Сказ

Как мужик топор не продавал купцу

    Едет купец по силиконово-трамвайной долине и видит, что мужик каким-то чудом-юдом секвойю валит двумя ударами.

   Во-первых,  никогда купец  таких-то и деревьев не видывал – до 159 метром ростом и 776 миль в окружности.

    Во-вторых, и мужик-то необычный: не рыжий, не сутулый, без колтуна в голове. В одёже приличной – типа в черном фраке и с хризантемой красной в петлице.
  И на французском могёт, и на английском, особливо на  ирландском, и «Улисса» читал и прочее…

    Встал купец на своей некрасовской бричке  и огласил воздух: «АЙ. Ой. АХ!  УХ» (далее  по рифме).

    Мужик – ни дать, ни взять, - даже не оглянулся, и давай эту секвойю на пласты разрубать.

     Раз рубанул – хата построилась!

     Два рубанул – хоромы стоят!

      Три рубанул – город Питер из вод Невских поднялся, и так до сей поры и стоит недвижим.

   Только  и до сей поры воды Невы омывают набережные и Сфинксов, мужиком тем из Нильских вод  притянутых на секвойенных платформах…

     Одно худо:  Аккакий Аккакиевич бродит и колобродит – то Солнцу не даёт встать над Питером в означенный час, то ржавчину на топор мужика насылает, да приговаривает: чтоб наши мёртвые души (по Гоголю) и родненький наш Вий (веки его подняли, да опустить забыли!) вам жить давали, но чтобы и вы их не забывали, и десятину на мёртвые души платили -  сколько кто может…

    Купец в недоумении: что за блажь такая!

   Видит купец собственными очами: мужицким топором и Иссакий вырублен,  и Казанский в своем полукружии под небом полуденным стоит не шелохнется, и Невский прошпект, по которому гуляют и Пушкин, и господин Уваров, который заменил французское, - узкое для понимания одной шестой части всего Земного шара: «Свобода. Равенство. Братство» на «Самодержавие. Православие. Народность»,  что  абсолютно и незыблемо, и вся эта красота и Традиция – стоит и не движется, хотя мужик-то топором машет, машет и строит чегой-то новое и невиданное…

    И вот, купец, набравшись храбрости – он-то помнит, что мужик эй-то и турка  как-то подсадил, и Тамерлана, и даже, прости Господи, и Чемберлена…

   И вот  подходит так как-то так  ласково к левому плечу мужика, не то что   спереди, но и не сзади, и спрашивает – не то что громко, но и не шёпотом:

 - Скажи, милчеловек -   а почём-то твой   топорик ласковый да спрытный? Готов купить его да не за алтырь, да за золотник не скрытный!

     Молчит мужик. Не оглашает ни цены, ни полцены.

     Молчит.

     Скрытничает.

    Знать, что-то задумал о зодчестве и ландшафте.

     Секвойя растёт, семена роняет. А мужик топорик свой навостряет…

    Сказ сей по Ремизову писан. По Лескову рассказан. Достоевский в комментариях сказывал и своих незабвенных "Дневниках". Мужик-то до сих пор жив! О чем-то мыслит. Что-то понимает. Особливо о строительстве: оно надобно для людёв - чтоб жили, не тужили, сказки сказывали, да масленицу праздновали!