По ком сохнет кол

Он сидел на усеянной ягодами клюквы мокрой земле, уперев подбородок в сбитый кулачище, а ветерок шевелил над ним верхушки лозовых кустовьев. Болото в этом месте было неглубоким, но дальше обрывалось в бездонье, и видно было, как черные пузыри лопаются на поверхности бурой воды. Условный берег проваливался в грязь на долгом протяжении, а в дальнейшем, когда грязь окончательно уходила под воду, прямиком в центре заболоченной опушки торчала массивная кривая ольха, чью низкую верхушку украшал курной четверичный сруб.

— Вот эта изба? — спросил он.

— Yep.

— Карты говорят, впереди смерть.

— Ты к ней будто с цветами пришёл.

Он разложил на земле карты таро и внимательно вгляделся в очередной расклад. Иногда старик поглядывал через его плечо. Это был невысокий, коренастый старик в зелёном брезентовом балахоне и серых прорезиненных брюках на тёплые подштанники; на ногах у него были сапоги испанской кожи; за поясом у него торчал длинный каштановый кол. Он еще не надышался после спуска и стоял, прислонившись к стволу карликовой берёзы, и затягивался джоинтом.

— Значит, старухи отсюда не видно?

— Нет, — сказал старик. — Тут место несвятое, оттого и пустое, и болото стоит себе покойно - казалось бы, отчего не видно старухи? А дело не в болоте.

— Я понимаю.

— Дело в том, что у избы нет окон.

— А где у неё вход?

— Один — вон там, у самой крыши.

Молодой человек, изучавший сруб, достал монокуляр из кармана льняной залатанной рубахи, протер пальцем стекло и стал подкручивать дальность, пока изба вдруг не сделалась как на ладони, и тогда он заметил небольшое отверстие в низком фронтоне крыши, а в отверстии - бесформенную кучу кишок, укрытую рваной целлофановой плёнкой, и огрызок чьей-то оторванной ноги, из которого сочилась кровь. Изба отсюда казалась мрачной и греховной, и в монокуляр было видно, как над болотными водами разлетаются по ветру брызги лимфы.

— Никого нет.

— Из трубы идёт дым, — сказал старик. — И ступа к ольхе привязана.

— Это я вижу, но я не вижу старухи.

— Должно быть, спит, — пояснил старик. — Сейчас ведь ночь. Все нормальные люди спят по ночам. Даже ведьмы.

— Возможно. А когда ведьмы просыпаются?

— Утром. И, зачастую, не в своём доме.

— Поблизости ещё есть подобные лежбища? — Он указал на избу.

— Не больше четырёх и основная изба, но она - в глубине Бездонья.

— А там, за Бездоньем?

— Туда никто не ходит. Чёрт знает, что там.

— А на селе?

— На селе точно нету. Она людей терпеть не может.

— Мне нужны будут патроны из красной нефти, — сказал он. — Сколько ты можешь дать?

— Сколько угодно, — сказал старик. — Тут, в болоте, красной нефти за глаза. Щедрое Бездонье.

— Сколько?

— More than one. Но их придётся собирать кустарно, на месте. Сколько тебе понадобится сейчас?

— Скажу, когда осмотрю избу.

— Ты хочешь осмотреть её сейчас?

— Точно. Ещё я хочу найти место, где можно запрятать тару. Запрятать её нужно понадёжнее и, если возможно, не дальше чем в пяти минутах ходьбы от лежбища старухи.

— Это нетрудно, — сказал старик. — Тут всякое место тайник. Ты не голоден?

— Голоден, — сказал молодой. — Но выжрем и закусим после. Как тебя зовут? Я забыл. — Он подумал, что это дурной знак, то, что он забыл.

— Ансельмо, — сказал старик. — Меня зовут Ансельмо, я из Нового Орлеана. Давай я помогу тебе пройти по воде, у нас в Луизиане так на работу ходят.

Молодой — он был низкий и рыхлый, с жирными чёрными волосами, с красным от давления лицом, в обтерханной серой рубахе, чернорабочих водонепроницаемых штанах и галошах фирмы "Красный Чепушильник" — подался вперёд, потрогал носком галоши бурую грязь и погрузил в болото длинную тёсанную палку. Потом сделал шаг, сделал другой. Остановился. От влаги рубаха давно прилипла к спине и после спуска к болоту просыхать не спешила.

— Ну, я готов, — сказал он. — Куда идти?

— Вперёд, — ответил Ансельмо.

Молодой начал грести палкой, точно веслом, и загребал с такой силой, будто старался выйти сухим из воды. Ансельмо ступал рядом, теребя каштановый кол и насвистывая южноамериканский блюз, и уже погрузился в пояс, как молодой ухватил его за седую бороду и силой потянул вниз, словно бы хотел с головою укрыться в трясине.

— Ты своим свистом всех старух на районе распугаешь...

— Negative, - старик выпутал бороду из пальцев подельника, - это древняя колыбельная для нечистой силы. Мы её с Пэппером ещё в девяносто первом написали. Или в девяностом... Fuck, совсем уже ничерта не помню...

Они молча преодолели вброд метров сто и оказались у ольховьего стволища. Казалось, они не смогли бы обнять его вдвоём, сцепив ладони. Молодой наклонил качавшуюся на цепи ступу и заглянул внутрь.

— Ты уверен, что старуха именно в этом лежбище? Дым, кажется, и не из трубы вовсе. И ступа совершенно прохудилась...

— Мясо в избе совсем свежее. Здесь она.

— Больно сомнительно...

— Карты правду говорят. Если дрейфишь - разворачивай и прочь, go cry your mama.

Молодой снял с плеча мошну, достал из неё две самоукупоренные по ноль пять и уложил их на дно ступы. Затем извлёк пакет, в коем лежали блины со шкварками и картофель в мундирах, и сложил к самогонке. После он вынул из мошны подобие двуствольного обреза, да не обрез. То было орудие уничтожения болотной нежити: по;стрел холодной крепчаги, работавший в самую скверную погоду с любым, даже начисто отсыревшим патроном. Лучше всего по;стрел работал с патронами, заряженными красной нефтью и согласованной картечью из самовозгорающегося металла - молодой как раз и рассчитывал на подобное оснащение. Старик кивнул, порылся в глубоком кармане, достал зубок чеснока и съел его. Затем порылся ещё, достал две грубые нетёсанные гильзы из красного дерева, плюнул на перста и скрылся под водой. Спустя четверть минуты он вынырнул, зажимая перстами гильзы, извлёк из непроницаемого бедренного кармана аппарат, напоминавший миниатюрные тиски, зажал ими верхушки гильз и отдал подельнику. Молодой зарядил оба ствола и подмигнул старику.

— Лезем, - сказал Ансельмо и пропустил молодого вперёд. Тот повесил по;стрел на плечо, обхватил ольху и принялся мало по-малу ползти вверх. Старик дышал ему чуть ниже спины, ловко находя пальцами в пушистой ольховьей коре твёрдые морщины, глубокие борозды и ноздреватые лунки.

— А она всегда такой была?

— Говорят, мужиком раньше была, - прошептал в ответ Ансельмо. - Но это не значит, что мы имели бы дело с Кощеем Бессмертным, если бы тот ориентацию не срезал. Говорят, экспериментальные гормоны создали вырожденца, и если бы не лактуфии - загнулся бы товарищ ещё лет тридцать назад. Гормоны вперемешку с грибами превратили обыкновенного человека в monster. Говорят, внука хотела порешить, да тот к ней добрался first, а как померла - так в нежить и переродилась. Да говорят разное, только про нечистую силу правды не сыщешь.

— Слушай, Ансельмо, - шептал молодой. - Я прежде сказал, что глаза её заберу, и только. А теперь, кажись, хочу ещё кой чего.

— Ну, - старик поглядывал впереди себя, в мокрую морщинистую кору, и облизывал трещины в иссохших губах.

— Я хочу её священие.

— Много хочешь, - пожевал губами старик. - Ползи давай.

— Я дам тебе сто карбованцев...

— Шёл нах со своими карбованцами.

Молодой заполз в избу, следом за ним прокрался и Ансельмо. На широкой дощатой нише лежало чьё-то освежёванное тело, укрытое целлофаном; из-под целлофана истекала и тонкой нитью вилась над болотом бурая кровь. Они сползли по стене внутрь и притаились среди синеватой тьмы. Под потолком гудели мухи. От запаха, исходившего из глубины избы, слезились глаза. Молодой закрыл лицо ладонью, старик дышал ртом.

В пыльном углу стояли болотные сапоги с присохшей грязью и отвисающими до полу голенищами. В центре  комнаты на гнилых досках лежала чёрная бесформенная куча. Казалось, в куче что-то шевелится. Молодой присмотрелся, он испустил глухой стон, закрыл рот руками, в панике подался назад, к выходу из лежбища, но Ансельмо остановил его, обхватив рыхлый торс подельника и горячо встряхнув, приведя в чувство. Он достал из-за пояса каштановый кол и указал молодому на его по;стрел. Тот, часто моргая, скинул по;стрел с плеча, выставил впереди себя и засопел так протяжно и громко, что старику пришлось дважды шикнуть на него, прежде чем тот пришёл в норму и притих.

Комната вела в два отдельных покоя. Ансельмо выставил перед собой кол и указал влево - молодой осторожно двинулся вперёд, неуклюже скрипя половичным деревом и твердолобо глядя в прицельную прорезь. Жужжание мух усилилось, галоши словно погрузились в свежую грязь. Дышать стало невозможно. Иссиняя тьма колыхала в воздухе пыль и паутину, и казалось, будто всё кругом превратилось в гроб. Зайдя в левый покой, он сперва отпрянул, но тотчас взвёл курки и прицелился: перед ним, в центре комнаты, стоял силуэт, напоминавший человека. Молодой припомнил слова старика о том, что ведьмы используют приманки в виде кукол, сделанных из погубленных ею людей, потому нервозно выжидал, придёт ли силуэт в движение или то - ложная мишень.

В ту же секунду вокруг силуэта вспыхнуло голубое сияние. Молодой зажал курок: залп воспламенил пыль и паутину, проломил бревенчатую стену, грозой разнёсся по всему болоту, но прошёл мимо светящейся ведьмы. Она вдруг возникла по правую руку, схватилась за стволы ружья и что есть силы встряхнула их, издавая монотонное гортанное нытьё. Молодой вырвался, прицелился, зажал второй курок. Мимо. Стена вспыхнула красным пламенем, освещая растресканные брёвна, гниющее, засиженное мухами чёрное мясо на полу и старика, заносящего над головою каштановый кол. Молодой в истерике сдал назад, поскользнулся в мясе и упал навзничь, приложившись головой о дверной косяк. Ансельмо вонзил кол молодому в грудь, затем припечатал сапогом испанской кожи, загнав кол несколько глубже.

— Ещё один дилетант, - сказал Ансельмо. - Только на этот раз не обыватель. Серьёзный малый. Кажется, Багровая ложа опять открывает филиалы и созывает охотников на нежить.

— Я им покажу, нежить, - прошептала старуха. - Как этого проходимца по батюшке? Чего требовал?

— Да чёрт его знает, - отвечал старик. - Вася, что-ли... Не наплевать ли. Глаза твои хотел...

— И правда, этого только культисты из ложи требуют. Ну, один-то такой - не армия.

— И не только eyeballs... Он хотел забрать твоё священие...

Старуха замешкалась. Достала вставную челюсть, вложила в рот кусок сала и принялась сосать - она всегда так делала, когда дело касалось чего-то серьёзного, нервического.

— Священие не можно забрать просто так, скуки ради. В священии особый замысел. Ты уверен, что он хотел не только глаза?

— Серьёзную мы себе свинью подложили этим бизнесом. Это ведь не предел.

Ансельмо извлёк из-за пазухи толстую пачку писем в плотном пакете, туго перевязанном бечёвой. О его мокрую штанину потёрся огромный пушистый кот, но Ансельмо отогнал его, словно тот слишком мешался.

— Половина - как и прежде, открытки с пожеланиями твоей смерти, ничего особенного. Но вот вторая половина меня серьёзно взволновала. Молва о тебе, старая, добралась до масс, и это не хорошо. Кое-кто предлагает за охоту на тебя громадные деньги, готов привлечь наёмников и технику, включая вертолёты и вездеходы. Есть несколько писем, где тебя предлагают бомбить портативными ядерными боеголовками. На тебя хотят натравить полк андроидов из Бобруйска. Ты же понимаешь, что укрыться будет непросто даже в глубинах Бездонья. Но не это самое страшное.

— Ой, Филиппок, только не говори, что за мною сама смерть бредёт.

— Хуже, - с дрожью ответил Ансельмо. - На родину едет Сам.

— Не может быть того, - ахнула старуха.

— Джордани Йованович, дитя бескрайних лесов и синей почвы, хочет поквитаться с тёзкой. Забесплатно. Забесплатно, понимаешь? This is the end, если только... Если только не заляжем на дно где-нибудь в Брюгге.

— Возьми три билета.

— Котам билеты не нужны, - говорил старик, прикинув в уме ракурс.

— Три - моя счастливая триморская цифра, - ответила старуха.