3. Видение

               
       А душа такая дура...

--------------------------

      - Вот так! И не спорь со мной больше! Понял?

     Я ослабил хватку и оттолкнул от себя этого маленького бестелесного человечка, доверху набитого претензиями ко мне. Нет, я даже не ударил его, только слегка придавил его желание злобствовать и противоречить. Он мой лучший, возможно единственный, друг, но в то же время гад, каких мало. И все наши стычки происходят лишь в моём воображении. Потому, что он (Лео – так я его называю) невещественный и существует лишь постольку, поскольку мне нужен диалог хоть с кем-то для выяснения истины в больших и малых вопросах. Мне нужен собеседник, уровень амбиций которого, образования и способности вести правильную дискуссию не ниже моих.

     Психологи называют его вторым “Я”. Кто-то называет это второе “Я” голосом разума, совести, интуиции. А кто-то вообще усложняет до невозможности и говорит о присутствии в мозгах ангелов и демонов. Ведь мысли наши переплетены как ангельскими, так и демоническими желаниями. Это факт. А кто не верит, присмотритесь к источникам своих желаний честно и всё поймёте.
 
     Мне это не особо важно. Я уже давно принял к сведению и, мало того, даже признал собственную неспособность избавиться от влияния эмиссаров преисподней. Все мои юношеские устремления, воспитанные в духе честного труда и веры в справедливое воздаяние по результатам труда, привели меня к вынужденному пониманию того, что действительность невозможна без нечестного и несправедливого.  Не хочу вдаваться в подробности, вы и без меня это знаете.

     Жизнь моя, не обогретая тёплыми течениями и не подвергнутая интеллектуальной шлифовке в детстве, естественным образом приобрела самое простое свойство - живу как все. Не загадываю и не воспаляю свои чувства запредельным, недоступным. Разве что иногда редкий огненный образ из параллельного мира прожжёт насквозь своим мощным излучением, вырвет часть сердца и улетит куда-то в недоступные пространства, оставляя меня стонать и зализывать раны. Спросите о чём это я? Не торопитесь, ещё чуть-чуть и поймёте.

     Да, да, когда-то я был молод, был романтично благодушен и моя память всё ещё хранит образы красивого и духовного. Они, как шаровые молнии, залетают иногда в моё окно, вызывают ностальгию и позднюю, почти забытую, страсть, принуждающую меня трепетать всеми чувствами. Но иногда эти вспышки несут в себе целые протуберанцы неизведанной ранее энергии, накрывающей безжалостно и опустошительно. И ты понимаешь, что тебе одному не справиться с нахлынувшей лавиной, что нужно срочно разгрузить свои чувства от невыносимой ностальгии и боли о несбывшемся.

     Вот тут и появляется Лео. В одних случаях он ласковый, нежный и усыпляет дрожь моих чувств, пытаясь переместить встревоживший меня инцидент в область забвения. В других случаях обостряет всё до крайности и доводит меня до самоистязания аргументами, в которых больше обвинения и цинизма, нежели заботы обо мне. В таких случаях между нами возникает громкий кипешь и мы пытаемся в словесной перепалке уничтожить друг друга пока не возобладает явно или его или моя позиция. Правда, зачастую спор заканчивается ничем. Я, чувствуя его правоту, просто посылаю его сами знаете куда, он обижается и уходит куда-то в центр мозга. Сидит там и зудит. И всё о том, что вот какой ты неумный или даже подлый человек, если хочешь сделать это, или, наоборот, какой ты мерзопакостный человек, просто дрянь какая-то, если не хочешь сделать это. И всё время, как только появляется во мне потребность для дискуссии с самим собой, появляется и он. Вылезает из своего убежища и  начинает самозабвенно спорить, доказывать противоположное, обвинять меня, унижать и злобствовать.

     Вот и сейчас завёлся с пол оборота, занял противоположную позицию и заявил:

      - Она не красивая.
 
     Она, это эффектная красотка с точёными формами, только что процокавшая мимо нас своими каблучками.
 
     А я говорю: – Красивая.
 
     А он: – У неё глаза татарские.
 
     А я: – Татарские глаза как калёные татарские стрелы, валят наповал с полувзгляда.
 
     А он: – У неё походка б…дская, смотри как бёдрами вихляет.

     А я: – Ну и что, почему-то я от её бёдер глаз оторвать не могу.
 
     А он: – Да ты прислушайся, олух царя небесного, из под её каблучков стоны раненых мужиков по всей улице разносятся.
 
     А я: – Ну и идиот же ты, Лео. Мне, может быть, именно такая и нужна, чтобы не стоптанными кроссовками ко мне в душу, а изящной туфелькой тридцать седьмого размера.

     Так мы и препираемся до белого каления. Кончается тем, что я его либо просто пошлю, либо, исчерпав все способы убеждения, приступаю к мысленным экзекуциям.

     Сидит вот сейчас в своём полушарии, глазами вращает и думает, как бы мне ещё напакостить. А что значит напакостить? Значит сдвинуть меня с моей точки и доказать что белое это чёрное. Кретин одним словом. Думает что его точка – истина в последней инстанции. Хотя не дурак. Нахватался где-то умных определений. Иной раз так врежет словом, что все мозги сломаешь, пока найдёшь что ответить.

     В общем, оттолкнул я его от себя, перевёл дыхание и продолжил воспитательную работу, перемежающуюся, как обычно, не только педагогическими наездами, но и философскими закидонами. Это моя особенность – к месту и не к месту делать обобщения, претендующие на объективное мнение, хотя вся моя объективность лежит в пределах личных впечатлений о жизни. Они, впечатления, выстроены в систему, от которой я отталкиваюсь в своих рассуждениях. Возможно, мой непрофессионализм вызовет у вас протест, но… как хотите, дело ваше, а я возвращаюсь к беседе с Лео.

     - Ты, Лео, опять лезешь ко мне со своим слабоумным мнением о женщинах. Мы с тобой битых двадцать лет спорим, а ты всё никак не поймёшь, что сила женщины не в слабости, а в пластичности натуры, в мягкости характера. Не верь одному известному “знатоку дамских сердец”, который лет двести назад сильно ошибся и выдал на публику мысль о том, что сила женщины в слабости. Отличился креативным мышлением, как сказали бы наши современники. Двести лет уже прошло. Формула не работает. И мы и они стали другими. В нашем времени слабость воспринимается как отсталость, как непригодность, как недостойность, как порок. Она сродни легкомыслию и почти всегда сопровождается неспособностью культивировать в себе личность, встать вровень с достойным мужчиной. Увы и ах.

     Слабость женщины привлекает слабых мужчин, инфантилов, не способных вести диалог с твёрдой позиции хозяина жизни. Нужен мужчина - хозяин жизни, вот главный запрос женщин, правильно понимающих свою историческую роль хранительницы семьи и очага. Другими словами – нужен мужчина, возле которого можно свернуться в тёплый уютный клубочек и не испытывать тревожащее действие внешнего мира. Подобно тому, как пушистый котёнок ласково трётся о его ноги и мягким облачком спит в его постели. Подобно тому, как текучая вода принимает форму сосуда. Сосуд - мужчина, защита её от внешней среды. Но при этом роль жены требует от неё самой быть во взаимоотношениях достаточно пластичной, чтобы плавно, уютно и ласково обтекать угловатости, присущие мужчине по факту его взаимодействия с грубой внешней средой.
   
     Однако, друзья мои читатели, вся эта предыдущая двухстраничная лабуда, уже прочитанная вами от начала рассказа, наличествует здесь лишь для того, чтобы мне проще было перейти к переживаниям моего героя, то есть к моим переживаниям. В данный момент я сижу в городском парке на скамеечке и по обыкновению собачусь с Лео, то есть с самим собой. Вообще-то, перебранка наша не оттого что мы бездельничаем и не знаем чем заняться. Мы с ним, с Лео, в поиске. Вернее, не в поиске, а… чёрт, не знаю как сказать. Короче, не всю публику мы провожаем глазами, а только красивых женщин и девушек
 
     Лично я, в плане знакомства с читателями, обыкновенный женатый мужчина сорока лет. В данный момент, как я уже сказал, сижу на скамеечке и стреляю глазами по стройным ножкам юных красоток. Ах, эти нимфы и нимфетки. Они яркими метеоритами вонзаются в тусклую уличную толпу и быстро исчезают из вида подобные прекрасным видениям, оставляя в памяти грусть и ностальгию.
 
     Так почему я сижу здесь и предаюсь несбыточным фантазиям, способным лишь увеличить мою тоску по прошедшей молодости, когда юные девы сами прыгали мне на колени, заглядывали в глаза и весело щебетали о своих маленьких радостях? Эх, друзья мои… В общем, это другая история, давайте не сейчас, потом,  обещаю.

     Если в этом месте ещё сохранились читатели, то извините, друзья мои, но сейчас я снова буду говорить с Лео, он хоть и каналья, но мы уже начали разговор и мне хочется в очередной раз вправить ему мозги, чтобы знал своё место. Не возражаете? Нет? Спасибо.

     - Лео, ты ещё здесь?

     - Ха, а где мне ещё быть кроме как торчать в твоих примитивных мозгах и ждать когда твоё лузерство снизойдёт до диалога с твоей же умной половиной?

     - Что, опять напрашиваешься на оплеуху? Помолчи, а? Давай продолжим. Так вот, дорогой мой, эта девочка с татарскими стрелами, на которую мы с тобой запали в начале рассказа, это потрясающий пример того, как они умеют сворачивать нам, мужикам, шеи в нашей отчаянной попытке хотя бы последним взглядом, полным тоски и унижения, ещё раз прикоснуться к исчезающему в пелене улицы женскому идеалу. И пусть они предназначены для другого сосуда и стучат своими каблучками в объятия другого мужчины, но кто посмеет нам, прилипшим к скамеечке, наслаждаться их совершенством и усмехаясь себе в усы констатировать горькую истину о невозможности обладания красотой, промелькнувшей перед глазами и исчезнувшей в фейерверке солнечных брызг улицы?

     Что поделаешь, случаются, иной раз, такие обстоятельства, когда вдруг, по воле случая, пересекаются мимолётно противоположности, разбегаются даже не прикоснувшись, но оставляют в душе смятение и ностальгию. Привычный образ твоей собственной жизни начинается видеться в новом свете, не самом приятном,  или совсем рушится под напором нахлынувших чувств, уже забытых, но вздёрнувших вдруг твои рецепторы подобно лопнувшей лампочке, больно уколовшей тебя острыми и горячими осколками стекла. Ведь есть женщины, низвергающие в Ад одним только взглядом и ты, обернувшись инстинктивно им вслед, вдруг видишь ореол своих несбывшихся ожиданий и чувствуешь свежесть изумрудных альпийских лугов. Даже ты, не обласканный никогда и никем и не имеющий нежных чувств по причине жизненного обитания в среде, далёкой от  возвышенных тонкостей в общении людей.
    
      Встретился случайным взглядом и всё, подумать ничего не успел. Успел только в колодец упасть, мгновенно обжёгшись холодной водой. А она уже разорвала в клочья твою безмятежность и унесла твои ощущения в солнечное марево. Она-то в этом тепле и свете всегда жила и к тебе, в чернозём, спустилась не по своей воле, а по воле небес, чтобы женской красотой попытаться вылечить чувства твои растленные и освежить душу твою одряхлевшую от неупотребления, чтобы смазать солнечным елеем смрадные её червоточины и вдохнуть в сердце твоё прерывающееся и закосневшее эликсир жизни вечной, имя которому женственность и любовь, без которого ни один мужчина не причастен к статусу  Homo-любящий, оставаясь в лучшем случае Homo-sapiens, то есть человеком мыслящим, но мыслью своею исторически отточенной и совершенной, с одной стороны, и эгоистичной, пещерной, с другой стороны, не вдохновлённой любовью, в большей степени тираня и разрушая, чем одухотворяя и созидая.

     - Эк, куда тебя занесло, - вылез поганец Лео, - В такие высоты, что усомниться можно, ты ли это?

     Я покосился на него, но стерпел, не стал ввязываться в перепалку. Ну что ему сказать? Он лишь отражение скептической стороны моего мозга. Он это тоже я. Только другой. С другими глазами. И не пойму где я сам, настоящий, а где моё приложение в виде Лео и других. И в какие моменты я становлюсь приложением, а приложения мои становятся мною. Потому, что мысли мои подобны порывистому ветру не имеющему преимущества в направлении. Не нашли железной опоры, не желают успокоиться в клетке стереотипов, и постоянно перетекают из одной формы в другую, порой в противоположную, отвергнутую в самом начале, но, всё же, принятую под нажимом врагов вроде Лео.
 
     Сейчас мы в начале рассказа. И если к концу рассказа вы заметите изменения в моей позиции по отношению к главному субъекту рассказа, то есть ко мне самому и моим чувствам, то знайте, что это работа Лео и других его соратников, которые бывает хором митингуют в моих мозгах и совершенно сбивают с толку. Поэтому допускаю, что вместо рассказа получится компот из заблуждений. Но это Лео будет виноват и другие. Не я. А пока что продолжу о том, о чём начал. Отстань, Лео. Отстань сказал, не приставай...
 
     .... Ах, Лео? Бывал ли ты застрелен одним мгновенным взмахом ресниц? Так, чтобы всё, что ты накопил за свои годы в своём  заплечном мешке, враз провалилось куда-то в тартарары, слетело с тебя подобно скорлупе из засохшей грязи, развеялось пеплом по далёким космосам. И вот стоишь ты голый и ничтожный посреди ледяной равнины и обессиленный смотришь глазами жалкими вслед исчезающему видению, страшно вдруг понимая, что кроме затхлого содержимого в мешке твоём жизненном в тебе и не было ничего. Не было ничего кроме плесени. Ни воздуха, ни солнца. Ни радости, той, от которой крылья вырастают, а душа смеётся и плачет и заходится в невыразимом восторге. И твой мир, созданный тобой, такой твой, и так хорошо приспособленный для жизни среди подобных тебе, во всей своей сорокалетней тяжеловесности не достоин лечь под её тонкие каблучки. И нечего тебе поставить рядом с ней своего воздушного и невесомого, а любое слово или движение вдогонку ей сомнёт, зачернит, пригасит неземной свет. И вот лёгкий ветерок от её дыхания уже свёл с ума твои поры и принёс неведомые ароматы дивных лугов той страны, где живут эти нимфы, где рождаются с крылышками, где вдоль тропинок благоухают хризантемы, а в воздухе томно плывут легкомысленные паутинки, где дома сотканы из пахучего июльского травостоя, а люди умываются исключительно хрустальной утренней росой.

     Прошли мгновения и тонкий аромат её развеялся в воздухе и свет радужный растаял за горизонтом, но стоишь ты с ватными коленями на студёном ветру или бредёшь уже не понимая куда по промозглым улицам и из горла, будто верёвкой пеньковой стянутого, через отвердевшие губы слова латинской молитвы роняешь – Аве, Аве, Мария, хотя и знаешь из всей молитвы всего-то два этих слова, ворвавшихся невесть из каких далей.
 
     И долго ещё в разуме твоём, поколебленном, будет звучать одинокая скрипка, разрывая на части сердце, тоской упелёнатое и ты, задрав подбородок в тусклое небо и придавив дыхание сбивчивое до боли вслушиваешься в морозный воздух, пытаясь понять – откуда прилетела эта щемящая боль, эта печаль, эта ностальгия по несбывшемуся. Но ничего не ответит тебе небо безучастное, ухмыльнётся только и заволокёт весь мир колючей снежной круговертью.

     Добредёшь ногами деревянными, мутно посмотришь на жену и детей, соврёшь что-то на язык навернувшееся, навсегда теперь уже понимая как призрачно и хрупко и малозначительно всё, что ты построил и вымучил, как тупо и тяжело сверлил свою сорокалетнюю тягомотину, до блевотины презирая и бездумно навешивая оскорбительные ярлыки пришельцам из другой жизни, случайно шагнувшим в твоё жизненное пространство. Как бессознательно матерясь собственноручно закладывал кирпичами своего недомыслия и лени открывающиеся возможности, заблуждаясь трагически и непоправимо.

     И начинаешь видеть ты всю свою жизнь, и увидишь вдруг, что лежит она тяжёлой колодой на заброшенной неезжей дороге, разве что железный трактор пролязгает своими железами или прогонит вонючее деревенское стадо небритый похмельный пастушок. Махнёшь им рукой, засадишь стакан неразведённого и опять за дрель дребезжащую, сверлить каменную глыбу своей тусклой жизни, такую неповоротливую, но расколовшуюся так неожиданно и нелепо от удара лёгкого каблучка, случайного на твоей дороге.

     И не станешь ты выяснять истину с этим негодяем Лео. Слышишь, Лео? Ты здесь? Мелковат ты для таких тёрок. Твоих аргументов будет совершенно недостаточно. И нечего губы надувать, поговорим с тобой в другой раз. Тут надо судьбу напрягать, мою судьбу, а не тебя.  Давай, пока, чао.

     А вот и судьба, тут как тут, стоит за левым плечом и насторожённо ожидает вопросов, знает, что ничего хорошего в нашем общении не будет, потому что и раньше не было. Ну, хочешь, не хочешь, а давай объясняй, почему ты не остановила эту девочку, почему она прошла мимо, почему даже не посмотрела на меня, в общем, - Почему?

    Скривится она в поганой усмешке, шевельнёт оттопыренными ушами и, скосив лживые глаза в сторону, нехотя ответит:

     - По кочену!

     - Да что ты за мразь такая. Только зубы скалишь. Хоть раз ответь по человечески.

  - А чего тебе отвечать-то? Лохом и дураком ты родился, таким и помрёшь. Да, признаться, я тоже не из лучших, только там, наверху, лучше знают кому какую судьбу приставить. Ты вот встретил красавицу, а того не видишь, что её-то судьба не чета мне и тебе. Она над ней порхает и крылышками на зевак ароматы навевает, от которых они с ума сходят и начинают жизнь свою недостойную анализировать и сопоставлять, потому что идеал первый раз в жизни встретили.  И увидели, что расстояние от них до идеала - полжизни. И чтобы встать рядом с ним, то есть с красоткой этой, нужно жизнь снова начать и по-другому прожить.
 
      А я – судьба из простых, из деревенских, крыльев нет, только веник и совок дали за тобой подбирать. Вот нам такие олухи как ты и достаются при распределении.

     - Уж не хочешь ли ты сказать, что я сам виноват в том, что красавица на меня даже и не взглянула, прошла мимо как сквозь дым сигаретный и даже чуть-чуть губы покривила?

     - А кто же виноват, милый ты мой? Да будь у тебя поменьше мякины в голове и побольше мозгов, ты бы мог из меня, деревенской бабы, леди сделать, а я бы уж и тебя в ту страну унесла и наслаждайся ты там девочками-красавицами и нектарами цветочными. А ты как выглянул на свет божий, сдуру схватил вместо скипетра царского дрель гремучую, так и не отпускаешь, и если бы не красавица, так и дардычил бы ею всю жизнь без остановки и не маялся чувствами мимолётными. А сейчас вот прошибло тебя и ты вопросы начал задавать, да поздно уж. Ты хуже Ильи Муромца, тот тридцать лет сиднем сидел пока проснулся, а ты вот до сорока умудрился и камень твой жизненный наполовину в землю ушёл и болотным мхом оброс, не сдвинешь.

     - Так что, мне и не дёргаться? Тянуть лямку и слушать твои дурацкие речи?

   - А куда тебе дёргаться-то? Ты же честный малый. Глупый, пьющий, но честный. И живёшь так, как в вашем колхозе положено. Завёл жену, не красавицу, конечно, и не очень умную, зато хозяйственную и плодовитую. Заметь – плодовитую, не сексуальную. Разницу объяснять надо? Хотя, нет, не стану. Всё равно не поймёшь и сведёшь всё к тупому базару. Вы в своём колхозе все таких выбираете. Хотя, правду сказать, других-то у вас там и не бывало. Настругал детей не заморачиваясь на отцовских обязанностях, одного по глупости, второго по недосмотру. Жену любил, да только первые три месяца. И любовь твоя была простой, колхозной, как просроченный мармелад в сельпо, без запаха и без особой сладости. А потому, что в башке твоей, и в сердце твоём, там, где любви и быть-то положено, брехня одна, дураками наговорённая.

     - Ну, ты полегче, бескрылая! Совсем меня на помойку отправила. А я, между прочим, чувства имею и не виноват, что мне вместо хорошей судьбы такую задницу подсунули.

     - Грубиян! Смотри, допросишься. У меня ведь есть некоторые возможности. Конечно, я не смогу вернуть ту девочку, её судьба со мной и разговаривать-то не станет. А вот довести тебя до ближайшего магазина, где тебе местные ковбои навешают мешков с картошкой под оба глаза – это пожалуйста, тем более, что их судьбы мои приятельницы, мы иногда, когда вы дрыхните, в картишки перекидываемся.

     - Ну ладно, всё, проехали. Только ты, чем ёрзать по моей душе напильником, объяснила бы, какая это во мне брехня сидит и жить мешает?

        - Да как бы тебе проще-то? Представь себе, каждому дитю родившемуся в его котомку дорожную кладут, окромя всяких нужных для жизни причендалов, ещё и коробочку картонную с карандашиками разноцветными. Только их не семь, радужных, а восемь. Один бесцветный. А карандашики не простые. Ими он должен жизнь свою разукрасить и порадоваться на неё. А потом, лет через семьдесят, когда придут за ним, по его рисункам и меру ему воздают заслуженную. Он ещё титьку мамкину сосёт, а коробочка у него целёхонькая, в рюкзачке припрятана. А тебе вот сорок стукнуло. И карандашики твои все куда-то растерялись. Один бесцветный остался. Рисуешь ты жизнь свою, да ничего не видно. То ли есть человек, то ли видимость одна. Потому и тоскливо тебе, что красотка взбудоражила остатки твоих чувств и ты заглянул в коробочку на жизнь свою поглядеть, чтобы понять насколько твоё дегенератство разрослось, сколько ты можешь стоить на фоне этой девочки и, вообще, стоишь ли чего-нибудь. Глядь, а там нет ничего, серо, пусто, уныло. Психанешь, схватишь карандашик прозрачный и, может быть, захочешь сломать его, а не сможешь. Он как лом железный сделался. Скорее сам об него сломаешься и, если осталось в тебе ещё чего-нибудь живого, не умер ты совсем, то просто пойдёшь и повесишься на первой же осине, понимая тяжело, что всё впустую прошло, мимо, нет радости и уже не будет. Что жизнь твоя одни верхушки посшибала, а корневища её, те самые, где радость, даже не разглядела. А красота, случайно встреченная тобой и пробившая твоё мужланское самомнение – это капля чужой розовой краски, ненароком брызнувшая на твой бесцветный холст. Моя вина. Не увела тебя в сторону. Всё так бы и шло до естественного капута, и не расшибался бы ты сейчас вопросом – почему она такая, такая, ах какая, а я вот такой, никакой?

     Ещё больше тебе скажу. Наследственность у тебя не ахти. Грубо говоря, на базаре купленная, а не в бутике для избранных. Живёшь ты вроде как сам по себе, ан нет, бабки и дедки твои сто лет как почившие, прописались в генной наследственности твоей, везде через складки твоей жизни просовываются, из могилы тебе воздушные поцелуи посылают, за рукав дёргают и прямо в мозги свои представления о жизни и советы нашёптывают. А что с них взять? В роду твоём никогда голубой крови не примешивалось, красная и то в дефиците, наполовину спиртом разбавленная. От сохи всё. От земли чёрной. Ни полёта, ни желания. Одни частушки похабные.

     - Вот ты только родню мою не трогай. Какая никакая, а моя. И не твоего ума дело на каком базаре и почём куплена. Я тебя про себя спрашиваю, а ты родню мою хаять принялась.

     - Чудак-человек, если не сказать хуже. Ты ведь правды хочешь, может быть, первый раз за всю жизнь. Не той повседневной бытовухи, которая сделалась жизнью твоей, а правды глубинной, коренной, которая где-то есть, но с тобой никак не пересекалась. Короче тебе скажу и конкретнее. Есть одна правда в основе всего - любовь. Не знаю, поймёшь ли, но, ладно, продолжу. Только она может подготовить тебя для отношений с лучшими девушками, с юными феями, красотками и умницами.

     Ты оглянись и присмотрись внимательно к “юным феям”, которые вьются вокруг тебя. Присмотрелся? И что видишь? Ага, правильно, девки! Правильно говоришь. Именно девки, а ещё девахи, а ещё девчули, а ещё чувихи, а ещё… много их, падких на твоё предложение провести вечер в местной шаурме угощаясь чебуреками и пивом. Я даже не стану говорить о каких-то возвышенных чувствах. В шаурме таких не бывает. Ну, не бывает там любви. Есть только мухи и мигранты.

     Чего скривился? Задал вопрос, так слушай ответ. Что, что? Не надо про любовь? Штиль, говоришь, слишком высокий? Ну, да, высокий. Я понимаю, что разговоры про тракторные запчасти для тебя роднее. Но, друг мой,  про любовь всегда штиль высокий. Тебя сейчас, после встречи с девушкой, именно высокие чувства и корёжат. Впервые тебя вознесло на вершину. Конечно, ты пока ещё просто ошарашен её совершенством и не знаешь что такое вдруг с тобой приключилось. А это, милый мой, первый толчок к пониманию прекрасного, которое может привести к полезной перемене взглядов на свою жизнь и даже к любви. А может и не привести. Это я в общем случае говорю. В твоём случае всё уже поздно. Ты не готов даже обсуждать это. Девочка перевернула твои чувства неожиданно, как молния сверкнула. Ты чуть с тротуара не упал, потому что не готов к встрече со случайным явлением красоты. Чтобы быть готовым, нужно любовь растить в себе с детства. Тебя только пожалеть можно за то, что воспитание твоё свелось лишь к запанибратскому общению с похмельными мужиками в колхозном гараже.
      
     Вижу, вижу, что ты чуток поплыл. Ну ничего, ещё немного послушай. Такие разговоры для тебя всё равно что Библия для мартышки, но вдруг тебя прошьёт понимание важных для жизни вещей, может быть изменишь что-то в своих мозгах, а мне там, откуда я была назначена для твоей опеки, зачтётся.

     Так вот, повторяю для тугодумов – любовь это хоть и высокопарно, но только она одна, если есть в тебе, открывает возможности для отношений на самом высоком уровне. С красивыми девушками, с недоступными женщинами. Вообще со всеми. И, заметь, я не говорю о плотской любви. Я говорю о любви к миру, о любви к жизни, о любви сердца, а не о кобелиных вожделениях. Плотская любовь будет всегда доступна тебе в любом количестве, если ты будешь средоточием вселенской любви. Ведь это как раз то, что востребовано везде и всегда, то, к чему тянется всё живое и красивое. Понимаешь? Ну, хоть головой бы кивнул, что ли. Молчишь как партизан на первом свидании. Ну, хорошо, молчи, мне легче, не лезешь со своими дурацкими возражениями.

      Итак - только любовь. Всё остальное брехня, пыль, пустота и бессмыслица. А ты пролетел мимо этой главной правды как фанера над Парижем. Хотя нет, полёт над Парижем – это поступок. Это неудачное, но всё же дерзновение мужчины, храброго духом. Это не про тебя. Горизонты твои, мысли то есть и интересы, на фанере не летают, они вообще не летают. Рассовались по пыльным мешкам и затарились в какие-то тараканьи углы. И только тягомотина выдаивает душу. А сейчас вот, после встречи с красоткой, и тоска зелёная баобабом раскудрявилась. Но тебе уже ждать нечего, кроме старухи в чёрном саване, у которой в одной руке коса, а в другой телеграмма с вызовом на твоё имя. Нет у тебя уже жизненного пространства, чтобы всё изменить. Мне даже жалко тебя. Ведь и вины-то твоей тоже нет. Ты всего лишь жертва генов от своих необразованных предков. Не повезло тебе. Но… предки предками, а сам-то ты сколько стоишь? Чего сам-то сподобился в своей жизни? Да выходит, что ничего. Нечего тебе поставить рядом с красивой девушкой. Такие, как она, сразу дрель твою видят. Видят, что тяжело живёшь и низко. Так что стучат они своими каблучками в другую сторону, туда, где легко и высоко.
 
     А девочка хороша, чудо как хороша! Только она из другой песни. Где нет базаров, одни бутики на шикарных проспектах, где пьют не спирт стаканами, а Хеннеси напёрстками, где дарят свежие розы, а не консервированные китайские запахи, где веселят умными комплиментами, а не пошлыми анекдотами, где свободное время проводят в операх и венециях, а не калымят у соседа, где деньги легко делаются и легко тратятся, где любят до гроба, а не по обстоятельствам, где жизнь - фонтан чувств, а не кабала сивушная. В общем, есть слои жизни в которых ты свой, и есть слои жизни, из которых тебя вытолкает самый захудалый привратник, бормоча что-то о свином рыле.

     И вот стоишь ты у обочины, пылью обволакиваемый, и смотришь злобно и угнетённо вслед никелированному мерседесу, или вслушиваешься оглушено в лёгкий перестук удаляющихся каблучков. Ты – продукт своего слоя жизни, своих бабок и дедок, и жизнь это не река, где слои перемешиваются. Вот только включи мозги и хоть раз пошевели ими. Ещё раз говорю, что речь не о материях, а о духовном. Мерседес и привратник всего лишь аллегория. Жизнь там, где любовь. И не важно, что у тебя на воротах – фамильный вензель или ржавая щеколда. Любовь приходит и не заглядывает в твои карманы и не пересчитывает мелочишко. Там, где истекая слюной заглядывают масляными глазками в кошелёк, нет любви. Есть шкурничество. О такой “любви” не стоит и говорить. Настоящей любви нужно только одно – чтобы ты был готов к её визиту. Воспитанием своим был готов, высокими чувствами. Вот это главное. Приходит и всё, и кранты. Настоящая любовь не подвержена анализу потому, что приходит она не в мозги, а в сердце. И убивают её не богатство и не нищета, а скудность духа, скряжничество мерседесов и беспросветная лень стоящих в пыли. Не больше и не меньше.
 
     И родственничков твоих усопших я потревожила в гробах не потому, что они не оставили тебе в наследство свечной заводик, а потому, что они в генах твоих слепили твой низкопробный подход к жизни и определили тем самым для тебя социальный слой, где всё загажено бескультурьем, где белое вымазывается чёрным, где потребности только животного происхождения, где в глазах лишь деньги, а в душе вечная мерзлота, где о любви говорят в пошленьком смысле типа – хе, хе, лямур. Вот тебе ещё одна правда, вот твой калашный ряд, сиди и не высовывайся и забудь о видении. О-о, я вижу, что у тебя в лице что-то изменилось. Спросить хочешь? Спрашивай.

     - А вот и спрошу. Ты ведь судьба моя, так? Так! Тогда почему разговариваешь со мной как будто ты не моя судьба, а судьба школяра-недотёпы. Как лекцию мне читаешь. Заумную. Я взрослый мужик и мне обидно. Обидно - почему одним всё, а другим ничего? Я тоже хочу иметь такую девушку. Пусть она будет моей. Ты ведь судьба, сделай что-нибудь.

    - Вау! Я всё поняла. Наверное, действительно, я в своих рассуждениях взлетела выше твоей личной крыши. Хорошо, спустимся с небес на землю. Знаешь, я и пальцем не пошевелю чтобы лететь и уговаривать девушку снизойти до твоих чернозёмов. Сам только что рассказал, что она прошла сквозь тебя как через дым сигаретный, даже поморщилась Она с одного взгляда всё просекла насчёт тебя. Увидела дрель твою и всё, тебя для неё сразу не стало. Я битый час распинаюсь, как дура, чтобы хоть что-то вдолбить в твои уши, да видно крепко у тебя затычки вставлены. Не буду помогать я тебе.  И не потому, что мне все равно, как ни крути, мы с тобой должны друг друга делать, а потому, что тебе же от этого хуже будет и ей тоже. Последний раз объясняю, что любовь на пустом месте не произрастает. Всё, что в тебе есть сейчас – это взбрыкнувшая половая чакра. Ты её, девочку эту, просто хочешь. Хочешь как конь-производитель. Ты хочешь её красоту, её юность и свежесть, её нежную девичью грудь с розовыми сосочками. Ты хочешь протолкнуть неистовый свой член в её жаркую шелковистую женственность и двигать, и сжимать, и руками, и ногами, и орудовать своим страшным прибором в её девственных внутренностях. Прости за натурализм, но до тебя, видимо, доходит только этими словами. Сам просил попроще, на, получи. Мне даже перед читателями неудобно. Простите меня, дорогие, за жёсткий физиологизм, но как ему по другому-то объяснить? Пробовала высоким слогом о вселенской любви, не врубается, не хочет мозги напрягать, переходи мол, на мой, колхозный язык, а то не понимаю тебя. Перешла, аж самой стыдно. А он, вот он, сидит пришибленный на скамеечке, Лео в ссылку отправил, а меня достаёт вопросами. Ну, что же, продолжу…

     Ну и что? Дальше-то что? А ты не подумал, что её стошнит от мерзости? И это легко сказано. Возможно, она просто умрёт от стыда и бессилия. А ты ведь даже банального извинения не спросишь. О спасибо я вообще не говорю. Просто тебе и в голову не придут подобные слова прощения или благодарности. И прелюдия твоя будет не в ласковых словах и нежных прикосновениях, а в хватании за все части тела и пускании слюны на её сочную грудь. А потом ты с кряхтением отвалишься, вытрешь грубой ладонью кислый пот с лица и единственное, что выдохнешь из себя – Зашибись! И слово это будет не о ней, а о тебе, драгоценном. Как хорошо да здорово было тебе, герою-любовнику. И ты сразу же оденешь трусы и будешь думать о том, что соврать жене если что. А уходя, вместо того, чтобы ещё раз сказать слово ласковое, погладить по головке и поцеловать нежно в носик, всего лишь тупой вопрос – Ну чё, когда теперь? И воровато, по подленькому, в подъезд просочишься, и на улицу, и взгляд украдкой во все стороны. Вот твоя схема. Я-то знаю тебя как облупленного, даже и не думай выгораживаться. И всё твоё удовольствие – удовольствие заурядного провинциального маньяка – мять титьки и брызгать спермой. А это эрзац, карамелька всего лишь, ярмарочный петушок на палочке. И не понять тебе кайфа, когда ты хочешь и можешь бросить ей под ноги жизнь свою, распотрошить перед нею свой рюкзачок и доставать оттуда самые сладкие шоколадки.  Не знаю я эту девочку, но будь она хоть херувим небесный, хоть самая распоследняя б…дь, враз превратится в цветочек аленький и будет цвести только в твоём саду. Проблема в том, что и не было в твоём рюкзаке сладких женских шоколадок, не положено никем, ни предками, ни тобой тем более. Нечего тебе отдавать, да и не умеешь ты это делать. И не понимаешь, что отдавать - значит быть благодарным человеком, что это ценность, которая воздаётся. Опозоришься только, депресняк подхватишь, а ей отмываться придётся от прилипшей слякоти. Не забивай себе голову несбыточным. Твоя жена – перина по тебе. В одном огороде выросли, туда же и уйдёте.

     - Ну, ты даёшь! Ты мне такую живопись нарисовала, что сейчас вот точно пойду и повешусь.

     - Не повесишься! Кишка тонка. Вешаются сильные, для которых проиграть – умереть. Для которых любовь – не обжимания в сумерках на скамеечке и не судороги оргазма, а всё то, чем они дышат. Потеря любви – потеря жизни. Да и шкура у тебя толстая. Проколола её девочка, но ненадолго. Неделя. От силы две. К тому же у тебя и средство есть проверенное от всяких неудобств, и от душевных в частности. Универсальное. Прогонишь пару раз жену расхристанную вокруг дома, на детей гавкнешь и успокоишься в гараже с дружками-собутыльниками, такими же, на жизнь обиженными.

     - Заткнись! Слушать тебя больше не могу. Разобрала меня на запчасти и по оврагам разбросала. Уйди с глаз долой!

     - Я-то уйду. А ты вот сиди здесь и думай, что в этом мире есть что-то твоё, а что-то не твоё, и ты на чужой каравай рот не разевай.

     - Уйди, сказал, настырная, а то за себя не отвечаю! И себе и тебе плохо сделаю! Довела уже, гадина!

     Шевельнёт ушами брезгливо, фыркнет обиженно и исчезнет до следующего раза. На том и поговорили.
 
     И вот сижу я в раздавленном виде в парке на скамеечке, на члены свои, по окрестностям разбросанные, тупо смотрю и мысли все, взъерошенные, по углам мозга собираю, чтобы собрались в одну лепёшку и картину в целом виде показали. Да не очень сильно стараюсь. Знаю, что картина, если составится, мне же в лом будет. А потом что с ней делать? Ведь думать придётся, напрягать ячейки обленившиеся от безделья, а потом ещё и действовать как-то. А ну к дьяволу эту закавыку, жил без заскоков умственных и дальше проживу. Ходят вот такие по улицам, нормальных мужиков с колеи сбивают. Да чёрт с ней! Летай в своих прериях! Стучи там своими каблучками, другим идиотам извилины в узлы заплетай. Проститутка!... А я-то, дебил, распустил слюни. Правильно лопоухая сказала – на таких не напасёшься. Одних слов красивых им в день тыщу говорить надо. Порхай возле них, в глазки заглядывай, да желания предугадывай. А желания-то, ого-го! Это не то, что Нюрке моей пару кастрюль новых на день рождения. Даже подумать страшно. Господи, господи, спаси и сохрани! Вот бы вляпался. Фу, чёрт, пронесло!...

     Улицы, улицы! Сколько мимолётных трагедий видели вы на своём веку. Ходят по вам мужчины и женщины, умные и дураки, дегенераты и простофили, подкаблучники и деспоты, воры и ангелы, попы и сутенёры, трусливые и бесшабашные. Вглядываются друг в друга. Ищут чего-то. На ком-то взгляд останавливают, в список интересов включают. А кого-то процеживают как воду сквозь пальцы.
 
     Красивые женщины только в толпу не смотрят. Они и взглядом и душой в каких-то лёгких вечерних сферах и в облако лепестков жасмина закутаны, через которое простым смертным и слово не просунуть. Прошелестят мимо видениями воздушными, полоснут по сердцу тоской несбыточной и исчезнут в своих туманах розовых. И долго ещё будет волноваться атмосфера улицы подобно возбуждённой водной глади по следу яхты. И мужики, покалеченные лёгким взмахом ресниц, по краям тротуаров остолбеневшие, будут задавать запоздалые вопросы своей судьбе, не в силах двинуть парализованными конечностями или хотя бы пропихнуть мысль какую-то в мозги онемевшие…