Блинный гость

Обмотанный скукой, как скотчем, я занял в блинной единственный пустой столик с приставной занозистой табуреткой. Но табуреток, на мою беду, оказалось две. А заноз ещё больше.

Подсел ко мне напротив, вжавшись в стену, самый обычный дядька. Высокий, сухощавый, с прямой спиной и без морщин на привычно выбритом лице, вроде моложавого отставника-кабинетчика из армейского состава или из органов. Уткнулся в телефон, тыкая как будто в одно и то же место в нижней части экрана. Я и не смотрел на него особенно, просто некуда было больше смотреть. Продолжал скучать и машинально, кажется, тоже листал свой телефон, как вдруг около нас с нуля замутился скандал. Я среагировал на вопль официантки над ухом и проследил, на что указывает её палец с острым ярким маникюром. Сверху порции, что принесли, сосед мой откуда-то вынул и выложил совершенно чёрный блин. То ли настолько горелый, то ли специально такой, не знаю. Только распаренная официантка увидела "запрещёнку" и подняла крик. Тогда он встал и с высоты своего роста влепил эту черноту на стену прямо за собой. Повесил блин вместо солнышка, точно на лучи. В кафетерии сразу потемнело, с грохотом упала табуретка, а затем, очень скоро, где-то близко истошно закричали. Отставник, буквально не снимая шинели (прямого и длинного драпового пальто), прошёл в кухню и наклонился над чаном с топящимся маслом. Остался в царственном полупоклоне, где честь — никому!, словно застряв головой в сливочной густой массе, булькавшей на плите.

Я вернулся к нашему столику и к стене с блином, висевшим на том же месте, в центре композиции. Сильно, видно, потрясла меня ситуация. Скука пропала, я весь размотался; на нервяке, как на шарнирах. Не соображу, кому позвонить и зачем, откуда тут еда и напитки, где все люди?.. Возникло чувство органического распада, что я стал хуже видеть и слышать, реальность расплылась. Никак, ничем мужчина не напоминал доведённого до крайности безумца, даже детская выходка с этим "чёрным солнцем" не тянула на случившийся кошмар...

Я вытянул шею, глядя вперёд. Сидя напротив, да и забегая сюда часто, ни разу этой стены не рассматривал. Так не картины же, обычная размазанная декорация для блинной. На окрашенной в мятно-полынный оттенок стенке, слюдяной от нагара и тонкого слоя жира (вспомнив про жирную масляную топь, растекавшуюся по кухне, чуть не потерял сознание, но накрыть всё же не успело), выполнен барельеф малой художественной и смысловой ценности. Улыбающееся солнце посередине, закрытое сейчас чёрным овалом, а в его жёлтых лучах теснятся пара толстых криволапеньких жаворонков и рядок выпирающих бокальчиками тюльпанов. Правильно всё, по теме заведения: вечное предчувствие весны, Масленица круглый год. Убогонько, но не настолько же, чтоб голову в масло кипящее совать! Потемнело в кафешке тоже, кстати, по естественным причинам — снег на улице повалил.

И тут я увидел ещё одно странное. В центре распяленного на выпирающих, похожих на домашнее алоэ лучах блина что-то было. Пришлось залезть, взяв табуретку моего недавнего соседа. А порядочного он роста.. был. Из комковатого теста этой чёрной субстанции выпали цифры 2 и 3. Синие, тонкие, трафаретные. Не из набора первоклашки, а из советского сыра, когда номера партии, дату изготовления вдавливали в сырные головы. Слезая с цифрами в кулаке, я глянул в окно с этой точки, оказавшись где-то на уровне головы погибшего в сидячем положении. На входе напротив синела крупная табличка с номером 23. Жаль, телефона мужчины в руки уже не взять. Теперь я был почти уверен, прикинув с его места на своём смартфоне, что он нажимал на эти же цифры. Мы помним всё-таки гораздо больше, чем думаем, чем осознанно вмещаем, желая или не желая запоминать.

Из кухни несчастного заведения совсем уж понесло горелым, прогорклым, тошнотным. Из-за понаехавших спецов там явно было не пройти к оборудованию, да и не до готовки. Я направился к дверям, подтвердив дежурящему оперативнику свою готовность посетить отделение по первому требованию.

Перейдя дорожку, наполняясь изнутри воздухом, как рыба в воде, я толкнул дверь под синей табличкой. В акварельной сырной лавке с мозаиками в окнах, в этом пахучем сгустке сбыта от настоящей домашней сыроварни, никого не было. Я не знал, куда отступать, раз нельзя отменить себя в произошедшем, потому зашёл за прилавок — и снова увидел солнце, с которым озоровали цветные стёклышки мозаик. Лежавшее красиво до самых глянцевых носочков карамельных "лодочек". Светившее лучами длинных нежно-русых волос, размётанных по всему полу со спавшей косынки. Платье в горошек. И врезавшееся куда-то ниже сердца лицо без лица, закрытое чёрным блином.

Сначала я вынесся на оборотах и позвал того опера, который вслух, наверное, раз я это тоже помню, обозвал меня "грёбаной чёрной вдовой" и попросил больше вообще никуда не ходить. Да мне того и надо было. Я присел на корточки прям на дорожке между двумя трагедиями с одинаковым концом. (Самое безопасное место выбрал; вот вам и шок, а инстинкты сработали: переулок-то наглухо перекрыли.) Ел снег, сыпавшийся мне в открытый рот, и омывался им же, словно святой водой.

После стопки дочерна прожжённых любовью солнц я раскачивался в холодной блёклой грязи с закрытыми глазами. Боялся взглянуть на небо, не будучи готовым вынести ещё один приступ ярости от Ярила. Либо новую проверку на внимательность от горячего блинного гостя.