Находка

***

Поисково-спасательные работы не прекращаются уже вторую неделю. По всей Руси не утихают народные волнения, набатом гремят громкоговорители, будят живых и мертвых тревожные сигнализации, распугивают перелетных птиц сигнальные пистолеты, каждые полчаса дают о себе знать пушки Севастополя, Санкт-Петербурга, Владивостока и Кронштадта. Все взволнованы и шокированы произошедшим событием. Весь мир затаил дыхание и чего-то ждет. Эксперты разных уровней и мастей отказываются что-либо комментировать, ученые с мировым именем разводят руками или стыдливо закрывают ими себе лицо. Впечатлительные дамочки падают в обморок, кто-то бросается с моста, кто-то запасается товарами первой необходимости: мылом, веревкой, вилами и топорами. «Ищут пожарные, ищет милиция…» Самуила Маршака у всех на устах. Но, кажется, ни искать, ни тем более спасать уже некого. Город – это ведь не какой-то вам парень лет двадцати, среднего роста, плечистый и крепкий… Дело, собственно, вот в чем. При странных довольно-таки обстоятельствах, во время сильного тумана и не менее сильного геомагнитного возмущения, без вести пропал, будто провалился сквозь землю, не кто-нибудь, а в первую очередь что-нибудь – портовый город Находка, что в Приморском крае. Хотя ни землетрясения, ни цунами, никакого иного стихийного бедствия зафиксировано в тот день нашими учеными нобелиатами не было. И вот, однако же, на месте Находки теперь находится растянувшаяся на двадцать километров голая устрашающая пустошь. Вместе с городом исчезли также залив и все бухты города: Находка, Врангеля, Козьмина и Новицкого. Простыл след и визитных карточек Находки – горы Брат и Сестра, не говоря уже о сопках помельче. Ни домов, ни людей, ни порта. Все куда-то кануло в полнейшую неизвестность, провалилось в тартар, исчезло в пучине пучин. (А кто-то знай слушает себе сейчас Джакомо Пуччини или там Джузеппе Верди, попивает что ни прикажет подать и в ус не дует себе ни в малейшей степени; не интересно ему, что творится на тверди земной, безразлично, что же там витает и воспаряет над ней, а больше всего не заботит его, что закопано у него под ногами, спрятано, притоптано и песочком посыпано.)  Что интересно, упоминание об этом портовом городе вскоре каким-то чудом исчезнет, сотрется чьей-то невидимой рукой из абсолютно всех справочников, энциклопедий, судовых журналов и всякого рода архивных, мемуарных и историко-публицистических документов. Не стоит сомневаться, что и в памяти людей скоро образуется лакуна относительно любых ссылок на этот город. Исчезнет заодно и вот этот абзац, как, возможно, последнее свидетельство того, что когда-то порт Находка все-таки имел место быть, бытовать и бытийствовать. Что когда-то здесь жили, ели, пили, работали, веселились замечательные и не очень люди. Может, пройдет еще какое-то время и город найдется, как находятся некоторые вещи в «Бюро находок». Что ж, будем надеяться. Но для этого должна повториться старая история, связанная с открытием русскими моряками 18 июня 1859 года бухты Находка. Сначала должен опять родиться на свет тот легендарный моряк с парохода-корвета «Америка», который воскликнет «Вот это находка!» А еще должна потеряться пуговица от бушлата. Но об чуть позже.

       Утром в офис на имя Николая Федоровича, руководителя одного из рядовых, но вовсе не заурядных туристических агентств, каких еще поди поищи, молодой помощницей и по совместительству любовницей Николая Федоровича был получен конверт, где в строке «От кого» было написано: Научно-исследовательский институт «Строка поиска», а в строке «Откуда» указывалось: город Находка, Приморский край. Этот конверт нашел своего адресата в несколько удрученном состоянии, вызванном тяжелым похмельем после небольшого накануне застолья по не очень интересующему нас поводу. Николай Федорович поприветствовал Галочку (так звали помощницу) в привычной для себя манере строгого босса, не наградив ее даже легким, как альпеншток, шлепком по упругой, как мяч баскетболиста, попке, и нырнул в свой кабинет, интерьер которого имел свойство претерпевать кардинальные изменения примерно раз в полгода, сообразно меняющемуся настроению Николая Федоровича. Сейчас кабинет его был оформлен в стиле этнического минимализма, характерного для жилищ тюркских и монгольских кочевников и кочевниц. Вы не увидите в нем ни директорского кресла, ни стола, ни шкафа для одежды, ни кондиционера, ни компьютера, ни прочих элементов организованного в деловом стиле пространства. Николай Федорович в нынешнем его психологическом состоянии, которое продлится еще месяца два, глядел на обступающий его со всех сторон мир глазами уставшего, а лучше сказать – осоловевшего странника, которому нужна остановка, отдых в условиях враждебного к нему простора, окружающей его азиатской степи, где каждый олух мнит себя Чингисханом и готов расшибиться в лепешку, чтобы сбросить его, Николая Федоровича, с седла современности, подмять под копыта своих амбиций, втоптать в землю, смешать с прахом предков. Таким образом, его кабинет, имеющий некоторое сходство с юртой, служил местом отдохновения, где всегда накормят, утешат, спляшут и даже споют. На стенах кабинета висели войлочные ковры, украшенные шелковыми витиеватыми вышивками. Постилочными коврами из того же войлока застелен был некогда мраморный пол. Справа от входа располагались сундук и буфет. Над сундуком висели кожаные фляги с кумысом и айраном, а то и чем-то покрепче. Слева от входа можно было увидеть одежду, конную сбрую и оружие для охоты. Центр кабинета украшал импровизированный очаг. Вдоль стен располагались топчаны, один предназначался для него, остальные для именитых гостей. Всем прочим полагалось стоять. Имелось много одеял и подушек. В казане ждал его каждое утро дымящийся горячий плов. Чтобы было понятно, как кардинально порой менялось его настроение и в пандан настроению внутреннее убранство кабинета, укажем на то, что в предыдущие полгода в вопросе обустройства своего рабочего места он руководствовался футуристическими идеями русского космизма (а еще до того – кубизма и конструктивизма).  Он был по-детски одержим идеей космических путешествий, интересовался турами на ближайшие к Земле планеты, серьезно размышлял о покупке участка где-нибудь на Луне, для начала. А кабинет его в то время напоминал самую настоящую космическую обсерваторию. Естественно, клиенты были в восторге. Бизнес, можно сказать, процветал. Но по всему было видно, что не молодой уже, сорокалетний Николай Федорович был в каком-то непрекращающемся, начатом в ранней молодости философском поиске, поиске самого себя, своего места в мире, поиске чего-то основательного и настоящего. И вот сейчас, развязав пояс и сняв с себя чапан и тюбетейку, он удобно устроился в одном исподнем на топчане и задумался о чем-то своем. Мысли его, как монгольские стрелы, метались из одного степного края вселенной в другой, пока в дверь его этнического кабинета осторожно не постучали двумя костяшками отчего-то давно не целованных им пальцев. Полет его оперенных мыслей был прерван. Остановленные в полете, они шквалом посыпались ему на голову, нанося пусть не смертельные, но все же раны, и Николай Федорович резко встрепенулся, точь-в-точь как беркут на руке удалого казаха. – Входите! – сказал он каким-то потусторонним голосом, который, казалось, принадлежал не ему, а кому-то другому. Возможно, предыдущему директору этого агентства, который (сообщаем для справки) при невыясненных обстоятельствах пропал пять лет тому назад в городе, название которого у всех понемногу начало уже стираться из памяти. То есть не то чтобы он пропал сам по себе, а город, в котором он пребывал, пропал вместе с ним, с директором. «Ничего не поделаешь, надо работать», – подумал Николай Федорович и слегка приподнялся. Приподнялся он только затем, чтобы полуприсесть. У него страшно кружилась голова после вчерашнего банкета.

       Один из моряков пароходо-корвета «Америка» все никак не мог успокоиться из-за недавней, во время шторма, потери на борту корвета пуговицы от своего бушлата. Он опросил почти весь экипаж корабля, всех возможных свидетелей своего несчастья, ибо с детства был щепетилен и охоч до всякой блестящей безделушки и хозяйственной мелочишки. Но никто его пуговицу не находил, и близко даже никто ее не видел. Все как мертвой воды в рот набрали. Он заглянул в каждую дыру на корабле, осмотрел все снасти, обследовал каждый доступный ему по рангу угол. Бесполезно. Укатилась куда-то пуговица. Видать, за бортом уже, якорем плюхнулась в воду и точка. Однако это событие, причем событие весьма личного, сугубо бытового характера, совпало с другим замечательным эпизодом, эпизодом уже всемирно-исторического значения. Штурман Красильников увидел вдалеке какой-то едва намечающийся берег, отсутствующий на карте (возможно, наш матрос усмехнулся, услышав об этом: он вспомнил, наверно, Христофора Колумба и сопоставил в уме эти два события), а когда обогнули мыс, очутились в доселе неизвестном и никем неисследованном заливе. Лил сильный дождь, видимость была нулевая. Решено было до утра бросить якорь и потерпеть пока с новым (каким уже по счету?) географическим открытием. Рано утром наш моряк опять, поклявшись себе потратить на эти поиски минут десять, не больше, ползал на коленях по палубе, вглядываясь в каждый сантиметр ее, напоминая больше половую тряпку, нежели моряка, чем вызывал смешки и толки, а то и тычки со стороны веселой судовой команды. Был он, кстати, несколько подслеповат, всего-то самую малость, но скрывал этот свой недуг, который, впрочем, никак не мешал ему в исполнении мореходных его обязанностей, о подробностях которых история русского флота умалчивает. Когда он уже хотел было плюнуть на все и прекратить поиски, перед ним внезапно, как грозная туча посреди ясного неба, выросла гигантская тень сибирского небожителя – графа Муравьева-Амурского. – Вы не это ищете, молодой человек? – спросил небожитель тихим, немного вкрадчивым голосом, не соответствующим ни его будто отлитой в бронзе фигуре, ни отпущенной ему на суше и на море исторической миссии. И тут же, взвившись пред ним Андреевским флагом, отдав подобающую высокому чину честь, признав в лежавшей на ладони генерал-губернатора безделице свою потерявшуюся пуговицу, – безоговорочно он подтвердил: – Так точно, Ваше Сиятельство, именно это.  – При сих словах все, кто был рядом, в нарушение установленной еще Петром Великим субординации, безудержно рассмеялись.  А другой моряк, мало похожий на первого, ибо зрением он отличался отменным, и даже муть утреннего тумана ему не помеха, вместе со штурманом глядел прямо перед собой; вот он-то, с удивлением, достойным восхищения любого первооткрывателя (может, он тоже что-то когда-то потерял и вот вдруг нашел, только не потерянное прежде, а что-то совсем другое), тут и возразил им: – Простите, но вы ошибаетесь, милостивые государи. Не знаю, что вы там нашли и над чем смеетесь. Но гляньте вон туда. Вот это; находка! – и рукой указал всем находившимся в этот момент на борту «Америки» в сторону все более проясняющегося вдалеке горизонта. Глядя на разыгравшуюся недалеко от него водевильную сценку, командир пароходо-корвета «Америка» Александр Арсентьевич Болтин лишь недовольно хмыкнул себе в усы, щегольски подкрученные концами вверх по существующей в среде мореходов моде; научил же его этой маленькой хитрости известный на всю губернию один сибирский цирюльник, чье имя, к сожалению, ни о чем нам уже не скажет. А по поводу вышеозначенного случая вот запись из вахтенного журнала штурмана Красильникова: «В 6 часов утра снялись с якоря и пошли к осмотру берега, заметив углубление, открыли бухту. По приказу Его Сиятельства бухта названа Находкой».

       Научно-исследовательский институт «Строка поиска» создан не случайно. Его создателю и бессменному лидеру Федору Павловичу Карамзину приснился сон. Сон приснился такого рода, после которого сновидцы, пробудившись, по свежим следам Морфея делают великие открытия, создают великие произведения искусства и не менее выдающиеся образцы техники. В каком-то роде он тоже приписал себе великое открытие. И не беда, сетовал он, что не все ученые признают его заслуги в области подстрочных, текстовых и поисковых исследований. Так о каком же сне речь? А вот о каком. Ему приснилась некая Вавилоно-александрийская библиотека с неисчислимым количеством книг, в которых, какую ни возьми, не было абсолютно никаких строк, ни строк, ни букв. Ничего. Книги содержали только пустые страницы. Книги были разной толщины, как обычно и случается с настоящими классическими книгами, когда их пишут без оглядки на количество строк. Но из них ничего нельзя было узнать, из них как будто выкачали воздух. Они содержали самый настоящий литературный вакуум. Листая такие книги, можно было задохнуться ввиду их полной бессодержательности.  Но в эту библиотеку все-таки ходили люди, они что-то искали, смотрели, выбирали экземпляры поинтереснее. Услужливые библиотекари записывали книги в специальный формуляр и отпускали читателя с Богом.  Благодарные читатели кланялись библиотекарям и уносили книги к себе домой. Взял и Федор Павлович одну книжечку, взял наобум. Потому что выбирать, казалось ему, все равно не из чего. И вот что он рассказывает дальше сам. Я принес эту книгу домой, заварил себе чай, сел поудобней в кресло, смахнул с обложки вековую пыль, раскрыл и стал как бы читать, как бы вглядываться в невидимый как бы текст. О, как же эта книга удивила меня! Ее пустота мгновенно для меня рассеялась. Меня озарило, дамы и господа. Оказалось, ей и не нужны были буквы, все эти крючки и каракули, эти литеры, иероглифы и фиты, эти омеги и альфы, мыслете и ижицы, эти посредники в передаче текстовой и подтекстовой информации. Я читал еще не написанный текст, однако существующий уже в нашем пространстве-времени, текст без автора. Это мог быть текст любого человека, даже мой собственный. Эта книга стала самой настоящей находкой для меня. Туман развеялся. Стало видно сразу во все стороны на сотни, тысячи лет вперед. Я как будто открыл Америку, Пан-Америку.  Я открыл самого себя. Всем нам, комментировал Федор Павлович, свой сон, вспоминаются, по случаю или без, те или иные строки тех или иных поэтов, писателей, философов, ученых и т.д. Иногда мы не можем вспомнить авторов этих строк, и тогда мы пускаемся на их поиски, отправляемся в ближайший читальный зал, интересуемся у знакомых, бьем по клавишам думающих машин. Когда автор и строка соотнесены друг с другом, мы успокаиваемся, выдыхаем из себя: «Слава Богу, нашлось!» Строка в нашем случае – это набор букв, составленных в лучшем из возможных порядке, подначивающих нас запомнить их, обнаружить в них смысл и жить с ними, как живут с любимыми, не расставаясь. А автор – это корреспондент смысла, содержащегося в этой строке. Строка может быть длинная, короткая, бегущая, командная, красная, неразборчивая, плохо сохранившаяся. Но строка может быть и пустая. Но таковой она будет казаться только на первый взгляд. Такая строка тоже занимает место в нашей памяти. И наша задача состоит не в том, чтобы заполнить ее своей жизнью, найти для нее потерянные ею знаки и символы. Нет, надо позволить ей самой войти в нашу жизнь. Когда она прояснится во всей своей невидимой красоте, тогда с помощью этой строки можно будет найти все что угодно. Любая мелочь, которую вы когда-либо потеряли, обязательно найдется. Любой человек, который пропал, любой домашний питомец, которого вы не можете найти годами, смысл жизни, хорошая работа, добрая и любящая жена – все обязательно найдется. Наш институт и создан для того, чтобы облегчить вам задачу поиска. Мне удалось синтезировать чистую строку из ненаписанного стихотворения А.Пушкина, возможно, самую гениальную из написанного им, затмевающую собою все остальные его строки вместе взятые. Я это знаю, потому что испробовал ее на себе. Прошел через все круги ада, чтобы донести до вас плоды своих научных разработок. Скажу больше: лучше этой строки уже никто ничего не сочинит. Ее невозможно проговорить, ее нельзя записать буквами. Предупреждаю: все, кто пытался это сделать, кончили очень плохо. За исключением меня. Чтобы миновать зрительные и слуховые рецепторы, «Строка» вводится внутримышечно. Содержащиеся в ней «магические нанокристаллы» приведут вас в состояние творческого озарения с широким диапазоном применения. Однако на практике «Строка» лучше всего зарекомендовала себя именно на поприще поисковых операций. Если же вы захотите направить свои способности в писательское русло, имейте в виду, что все написанное вами смогут понять только люди либо далекого будущего, либо находящиеся, как и вы, под действием моего препарата. А действие его бессрочно и необратимо, помните об этом. Осталось добавить, что «Строка», как показали клинические испытания, не имеет никаких побочных эффектов, при условии, как я уже сказал, если не пытаться ее прочитать глазами, записать словами или проговорить вслух. После нескольких случаев, незначительно проредивших круг «арзамасцев», как окрестили себя первые добровольцы из города «Арзамас-16», где и проводился ряд засекреченных на то время исследований (не путать с одноименным названием архаического литературного кружка), мной принято решение унести с собой в могилу Поэта секрет буквенного звучания и написания «Строки», при воспоминании которой я до сих пор вижу ясно то, что какому-нибудь гению, предреченному родиться через тысячу лет, будет только смутно являться в грезах годам к тридцати.

       Николай Федорович разрезал ножницами конверт, врученный ему рукой Гали, немного заинтригованной письмом из Находки, то есть, по сути, из ниоткуда, развернул свернутый вдесятеро лист миллиметровой бумаги для выкройки и прочитал – не без помощи 30-ти кратной лупы – следующее: «Коленька, дорогой мой сын! Пишет тебе твой отец. Не спрашивай никого, как это письмо нашло тебя, как оно добралось из ныне будто стертого с лица земли города. В скором времени ты все узнаешь. Благодаря твоему активному и в некоторой степени психоактивному участию мы попытаемся исправить создавшуюся катастрофическую ситуацию, связанную с тонкой настройкой Вселенной, дабы она не переросла в совершенно неуправляемый космологический процесс аннигиляции пространства и времени. Это письмо состоит из двух частей. Первую часть ты сейчас и читаешь своими глазами, вооружившись 30-ти кратной, как я предполагаю, лупой (Николай Федорович по-доброму усмехнулся папиной прозорливости). Также он доступен для чтения любым человеком, в чьи руки по воле судьбы попадет это письмо. Поэтому я решил подстраховаться на случай возможной его перлюстрации шпионами из пси-отрядов всех родов нарко-войск и применил при составлении оного специально разработанный мною алгоритм под названием «письмо безопасности», имеющий целью сохранить суть письма в тайне от государственных органов, церковных служб и даже от всевидящего ока Великого Архитектора Вселенной. Чтобы прочитать вторую его часть, тебе необходимо совершить искрометный туристический вояж по шести городам России, которые изображены на неконвертируемых почтовых марках, приклеенных на конверте в правом верхнем углу. Приглядись к ним повнимательней. Когда прочтешь их названия, с помощью пара над носиком чайника с закипевшей водой, взятой из святого источника Серафима Саровского в Дивеево (впрочем, и водопроводная сойдет), предварительно прочтя мантру «Гуру Гуру Вахе Гуру Гуру Рам Дас Гуру» и очистив мысли от всего немыслимого, осторожно отдели двумя пальцами левой или правой руки шесть марок от размякшего, как хлебный мякиш, конверта. Возьми их с собой в путь-дорожку, они пригодятся. Отправляйся в путь-дорожку на чем хочешь: скорым поездом, на ковре-самолете, в сапогах-скороходах. Без разницы. За час до прибытия в означенный на почтовой марке город, тебе необходимо будет слизать остатки клея на ней, что превратит тебя на время пребывания в новой для тебя местности в самого настоящего гида по всему на свете и гуру всего без исключения. Состав клея абсолютно безвреден и не вызывает привыкания. Ты должен будешь, таким образом, посетить 5-ти копеечный Севастополь 1983 года, 5-ти копеечный Тольятти 1987 года, 250-ти рублевую  Рязань 1995 года, 24-х рублевый Омск 2016 года, 5-рублевую Казань 2005 года и 9-ти рублевую Астрахань 2008 года, познакомиться не только с достопримечательностями этих населенных пунктов, но и встретиться с шестью – и это важней всего – случайными незнакомками из этих городов, постараться понравиться им, очаровать их, провести с ними незабываемую ночь перед Рождеством, а напоследок под песни на стихи Роберта Рождественского обменяться датами рождения и телефонными номерами. Полученные любой ценой, добровольно-принудительно или путем озорного запугивания, номера эти следует, после тщательной их перетасовки, записать в одну, однако не стремящуюся к бесконечности, строчку, а полученный результат нужно будет обязательно заучить наизусть. Это будет не число Пи и не число Фибоначчи, так что ты справишься. Для запоминания полученных цифр используй мнемотехнические приемы, которым я учил тебя в детстве, когда ты еще увлекался квантовой механикой, в юности, когда ты в уме рассчитывал траекторию полета шмеля, и в отрочестве, когда тебе уже все надоело и было не до того. Активно применяй метод ассоциаций, метод секуляризации и конгломерации, квантования и рифмования, стилизации и фрагментации. В твоих творческих способностях, мальчик мой, я не сомневаюсь. Полученный в процессе запоминании связный рассказ без пяти минут Нобелевского лауреата (представляю твое удивление) поторопись тут же записать на бумажных клочках и отправить с нарочным (надеюсь, это будет настоящий фельдъегерь, а не какой-то курьер вроде Гермеса из мифологической подворотни) в редакцию литературного журнала «Дивный новый мир». Рассказ (назовем его условно «Связным рассказом») всенепременно должны будут опубликовать в ближайшем номере. Слава Богу, не перевелись еще в нашем отечестве главные редакторы типа Александра Грифоновича. Твой рассказ произведет фурор в самых широких кругах инопланетной интеллигенции. Собственно, вторую часть письма ты получишь, только когда поставишь точку после слов «Они полетели». Что надо, то обязательно найдется, а что не надо – все равно потеряется. Прошу тебя, не медли. Отправляйся в тур прямо сейчас. Время не ждет. Коля, вперед!

Из газетных заголовков последнего времени:

Невероятная археологическая находка, подрывающая устои традиционной науки: на Сахалине найдена баллистическая ракета, датируемая 3000 веком до нашей эры

Найден зуб любимого слона Ганнибала во рту девяностолетней старушки из села Зубовка

Пропавшие во время русской революции восемь недостающих ювелирных шедевров Фаберже найдены в усадьбе владельца рязанской птицефабрики «Курочка Ряба» в обычной коробке из-под яиц

Нашлись второй, третий, четвертый и пятый тома «Мертвых душ» Николая Гоголя

Нашлись добрые люди, готовые пожертвовать миллиарды долларов на поиск детей капитана Гранта

Спустя десятки лет поисков найдены живыми и невредимыми пропавшие во время съемок актеры сериала «Перевал Дятлова»

Найдено золото Третьего рейха, считавшееся все это время скифским золотом

Нашлась и поднята на поверхность затонувшая 12000 тысяч лет назад Атлантида

Нашелся смельчак, готовый экранизировать «Поминки по Финнегану» Джеймса Джойса

Нашедшему голову Марии-Антуанетты обещается крупное вознаграждение в размере годового бюджета Франции

 Найден болтун, разболтавший шпионам английском разведки секрет вечной старости Бабы Яги

       Творец, создавший небеса и землю и все, что в небе и на земле, спрятал от нас до поры до времени не только моря и океаны, не только тридевятое Хеттское царство и тридесятое государство Инков или там Майя, не только далекие земли и острова, бесчисленные озера и несметные реки, не только Южный и Северный полюсы, но и нас с вами спрятал он среди всей этой первоначальной географической чехарды и неопределенности.  Заодно и от нас, разумеется, тоже не замедлил укрыться, фокусник этакий. И вот, открыв на земле руками первопроходцев и искателей приключений все то, что было доселе сокрытым, невидимым и неизвестным, расширив пределы видимости до небывалых масштабов, настроив наши окуляры на полную мощность, мы дерзаем теперь с помощью данных нам в руки увеличительных линз и квантовых инструментов искать за небесным широким пологом, за бескрайним кафтаном созвездий следы внеземных цивилизаций. Отлично. Вполне возможно, что и нас кто-то ищет аналогичным образом, с беспримерным к тому же упорством, будем надеяться. Мы же не одни такие несчастные, затерянные во Вселенной, во Вселенной, к примеру, Стивена Хокинга. Мы же не гипотетические частицы, движущиеся быстрее скорости света, чтобы нас не заметить. Разве трудно нас обнаружить, пусть не с помощью телескопа, но хотя бы телепатически? Не думаю. Короче, вот вам задачка. Формулирую: что спрятал сэр Чарльз Роберт Дарвин на этой картинке? Показываю: на картинке, где все опутано зарослями лиан, где назойливо повторяющиеся и перемежающиеся изображения шимпанзе и бонобо так и лезут вам в глаза, тычутся в них, забиваются вам под веки, точно соринки, проникают в зрительный центр мозга, как будто шалят, одновременно ввязываясь друг с другом – и с вами тоже – в непрекращающуюся борьбу за выживание. Вам кажется, они просто по-детски дурачатся там, среди лиан своих? Зря вам так кажется. Предупреждаю, это тест на самую что ни на есть сверхвнимательность. Ах, вы утверждаете, у вас дома гостит Алоис Альцгеймер, который мешает вам как следует сосредоточиться. Простите, но я не представлен этому господину. Мне, наверное, должно быть стыдно, что я о нем ничего не знаю. Признаться, мне стыдно. А может быть, я счастливчик? Впрочем, выставите его лучше за дверь, мой вам совет. Выставили? Ладно, тогда продолжим. Итак, внимание. Все взоры на демонстрируемую картинку. Попробуйте, пристально вглядываясь в ее как бы двухмерную плоскость, под первым слоем вот этих пока еще стопроцентных обезьян найти второй слой, с задремавшим на лоне первобытной природы угрюмым, но от этого не более заметным глазу трехмерным австралопитеком, соответствующим в натуральную свою величину габаритам примерно тринадцатилетнего современного американского темнокожего подростка. Откиньте расовые и религиозные предрассудки, глядите с дерзостью натуралиста, находящегося на пороге величественного открытия. Глядите взором Христофора Колумба, увидевшего берега Америки. Взором астронавта, впервые ступившего на поверхность Луны. Глядите так, как глядит женщина на родившегося только что наследника британской короны. Увидели? Допустим, увидели. Продолжаем смотреть дальше. Затаите дыхание, дамы и господа. Напрягите все извилины своего полновесного мозга, погрузитесь в чистую долину Мысли, сосредоточьте внимание на солидной такой ручной работы дубине, опущенной на голову несчастного австралопитека. Следите глазами за рукой, держащей эту дубинушку. Фразу «Эх, ухнем!» он еще не умеет произнести ни на одном из известном нам языке.  Но этот товарищ – уж поверьте бывалому зверобою-любителю – способен на многое.  В общем, пред вами питекантроп во всей своей древней мощи и славе. Не обращайте внимание на размозженный волосатый череп, на дикий вопль, раздающийся из картинки. Помните, в чьих руках такая дубина – тот и хозяин первобытного мира. Он сам выйдет вам на встречу, пролепечет что-то невнятное, пригласит зайти вас в пещеру. Это третий слой картинки. Отступать уже поздно. Надо идти дальше, вглядываться внимательней. Главное открытие впереди. Следующий на очереди, конечно же, неандерталец. Он не заставит себя долго ждать. Выпрыгнет из кустов, как тать, попробует вам что-то сказать, похлопает вас по плечу. Предложит чисто по-человечески показать вам свои навыки художественного постижения окружающей его действительности где-нибудь в скальном своем жилище. Но не очень-то он нас сейчас интересует. Он, может, парень хороший, но нам надо двигаться дальше. Побережем лучше палочки и колбочки наших глаз для более удивительных зрительный флуктуаций. От неандертальца, уделив ему не больше минуты нашего внимания, перейдем по эволюционной незримой тропинке прямиком к кроманьонцу, постоим с ним рядом, посочувствуем ему, что он кроманьонец, и поторопимся следом к современному человеку. Поприветствуем современного человека. «Привет тебе, брат по разуму, брат по оружию, брат 1, брат 2 и так далее». Подмигнем ему, как старому другу, – и тут же попрощаемся с ним, помашем ему рукой. Нам он тоже не очень-то интересен. Слишком примелькался, не производит уже благоприятного впечатления. Но это еще не конец. Держим в уме известный философский посыл Заратустры, этого самого запоминающегося ницшеанца всех времен и народов, и смело двинемся дальше, то есть глубже, не обращая внимание на пытающихся вернуть себе жизненное пространство шимпанзе, прущих со всех сторон, не замечая недружелюбных австралопитеков и совсем уж ополоумевших питекантропов. А дальше, если вы окунулись достаточно глубоко в будущее эволюционной теории и практики, отмели все лишнее и иллюзорное на этом пути, одним мановеньем ресниц избавились от мелькания «искр», «вспышек» и «молний» в глазах, вы незамедлительно перенесетесь на новый уровень нашей картинки, погрузитесь в седьмой его слой. Кстати, у вас еще не отслоилась сетчатка, позвольте спросить? Нет. Тогда visual cortex больших полушарий вашего мозга покажет вам нечто, не похожее ни на что-либо и ни на кого из виденного вами прежде. Представляю вам четырехмерного Сверхчеловека, разумного сверх всяких границ, который, тем не менее, всего лишь телемост и оболочка для следующего поколения обитателей земного шара – для СверхМультичеловека. По сути, речь уже не о человеке из крови и плоти. СверхМультичеловек – это мультитекст, преисполненный духовными смыслами и таинственной природы замыслами, проецирующий со скоростью мысли творческие миры за пределы горизонта и вертикали событий, творящий мультивселенную за мультивселенной одним лишь словом, словом, заимствованным из лексикона Господа Бога.

       Переодевшись и переобувшись, приняв вид самого типичного представителя бронзовой молодежи, с поправкой на возраст, Николай Федорович вышел прочь из своего кабинета-юрты, не преминув при этом поцеловать на прощание Галю, удобно расположившуюся в приемной за письменным столом, готовую в любой момент приступить к своим профессиональным обязанностям – гадалки, стряпухи, подавальщицы, массажистки, салонной певички, куртизанки и бухгалтера. Чмокнув ее в загорелую щечку, ему захотелось также поцеловать ее кулончик в виде проказливого амурчика, притаившегося между двух бугорков, которые он в шутку называл «брат» и «сестра». Эти бугорки, гостеприимно прикрытые легкой кофточкой с низким вырезом, были ее визитной карточкой. Они представляли фирму с более выгодной стороны. Он распалился не на шутку. Прометеев огонь в его чреслах угрожал перекинуться на ковровую дорожку, оконную занавеску, охватить собой деревянную мебель и вызвать тем самым настоящий пожар, способный сто раз спаленную французскими лазутчиками Москву спалить сто первый и сто второй раз. Поэтому он пришпорил своего мечущего искры коня, шутливо-игриво раскланялся с офисной золушкой и был таков. Два слова, которые он бросил ей напоследок, состояли из местоимения «я» и глагола в форме будущего времени совершенного вида «позвоню». Не продумав заранее маршрут, Николай Федорович купил билет на вечерний поезд Москва-Астрахань – и не прогадал, чертяка. Через какие-то десять часов ожидания, проведенные в зале с соответствующим своему функциональному назначению названием и в кругу таких же, как он, скитальцев, герой наш уже лежал на верхней полке выкупленного со всеми потрохами купе, напоминавшем очень солидных размеров шкаф-купе с раздвижными дверцами в доме его бабушки, с той разницей, что в этом купе было проделано в стальной обшивке поезда какое-никакое окошко. Когда поезд тронулся, он приступил, как завзятый филателист, к осмотру почтовых марок, гашенных штемпелями шести разных отделений почтовой связи, что само по себе было довольно-таки странным явлением и незаметно привело его в состояние легкого эзотерического шока. У него складывалось ощущение, будто письмо собиралось по кусочкам и лоскуткам в разных уголках пространства и времени, составлялось, компоновалось, склеивалось, перевозилось с почтамта на почтамт, трогалось пальцами щепетильных почтмейстеров, претерпевало овидиевы метаморфозы в сумке не одного десятка почтальонов, пока не достигло, наконец, точки невозврата и не очутилось у него в руках. Папа умел интриговать. Но тут было что-то еще. Николай Федорович впервые почувствовал себя живым после прочтения этого головоломного, как философический ребус, письма, для отправки которого требовались, несомненно, гораздо бо;льшие умения и таланты, чем те, которые отвечают только за ловкость рук. Он чувствовал, что был на старте какого-то великого всемирно-исторического события. На первой, астраханской, почтовой марке изображалась какая-то так и просившаяся на подарочные открытки, настенные календари и памятные брошюрки крепость, о которой он, к своему стыду, ничего конкретного не мог рассказать даже самому себе, даром что работал в туристической сфере. Марка коротко сообщала о том, что в 2008 году городу Астрахань стукнуло 450 лет. Значит, жив курилка, подумалось Николаю Федоровичу. Тут он не удержался и ни с того ни с сего, забыв наставление отца, что делать это следует за час, а не за сутки до прибытия в пункт назначения, лизнул совершенно неаппетитно выглядящий и липкий, как лента от мух, испод марки, как если бы опять собирался наклеить ее на конверт. В полости рта он явственно ощутил последовательно сменяющие друг друга: аромат зрелых астраханских арбузов, амбре азтороханьской воблы, душок хазтороканьской черной икры и целый букет запахов тьмутараканьских пивных и закусочных. Он опять перевернул почтовую марку лицевой стороной – и тут изображенная на ней астраханская достопримечательность повернулась к нему другой, научно-просветительской своей стороной. Мало того, что он теперь точно знал, что обозреваемая им крепость – это Астраханский кремль, Николай Федорович, казалось, готов был предоставить о нем, по первому требованию самого строгого экзаменатора, подробную информацию весьма широкого спектра, готов был без запинки сообщить любому желающему о годе постройки кремля, высоте, толщине и протяженности его стен, количестве ворот и башен. Более того, он мог рассказать о том, чего не знали ни историки-краеведы, ни жуки-короеды, о чем молчат стены кремля и государственные архивы, что закопано глубоко в земле и хранится за семью печатями на небесах.  Он не мог усидеть на месте от переполнявших его исторических знаний, биографических сведений, документальных материалов и городских легенд, полученных слишком уж обходным путем, минуя годы учений, горы пыльных книг и не прикоснувшись ни к единому манускрипту. Как будто морфинист, который не может уже остановиться, он набросился на остальные пять почтовых марок. Эффект оказался таким же ошеломительным, потрясающим все его существо до самых кончиков ногтей и волос, до эпицентра височных долей мозга, до основы гипоталамуса, до глубины души. Однако, превратившись в ходячую «Большую советскую энциклопедию» в пятидесяти томах, он не понимал, как ему сейчас могут пригодиться полученные знания. Голова шла кругом, превратилась в воздушный шар, на котором можно было за восемьдесят минут облететь планету, везде побывать и все увидеть. Ему стало казаться, что сейчас на дворе XVII век, что он в качестве мастера каменных дела Якова Бухвостова едет в Рязань для участия в подрядных торгах на строительство соборного храма (и не случайно ему так казалось: ведь на марке изображался Успенский собор Рязанского кремля, построенный в 1693-1699 гг. по плану архитектора Я.Г. Бухвостова). А не то ему казалось, что он двадцатиметровая пожарная каланча, возведенная в Омске в 1912 году по проекту инженера и архитектора Илиодора Хворинова, с высоты которой он следит за маршрутом движущегося сквозь пространство и время скорого фирменного поезда «Лотос», обозревает окрестность на тысячи километров вокруг, предупреждает об угрозе набега инопланетных кочевников, а также доводит до сведения высокопоставленных чинов и, в частности, генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева-Амурского, о землях, еще не открытых и не освоенных, землях, лежащих далеко-далече, за Дальним Востоком и дальше, докуда покамест не дотянулась своими стальными полозьями Транссибирская магистраль. То мерещилось ему, что он в Тольятти в качестве директора автозавода наблюдает, как сходит с конвейера первая Лада нового поколения – в виде кафкианского бионического суперкара, гибрида машины и жука-носорога, оснащенного всем необходимым, чтобы чувствовать себя безопасно на дорогах страны, среди других мельтешащих туда-сюда насекомых всех видов, классов и марок. То не выходило у него из головы празднование 10000-тия Казани (один дополнительный нуль после тысячи – это не опечатка, не попытка удревления города с целью придания ему ореола нового Иерихона); нет, ему казалось, что он видел небывалый по размаху празднества футуристический юбилей, который только ждет своего часа в далеком будущем. Последнее, что он помнил, отходя ко сну, это писателя Льва Толстого, записывающего под его, Николая Федоровича, диктовку очаровательные «Севастопольские рассказы». Он помнил их наизусть, во всех вариациях (даже в тех, что так и не увидели свет, включавшие в себя цикл из девяти рассказов: «Ахтияр в январе», «Ахтияр в феврале», «Ахтияр в марте», «Ахтияр в апреле», «Ахтияр в июне», Ахтияр в июле», «Ахтияр в сентябре», «Ахтияр в октябре» и «Ахтияр в ноябре»)… Наутро, так и не достигнув цели своего только-только начавшегося путешествия, в сопровождении одного полицейского и двух крепких санитаров, из 9 вагона фирменного скорого поезда «Лотос», следовавшего маршрутом Третий Рим – Хаджи-Тархан, выведен был под белы рученьки и чуть ли не в наручниках один свихнувшийся пассажир, что-то лепетавший  о лотофагах, о плодах лотоса, дающих забвение, и отправлен в Саратовскую психиатрическую больницу для выяснения обстоятельств происшедшего.

       Действительно, по приказу Его Сиятельства бухта названа «Находкой». Но та Находка, которую они увидели, оказалась не безвидной и не освоенной еще землей, как они ожидали, на правом и левом берегу которой будут разбросаны малочисленные домики аборигенов – и приблизительно такой она несомненно и должна была быть в 1859 года, – нет, команда пароходо-корвета увидела Находку будущего, современную нам Находку, ту Находку, которая по неустановленной пока причине канула в полнейшую неизвестность, провалилась в тартар, исчезла в пучине пучин и собиралась пропасть из абсолютно всех справочников, энциклопедий, судовых журналов и всякого рода архивных, мемуарных и историко-публицистических документов… Командир пароходо-корвета, увидев в морской бинокль французской фирмы Lemaire огромный порт с причудливыми подъемными механизмами, увидев тут и там на всем протяжении береговой линии сооружения небывалых форм и расцветок, все то, что составляет оснащение любого морского порта образца XXI века, но для чего он не мог подобрать соответствующие реалиям их времени названия, – поначалу, увидев это, он подумал, что  – вопреки очевидности – ими найден короткий дальневосточный путь в Ирландию или Великобританию, более того – что они стали свидетелями чрезвычайно бурной погрузо-разгрузочной деятельности и чего-то еще, не похожего ни на что виденное прежде из всего его мореплавательского опыта. Он видел то, что мы называем сейчас танкерами, рефрижераторами, плавучими доками, терминалами и т.д. Уж не в новый ли нас Амстердам занесло, задался вопросом Александр Арсентьевич Болтин. Но эта мысль была им сразу отвергнута, так как он не был склонен строить никаких метафизических теорий там, где царит Ее Величество География, как самая естественная из гуманитарных и самая гуманитарная из точных наук. Пусть он не верил своим глазам, но не доверять секстанту и морскому хронометру – это не по-командирски, не по-человечески… Уж не новый ли Вавилон там строится, предположил генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев-Апостол, глядя в ту же в сторону, что командир пароходо-корвета да и все остальные – с той разницей, что глядел он на открывшуюся портовую чудасию одним изрядно выпученным глазом, как будто всосанным и удлиненным вперед на много морских миль отличной зрительной трубой, изготовленной мастером Петером Доллондом (Великобритания, Лондон, начало XIX века) и подаренной ему совсем недавно самым настоящим участником обороны Севастополя, имевшей место быть в недавнюю Крымскую кампанию. Другой же глаз, левый, готов был в любую минуту выскочить из глазницы и кануть в плескающиеся за бортом морские волны. Но и он, как только что Александр Арсентьевич, отмел эти свои фантастические соображения как противоречащие здравому смыслу, как самую настоящую бессмыслицу. Отмел и – странное дело – тут же принял их за чистого золота монету, ибо ничего другого придумать не мог. Было решено дать команду «Самый полный назад». «Есть самый полный назад». Всей команде пароходо-корвета «Америка» не терпелось уже поскорей покинуть воды этого мистического залива и взять курс куда-нибудь на юго-запад, например. Это было очень мудрое решение, потому что к ним со стороны берега выдвинулся пограничный сторожевой корабль «Находка» и вылетела, сопровождая его, одна довольно шумная и поблескивающая на утреннем солнце всем своим оперением летающая тварь, напоминающая гигантскую стрекозу. «Судно неопределенного типа (подумалось командиру пароходо-корвета), слишком уж маневренное и престранно выглядящее; нет, вступать с ним в Синопское сражение очень уж не хотелось бы».  – Да и делить-то нам с ними нечего, кто бы они там ни были, китайцы ли, корейцы или, упаси Господи, вездесущие англичане, – дополнил он вслух пронесшуюся только что в голове беззвучную мысль. «Америка» проворно развернулось, два его колеса, приводимые в движение паровой машиной мощностью около 150 лошадиных сил помогли ей набрать за считанные минуты почтительную скорость в 9 узлов, что являлось средней скоростью уязвленного гарпуном кашалота, и исчезло в окоеме владивостокского времени и приморского пространства также неожиданно, как и появилось. Вахтенный журнал штурмана Красильникова не содержал никаких записей по поводу случившегося инцидента. Между тем, в Центре управления движением судов (ЦУДС) на мысе Каменского при входе в бухту Врангеля, поднялся большой переполох в связи с появлением на радарах (а затем уже в поле видимости имеющихся под рукой оптических приборов) какой-то старой дореволюционной посудины наподобие громоздкого музейного экспоната в виде трехмачтового судна, пароходо-корветного класса, с восемью пушками на борту и неопределенным количеством экипажа. Это, наверное, снимают художественный или документальный фильм, – была первая мысль, пришедшая в голову всем работникам ЦУДС без исключения. Только почему не согласовали или хотя бы не проинформировали, недоумевали они. С другой стороны, сегодня же 18 июня – исторический день, день открытия бухты Находка. Вполне возможно, что появление пароходо-корвета в заливе – это оригинальная попытка исторической реконструкции событий позапрошлого века, предпринятая по заказу Общественного телевидения Приморья и с молчаливого согласия губернатора Приморского края (не путать с генерал-губернатором Восточной Сибири, единственным в своем роде). Но опять же – почему не сообщили.  Как бы то ни было, какие бы ни строились догадки, вскоре из пределов залива Находка загадочное и невесть откуда появившееся судно внезапно исчезло, растворилось в тумане домыслов и предположений, пропало с экрана радаров, как будто его и вовсе не было. И отправленный на разведку пограничный сторожевой корабль, и вертолет Министерства по чрезвычайным ситуациям вернулись на берег ни с чем. Что это было, фата-моргана? Голливудская постановка? Коллективная галлюцинация вследствие сильной геомагнитной бури или что-то иное из области сверхъестественного? Не понятно.

       После краткого тестирования в Саратовской психиатрической больнице Святой Софии на предмет наличия у него наследственного душевного порока или временного умопомешательства, Николаю Федоровичу было отказано в пребывании в этой душеспасительной душегубке, а рекомендовано силами местного персонала доставить его в наркологический стационар, где, впрочем,  он тоже не задержался, так как к тому времени немного очухался и производил впечатление совершенно адекватного гражданина второсортной эпохи, знакомого с лучшими образцами древнерусской и новейшей российской словесности (в диапазоне от «А» до «Я»), с трудными философскими терминами и определениями (без запинки он мог произнести «трансцендентность» и «экзистенциализм» и дать пространное объяснение этим понятиям), со знаковыми научными открытиями (многие ли знают, что такое бозон Хиггса?) и спортивными достижениями (несть им числа), гражданина умного и решительно доброжелательного, непьющего ничего сверх и некурящего ничего кроме, разве что немного покашливающего за столом в кулак камчатского краба в ходе разговоров на политические подцензурные темы и чуть-чуть хромающего на правую клешню из-за примененного к нему при выдворении из поезда «Лотос» болевого приема доблестным служителем правопорядка, одним из представителей тех силовых структур и ведомств, которым разрешалось коллективно и в одиночку применять любые формы бесчинства к лицам из числа очарованных диссидентов еще со времен принятия драконовских репрессивных законов вавилонским царем Хаммурапи, в связи с чем, проделав все необходимые анализы и получив нужные заключения, он был отправлен по этапу дальше – в Медико-санитарную часть №64 ФСИН России, а оттуда прямиком – в НИИ травматологии, ортопедии и нейрохирургии СГМУ, где ему тоже не очень обрадовались и отдали на поруки в Клинику профпатологии и гематологии, откуда уже было рукой подать до Клиники кожных и венерических болезней, не говоря о том, что далее – видать, по ошибке – отфутболили его в военный госпиталь Минобороны РФ, а затем, некоторое время спустя, отъевшись там на казенных харчах и отоспавшись на двуспальной механической кровати с электроприводом, после прохождения всех кругов ада местного здравоохранения, Николай Федорович очнулся, наконец, в здравом уме и твердой памяти на вокзале железнодорожной станции Саратов-1-Пассажирский, где, пользуясь хорошим самочувствием и располагающей к мыслительной деятельности атмосферой броуновского движения пассажиров – набросал на клочке газетной бумаги план побега, точнее – план-схему эвакуации из города Саратова, а заодно из Саратовской области: он решил-таки любой ценой добраться до Астрахани и далее до пяти оставшихся городов согласно списку, не отклоняться от выбранного маршрута ни на йоту и строго соблюдать правила поведения на железнодорожном транспорте, правила поведения на улице, на дороге, на воде и, если понадобится, под землей. Главное правило – ни шагу назад. Нельзя ни в коем случае отступать от папиных наставлений. Нужно держать себя в руках, проявить терпение и волю к победе, в чем бы она ни заключалась. Чтобы держать отчет о проделанной работе перед самим собой и перед всем мыслящим человечеством, Николай Федорович решил вести краткие записи с места событий, записывая их на всем, что под руку попадется. Попадались в основном манжеты, синие воротнички, белые простыни, скатерти, носовые платки, стельки и галстуки. Приведем эти записи, дабы иметь представление о трудах и днях Николая Федоровича в том или ином городе, в объятиях той или иной красотки, от которой требовалось получить то или иное.

Год: 2008, число Фибоначчи, месяц: рокугацу (по японскому календарю)

       Слава Богу, я в Астрахани. Астрахань 2008-го года не сильно отличается от Астрахани 2024 года и, думаю, не сильно будет отличаться от Астраханского патриархата 2056 года, Астраханского халифата 2088 года или Астраханского матриархата 3000-го года. Девушки здесь нарядные, ухоженные. Город производит, конечно, большое впечатление. Он производит впечатление, как будто до сих пор, начиная с 1569 года, сдерживает осаду турецко-татарской армии любовников.

       Вчера какой-то астраханский вор, которого я условно назвал бы Лжедмитрий в четвертой степени, украл у меня бумажник. Хорошо, что их у меня два. 

       Прогуливаясь недалеко об Благовещенского монастыря, свел знакомство с разбитной девицей по прозванию Марина Мнишек. Нащупывая нить разговора, поинтересовался, не та ли самая она Марина, оппозиционерка и самозванка, которая скрывается от польских и от российских властей. Услышав ответ «нет», был одновременно обрадован и раздосадован. Обрадован – потому что общение с ней не могло бросить тень полицейского преследования и на меня, а раздосадован – вследствие того, что, будь она той, о ком я подумал, я напал бы на след астраханского вора, ибо связь их не является секретом даже для учащихся 7-го класса средней общеобразовательной школы. После краткого обмена культурным опытом, после цитирования целых абзацев из Камасутры (этой библии приапов и нимфоманок всех времен и народов), нескольких глотков астраханского разливного вина и гуляний под луной, я куртуазным манером перешел к легким поглаживаниям и хлестким шлепкам, выбрав для этого тихое и безлюдное место в парковой зоне города.

       Провел с Мариной незабываемую астраханскую ночь, наполненную ее страхами забеременеть, вздохами, ахами, ханами и ахинеей.  Да, это была не ночь перед Рождеством, и неоткуда было взяться песням на стихи Роберта Рождественского. Но это ведь была папина поэтическая вольность (Рождество, Рождественский), которая никакого практического значения не имела. В этом я уверен на 99,99% процентов.

       Так как портативного телефонного аппарата у нее не могло быть в принципе, потому что слыла нищенкой и разгильдяйкой, мне пришлось таковой купить и преподнести ей в качестве подарка. Получив таким образом возможность обменяться телефонными номерами, мы обменялись ими. День, месяц и год своего рождения она поначалу все никак не могла вспомнить. Однако путем простых психических манипуляций над ее подсознанием и применения в отношении ее небритых подмышек приемов боевой щекотки, используемых индийским спецназом вместо холодного и огнестрельного оружия, она таки вспомнила. Полученную информацию я записал на манжетах. После чего, раскланявшись, как моцартовский Фигаро, без промедления перенесся – не без утомительной пересадки с ковра-самолета в почтовую карету, с почтовой кареты в гоголевскую тройку, с тройки на поезд «Таврия», с «Таврии» в ступу Бабы Яги, потом к черту на шею – и вот я уже у черта на куличках, то есть в Севастополе, если совсем уж быть точным.

1983, велосипедная восьмерка месяца джумада аль-ахира

       Севастополь туристического лета 1983 года сильно отличается от Севастополя лета 1783 года и не менее сильно – от Севастополя нынешнего. Это видно даже вооруженному цейсовским калейдоскопом глазу взрослого туриста из будущего. Невооруженному же глазу местных жителей, в свою очередь, было видно, что я довольно сильно отличаюсь от них как степенью раскованности своей сухопутной походки, так и всем своим внешним видом, словно заимствованным из какого-нибудь номера иллюстрированного журнала «Советский экран».

       Куда бы я ни пошел, где бы ни появился, на меня везде пялились так, будто я Оман Шариф какой-то. А может, они видели во мне иностранца, а значит – и шпиона. У памятника Нахимову был я остановлен свистком севастопольского милиционера. На вопрос – кто я, откуда и куда направляюсь, имел право ответить и ответил, что я – актер Александр Филиппенко. У нас тут, мол, ведутся съемки фильма «Севастополь в огне», соврал я без зазрения совести этому вежливому служителю закона. Неужели не слышали? Ему стало стыдно, что он не слышал. Но актера Александра Филиппенко милицейский чин во мне признал незамедлительно, в связи с чем извинился и потрудился отпустить меня по моим неотложным киносъемочным делам на все направления розы ветров. Пошел я себе дальше куда глаза глядят.

       Гулял долго. У здания архива Черноморского флота, на месте бывшей мусульманской мечети, я встретил слоняющуюся в одиночестве словоохотливую щербатую девушку, хромавшую на одну ногу. Если бы она потерялась, как ваша любимая кошка, или ее бы разыскивали, как преступницу, особые приметы у нее были бы такими: полумесяцем бровь, на шее сувенирный крестик в виде кулона, на щечках ямочки, десятка два родинок и столько же щербинок, а в подслеповатых глазах, как подсказывает нам поющий из чьего-то открытого настежь окна Рашид Бейбутов, звезда советского радио и телевидения, а в глазах – она самая: л-ю-б-о-вь.

       Любовь к этой девушке вспыхнула у меня мгновенно и сразу же дала о себе знать непрекращающимся потоком лирической поэзии вперемешку с блатными песнями из 90-х. Она тоже не осталась в долгу – и полюбила меня так, как грабительница банков Бонни может полюбить без пяти минут авантюриста Остапа, потомка казака с корнями из Запорожья (не путать с Клайдом из Техаса). Только любовь, подобная этой, могла пережить ту Великую депрессию, которая охватила Крым как раз ко времени моего приезда. С Любой (так ее звали) мы отправились в Большое «грабительское» путешествие по Крымскому полуострову.

       Ввиду отсутствия денежных знаков советского образца, я сумел в короткие сроки раздобыть оные путем успешной попытки популяризировать среди отдыхающих увлекательную азартную игру в наперстки, причем последняя должна была войти в моду только лет через пять и распространиться в первую очередь на вещевых рынках, а не среди поправляющих здоровье советских граждан. Страсть к мотовству у наших соотечественников поразительна, скажу я вам. В этом деле я имел хороший успех и солидный барыш, которым, правда, пришлось, делиться (сами понимаете с кем).

       Всего за пару недель при помощи трех цинковых ведер-наперстков и одного маленького померанского шпица, игравшего роль шарика (я немножко усовершенствовал эту игру, чтобы было азартнее и интересней), удалось сколотить такое царское состояние, что можно было купить Воронцовский дворец в Алупке, если бы только он выставлен был на продажу.

       Через месяц с Любой пришлось проститься, несмотря на ее поистине французское сопротивление и мое бессовестное уверение в скором моем возращении, возвращении чуть ли не в качестве Будулая из известного ей фильма, чуть ли не в качестве блудного сына (из вряд ли знакомого ей Рембрандта) или блудного попугая (из одноименного мультфильма, который юные зрители увидят в следующем году).

       Так как о широком распространении телефонной связи в то время говорить не приходится, я, поскольку никогда не слыл неблагодарным любовником, подарил ей купленный в Астрахани (на всякий случай я купил их несколько) отличный кнопочный телефон известной южнокорейской фирмы. Объяснил ей, как, а главное – в каком примерно году им можно начать пользоваться для связи со мной, как его правильно подзаряжать, а заодно показал, как играть в «змейку» и «тетрис». Последнее должно было не только развлечь ее, но и заодно избавить от грустных мыслей, связанных с нашим с ней расставанием.  Засим мы обменялись датами рождения и номерами наших телефонов, поклялись друг другу в собачьей верности до гробовой доски почета и обещали лет через двадцать обязательно созвониться. После чего я ретировался.

MCMLXXXVII, термидор, число от 1 до 10,

       Одежда, купленная в Крыму, в самый раз пригодилась в Тольятти. За четыре истекших года советская мода не претерпела существенных изменений. Деньги, заработанные во всесоюзной здравнице благодаря игре в наперстки, тоже весьма пригодились. Представьте, на них я купил себе автомобиль ВАЗ 2106 красного цвета за 8400 рублей или около того.

       Разъезжаю себе по городу, как Автомедон, привлекаю внимание прохожих, готов подбросить бесплатно любого желающего до любого тольяттинского закоулка, не боюсь быть остановленным ни гаишником, ни пьяницей на дороге.  У меня была уверенность, что я смогу выбраться из любой передряги самым достойным образом.  Астрахань многому меня научила, а Севастополь вернул мне веру в себя.

       Город Тольятти образца 1987 года не произвел на меня ровным счетом никакого впечатления. Я объездил все его улицы за считанные минуты. На следующий день мне стало смертельно скучно. Видимо, потому город и переименовали, назвав его в честь генерального секретаря Итальянской коммунистической партии Пальмиро Тольятти, чтобы хоть так придать этой местности видимость чего-то стильного, как Милан, фасонистого, как Gucci, итальянского, как кино, и живого, как опера. Но как-то не верилось, что новое название города способно хоть как-то изменить гнетущую его атмосферу, скучный его ландшафт: сможет ли оно преобразить Жигулевские горы в Апеннинские, а Куйбышевское водохранилище («Жигулевское море») – в море Адриатическое?

       Девушки в Тольятти просты, как схема двигателя внутреннего сгорания (в его упрощенном варианте). Их всех зовут Ладами. Если смотреть на них издалека, то они напоминают своей статью и очерком тела типичную свечу зажигания; если глядеть на них изблизи, они ослепляют своими круглыми от удивления противотуманными глазами-фарами, они дышат вам в лицо исходящим из решетки радиатора интимным жаром работающего вхолостую мотора. Как вам такое? Они элементарны, как принцип работы дворников на лобовом стекле. Даже если вы осмелитесь следить за ними, идти у них за спиной, вы все равно – благодаря зеркалу заднего вида – будете находиться в поле их зрения. Что касается любовного акта с тольяттинскими девушками, то он представляет из себя рабочий цикл четырехтактного карбюраторного двигателя: а – такт впуска; б – так сжатия; в – такт расширения; г – такт выпуска. Когда они плачут, опустошается бачок омывателя ветрового стекла. Чтобы поднять и усадить их себе на плечи – вам понадобится домкрат. Когда они злятся и начинают часто дышать, выпуская пар из ноздрей, – моментально загрязняются их воздушные фильтры; когда они заводятся и начинают истошно вопить и кричать – глушитель не справляется со всеми этими воплями и криками; а если вы ради них кого-нибудь убьете или покалечите, и вас посадят в тюрьму, – у каждой Лады на этот случай есть механическая коробка передач: они будут вам механически носить в колонию передачи; не беспокойтесь, обязательно будут. А для чего им передний и задний бамперы, спросите вы? Чтобы расталкивать в очередях нахалок с большим пробегом, которым пора уже на утилизацию, вот их ответ. Они развивают хорошую скорость, они маневренны и удобны в управлении. Я убедился в этом на собственном опыте. А опыт вождения у меня, поверьте, не маленький.

       Итак, я познакомился с Ладой. Она, конечно, немного угловатая девушка, но с технической стороны она меня полностью устраивала, даром что через два дня мы с ней уже расстались. Ей достался последний из оставшихся у меня кнопочных телефонов, кстати.

Рязань, год: 1995, месяц: Октавиан Август, число: ; 3,1415926535

       Рязань – столица воздушно-десантных войск. И этим все сказано. Здесь даже девушки предпочитают в качестве головного убора носить голубой берет. Мальчики в Рязани рождаются в тельняшках и уже с самого рождения начинают службу в детских десантных войсках. По достижении совершеннолетия, в армии им можно уже не служить: они уже с десяти лет способны дать отпор любому внутреннему и внешнему врагу, причем врукопашную; более того – голыми руками они способны разбивать пряничные кирпичи, протаранивать своим торсом шоколадные заграждения, руками расшвыривать на пути к победе игрушечные танки противника, пальцем в небо грозить бумажным вражеским самолетам, отчего последние в ужасе разлетаются кто куда. Что касается прыжков с парашютом – это вчерашний день. Рязанские десантники готовы прыгать хоть без парашюта, было бы куда прыгать, была бы только дана команда.

       Девочек в Рязани рождается крайне мало, в связи с чем девочки, по мере взросления, становятся серьезным яблоком раздора не только между десантниками, но и военнослужащими всех прочих родов войск. Раздор может достигать таких масштабов, что августовское небо вместо голубого окрашивается кроваво-медным цветом. Особенно это чувствуется на следующий день после празднования дня ВДВ, когда улицы Рязани залиты реками – будем надеяться – бутафорской крови, когда выбитые человеческие зубы, похожие на акульи, валяются тут и там; эти зубы охотники до боевой бижутерии собирают в свои военно-полевые сумки, дабы использовать их при изготовлении военно-патриотических ожерелий, с целью продажи таковых легковерным туристам под видом защитного оберега, предохраняющего в том числе и от разъяренных десантников в период гона, выпадающего строго на 2 августа. 

       Мне повезло. В Рязань я десантировался 3 августа, когда поле сражения более-менее пришло в статичное состояние, когда обессиленные от опрокинутых в себя бочек пива и еще чего покрепче тела ожидали эвакуации с мест кровавых событий в места постоянной их дислокации. Как тут не воспользоваться такой возможностью и спокойно не побродить по утихомиренному городу.

       Кстати, еще будучи в Астрахани, я убедился, что Московский Кремль – он не один такой. Рязанский кремль подтвердил мои историко-культурные подозрения и филологические догадки. Рязань – единственный город, который может позволить себе, в силу только своей исключительной древности, показать стольному граду Москве свое настоящее место. Судя по тексту рязанского гимна, столице нашей Родины явственно отводится второстепенное значение, а в контексте гимна четко прочитывается затаенная на что-то княжеская экзистенциальная обида. Может, это как-то связано с мусульманским прошлым автора гимна, утверждать не берусь. Вот отрывок из припева, написанного трехстопным анапестом (судите сами, прав я или нет): «О, Кремли, куполами взлетая, – // Православному таинству дань! // Младше даже Москва золотая, // Чем душа всей России – Рязань!» Я бы на месте автора пошел бы дальше и рискнул бы написать следующее: «О, Кремли, куполами сверкая, // Не страшись, дорогая Рязань, // На Москву злые взоры бросая, // Брать с нее в виде девушек дань.» Думаю, этот текст где-то все-таки ходит в списках, обсуждается подпольно на тайных заседания любителей старины и древности. 

       С рязанской девушкой, служившей яблоком раздора и доставшейся по случайности мне, правда, в весьма плачевном состоянии, я познакомился на скамейке недалеко от памятника Есенину; утер ей слезы влажной салфеткой, втерся в доверие, утешил. К вечеру узнал нужные мне сведения: год рождения, номер домашнего телефона. Дал ей номер своего телефона, типа «телефона доверия». Дозвонится ли? Возможно, где-то в Рязани вырос уже и окреп мой сынишка, новый десантник, мало похожий на своего отца. Непохожий ничем. А там кто его знает. 
Гуголплекс, месяц Августин Блаженный, 2005 года

       В Казани задержался до декабря. Этот город безудержно кипит днем и ночью, как большой казан, в котором варятся «Люди, события и явления…» (как любил предварять свои погодные записи летописец и по совместительству журналист Нестор Парфенович). А я бы добавил: в этом казане варятся люди свыше ста национальностей, варятся события, охватывающие тысячелетнюю историю, варятся естественные и сверхъестественные явления – все то, что является всего лишь ингредиентами отличного казанского плова. В общем, варится этот фантастический плов, варится, да все никак не сварится. Поэтому попробуйте лучше эчпочмак, не ждите особого приглашения.

       Несмотря на взятие Казани войсками Ивана Грозного в 1552 году, впечатление, что Казань платит дань Москве, у стороннего наблюдателя не создается. Скорее, наоборот: вся нищенствующая Россия платит день-деньской огромную дань жирующей Казани в виде туристов, со всеми их кошельками и банковскими счетами, за то, чтобы она оставалась частью Русского царства и не вздумала возродить былое могущество Волжской Булгарии, даром что настроениям таким всегда найдется питательная среда в буйной татарской головушке.

       Не буду утверждать, что город этот напоминает пороховую бочку, которая может вот-вот рвануть, но имеющиеся в наличии пуды пороха на Казанском пороховом заводе говорят не только сами за себя, но могут заговорить также и на языке пушек, мушкетов, винтовок и орудий более крупного калибра. Так что лучше зубы тут никому не заговаривать.

       Увидев Мечеть Кул Шариф в Казанском кремле, я чуть было не принял ислам, настолько был восхищен этим сооружением, но вовремя спохватился, решив, что это как-то не по-христиански, что ли. Чтобы отвратить себя от вероотступничества, решил помолиться в Благовещенском соборе. Постоял. Помолился. Спустя немного времени, гуляя по территории Казанского кремля, столкнулся – и чуть было не покалечился – с девушкой по имени Сююмбике. Она грозно посмотрела на меня своими сверкающими очами и тут же упала в мои объятия, как Пизанская башня, хотя внешне она больше напоминала Боровицкую башню Московского Кремля. Она обещала сделать для меня все что угодно, если я увезу ее из этого города куда-нибудь на Запад, в Европу, где не так веет духом Золотой орды, где она сможет свободно падать в объятия любого понравившегося ей иностранца... Какая-нибудь местная сумасшедшая, решил я. Тем не менее, я замечательно провел с ней время. Помог Сююмбике оформить загранпаспорт, купил ей билет до Берлина. Сююмбике девушка самостоятельная, совершеннолетняя. Пусть сама решает, кем ей быть и в чьи объятия падать. В свою очередь, я получил от нее все причитающееся мне по праву нашего случайного знакомства.

       Из Казани в Омск перелетел на летающей тарелке Казанского цирка, куда заблаговременно купил билет в качестве пассажира 10 «А» класса средней общеобразовательной школы. Насмотрелся я всякого и навидался многого. Можно теперь и расслабиться.

Полет нормальный.
2016 года, восстание декабристов, 14 (26)

       Для кого-то Омск как дом родной. Для кого-то этот живой дом, наполненный детским смехом и играми, встречами в саду и гуляньями вдоль реки, а для кого-то, как, например, для Федора Михайловича Достоевского, Омск – это, наоборот, мертвый дом, «гадкий городишка», «городишка грязный, развратный и военный в высшей степени», который не годится даже для того, чтобы вести о нем записи. Вот так. Ну а мне он показался очень милым. Только не понятно, куда пропал весь лес вокруг города.

       Наверное, мало отсидеть в Омском остроге четыре года, чтобы через энное количество лет, после того как вы отмучаетесь и умрете, вашим именем стали называть улицы, университеты, музеи, чтобы вам поставили памятник и стали уважать так, как вы того, может быть, и не заслуживаете (Ишь ты, «гадкий городишка»).

       Увы, обидно, что после смерти, даже если вы всю жизнь посвятили творчеству, пахали на ниве просвещения, гребли на галерах духовности, опаивали людей амброзией поэзии, потомков будет больше интересовать ваш острожный быт, кандалы да канальи всякие, чем все ваши произведения вместе взятые, сколько бы их томов не насчитывалось. Но лучше так, лишь бы не переоценивали.

       Прошелся по скверам Омска. Их здесь очень много. И все они, как мне показалось, с некоторым историко-литературным подтекстом. Так, недолго думая, вступил задним числом в комсомол в сквере имени 30-летия ВЛКСМ. В сквере «Памяти борцов революции» почувствовал себя лихим белогвардейцем, сражающимся на стороне Колчака. В сквере имени Ф. Э. Дзержинского почувствовал, что за мной ведет слежку чекист в кожаном плаще в шагах десяти от меня, в связи с чем несколько ускорил шаг, тем более что начинал накрапывать мелкий дождичек.

       В сквере имени Павлика Морозова почувствовал себя заложником семейных интриг, жертвой ОГПУ, мальчиком и мячиком в руках политических жонглеров, одновременно героем и предателем, сыном, давшим показания против Отца, отцом, подставившим Сына, который вот-вот поплатится за это жизнью. В сквере Пионеров меня не стали принимать в пионеры, потому что я уже был комсомольцем. В сквер Молодоженов ходили туда-сюда, пьяные от счастья, новоиспеченные мужья пустынники и жены непорочны, веселые и шумные, влюбленные и возбужденные, позирующие и озябшие. В сквере 70-летия Победы пожелал вечной славы воинам, одержавшим победу над потомками Шиллера и Гете, Баха и Вагнера. В сквере имени М. Врубеля сидел какое-то время на холодном бордюре в позе врубелевского Демона, пока не встретилась та, кого я готов был прождать еще всю оставшуюся жизнь…

       Полученные малой кровью – без принуждения, запугивания и прочих террористических угроз – телефонные номера и даты рождения, после тщательной их перетасовки, Николай Федорович записал в одну, однако не стремящуюся к бесконечности, строчку. Для облегчения процесса запоминания получившейся цифровой последовательности, он активно применял, как и следовало ожидать, метод ассоциаций, метод секуляризации и конгломерации, квантования и рифмования, стилизации и фрагментации. Собственно, у него получился вот такой числовой ералаш, состоящий из 99 цифр: плавно переходящих в:

СВЯЗНЫЙ РАССКАЗ

       В 1948 году (то есть семьдесят шесть лет назад), в тот год, когда Оруэлл написал свою антиутопию «1984», когда Махатма Ганди зачем-то объявил протестную голодовку, когда в Никарагуа для чего-то была принята новая конституция, а левое правительство Индонезии подало в отставку, когда кто-то опять начал военные действия, когда случилось много других, интересных и скучных, исторических событий, в двери палаццо №6, являвшемся местом обитания Ивана Денисовича Мухова (впрочем, себя он величал не иначе как папа Пий XIII), постучались семнадцать мгновений весны. Иными словами, мгновения весны постучались энное количество раз. Или так: семнадцатая по счету весна постучалась мгновенно. По крайней мере, так ему показалось. Показалось, что постучали. Он решил, что пора его нервотрепок и переживаний прошла. Он был на седьмом небе от счастья после девятого января пятого года, после октябрьских событий семнадцатого года, после тридцать седьмого года, после декабря сорока первого, после всего того, что устроили ему здесь местные фашиствующие кибернетики разума и изуверствующие инженеры духа. Да, дамы и господа, он провел взаперти не один день, будучи Иваном Денисовичем, – слышите, пиковые дамы и господа головлевы? – а целых сто лет. Сто лет и несколько вечерних часов, если быть точным. Ладно бы 1000 и 1 ночь в полнейшем, в дичайшем одиночестве, когда ни сказок никто не прочтет, ни частушек никаких не озвучит.               
       Многие годы Иван Денисович не получал ни персидских писем от Монтескье, ни телепатических телеграмм от Деда Мороза, ни коротких сообщений из будущего в виде бегущей строки поперек неба.  Сношение с внешним миром – и даже с внутренним, куда он удалился было в добровольную кавказскую гиперссылку – происходило у него лишь с помощью особым образом закодированного перемигивания с поп-звездами из всемирно известного созвездия Большой Медведицы. От них он получал последние новости из разных уголков нашей Вселенной. Так, в частности, он узнал намедни, что на планете KELT-9b днем и ночью непрестанно работают межгалактические газенвагены, сжигая доставленных стражами галактического Третьего рейха инопланетных еврейских узников, уроженцев звездной системы царя Давида. А на планете Глизе 581 жизнь ее обитателей доходит до таких крайностей, что каким-то образом очень горячая вера в Супер Бога в их голове уживается с верой в Мега Дьявола, одной частью тела они еще при жизни варятся в геенне огненной, а другой замерзают до основания при минус 270 градусов по шкале Цельсия, одной рукой казнят себя, другой милуют, а десятками прочих конечностей, похожих на клешни созвездия Рака, делают совсем уже крайне противоречивые вещи: ультралевые конечности ставят крест на существовании Южного Креста, ультраправые – идут в крестовый поход против всего лунного, что ни есть во Вселенной, включая луна-парки, лунатиков, «лунную походку», «луноходы» и даже «Лунную сонату» Бетховена.  Неутешительные новости поступают с планеты WASP-76b: весной там подолгу идут дожди из жидкого плутония и урана, а осенью огнеупорные деревья сбрасывают с себя ядерные листья, которые, взрываясь, вызывают зимушку-зиму, длящуюся не одну тысячу световых лет.  Погода совсем ни к черту. А говорят: у погоды нет плохой погоды. А что происходит на планете Земля, он не знал. В то же время, никто никогда не интересовался, как живется ему в этом земном мире, который, по утверждению знатоков, считается лучшим из лучших.
       Если говорить об убранстве его покоев, то в их интерьер ключевую лепту вносили обесточенный винтажный электрический стул (шедевр американского промышленного дизайна начала XX века), ломберный стол (он же письменный и он же спиритический: в первом случае он использовался для упражнений по чистописанию, во втором – для вызова духа игральных карт, с которым он коротал долгие вечера за партией в покер) и несколько парадоксальная кровать, оборудованная  механическими  цепными псами и циркулярной пилой, дамокловыми самурайскими мечехвостами, пахнущими гвоздикой гвоздями, пикирующими пиками и прочими кусающими, колюще-режущими и душащими устройствами, облегчающими процесс засыпания и пробуждения.  В его северное декоративное окошко никогда не заглядывало ни солнце, ни луна. Когда ему казалось, что на дворе день, он украшал художественную раму окна каким-нибудь изображением солярного символа собственного изготовления, типа коловрата или «Солнца нашей поэзии»; если казалось – что ночь, то унылым лунным календарем прошлого века. Этого было достаточно, чтоб жизнь шла своим чередом, чтоб дни сменялись ночами, чтоб карусель событий, хотя бы умозрительных, не переставала вращаться вокруг оси его разума, чьи полюсы претерпевали порой, будем честны, некоторые психические и эмоциональные сдвиги. Этого не отрицал и Иван Денисович Мухов, он же папа Пий XIII. Случалось, что он волком выл на лунный календарь, вспоминая об отбившихся от человеческого стада и оставленных дома на попечение матери-гусыни родных его ребятках-козлятках, о своей оставленной там же падчерице Белоснежке, преследуемой скопом сексуально-озабоченных гномов из Семипалатинска. Случалось, «Солнце нашей поэзии» затмевалось вдруг не понятно откуда взявшейся тучей мух, слетавшихся, как на мед, на его фамилию. Надо еще упомянуть, что в его распоряжении имелось несколько книг, которые всегда были у него под рукой и которые он прочитал уже от корки до подкорки: «Колье за две тысячи у.е. под водой», «Три каскадера», «Двенадцать ульев» и некоторые другие.
       Итак, к нему постучались двенадцать мгновений весны, что само по себе было необычно. Зачем к нему стучаться, если к пациентам такого рода, как он, дверь всегда открыта. Иван Денисович нечленораздельным голосом тургеневского дворника дал разрешение войти; двери со скрипом, напоминающим первые такты песни «Синий платочек» в исполнении Клавдии Шульженко, отворились и вошли – представьте на одну секунду изумление Ивана Денисовича, – не вошли, а буквально вломились к нему, вломились, как свежий апрельский ветер вламывается в давно непроветриваемый коровник, как первоапрельская нежданная шутка вламывается в сознание жертвы розыгрыша, – вошли двенадцать натуральных, натуральных, как черный кофе, как эбеновое дерево или как «Черный квадрат» Малевича, негритят. Да, именно негритят. То есть негритятами были только трое из посетителей. В остальном это были уже половозрелые представители негритянской расы, как мужского, так и женского пола, не негритята – а негры. Представ пред очи Ивана Денисовича, каждый из двенадцати гостей соизволил объявить о себе на самом чистом русском языке народов Сибири и Дальнего Востока. Таким образом, Иван Денисович узнал, что перед ним стояли следующие чернобровые, черноокие и чернокожие лица: будущие борцы с апартеидом тридцатилетний Нельсон Мандела и семнадцатилетний Десмонд Мпило Туту, уже не мальчик Мартин Лютер Кинг и далеко не девочка активистка движения за права чернокожих Роза Паркс, певица и пианистка пятнадцатилетняя Нина Симоне, очень еще молоденькая певунья Тина Тернер, шестилетний будущий абсолютный чемпион по боксу в тяжелом весе Мухаммед Али, пританцовывающий на месте и что-то себе напевающий под нос трехлетняя будущая звезда и исполнитель в стиле регги Боб Марли; далее следовали не нуждающиеся в представлении: Рэй Чарльз, Луи Армстронг и Дюк Эллингтон; а замыкал процессию известный в широких кругах читающей русской публики – Абрам (Ибрагим) Петрович Ганнибал, точнее не сам Абрам Петрович, а тень его, тень пращура А.С.Пушкина, как вы уже догадались. Иван Денисович разинул от удивления рот, как будто увидел отряд черносотенцев или группу чекистов в черных кожаных куртках. Немного придя в себя, он отложил рукопись своей только что начатой повести «Один день Александра Исаевича», выслушал их, представил себя на их месте и представился сам, а заодно поинтересовался у явившихся посетителей о причине столь необычного посещения. Мол, не линчевать ли они его тут намерены. Не сказав ничего конкретного о цели своего визита, они тут же, прямо с порога палаццо предложили Ивану Денисовичу отправиться вместе с ними в путешествие на воздушных шароварах в сторону Крыма, а точнее прямиком в Гаспру, еще точнее – к замку «Ласточкино гнездо». Они утверждали, что путешествие это займет не более 80 часов, включая попутное путешествие вокруг больших полушарий мозга. Чьего мозга – не уточнили. Как тут было не согласиться. Луи Армстронг помог ему одеться, Рэй Чарльз – собрать необходимые вещи. Выйдя вслед за всеми наружу, Иван Денисович заметил в фойе палаццо трех толстяков в белых халатах, лежащих навзничь без сознания, с перекошенными носами, съехавшими набок челюстями и с вывалившимися языками. Эти толстяки, как оказалось, были «вырублены «мерцающим джебом» юного Али.
       Воздушные шаровары размера 9999XL и сопутствующая этому размеру вместительная баскетбольная корзина, соединенная с шароварами крепкими стропами, а местами и деревянными стропилами, ожидала путешественников на заброшенном теннисном корте, служившем в настоящее время кладбищем для почетных пациентов палаццо. Указанные шаровары нужно еще было подготовить к полету. Для этого требовалось запустить процесс питья горилки и начать в дополнение к питью интеллектуальную игру в горелки, каковые (питье и игра) начинать следует на земле и далее уже продолжать на протяжении всего кругосветного многочасового полета. Игра простая: вся команда залезала в шаровары. Взрослые пили горилку, а дети (кому нет еще восемнадцати) играли в горелки. Причем в этих горелках не надо было ни убегать ни от кого, ни догонять кого-то. Нужно просто придумывать слова с корнем «гор» и вслух произносить их как можно громче.  В процессе питья и игры тела значительно нагревались, нагревался, следовательно, и окружающий воздух. Значительно нагревшийся воздух раздувал значительного размера шаровары во все стороны, как штаны Архимеда. Шаровары поднимались в небо, увлекая за собой баскетбольную корзину. Пассажиры должны были зацепиться руками за сетку, удобно устроиться в ее ячеях и дальше продолжать пить горилку и играть в горелки. Тут, главное, не переборщить. В то же время горилка служила в качестве балласта: по мере ее убывания шаровары теряли высоту, уменьшались в объеме, и в дальнейшем набор высоты можно было возобновить только путем интенсификации, модернизации и газификации игры в горелки… Они полетели.

       …Дело, собственно, вот в чем. Утром в офис на имя Николая Федоровича, руководителя одного из рядовых, но вовсе не заурядных туристических агентств, каких еще поди поищи, молодой помощницей и по совместительству любовницей Николая Федоровича был получен конверт. Николай Федорович разрезал ножницами конверт и прочитал следующее: «При странных довольно-таки обстоятельствах, во время сильного тумана и не менее сильного геомагнитного возмущения, нашелся, как будто никогда и не терялся, не кто-нибудь, а в первую очередь что-нибудь – портовый город Находка, что в Приморском крае. Хотя ни землетрясения, ни цунами, никакого иного стихийного бедствия зафиксировано в тот день нашими учеными нобелиатами не было.

P.S. В твоих творческих способностях, мальчик мой, я не сомневался».

***