1. 03

Ночь опустилась на город мягко, словно старое одеяло, которое пахнет пылью и давно забытыми воспоминаниями. Она не спешила, не шумела — просто легла на крыши домов, на голые ветви деревьев, на узкие улочки, где еще недавно звенели голоса. Уличные фонари горели тускло, их свет дрожал, будто устал бороться с темнотой, и от этого казался каким-то живым, почти трогательным. Я стоял у окна, прижав ладони к холодному стеклу, и смотрел, как мир за ним растворяется в этой бархатной мгле. Тишина была густой, плотной, как туман, — она обнимала все вокруг, от старого дома с потрескавшейся краской до редких силуэтов прохожих, что брели куда-то вглубь темноты, словно тени из полузабытого сна.

На кухонном столе стояла чашка с остывшим чаем. Тонкие струйки пара поднимались вверх, закручиваясь в причудливые узоры, и исчезали, будто мои мысли, которые я пытался поймать, но не мог. Я смотрел на эту чашку и думал, как странно — она еще хранит тепло, которого я уже не чувствую. За окном ветер лениво шевелил ветки старого клена, и их тихий скрип был похож на шепот старушки, которая рассказывает сказку, но сама не верит в счастливый конец.

Ночь была не просто временем — она была моим спутником, молчаливым и верным, который знает обо мне больше, чем я сам.

Когда-то я любил это время суток. Оно казалось мне убежищем — часом, когда можно спрятаться от чужих взглядов, от суеты, от острых углов дня. В темноте было что-то уютное, как в старом свитере, который чуть колется, но греет душу. Теперь же мрак стал зеркалом, в котором я видел только усталость и пустоту. Но даже в этой пустоте было что-то теплое — словно память о том, что я еще жив, что сердце все еще бьется, пусть и тихо. Я не зажигал свет — зачем? Темнота честнее, она не лжет, не притворяется ярче, чем есть. В углу комнаты тикали часы, их звук пробивался сквозь тишину, как капли дождя, падающие на жестяной подоконник. Они напоминали мне, что время идет, даже если я стою на месте.

За окном мелькнула фигура — человек в длинном пальто, сгорбленный, будто нес на плечах не только свою жизнь, но и чью-то еще. Он остановился под фонарем, чиркнул спичкой, и огонек сигареты вспыхнул маленькой звездочкой в этой бесконечной тьме. Я смотрел на него и думал: что привело его сюда, в эту ночь? Может, он тоже ищет что-то потерянное — тепло рук, чей-то голос, смысл, который ускользнул, как дым? Он затушил сигарету, бросил окурок на мокрый асфальт и ушел, растворившись в темноте. Остался только легкий запах табака, который ветер подхватил и унес куда-то к звездам.

Я отвернулся от окна и сел на старый стул, который скрипнул, словно жалуясь на мой вес. Тишина текла медленно, как река зимой — лениво, задумчиво, будто не знала, куда ей спешить. В эти секунды я слышал свое дыхание — неровное, но живое, и это почему-то грело. Где-то вдалеке завыла собака, ее вой разнесся по пустым улицам, отразился от стен и затих, оставив после себя мягкую печаль. Я вспомнил, как в детстве, бывало, сидел у окна с кружкой горячего чая, а за стеклом шел снег, и каждая снежинка казалась маленьким чудом. Тогда эти дни были волшебными, добрыми, как тихая история, что течет без конца. Теперь чудес стало меньше, но в этой памяти было тепло — слабое, но настоящее, как огонек свечи, что дрожит на ветру, но не гаснет.

В какой-то момент я встал и подошел к двери. Рука легла на холодную ручку, и я замер. Выйти? Куда? Зачем? Ночь не ответит, она лишь укроет меня своим плащом, спрячет от света, которого я, может, и не хочу. Я вернулся к окну, глядя на пустую улицу, где фонари все еще горели, словно маленькие маяки для тех, кто потерялся. Ветер утих, и в стекле отразилось мое лицо — бледное, с тенями под глазами, но все еще живое. И вдруг я подумал, что утро все-таки придет. Не яркое, не громкое, а тихое, робкое, с серым небом и запахом мокрой земли. Оно не спасет, не изменит ничего, но даст мне еще один день — и в этой мысли было что-то светлое, как слабая улыбка сквозь слезы.

Ночь молчала, обнимая меня своей темнотой, и я чувствовал, что в этом молчании есть капля тепла — как в старой мелодии, которую уже не играют, но все еще слышишь где-то в глубине души.