Завещание

Этот рассказик возник благодаря дружескому писательскому марафону: рассказ за пару недель на заданную тему. Тему  с другом выбрали наугад среди слов из сказочно красивого сборника "Бабочки и хризантемы", который он подарил мне в тот вечер. Это был изысканный подарок и захватывающий опыт, хоть друг и не дошёл со мной до финиша.





                После себя
                что я оставлю на свете?
                Вишни – весне,
                лету – голос кукушки,
                осени – алые клёны…

               
                Рёкан (1785 – 1831)





Был вечер. Точнее не сказать - часов не было, а если бы были, ни на что бы не влияли. В этом месте было всё равно на такие мелочи. Даже если утром над городом взошло солнце, сейчас бы оно село. Всё вокруг покрывала непреодолимая влажная пелена осеннего сумрака. И лишь почерневшие, пропитанные дождем, голые ветки дикой яблони продолжали отчаянно удерживать крючковатыми пальцами несколько маленьких бордовых яблочек. Взгляд Валентины задержался на этих красных шариках, она вздохнула и почему-то приуныла. Но из глубины комнаты послышалось смешное чмоканье и сопение. Она отошла от окна роддома и вернулась в своё счастье: в кроватке её ждал Кирюша.

Кирилл рос послушным и спокойным. Хлопот родителям не доставлял. Может, он и думал о чём-то, может, даже был с чем-то не согласен, но вслух об этом не говорил. Любил сидеть в своём уголке, перебирать игрушки или смотреть в окно на деревья и пролетающих птиц. И только дурная привычка разбирать каждую вновь купленную игрушку до винтиков и мелких деталей очень раздражала его отца. «Нужно чинить и строить новое, а не ломать», - сердито выговаривал отец. Кирилл кивал, но продолжал ломать паровозы и зайцев, как одержимый. Впрочем, вскоре отец оставил их с матерью, создал другую семью, а потом и вовсе умер, так и не успев толком ничему научить подрастающего сына. Он всё думал, что ещё рано, он ещё маленький, всё равно ничего не поймёт: говори-не говори, у него пока совсем другое на уме. Вот подрастёт, тогда и поговорим обо всём.

Кирилл, казалось, даже не понял, что произошло. Просто в день рождения ему теперь дарили на один подарок меньше, вот и вся разница. А разговоры разговаривать он всё равно не очень-то и любил. Друзей у него не было, точнее был один школьный друг, но задушевных бесед они не вели, да и виделись только в школе. Учился Кирилл неплохо, и, неожиданно для учителей и даже самой Валентины, поступил в медицинский, а в ординатуру вообще пошёл на патологоанатома или патанатома, как их называли среди своих. Валентина пыталась отговорить, пугала одинокой старостью, кто, мол, захочет каждый день кормить ужином мужа-упыря. Кирилл как всегда не возражал, но продолжал делать по-своему. Впрочем, жениться ему удалось ещё в студенчестве. Познакомились в летнем студотряде. Защитного фартука и халата на нём не было, а на вид Кирилл был симпатичным и скромным, что располагало к себе и внушало доверие определенной категории девушек: таких же спокойных и домашних, которых всегда всё устраивало, и они никогда не мечтали о большем. Света училась на библиотечном факультете, и на тот момент плохо представляла своё будущее. Той осенью, после возвращения в город, они решили придумывать его вместе. Валентине Света понравилась, хотя сын, по обыкновению, и не спрашивал её мнение.

Через год жена Кирилла закончила учёбу, и на свет появилась их Настёна. Жизнь текла спокойно и размеренно. Кирилл наконец получил диплом и приступил к работе в морге одной из городских больниц.

Работа ему очень нравилась. Клиенты были тихие, послушные и, что самое приятное, молчаливые. Дни текли за днями, силуэты за силуэтами, истории и судьбы за историями и судьбами. Начало и конец замыкались на острие его скальпеля. Кирилл быстро заработал репутацию настоящего профессионала. Старался внимательно пройти обратным путем каждую человеческую жизнь, лежащую перед ним. Чтобы найти все ошибки, все повороты «не туда», чтобы найти тот икс, после встречи с которым все шансы становятся равны нулю. А может, найти тот ноль, после которого любые арифметические действия становятся бессмысленными. Хоть умножай, хоть складывай, хоть вычитай, больше ничего не изменится. Из-за такой математики человеческая жизнь напоминала Кириллу шахматную партию, где один неудачный ход вынуждал совершать ошибку за ошибкой, ломая игру, приводя к финальному тупику. Но эта же картинка дарила минуты сладкого предвкушения, манящего обещания искрящейся за поворотом надежды. Тогда, перезапустив фильм лежащей перед ним жизни, Кирилл вдохновенно разматывал клубок невоплощенных вариантов этой поигранной человеческой партии. Сколько же было разбросано на этой шкале волшебных «если бы не», сколько красивых ходов рисовало Кириллу воображение. Во всём этом чудилось что-то мистическое. Словно каждый из нас мог параллельно участвовать в нескольких сценических постановках. Жаль, в большинстве случаев персонажи делали выбор неосознанно, в шальном угаре мелькающей житейской карусели, чаще не догадываясь, что этот ход – последний. А вот будь у них выбор, что бы они предпочли? Такой вопрос посещал Кирилла в последнее время всё чаще и чаще. Да и сам он пытался проживать свои дни осознаннее, чем прежде, словно взвешивал каждый следующий шаг. Даже всерьёз задумался, не составить ли завещание, как обычно делали респектабельные герои американских фильмов. Он, как никто другой, знал, что партия может быть прервана в любой момент. Ему хотелось сделать что-то важное, самое-самое главное, пока для него или за ним не захлопнулась последняя дверь. Кирилл даже дошёл до нотариальной конторы и составил пробный, черновой вариант: надо ещё немного подумать, чтобы сформулировать всё как следует, ничего не упустить, никого не забыть, а пока пусть будет хоть что-то.

Но так и не успел. Город, накрытый осенним саваном, провожал очередной бестолковый день нудным дождём. Пара красных яблочных шариков весело смотрела на людской мир с мокрых крючковатых веток, словно нереализованная возможность чего-то большего. А Кирилл умер. Да, ни с того ни с сего, просто умер. Так бывает. И серые осенние дни заполнились неожиданной суетой по его персоне. Словно в повторяющемся сне, Кирилл приходил снова и снова ко всем, кто его знал и помнил. Может, иные и не желали его видеть, может и вовсе были сердиты или обижены, может, просто у них были свои очень важные дела, но таковы вековые традиции: всех, кто знал умершего, захватывает особый невидимый вихрь и вырывает из повседневности. То ли поднимая над ней, то ли опуская в преисподнюю человеческих страхов и худших ожиданий. Каждому приходится в последний раз встретиться с покойным в своей памяти и своём сердце. Для одних эта встреча пролетает как миг, для других растягивается на годы, а для кого-то становится вечностью. Но никто не будет свободен, пока вихрь не отпустит и не вернёт его в уютно-привычное настоящее то ли из сладкого прошлого, то ли из тревожного грядущего.

А для всего остального мира карусель настоящего продолжает крутиться всё с той же скоростью, что и прежде. Мало кто из них замечает рядом сограждан, слегка растерянных, порой смотрящих в невидимую точку перед собой, похожих на маленьких детей, потерявшихся в огромном торговом центре. От неожиданности они замирают и останавливаются, словно боятся сделать ещё один ошибочный шаг, чтобы окончательно не заблудиться. Кто-то кричит и просит окружающих о помощи, кто-то сдаётся и тихо беззвучно оплакивает свою новую участь, кто-то пытается поступить по-взрослому, вспоминает инструкции и деловито шагает к стойке информации. Но каждый из них до самых печёнок успевает прожить эту боль неотвратимого одиночества и невосполнимой потери.

Сегодня смертоносный вихрь носил имя Кирилла. Тяжелее всех было Валентине, словно оборвалась её собственная история. Она снова и снова оказывалась у окна роддома, рассматривала эти маленькие красные яблочки, пыталась дотянуться до них руками, сама не понимая зачем: то ли сорвать их, то ли просто погладить, чтобы убедиться, что они существуют, что они настоящие. Но у неё никак не получалось, дерево росло слишком далеко от окна или руки были недостаточно длинными, и она просыпалась ни с чем. А на следующую ночь всё повторялось.

Валентина перебирала, как бусины в чётках, все важные на её взгляд вехи в жизни Кирилла. Вот они в роддоме. Вот его первый день в садике: он не ел, не играл, ни с кем не разговаривал, просто ждал, когда его наконец-то заберут домой, и всё будет как раньше. Потом первый день в школе: было уже проще, он даже вернулся весёлым. А потом у него появился друг Владик, такой же спокойный и невозмутимый, как сам Кирилл. Вот последний звонок, выпускной. Вот страшная первая сессия в мединституте. Вот Света. Потом Настёна. А потом работа, работа и снова работа. Он почти не приходил, только звонил. Вспомнить почти нечего. А потом неожиданно - точка. Кажется, что бусин много, что целой жизни не хватит, чтобы перебрать, рассмотреть, ощутить каждую из них. Но закреплены они на нити в строгом порядке. И сколько Валентина ни проходила этот путь, для неё ничего не менялась: бусина за бусиной - всегда одно и тоже.

И только однажды, когда она сидела в своём стареньком кресле и штопала носок, она вдруг вспомнила, как много лет назад, когда Кирюше было лет пять, и она вот также что-то штопала в кресле при свете торшера, сын принёс ей свой рисунок. На переднем плане было дерево без листьев, а на верхней ветке висело несколько маленьких красных шариков. «Что это?» -  спросила его Валентина. «Маленькие яблочки. Сейчас уже холодно, но весной солнце, и они вырастут. Будут большие и красивые, как на даче. И тогда мы их сорвем и съедим, а пока надо подождать. Они же вырастут большие? Правда?» -  не отставал Кирилл. «Да, конечно», - рассеянно ответила тогда Валентина, чтобы не упустить петлю на штопке. Торопливо, с лёгкой досадой она сунула рисунок в шкаф, где уже лежала стопка других работ Кирилла. Сейчас, её словно накрыла тёплая невидимая волна, она быстро выбралась из кресла и достала с полки несколько папок, туго набитых детскими рисунками. Теперь каждый вечер она садилась в кресло и пересматривала своё сокровище – рисунки Кирилла. Вот этот он подарил ей на день рождения: там она, отец Кирилла и огромный торт. Вот рисунок из сада на восьмое марта: у Валентины на рисунке почему-то длинные чёрные волосы, каких никогда не было, а в углу нарисована веточка мимозы, почти как настоящая. Получается, сын так сильно её любил. Валентина прямо почувствовала это, перебирая рисунки, перекладывая их из одной стопки в другую. Словно тёплый пушистый шарик лёг ей на сердце и остался там навсегда. Валентина поняла, что была для сына целым миром, островком тишины и стабильности, которым он дорожил, который хранил в сердце, просто никогда не говорил об этом. И этих бусин было гораздо больше, как рисунков, похожих, но абсолютно разных. Теперь, ежедневно перебирая наследство Кирилла, она видела в сыне новые, незнакомые доселе чёрточки, и любовь, перемешанная с болью, переполняла её разбитое сердце.

Светлана звонила ей каждые выходные. Рассказывала, как внучка, придумывала новости и повод позвонить, чтобы не оставлять Валентину одну. Сама Света оказалась сильным человеком. По крайней мере внешне она была спокойной и даже какой-то умиротворенной, словно всегда знала, что это произойдёт именно тогда, когда произошло, и была к этому готова. Она продолжала заниматься домом как обычно, каждый день водила Настёну в сад и забирала домой, готовила ужин, укладывала дочку спать. Вот только ждать щелчка входной двери заполночь было уже не нужно. Никто не приходил. Поэтому ночью Света оставалась одна. То есть не одна, и лучше бы одна. Едкая тягучая боль снова и снова приходила к ней каждую ночь, мешая заснуть, сдавливая горло тугим кольцом, не давая ни рыдать, ни дышать. А когда под утро кольцо разжималось, и измученная она наконец-то засыпала, гадко звенел будильник. И всё начиналось заново: садик, работа, садик, ужин, кольцо.

Света даже подумывала пойти к психотерапевту. Сейчас это модно, говорят, от всего есть таблетки, даже от потери. Но каждый раз поёживалась от этой мысли, словно выбежав на улицу, забыла одеться. Хотелось спрятаться в привычное тепло, под защиту. Ей часто казалось, что если бы в тот роковой день она была внимательнее и нежнее с мужем, он не покинул бы их с Настёной. И спокойная размеренная жизнь, которую они оба так ценили, текла бы ещё очень долго. И всё было бы хорошо, как раньше. Иногда ей казалось, что это просто дурной сон, что скоро он кончится, она проснётся, откроет глаза и увидит Кирилла, всё такого же спокойного, серьёзного, сидящего за столом на кухне. Она подойдёт, обнимет его как всегда, и ей сразу станет так хорошо и спокойно. И ей больше не будет страшно, всё будет решаемо, всё по плечу, просто потому что они вместе, потому что когда-то они нашли друг друга и теперь всегда будут рядом. Но реальность всегда возвращалась. И жёсткое кольцо обиды снова не давало вдохнуть полной грудью. Да, она была зла и обижена на Кирилла за то, что он бросил их с дочкой одних на этом огромном неуютном свете. И куда бы они ни пошли, по каким бы номерам ни звонили, они нигде не найдут его. Никогда. Конечно, у Насти впереди большая долгая жизнь, её ждёт своя собственная история. А история Светы как будто закончилась, или просто не осталось сил продолжать её одной. Ей было стыдно и неудобно за свою обиду, ведь Кирилл, вроде как, не виноват. Может быть, ему самому сейчас ещё хуже, чем им. Но даже если никакой души нет, и Кириллу сейчас всё равно, что она сердится, её это не оправдывает. Поэтому к терапевту Светлана так и не пошла. Каждую ночь она продолжала сражаться за своё счастливое прошлое, равнодушная к будущему и отсутствующая в настоящем.

Настёна, казалось, вообще ничего не заметила. Впрочем, Светлана видела её только пару часов по вечерам. Она старалась избегать разговоров об отце. Просто не знала какие подобрать слова, чтобы объяснить дочке лаконичный факт: папы у неё больше не будет. И только по выходным Светлана замечала в поведении Насти небольшую странность. В выходные Кирилл часто дежурил и как в будни ходил на работу, но всегда возвращался к ужину. И вот во время ужинов по субботам и воскресеньям Настя, сидя перед своей тарелкой, вдруг замирала, словно всматриваясь в пустое пространство перед собой и неслышно дыша, будто без слов общалась с кем-то невидимым. Светлана даже подумывала, не сводить ли её к врачу на всякий случай, даже обсудила это с Валентиной, но, как многие матери, понадеялась, что как-нибудь и само пройдёт. В остальном Настя вела себя как раньше. Только однажды по дороге домой, когда они беззаботно болтали: чем кормили в саду, во что играли, что ей подарить на день рождения, Светлана спросила, какой праздник нравится Насте больше Новый год или День рождения. Настя, не задумываясь, выпалила: «Мой любимый день, когда я болею, а папа со мной! Помнишь, я болела, и папа весь день читал мне книжки, совал градусник и даже супом кормил, как ты? Хочу ещё такой день!» На Светино счастье дочка тогда даже не спросила, где папа, когда он придёт. Но и без этого у Светланы закружилась голова, земля будто наклонилась под ногами, и она вместе с ней, глаза защипало, а горло снова сдавил предательский обруч. Не помнит, как добрались до дома, и, уложив дочку, она сама провалилась в глубокий сон, впервые за долгие месяцы. Её словно выпустила какая-то тяжёлая невидимая рука, и она снова стала свободной. А очнувшись поняла, что плохо не только ей. Что закрывшись в своей обиде, отгородившись от всех, она оставила Настёну наедине с огромной взрослой потерей, от которой нет ни лекарств, ни забвения. И Светлана вернулась в настоящее. Обида на Кирилла не ушла вся и сразу, но пламя её словно остыло, перестало обжигать сердце. Глядя на дочку, она теперь чаще думала о том, как здорово, что она встретила Кирилла, что у них есть Настя, что без Кирилла, дочки бы не было. Не известно, как сложилась бы их жизнь дальше, но Настя была, и это настоящее счастье.

Тогда Светлана ещё не знала и даже не могла предположить, что в этом же городе вихрь с именем Кирилла столкнёт её с другой женщиной. Другую звали Марина. В больницу, где уже пару лет работал Кирилл, она попала случайно: знакомый помог устроиться на место секретаря, быстро и с гарантией. «На время, пока не подберётся что-то посолиднее», - уговорила она себя. Из образования за её плечами была только школа и абсолютная уверенность, что она создана для лучшей жизни, и что эта жизнь с ней непременно случится. Поэтому выглядеть она старалась на все сто, чтобы точно не пропустить долгожданную встречу. Других особых примет у неё не было.
 
Когда Марина впервые встретила Кирилла в буфете, подумала, что он непременно должен быть начальником. Они все такие спокойные и неторопливые, словно их обязаны ждать, а им спешить некуда. И, пожалуй, из Кирилла получился бы неплохой начальник, он, вероятно, и стал бы им, просто не успел. Когда с их первой встречи прошло несколько дней, а отношения уже стремительно развивались, Марина поняла, что ошиблась. Но решила, что сделать из Кирилла начальника будет несложно. Сложнее было убедить его развестись с женой. Из-за дочки. В похожей ситуации Марина давно бы поставила ультиматум и с лёгкостью вышла из игры, сочтя себя победительницей. Но этот упрямый патанатом будил в ней жгучее желание настоять на своём, добиться победы любой ценой. Марина ни за что не готова была признать, что была ошибкой, случайным совпадением на его пути. Ей непременно нужно было доказать ему, а может, и самой себе, что её намерения серьёзны, что она тоже чего-то стоит, что она тоже умеет любить и достойна заботы и уважения. Поэтому она решила остаться и ввести в игру сильный козырь – беременность. Но даже когда родился Димка, Кирилл оставался непреклонен. Он обещал помогать и обеспечивать их с сыном, но разводиться не собирался. Ничего, думала Марина, выжду удобного случая и заявлюсь к нему домой с сыном, посмотрим, чья возьмёт. Узнав, что Кирилла больше нет, Марина тоже разозлилась, все её амбиции, все её грандиозные планы на его карьеру и зарплату были проиграны без боя. И теперь весь путь к прекрасному будущему придётся начинать заново. Только теперь она не одна, а с отягчающими обстоятельствами по имени Димка. «Ну, ничего, - говорила она себе ободряюще, - к нотариусу я сходила, вот заявлюсь на оглашение завещания, посмотрим, какие будут у всех лица, когда их вынудят делиться наследством!». «А вдруг Кирилл все-таки успел составить завещание, -  терзала она себя по ночам, - и меня в нём нет?» «А может, как раз мы там есть, тогда и я смогу что-то получить, а не только его Светка», - тут же успокаивала она себя. За этими изматывающими монологами ночи пролетали одна за другой. Ещё приходилось готовить Димке смесь, благо ел он сам из закреплённой в кроватке бутылочки. И зачем я только встретила его в этом холодном буфете! Не могла выбрать кого-то другого, с зарплатой повыше и с характером посговорчивее! И зачем я вообще пришла в эту больницу! Лучше было вообще не работать, а дождаться перспективного места! Теперь одни убытки и туманные перспективы. Впредь стоит быть осмотрительнее! При знакомстве требовать медкарту на всякий случай, чтобы точно знать, сколько у меня времени на манёвры, чтобы не опоздать в ЗАГС, как сейчас! И ещё брачный контракт, чтобы с гарантией! Бусины в голове Марины крутились с бешеной скоростью, беспорядочно, вперемежку, порой наскакивая друг на друга. Иногда она мечтала разорвать крепкую нить, но потом спохватывалась, боясь забыть к утру что-то ценное из пришедшего ночью. И даже вскакивала с постели, чтобы добавить запись в Заметки на смартфоне – её стратегию на пути к счастью.

И только немногочисленные коллеги Кирилла по отделению раньше других освободились из лап поминального вихря, отдав минимальную дань традиции похорон и поминок. Они тоже терпели неудобства без того, кто охотно выходил на дежурство по выходным, всегда соглашался подменить, когда было нужно уйти по своим делам. Теперь его нет. Они так привыкли, что Кирилл Юрьевич всегда на своём рабочем месте, всегда в халате и фартуке, всегда работает. Без него отделение словно потеряло своего ангела-хранителя, своего домового, осталось холодным и неприкаянным. А его пациенты мало того, что умерли, так ещё и осиротели без его заботы и внимания. Такие врачи сегодня редкость. Таких профессионалов теперь и не сыщешь. Он останется легендой этих стен, о нём будут рассказывать молодым ординаторам, решившимся посвятить себя труповедению, ставить в пример. Пока не забудут.

На поминки Владик не ходил: ничто и никто не могло его заставить
потратить время и силы на толпу народа и разговоры ни о чём. Лишь возвращаясь с похорон, он припарковался возле маленького невзрачного заведения с незатейливой вывеской «Кафе» и пыльной уличной гирляндой сверху. В этом кафе по пятницам после школы они пили с Кирюхой томатный сок – такое у них было оригинальное пристрастие. И объединяло их только то, что оба были погружены в себя и обожали томатный сок. Владик зашёл в низенькую, осевшую дверь и заказал стакан томатного сока. Двенадцать лет прошло с их последней встречи здесь. Больше после школы они не виделись, вроде и повода не было. Появился только сейчас. Владислав не спеша, по глотку пил густую несолёную жидкость. Первый раз Кирюха привёл его сюда в восьмом классе и угостил томатным соком. Влад соврал, что тоже обожает томатный сок, хотя с детства терпеть его не мог. Но он был в таком растерянном и даже испуганном состоянии, что согласился бы на всё, лишь бы сбежать и спрятаться от глаз недружелюбных одноклассников. Кирилл и спас его тогда от неминуемой расправы на заднем дворе школы. Просто заметив толпу, окружившую Влада со всех сторон, подошёл, спокойно сказал: «Отстаньте от него». И добавив: «Пошли», - вывел его из окружения и привел в это кафе. Влад был новеньким. Он итак был неразговорчив, а в новой обстановке и вовсе растерялся, не знал, что правильнее делать, когда делать не хочется ничего. А хочется только, чтобы все от него отстали. После того дня Кирилл и Влад по-приятельски здоровались, перекидывались дежурными фразами на переменах, а каждую пятницу, по сложившейся традиции, в любую погоду брели в кафе пить томатный сок. Теперь и Владу томатный сок казался самым вкусным на свете, про себя он называл его соком дружбы.

К нотариусу Владик, понятное дело, не пошел. Вот только случайно подслушанное на похоронах никак не давало ему покоя. Какие-то две женщины рядом с ним наперебой шипели о том, что Кирилл почему-то категорически отказался от вскрытия. И что это и было его завещанием. «А говорили профессионал, в пример ставили…», - шептали они неодобрительно. «Странно это всё, - думалось Владу, - теперь и концов не найти, не узнать причину». Встревоженное воображение даже пыталось рисовать картину коварного убийства друга. Но после второго стакана томатного сока Влад как-то успокоился: «Какая разница в чём причина, если уже ничего не исправить и не изменить. Его Кирилла больше нет и никогда не будет».

Нового, окончательного, завещания Кирилл так и не оставил. Не успел. Только черновик. Но кому сейчас придёт в голову, что это черновик? Кто теперь разберёт, что черновик, а что чистовик. Что он сделал бы, а что нет, будь у него ещё один шанс, будь у него выбор сценария. Кому важны невоплощённые намерения? Кто зачтет обещанное, но не исполненное? Разве лишь Всевышний. Но таким ли важным будет это для оставшихся здесь. У каждого был свой Кирилл. У каждого свой и остался.

Валентина подошла к пятиэтажке, в которой располагался старенький роддом. Повспоминав, мысленно посчитав, нашла глазами то самое окно, из которого, как ей помнилось, она смотрела на мир после рождения сына. Два маленьких красных шарика всё еще держались на чёрной крючковатой ветке справа от окна. «Какие упорные, - подумалось Валентине, - и чего висят, чего ждут? Против природы не пойдёшь, а пойдёшь – проиграешь».

О чём же был сей рассказ, спросите вы. Да в общем-то ни о чём, как и сама жизнь. Так бывает.


23.02.2025