Сапфир. Пятилетка Аскыра в день Власия

В 6:30 комната начала медленно наполняться рассветным сиянием. Из умного будильника полилась музыка и голос Натальи — мягкий, тёплый, как шерсть на солнечном склоне.

Маскот просыпался в Новом Иерусалиме, окно выходило на музей. Где-то вдали гасли последние огни, растягиваясь в утреннем сумраке.

— Доброе утро, Сапфир! Сейчас 6 часов 30 минут, — раздался её голос, как будто она была рядом, наливала ему кофе.

— Ты уникален. Дыши глубже. Твори смело. Творческая личность выходит за пределы собственного опыта... Только так рождается новое.

— Спорить не буду, — буркнул Сапфир. — Если выход за пределы включает выход из одеяла, то пока у меня это не очень получается.

Голос звучал чуть громче, но также мягко и с любовью:
— Ты идёшь туда, где раскроются твои силы. Ты найдёшь свою форму — твоё время начинается. Я всегда с тобой. А ты — в пути.

Он вздохнул, потянулся, позволив отблеску лунного света коснуться лапки — как если бы сама вселенная молча одобрила этот выбор.

— Всегда со мной… — повторил он про себя.

Он щёлкнул пультом, почесал ухо и шагнул к стеклу. Холодное, покрытое лёгким инеем уходящей ночи, оно было похоже на границу между мирами. Сапфир прижал нос к стеклу, оставив идеальный круглый отпечаток. И где-то внизу, у музейных ворот, последний фонарь дрогнул — словно подмигнул ему сквозь предрассветную дымку.

— Вот и мои силы, — проворчал он. — Сила оставлять следы на стёклах. Великое начало.

Когда он отошёл, теплое пятнышко с четким контуром продолжало держаться как линза телескопа — маленькое доказательство, что он здесь. Что он существует, даже если мир ещё спит. На секунду показалось, что сквозь этот мокрый круг видно что-то важное... тут он наступил на собственный хвост и фокус рассеялся.

— Всё, хватит высоких материй, — тряхнул мехом Сапфир и юркнул в своё укромное дупло.

Перед тем как устроиться, сделал три быстрых круговых движения, утаптывая невидимые ветки и мох. Когда-то соболя устраивали логова в корнях деревьев. Теперь — в пледе, подушках, и тепле, почти по-человечески. Но всё равно — дупло.

Он свернулся клубком под одеялом цвета предзакатной тайги, когда туман уже лёг на кроны, а небо налилось густой синевой... и снова уснул.

Отпечаток на стекле медленно таял, как знак, оставленный талисманом, — исчезал вместе с ночью.

Где-то в глубине сна всё ещё ворочались обрывки тревожных мыслей — то ли из-за неотвеченного письма, то ли из-за Тунгусского метеорита. Победил метеорит. Он тревожил не потому, что Сапфир был там. А потому, что его род каким-то чудом выжил. Говорят, у него не кровь, а смола от столетних лиственниц, сгоревших в том огне.

Сапфир появился тогда, когда был нужен. Не рождён, не сделан, а просто — стал. И с тех пор не старел. Один день у него мог тянуться как век, а век — сжиматься до паузы между ударами сердца охотника, целящегося в него.

Он помнил удар. Помнил, как небо вспыхнуло, как земля вздрогнула, как всё живое рванулось врассыпную, не зная, откуда ждать беды. Помнил вкус пепла — будто кто-то залил за шиворот едкий реактив для выделки меховых шкурок.

Но был ли он там сам? Или он просто знал об этом так, как как знают рекламные баннеры, десятилетиями висящие на одних и тех же стенах?

Сапфир даже обращался к врачам — из чистого любопытства. Они долго слушали его странные жалобы — про ощущение огненного ветра, про сгоревшие леса, про страх, что висел в воздухе.

В конце концов, диагноз был поставлен. Посттравматическое стрессовое расстройство.

Сапфир не чувствовал боли, но его швы расползались, будто от внутреннего напряжения. Каждый раз, вспоминая метеорит, он машинально поглаживал свой мех — не горит ли он.

Стоило провалится обратно в сон, как он снова проснулся.

Гудели колокола Новоиерусалимского монастыря.

Звук катился по заснеженным улицам, пробирался сквозь стекла, заполнял пространство мягким, вибрирующим эхом. Казалось, что он не просто звучал — он пронизывал сам воздух, проникая сквозь толщу сна.

Маскот вздохнул и перевернулся на другой бок.

— Пролил Влас масла на дороги – пора зиме убирать ноги!

Кто-то говорил эту фразу, или он слышал её во сне? Или, может быть, это было просто эхо старых голосов времен патриарха Никона, бродящих по улицам Нового Иерусалима?

Голос с улицы зазвучал еще раз.
— Пролил Влас масла на дороги – пора зиме убирать ноги!

Голос был громкий, раскатистый, будто кто-то провозглашал древнюю истину прямо под его окном.

Он приподнял голову.
—Что это было?

Где-то внизу мужчина в пуховике и с газетой спорил с дворником, тыча рукой в масляное пятно на дороге.
— Я же говорил! Власьев день! Масло на дороге – это знак!

Дворник тяжело вздохнул и продолжил безуспешно засыпать пятно песком.

Сапфир  приподнялся на локтях, прислушиваясь.

— Какой ещё Власьев день? – буркнул кто-то, проходя мимо.

— Да ты что! Это ж праздник! Святой Власий – покровитель животных и скота! – поддержал другой голос. – Давным-давно его почитали как защитника коров и овец. Народ его звал «скотий бог»!

— А масло к чему?

— А к тому, что в этот день его святят! У Власия борода в масле. Да и вообще, он как бы сшибает зиму с пьедестала.

— Сшибает – это громко сказано. Скорее, подмазывает дороги, чтобы она сама поскользнулась!

Он встал, подошёл к окну и посмотрел вниз.
Масло и, правда, было разлито.

Дворник раздосадовано махал рукой, мужчина в пуховике торжествовал, колокола гудели на всю округу.

Маскот усмехнулся и пошёл варить кофе.
—Если уж зима действительно собирается убирать ноги, то я не против. 

Колокола продолжали звучать, как будто сама тайга отзывалась эхом...его ждал первый рабочий день.

Маскот  подошел к дому номер 5 на Скаковой. На стене рядом с офисом висело объявление:

"Продаётся породистый щенок. Хорошие крови, прививки, документы. В добрые руки!"

Сапфир приостановился, склонил голову, разглядывая текст.

— Хм. Вот как. А что, не меня ли уже собираются торжественно пристроить? В добрые руки? Или куда подальше?

Внутри было тихо. Несколько ступеней лестницы... Рабочий день шёл своим чередом, но чувствовалась какая-то недосказанность.

Сапфир прошёл дальше и вдруг замедлил шаг. Перед ним возвышалась сувенирная церковь-макет внушительных размеров, собранная из светлого дерева.

И в тот же миг он почувствовал присутствие…

Не одно — как минимум два. Что-то лёгкое, стремительное, почти невесомое скользнуло по краю сознания, будто тень из лесных зарослей. И что-то другое — тяжёлое, древнее, пропитанное запахом мокрой земли и дикого зверя.

Он медленно поднял взгляд — над входом в кабинет висело чучело кабарги, её остекленевшие глаза всё так же смотрели в пустоту… Сапфир сделал шаг назад, и чучело кабарги вдруг качнулось, будто естество невидимого зверя прошло по шерсти.   

Где-то за стеной послышалось шуршание — будто медвежья шкура потянулась, расправляя когтистые лапы. Что-то тяжёлое, как спина медведя, придавившего охотника к земле нависло над пространством, делая воздух густым и неподвижным.   

Сапфир не знал, откуда пришло это ощущение, но был уверен что в момент он был проводником между мирами. Духи этих существ всё ещё здесь.

Он поймал себя на мысли, что запах мокрой земли знаком ему глубже, чем аромат кофе из офисной кухни. 

— Алексея нет, — буднично сообщила один из бухгалтеров, не отрываясь от экрана компьютера.

— В Гонконге он, на выставке, вернётся через неделю.— добавила вторая.

— И что мне без него делать? Сегодня мой первый рабочий день.

Бухгалтеры переглянулись.
— Ну… мы просто не можем принимать решения без него, — призналась одна.— А Аркадий административными вопросами не занимается. Да и вообще, у нас всё решает Алексей. Ну, или… люди из Питера.

Маскот шевельнул ушами и задумчиво постучал когтем по столу.

Вот и судьба  Натальи решалась где-то там, в северных широтах, где воздух пропитан солёной влагой Финского залива и привкусом неведомой власти? A цена вопроса-то  – полторы соболиные шкурки в месяц просила.

Одна из бухгалтеров решила сменить тему.
— Ладно, Наталья – отрезанный ломоть. Это ее решение. Раз уж вы тут, давайте проверим ваши знания.

Вторая бухгалтер кивнула.
— Представьте, что вы главный бухгалтер пушного аукциона. В год мы продаём 50 тысяч соболиных шкурок. Постоянные затраты – 200 миллионов рублей. Переменные затраты на одну шкурку – 5 тысяч рублей. Средняя цена продажи одной шкурки – 10 тысяч рублей. Вопрос: Сколько шкурок нужно продать, чтобы выйти хотя бы в ноль?

Маскот задумчиво потёр лапкой подбородок.
— Так-так…на каждую шкурку у нас есть цена продажи и затраты.. разница между ними — это прибыль с одной шкурки … сколько таких шкурок мы должны продать, чтобы покрыть все фиксированные расходы...делим на прибыль с одной шкурки — вот и точка безубыточности...

Он поднял взгляд.
— Просто надо, чтобы 40 000 соболей  из 50 000 согласились с этим планом.

— Эээ... — одна из бухгалтеров задумчиво потрогала мышку, словно это могло помочь ей найти ответ. На экране компьютера застыла таблица с цифрами. — Ладно, а что насчёт дисконтирования?

— Если через год нам нужно выплатить 1 000 000 рублей, а ставка дисконтирования 10%, то, сколько этот миллион стоит сегодня?

Маскот с легкостью начал отвечать:
— Если обещания в будущем всегда стоят дешевле, чем в настоящем, то, может, именно поэтому начальство всегда говорит "мы подумаем" — потому что со временем "любая проблема становится менее значимой… и само рассосётся?"

Бухгалтеры переглянулись.
— Хотя нет, — Сапфир взмахнул лапкой. — Иногда проблемы не рассасываются. Они просто переходят в разряд "ещё более отложенных решений".

— Хорошо. Так всё-таки, какая у этого миллиона сегодняшняя стоимость?

— Ох, простите, отвлёкся, — маскот быстро пробежался по цифрам.

— Берем миллион…делим его на (1 + 0,1)… возводим в степень количества лет… итого 909 090 рублей.

— Но это, конечно, если инфляция не решит, что ей нужно ускориться. Деньги в будущем "дешевле" только в том смысле, что нам нужно меньше денег сегодня, чтобы получить эту сумму в будущем (за счет процентов).

Сапфир с удовольствием погружался в финансовые расчёты. Формулы складывались в его голове сами собой, будто узор на зимнем стекле.

Точка безубыточности, приведённая стоимость, дисконтирование — всё это из лекций профессора Игоря Липсица, которого студенты, посмеиваясь, называли Апокалипсицем за его мрачные экономические прогнозы.

Липсиц... Всегда элегантный, осторожный, с хитринкой в глазах. Сапфир ловил себя на мысли, что он удивительно похож на того самого лиса — его друга, с которым он зимовал в дупле векового дуба. Тогда, у Волчьей Пади, снег скрипел иначе, а слова «маркетинг» не существовало. Или, может, они просто не успели его придумать?

Сотрудницы бухгалтерии растерянно переглянулись, не зная, что делать дальше.
— Ладно, тогда вот, отнесите документы охране.

Маскот получил папку с актами выполненных работ. Что делать с таким странным новым сотрудником, они пока не решили. Так что поручение выглядело, как удобный способ хотя  бы временно избавиться от его присутствия.

Он уже собирался уйти, когда краем глаза заметил экран монитора.  Логотип 5-летнего юбилея Пушного Аукциона приковал его внимание: чёрный соболь, устремивший взгляд вперёд.

"Наш аукционный дом берет свое начало еще задолго до его официального создания..."

Он пробежал глазами по строкам: пандемия, переезд, открытость, лояльность, гибкость. Всё выглядело торжественно и внушительно.

— Мать родная, Аскыр… друг мой! — ахнул Сапфир. Совершенно случайно повторив интонацию Степана, главного героя рассказа Бианки.

Эту фразу Степан произнёс, когда Аскыр рухнул на землю прямо ему под ноги. Соболь пронёсся над макушками деревьев, вцепившись когтями в спину глухаря. В тот раз ему удалось уйти, скрывшись в кедраче, оставив с носом и Степана, и его пса Пестрю.

Он хорошо помнил этого соболя. Бесстрашный, умный, быстрый. Охотник и добыча одновременно.

Аскыр жил в тайге – чувствовал запахи снега и хвои, скользил по заснеженным ветвям, прятался от людей. Теперь же он оказался на эмблеме аукциона, застыв в вечности.

Сапфир задумался.
— Что же это — почесть или ирония судьбы?

"Этот соболь и есть сама тайга," — гласил текст под изображением.

Маскот покачал головой.
— Свобода всегда превращается в бренд. История становится товаром. А символ — частью логотипа.

Он отвёл взгляд от экрана и подумал:
— А что бы сказал сам Аскыр, если бы узнал, что теперь его гордый взгляд смотрит с юбилейного постера?

Теперь дикого зверя можно напечатать на футболке или поставить рядом с цифрой «5».

Он вспомнил, как Наталья шептала ему…
— Соболи действительно не исчезают просто так. Их образы остаются в искусстве, в песнях охотников, в мехе, который хранится как легенды. В отличие от маркетинга, это не подделка, а настоящая память.

— Легенды не продаются, — буркнул Сапфир. — Их переупаковывают. А может, Аскыр всё-таки не исчез. Может, он даже во мне.

Но философствовать —  не бухгалтерское это дело. Надо передать документы и быть на связи. Вот вернётся Алексей, тогда, возможно, станет понятнее, что к чему.

Он направился к зданию из жёлтого кирпича – проходной при въезде на территорию.
Подошёл, нажал белый звонок и приготовился ждать.

Дверь не открылась сразу.

— Чёрное и белое. Два звонка, два мира, два Шапиро, — насвистывал маскот, убивая время.

Мысли крутились.  Аскыр...5 букв. Аукциону... 5 лет. Одна буква - один год.
— Интересно, какой год из этих пяти — это буква "Ы"? — пробормотал он себе под нос и усмехнулся. Маскот всегда подмечал взаимосвязи цифр. В какой-то мере он был нумерологом.

Бухгалтеры остались в офисе, продолжая свою привычную работу. Похоже, их не пригласили на юбилей, да и вряд ли они рвались туда – кому-то некогда, кому-то неинтересно, а кто-то просто не вписывается в эти торжественные ритуалы.

Размышления прервались, когда, наконец, щёлкнул замок, и дверь приоткрылась – ровно настолько, чтобы выглянул охранник.
— Да?
— Документы от пушнины.
— Понял.

Охрана принимала людей в предбаннике, внутрь не пускали – объект особый охранный.

Охранник Павел лет пятидесяти, улыбчивый, контактный, сразу располагал к себе.
— Ну, давай, что там у тебя? – Павел взял документы прямо у порога.

Пробежался глазами по бумагам, кивнул.
— Всё ясно. Передам по смене.

Он отметил подписью приём документов.
— Нас тут трое, вахтой — по три дня.

Павел задержался с документами в руках, явно был не против поговорить.
— Ты что, тут недавно? Наталья про тебя ничего не говорила когда уходила.

— Да, я новенький.

— Ну, добро пожаловать. Я пятнадцатый год тут. Зарплата так себе, но вахта удобная – три дня работаешь, потом три дня картошку копаешь, по грибы, по ягоды. У нас тут все деревенские, бывшие афганцы.

— Сельская жизнь? А ваш сын, чем занимается?

— Да он дома, в Тверской губернии устроился, 60 платят. Да, но там пятидневка. На пятидневку не хочется. Тут три дня отработал – и три дня свободы. Привык уже.

Маскот кивнул. В этот момент калитка  во двор открылась, и на улицу вышла пожилая женщина с большой кастрюлей.

Она осторожно поставила её возле стены, и тут же из подворотни потянулись кошки – пятнистые, полосатые, чёрные, как сажа. Они, молча, начали лакать горячую кашу, а пенсионерка при этом ворчливо покачала головой.

— Всю пенсию на вас трачу… Неблагодарные! Только бы жрать, а толку никакого.  Ну ешьте, ешьте. Хоть бы голубей ловили!

Она бросила быстрый взгляд на Маскота, но, видимо, решила не задумываться, почему соболь стоит у проходной и разговаривает с охранником.

— Зимой зверю тяжелее всех, — пробормотала она и ушла обратно в подъезд.

Павел усмехнулся.
— Вот ведь … Всё у неё по делу. Зверю, говорит, тяжело.

Маскот провёл лапой по усам, глядя на кошек.
— Свобода... А что есть свобода для зверя?

Павел кивнул на кошек, которые жадно хлебали кашу.
— Ну, эти-то вроде свободные, но всё равно зависят от неё. Наверное, свобода – это когда сам за себя.

— Как Аскыр.

Маскот чуть склонил голову, наблюдая, как чёрная кошка оторвалась от каши, внимательно посмотрела на него, а потом молча скользнула в тень между домами.
— Вот тебе и Власьев день… старый праздник, когда духи принимают облик скота.

Павел нахмурился.
— Аскыр – это кто, тоже какой-то дух?

Маскот кивнул.
— В каком-то смысле. Аскыра когда-то придумал Бианки, но если бы не Артём, никто бы сейчас о нём и не вспомнил.

Павел хмыкнул.
— Ну, выходит, теперь у Аскыра два создателя — Бианки и Артём?  Подожди, подожди … Бианки — живого Аскыра… Артём — Аскыра на 5-летие… А тебя-то кто придумал?

Сапфир встряхнулся и аккуратно пригладил мех на макушке.
— Тот, кто видит прошлое в отражении настоящего — ведь без прошлого нет будущего.

День Власия … пятилетка Аскыра… Время идёт, символы меняются, но тайга помнит своих.

Павел проводил маскота взглядом и почесал затылок.
— Вот ведь…

Вдоль Скаковой, неподалёку от ипподрома, прохожие невольно замедляли шаг.
По обочине неторопливо двигался пони — маленький, тёмный, будто сбежавший со скачек.

Но взгляд притягивало не это.
На его спине, застыл, как живое эхо тайги, чёрный соболь.
Спокойный, невозмутимый, словно так и должно быть.

— Да ладно… — пробормотал кто-то, но промолчал.

Если никто не скажет вслух, значит, может, этого и не было?

Сапфир улыбнулся.

Цок-цок… Копыта растворялись в звуках улицы. Та-та… Та-та…
Высоко, над крышами, эхом пробился звон.
Город дышал.

Сапфир шёл весь день, не зная, нашёл ли свою форму.
Но, оглянувшись, понял: её не ищут. Её оставляют — как отпечаток на стекле.

Прошлое не уходит. Оно просто ждёт, чтобы его заметили.