжа в кроватке, просил сонным голосом:

- Мама, радости…

Тут папа снимал со стены нашу гитару фабрики Луначарского, тихонько брал первые аккорды и я начинала:

                Спи, моя радость, усни!
                В доме погасли огни.
                Птички уснули в саду,
                Рыбки уснули в пруду…
                Дверь ни одна не скрипит,
                Мышка за печкою спит.
                Глазки скорее сомкни.
                Спи, моя радость усни…

 Кирюша послушно смыкал глазки, но как только я переставала петь, слышалось сонное: - Радости…- и я снова начинала:

                В доме всё стихло давно…

   Не знаю, получилось ли у меня дать сыну радости в жизни, но я точно её получила полной мерой..

                Продолжение следует