de omnibus dubitandum 7. 149

    ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ (1590-1592)

    Глава 7.149. И НЕ БОЛЕН Я, А И ЗДОРОВЬЯ НЕ СЛЫШУ В СЕБЕ…

29 октября 1552 года*

*) С 1492 года, в Московской Руси впервые начали отпраздновать Новый год в сентябре. До этого праздник отмечали 1 марта, а перенесён он был Иваном III… Соответственно и год тогда был уже 1553 !

    Везде, в течение восьми дней, какие ушли на эту дорогу, повторялось одно и то же. Из прибрежных поселков высыпал народ любоваться на проезжающий, разукрашенный коврами и шалями, струг царя, провожал флотилию восторженными кликами. Где ни становились на ночевку суда — повторялось то же, что и в Свияжске. Везде освобожденные христиане, посылаемые вперед, успели зажечь народный восторг до крайних пределов. В Нижнем, в больших еще размерах, произошло то же, что творилось везде по пути.

    Здесь Иван покинул судно, чтобы дальше ехать на лошадях. Отсюда же распущены были по домам остальные полки, какие еще шли за царем по берегу и плыли на стругах. Обрадовался Иван, почуяв сушу под ногами, хотел сейчас же и в путь дальше двинуться, но пришлось в Нижнем три дня промешкать. Водяная поездка, нервная и телесная усталость не прошли бесследно: разнемогся Иван. Но как только силы укрепились трехдневным полным отдыхом в постели, царь не вытерпел, сел в колымагу, к Москве велел поспешать.

    — Что-то там? Кого Бог даст? Авось поспеем!..

    Но дорога тяжелая, осенняя, грязная… Реки разлились от дождей, мосты не везде исправны… Колымага царская грузна. Ночью ехать и вовсе нельзя! Да еще в редком из попутных городов царь церковной службы не отстоит…

    На десятый день только, 29 октября через Балахну добрался Иван до Владимира. Всю дорогу у него в колымаге сидел боярин князь Федор Андреевич Булгаков, который от имени царицы в Нижнем встречал царя… И без конца расспрашивал посланца Иван: как можется, да как выглядит голубка его, да что все время делала?..

    А во Владимире новый посол от Анастасии к царю прискакал: гречин — выходец знатный, боярин Василий Юрьевич Траханиот**.

**) В конце XV века хозяин села Козодавлево - Козодавль отдал эти земли царю Ивану III, получив взамен другие.
После смерти в 1467 году первой жены, царь решил найти себе новую жену. После долгих внутридворцовых консультаций и совещаний он согласился с предложением папы римского взять в жёны византийскую царевну Софью (Зою) Палеолог, племянницу последнего византийского императора. По окончании долгих переговоров с папским двором Софья со свитой прибыла в Москву и в 1472 году обвенчалась с Иваном III.
В свите Софьи были «Дмитрей, да Юрьи, Мануйловы дети» из знатного греческо-византийского дворянского рода Траханиотов (см. илл.).
Кстати (а может и не очень) по одной из версий происхождения герба России – двуглавого орла – в немалой степени посодействовали именно Траханиоты. Перед падением Константинополя в 1453 году между византийскими императорами, в число которых входил ренессансный поэт Михаил (Маруллос) Тарханиот (ок. 1453-1500) и западноевропейскими странами установились очень тесные политико-культурные отношения, которые должны были привести к унии с Западом. Но Византия пала, знатные роды были вынуждены эмигрировать в Западную Европу, в основном в Италию, откуда образ двуглавого орла, в свою очередь заимствованный из римской цивилизации, перебрался вместе с Траханиотами в Московскую Русь.
В 1518 году Юрий умер, а его сыну Василию Траханиотову, боярину при дворе Ивана IV (Грозного), в середине XVI века (предположительно до 1523 года, во времена царствования Василия III, сына Ивана III и отца Ивана Грозного), была пожалована достаточно большая вотчина в Манатьином, Быковом и Коровином стане, что являлось в те времена одной административной единицей в Московском уезде.
В 1568 году году Василий Траханиотов умер и вотчина перешла к его сыновьям, Ивану и Никифору. В Писцовой книге 1573-1574 годов землевладение Траханиотовых состояло из 1 села, 1 сельца, 5 деревень и 17 пустошей. В самом Козодавлеве стояла деревянная церковь Успения Пречистой Богородицы. Кроме церкви в селе был два хозяйских двора, двор челяди, четыре двора людских и мельница на реке, что мелет в одно колесо.
Кроме Козодавлева в непосредственном владении братьев находились пустоши Ивакино, Брюхово, Мухино, Пронино, Строево (на р.Клязьме), Хрептово, Орешник, Кокорево, Давыдово (Смытово) и Ведеркино (Щекотово). Деревни Кобелево, Носова и Павельцово Большое, сельцо Яковлево и пустоши Кобелево (на р.Клязьме), Бедырево и Загорье ранее находились в закладе у князя Василия Юрьева, а после у его сыновей князей Иваном и Василием. В целом всё хозяйство описывается так: 3 двора вотчинниковых, да 6 дворов людских, да 2 двора конюшенных, да 2 двора челядинных, да 7 дворов крестьянских, а людей них 8 человек. Земель различных у Траханиотовых было почти 260 гектаров в современном исчислении.
К сожалению, остаются неизвестными названия находящихся в закладе двух деревень и пяти пустошей, так как лист именно с этими данными из Писцовой книги утерян. Сопоставить старые топонимы с современными удалось частично, даже почти не помогла карта генерального межевания 1766-1770 годов Воскресенского уезда
После смерти Ивана Даниловича Траханиотова имение в 1695 году перешло к его сыну Ивану Ивановичу. В 1704 году в селе Успенском находились: «двор вотчинников, двор скотный, в нем 5 человек и 8 дворов крестьянских». После умершего в 1719 году Ивана Ивановича селом владела его вдова, Марья Григорьевна, в девичестве Култукова, с детьми Иваном и Авдотьей (женой князя Михаила Михаиловича Борятинскаго), пасынком Николаем и падчерицей Анной (женой Ивана Какошкина).
Тут надо остановиться в череде изменений хозяев. Дело в том, что в это время род Траханиотовых прервался по мужской линии. Как написал П.В. Долгоруков в своём труде «Российская родословная книга» (1857 года) «Фамилия эта в гербовнике не встречается, и нам совершенно неизвестно, существует ли она ещё в настоящее время?» А в Еврейском  Энциклопедическом Словаре Брокгауза и Эфрона (1890-1907 годов) говорится более конкретно «Род Траханиотов пресекся в последней четверти XVIII века».

    С подставками, на переменных конях мчался он и, въехав вечером во Владимир, узнал, что царь под городом, в древнем монастыре заночевал.

    Не поехал туда хитрый грек. До рассвета пробыл в городе, а там нарядился в лучшее, что имел с собой, и поскакал в монастырь.

    Там только что ворота раскрыли, царский поезд выпускать собираются.

    — К царю я, с вестями от царицы! — объявил боярин и, ни слова не говоря больше никому, чтобы не опередили его с великой радостной вестью, стал ждать, когда его Иван позовет.

    — Да что за вести? Не послал ли Бог чего? — допытывались у боярина все окружающие.

    — Нет, где еще!.. Так, оповестить царя о себе царица поизволила…

    Сейчас же приказал Иван вести к нему посланца.

    — Что скажешь, боярин? Добрые ль вести несешь?

    А боярин упал ниц перед царем и громко так выговаривает:

    — Бог милости великие послал тебе, кир государь и царь всея Руси: сына тебе Господь послал и наследника, великого княжича московского, володимирского, новгородского, смоленского, полоцкого, черниговского и иных…

    Молчит Иван. То краснеет, то бледнеет, слова от радости не выговорит. А бояре кругом не выдержали, словно пчелы зажужжали между собою:

    — Слава Те, слава Тебе, Господи!

    Наконец и царь пришел в себя. Только слезы крупные, радостные слезы по щекам бегут.

    — Правда ли, боярин? Правда, правда, конечно… А как назвали: Димитрием? Мы толковали с Настюшкой…

    — Димитрием и молили, государь! Владыка митрополит Макарий сам молитву давал.

    — А здоровенький мальчуган? На кого походит? На меня ль, на княгинюшку ли?

    — На тебя, государь… Ровно влитой! И очи, и складом, и ладом — весь в тебя! Сам видел, государь… Вот так на руках держать сподобился… Здоровый, крупный такой княжич, дай ему Господи!.. Тьфу, тьфу, тьфу!..

    — Тьфу, тьфу, тьфу! — невольно повторил и царь тот же обычный прием.

    — Ну, а царица как? Голубка-то моя, свет Настасьюшка? Все здорово ль да ладно ль себя чувствует? Как живет?

    — Хвала Пречистой и Спасу Милостивому: все в добром здравии… Гляди, навстречу тебе, кир государь, пойдет, как и град свой стольный пожалуешь, даст Бог милости…

    — Што ты, што ты?! — даже замахал руками Иван. — Разве ж можно так скорешенько? Ну, да не пустят ее… Найдутся люди поумнее тебя при царице… Ну, спасибо, боярин! Век не забуду службы твоей усердной да вести радостной… Твой должник великий!

    И царь обнял, расцеловал осчастливленного боярина. А затем обратился к иконам, стоящим в углу и, пав на землю, стал благодарить Господа за счастье, посланное ему как отцу и царю… Поднялся затем, обернулся к боярам своим, толпящимся в келье царя, и радостным голосом произнес:

    — Поздравляю и вас, бояре, слуги мои верные, с великой радостью: с наследником царства, Богом нам дарованным! Придет время — служите ему так же верно, как моему отцу, деду служили, как мне служите!

    — Послужим, государь!.. Да живет на многая лета царевич и великий княжич Димитрий всея Руси!.. Поздравляем тебя, царь-государь, с Господней милостью, с несказанной радостью…

    И долго еще не покидал монастыря поезд царский. Поздравленья царь принимал от всех… и молебны служились благодарственные… Теперь уж не так стал торопиться Иван на Москву. Побывал и в Суздале, в старинном храме во имя Покрова Богородицы, и в Юрьевце молился у Живоначальной Троицы… Особенно долго пробыл Иван в Сергиевой лавре, где во все время осады казанской горячо молились монахи у гроба святого Сергия, прося победы царю. И сам Иван теперь долго, со слезами молился у мощей святителя, принося благодарность за помощь, оказанную в этой тяжелой борьбе. Отошла служба, затем и трапеза монастырская. Иван с обитателем лавры, с Иоасафом, бывшим сверженным митрополитом Московским, в келью ушел, в особую.

    — Что скажешь, сыне? — спросил Иоасаф, когда они остались одни. — Рад ли? Видно, недужен ты, сыне, што лик у тебя не больно ясен, зрак не больно радошен…

    — Не знаю, отче… И не болен я, а и здоровья не слышу в себе. Главное дело: душа што-то тоскует… Вот и сбирался потолковать с тобой…

    — Говори… все говори! Акромя Бога и меня — никто не услышит слов твоих, государь. Доходят и до меня слухи в обитель эту мирную… Да справедливо молвится: не всякому слуху верь… Али имеешь зло на кого в душе? Скажи. Зло — великий груз! Да еще если не по справедливости! А ежели прав ты, Бог да поможет тебе:

    - Избудешься обидчиков… Не маленек уж ты, царь-государь! Не таков, помнишь ли, как в те поры был, когда мои вороги Шуйские, с новогородцами хмельными, меня из опочивальни твоей царской тащили!

    И задрожали, заходили четки в руках этого старца, смиренного на вид монаха, при одной мысли о старой, давно испытанной обиде…

    Заволновался и царь.

    — Угадал, отче! Хоть и не так явно, но хотят править мною и ныне, как с ребенком управлялись. Мягкое ярмо, да все ж ярмо возлагают на выю господина своего, помазанника Божия… И так это ловко, что поделать ничего нельзя! Все для добра-де моего… Все мне да царству-де на благо, а выходит…

    И, скрипнув зубами, Иван не договорил, умолк…

    — Аль уж так спеленали советчики?..

    — Да уж нельзя лучше! Шагу не ступишь без них! Жену не смей иной раз обнять-приласкать, ежели то не позволенный день да не по правилу уставному. Что я, чернец, али поп, али старик какой столетний, што ли?.. Вон под Казанью за все шесть недель разок разрешил себе… потешиться с бабами и о грешной плоти вспомянуть…

    Так и Адашев, и Захарьины и-и что капели! И грех, и стыд… И Сильвестру-де отпишут, и владыке Макарию… И, правда, во скорях цидула от него… Писание, так вопче… «Блюдитеся-де да хранитесь от всякия скверны, от блуда и сквернословия и похотей разных, и…». А сам, чай, как был молод?.. Э, да што и толковать!.. А штобы уж в чем важном, што царства касаемо!..

    И царь, видя, что понимают его, что ему сочувствуют, обрадовался всей своей юной душой и готов был уж распространиться дальше на эту тему.

    Но за дверью в это время раздался голос шурина царского, боярина Захарьина:

    — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй ны!..

    — Вот, тут как тут! — с досадой произнес Иван.

    — А ты о досаде своей с игумном Вассианом Топорком потолковал бы… Он еще отца твоего советчик. Он, може, научит тебя, как быть… — быстро прошептал Иоасаф, раньше чем ответил на голос обычным словом, разрешающим вход в келью пришедшему.

    — И то… и то!.. — радостно подхватил Иван и склонился принять благословение старика.

    А Иоасаф, благословляя Ивана, обратился к двери и громко произнес наконец:

    — Аминь! Гряди, чадо мое. Благословен грядый во имя Господне!

    Князь Юрий явился встречать державного брата в село Тайнинское, под Москвой, где у Ивана последняя ночевка была. На другой день состоялось торжественное вступление победителя-царя и его сподвижников в Москву, и то, что здесь произошло, превысило всякие ожидания Ивана.

    От самых лугов пригородных на Яузе и вплоть до посадов, даже до стен кремлевских, вдоль всего пути, где шел Иван со свитой своей, на протяжении десятка верст толпились сотни тысяч народу, ликующего, разодетого во все новое, во все дорогое и лучшее, что десятками лет хранилось по дедовским укладкам и скрыням, в клетях и каморах. Не одни москвичи тут были или люди, случайно попавшие в стольный град московский в эту счастливую пору. Нарочно издалека собралися люди руские приветствовать юного победителя грозных доселе казанских татар.

    С громовыми ликующими кликами встречено было выступление царя из Тайнинского. Не смолкали крики все время, пока въезжал он в Москву и приближался к Сретенскому монастырю, где ждал его в блестящем пасхальном облачении митрополит, окруженный сонмом высшего духовенства московского.

    Оглушительный вопль и рев толпы раздался, когда остановился Иван пред древней, глубоко чтимой иконой Богоматери, писанной самим евангелистом Лукой, и, перекрестившись, поцеловав образ и приложившись к мощам нетленным, принял благословение митрополита.

    — Многая лета царю благочестивому, Ивану Боголюбивому, государю нашему! Жив буди, победитель варварский, избавитель христианский!.. Слава тебе, царь-батюшка! — эти крики потрясали не только воздух, но, казалось, заставляли содрогаться и новые, крепкие стены Кремля, вырываясь из сотни тысяч грудей…

    И, как по волшебству, все стихло, когда глашатаи замахали своими посохами, ударили в бубны, объявляя, что царь промолвить желает свое слово великое к митрополиту-владыке. Стихли клики и пальбы. Не гудят большие и малые колокола кремлевские. Громко, отчетливо заговорил Иван, желая, чтоб как можно на большем пространстве были слышны слова его речи, приготовленной и затверженной задолго до этой минуты.

    — Отец ты наш, Макарий, митрополит всея Руси, и архиепископы, и епископы, и весь православный собор священства руского! Бил я вам челом: молили бы Господа и всех святых Его о нашем здравии и об устройстве земском, и об освобождении от нашествия врагов видимых и невидимых. Советовался я с вами о неправде казанской, что города они руские грабят, христиан в полон берут, церкви Божие и монастыри святые разоряют… Много раз и деды, и отец мой ходили за то войною на агарян нечестивых, и сам я тою же стезею шел, да не посылал Бог удачи. Видно, за грехи мои прежние.

    Теперя зато — иное Бог дал! Не успели мы на татар казанских, на юрт нечестивый наступить, а на подмогу своим единоверцам безбожным крымский хан, Девлет-Гирей-царь свою орду на Русь повел. Но молитвою вашею и заступничеством Бога сил и всех святых Его, купно с Пречистою Богородицей, вспять воротился Девлет-Гирей-царь, никем иным гоним, но токмо гневом Божиим! И нас не дождался!..

    А которые люди его с нашими людьми переведалися, — тут Господь нам свое милосердие явил: наши воеводы разбили крымских многих людей и многих живых к нам привели. И тогда, на всемогущество Бога и чудотворцев великих уповая, пошли мы на свирепых кровопролитцев, казанских людей, вооружася вместе с князем Владимиром Андреичем и со всем своим воинством… И, Бог дал, дошли здорово.

    Произволением Божиим, вашими святыми молитвами, предстательством отец наших, а также попечением, мужеством и храбростью князя Владимира Андреича, всех наших бояр, воевод и всего христианского воинства тщанием и страданием за веру святую, за братьев православных излил Господь милосердный щедроты благости Своей на ны, на рабы свои неблагодарные, дарова нам помощь на сопротивные и победу светлую. Царствующее место, многолюдный град Казань предан в руки наши и в изгнанье вера Магомета, водружен Крест Животворящий в запустенной мерзости казанской, и все живущие в ней басурмане судом Божиим в единый день изгибли! Все же земские люди арские и луговые изо всех казанских пределов нам добили челом и обещалися нам дань до века давати. И там, с Божиею благодарностью, на сохранение граду и землям оставили воевод своих и людей ратных многих.

    А сами с таким великим Божиим дарованием сюда, ко образу Пречистые Богоматери и к мощам великих чудотворцев, и к твоей святыне, и к отеческому своему месту — Москве престольной здорово пришли! И аз тебе, отцу своему, и всему собору, вместе со князем Владимиром Андреичем и со всем своим воинством, на ваших трудах и молитвах — челом бьем!

    И тут же до земли отдал поклон святыне и святителю юный царь-победитель. Князь Владимир за ним склонился тоже. И полки, которые приготовлены были в Тайнинском, а теперь блестящей стеной стояли за царем, простерлись ниц пред иконами, звеня, громыхая оружием и военными доспехами, сталкиваясь шишаками, задевая друг за друга наплечниками и налокотниками блестящих лат и панцирей своих.

    А из народной груди, как из глубины морской, вылетели снова и вдаль понеслись гремящие клики восторга, радости, привета царю…

    Но вот тяжело, медленно поднялись с земли ряды воинов, отдавших поклон, выпрямился царь и князь Старицкий и все провожатые их, бояре и воеводы.
Смолк народ, ожидая, что ответит царю владыка-митрополит Московский, любимый всеми Макарий.

    Негромко, но внятно заговорил бодрый старик-святитель, выпрямив свой высокий, сухощавый стан, который казался еще выше, еще величественней от широких, блестящих облачений:

    — Во имя Отца и Сына и Духа Святого! О, Богом венчанный царь и благочестивый государь, великий князь Иван Васильевич всея Руссии! Мы, твои богомольцы, молим Господа и Ему хвалу воздаем. Дивень Бог во славах творяй чудеса! Ты, царю, царски-добре подвизался против супостатов своих, нечестивых царей и клятвопреступных татар казанских, и показал еси великие подвиги и труды, и чистоту, и любовь нелицемерную, и мужество, и целомудрие! Не колебался пострадать до крови. Паче реку: предал еси душу и тело свое за святую, чистую веру христианскую, за церковь православную, за порученное тебе стадо, коего ты — единый пастырь. И помог Господь трудам и отваге твоей, как даровал он победу прародителю твоему, благочестивому князю Володимиру, и достохвальному князю Димитрию на Дону, и святому Александру Невскому, латынян победившему!

    И незабытлив, скор на воздаяние Христос. Победу великую даровал тебе на агарян нечестивых, еще же дарова тебе перворожденного сына от царицы твоей великой княгини Анастасии — царевича Димитрия Ивановича!..

    Мы же, богомольцы твои, глаголем: «Велик Бог и чудеса Его!..» Радуйся, царь-победитель, и веселися на многая лета и со своею царицею, великою княгинею Анастасиею, и с царевичем Димитрием, и с братом Владимиром Андреевичем в Богом спасаемом царствующем граде Москве, и на всех твоих царствах, и на Казанском — из рода в род, на многая лета.

    И тебе, царю, благочестивому государю, за все твои труды, за одоление оплота мусульманского, всему миру страшилища, мы со священным собором этим и со всеми православными христианами челом бьем!..

    Поддерживаемый двумя священниками, опустился на колени первосвятитель московский, седой старик Макарий и медленно склонился вместе со всем тысячеголовым клиром окружающим — челом до земли — на раскинутую здесь нарочно на дороге дорогую шелковую ткань…

    И как ветром склоняет спелые колосья на необозримых родных полях, так в одну минуту, с шелестом, с ропотом, с кликами восторга и благодарности склонились в земном поклоне сперва первые ряды людей, а там и дальше, дальше… без конца!.. И уж подыматься стали передние ряды, а позади, на расстоянии нескольких верст вокруг, опускалось с одного конца море народное, сотни тысяч голов прилегали к земле, пока другие сотни тысяч, словно прибой всплеснувший, отрывались от сырой земли и вздымались кверху постепенно, с гулом невнятным, с рокотом, с шелестом… Совсем как море!