Счастливые моменты в стране развитого социализма

          (Продолжение саги об одесской девочке)
 
        Выбираем поприще для сына

Когда Кирилл стал десятиклассником, мы призадумались: какую судьбу выбрать нашему сыну? В то время я уже сильно разочаровалась в инженерной деятельности, военная служба Вовы, может быть, несправедливо,  тоже не казалась мне интересной. Хотелось мне видеть сына гуманитарием, но в те годы мужчина-гуманитарий был смешным реликтом. Оставались естественные науки: медицина, биология. Если бы я сказала, что Кирилл с детства мечтал стать биологом или врачом, то покривила бы душой. Он занимался радиолюбительством на детской технической станции, собирал  с другом телефонную связь, а со мной – детекторный приёмник. Нет, он не мечтал, но что-то в характере Кирюши подсказывало мне, что он мог бы стать врачом. Я просто видела его в белом халате, склонившимся над каким-то страдальцем, а так как военная карьера не обсуждалась, папе было всё равно, он не возражал.

Я тогда находилась под впечатлением книг, которые читала запоем: о великом Павлове, о знаменитом Филатове с его хирургией глаза и тканевой терапией, о мужественных хирургах Пирогове, Углове и Вишневском, о борцах с эпидемиями Павловском и Исаеве. Вот эти-то книжки я и стала подкладывать Кирюше, исподволь готовя его к мысли, что медицина – самое благородное поприще.

Помню, ему тоже понравилась книга Углова. Этот хирург смело лечил страшные рваные раны охотников-сибиряков, он открыл замечательные свойства такого, казалось бы, лишнего куска нашей плоти, как сальник.  Да, в отсутствие тогда антибиотиков Углов подшивал к ране кусок сальника, который пронизывался сетью кровеносных сосудов и отдавал свои жизненные соки ране. Рана быстро затягивалась соединительной тканью, а сальник сморщивался и усыхал. Вишневский открыл потрясающие свойства мази на основе смолистых веществ и новокаиновой блокады, Филатов – тканевую терапию для открытых ран…

  Но ещё больше впечатлили Кирилла записки моего дяди Николая Григорьевича Белинского, который в 20-ые годы был, как Булгаков,  сельским доктором, а потом – ведущим хирургом Черноморского флота. Николай Григорьевич своими золотыми руками спас тысячи раненых моряков. Он рассказал об этом просто и с достоинством в своих записках, которые мы прочитали вместе с Кириллом.  Очень нас тронули письма спасённых черноморцев, которые они посылали потом своему доктору. . Короче, учась в десятом классе, Кирилл стал посещать подготовительные курсы в медицинском институте.

      Автомобиль – роскошь, а не средство...

Наступил 1977 год. Он оказался для нас счастливым. 23 марта иду я с работы домой под вечер, устала и плохо соображаю. Во дворе почти наткнулась на своих мужчин, которые топчутся возле какой-то синей машины марки «Жигули». – Чего это вы чужую машину трогаете? – спрашиваю.- А это не чужая, - отвечает Вова. – А чья же? – Это наша машина! – радостно закричала вертевшаяся тут же Лерочка. Я остолбенела. Вот это заработалась, думаю, даже не заметила, что мы машину покупаем!

Когда-то в далёком 1967 году мы с Вовой сгоряча порвали открытку на покупку машины, которую нам великодушно раздобыла Зина Ермакова. Потом пожалели, потом стали страстно мечтать о машине, но за прошедшие десять лет ситуация усугубилась. Машины стали распределять по организациям, и просто так купить их в магазине стало невозможно. Но вот все начальники в НИИ-4 обзавелись машинами, и дошла, наконец, очередь до скромного заместителя начальника отдела Владимира Ивановича Головатенко-Абрамова: он получил желанный талон и стал на очередь.

Прошёл год, потом ещё полгода, мы стали забывать о талоне, о машине. Когда, наконец,  пришло приглашение из магазина, Вова и Кирюша коварно скрыли его от меня и сами поехали в магазин, запрятанный где-то на Дмитровском шоссе (чтобы не травмировать бесталонных граждан), сами выбрали модель и цвет лимузина и сами приехали на нём домой. Я сначала покапризничала: почему выбрали светло-синюю, «василёк», а не вишнёвую или, на худой конец, «белую ночь»…Но на радостях я простила их, конечно.

Некоторое время наша машина проживала во дворе, под окнами. Я то и дело выходила на балкон, чтобы полюбоваться нашей красавицей, которая пристроилась рядом с «Москвичом» Полищука. Теперь мне уже нравился её цвет, который очень шёл к глазам мужа и сына. В свой первый выезд в Москву где-то на Колхозной площади грубый грузовик нанёс первую рану нашей нежной красавице, въехав на том кошмарном развороте ей в бок.

Горе Вовы было неподдельным, так что у меня не хватило духу попилить его, как следовало бы. Он теперь понял великодушие своего отца, который только горестно сморщился, когда Вова сел за руль новой отцовской машины и немедленно въехал задом в дерево. Мы ещё не успели куда-нибудь съездить , а  раны стали сыпаться на нашу бедняжку одна за другой, причём некоторые нанесла ей я, когда пыталась подтвердить свои водительские права. Поцарапав и погнув кузов в нескольких местах, я отказалась от попыток сесть за руль и признала себя несостоятельной. Так что в кабине я самый смиренный пассажир.

              Минута наивысшего счастья.

В то лето 1977 года отправиться сразу в автопутешествие не получалось, потому что Кириллу предстояло поступать в институт. Выпускные экзамены он сдал легко, на пятёрки-четвёрки. Дальше никаких льгот у него не было, только общие основания. А тут, в медицинском, биологию надо сдавать вместе с напрочь забытой ботаникой, да и химию - совсем не ту, что в школе. Там, говорят, надо с ходу составлять и решать любые уравнения химических реакций: окислительных, восстановительных, замещения и ещё бог знает чего…

Все толкуют про каких-то репетиторов, которые гарантируют поступление, но где таких взять? Мы сроду ничего такого не знали. Я хоть и в вузе работала, а с этой сферой никогда не соприкасалась, честное слово! Стали смотреть объявления и нашли вроде подходящих преподавателей по химии и биологии, но не из медицинского, а из МГУ. Делать нечего, стал Кирюша каждый день мотаться в Москву на Мясницкую (тогда – Кировскую) в тот дом напротив почтамта, где располагался знаменитый ВХУТЕМАС. Сколько мы с ним уравнений дома перерешали – без счёта!

И вот – вступительные экзамены. В те годы можно было подавать документы только в какой-то один вуз. Кирюша заметался. Хотел поступать в первый мед имени Сеченова, куда подала документы его соученица Марина Мокеева, которая очень нравилась ему. Но узнаёт, что Марина передумала и подаёт во второй мед имени Пирогова. Кирилл  следом подаёт во второй. А Марина передумала и подаёт опять в первый…. В последнюю минуту Кирюша забирает документы и, сломя голову, несёт их в первый…

Экзамены принимали где-то на задворках Моховой, где раньше был медицинский факультет Московского университета. До сих пор вижу смятенные лица, вымученные улыбки, дрожащие губы, опухшие от слёз глаза девчонок, которых беспощадно резали. Мальчишки выходили из корпуса с самодовольными улыбками, для них был режим наибольшего благоприятствования. Но злополучие преследовало Кирюшу.

На первый экзамен по физике с ним поехала вся группа поддержки и не зря. Выяснилось, что Кирилл забыл  паспорт.  Тогда в последнюю минуту выручили папа и наша новая машина. Ура, мы благополучно сдали   физику! Сдали биологию! . Собираемся на экзамен по химии, увы, на этот раз без отцовской поддержки.  Приезжаем на Моховую и, ужас, ужас! - обнаруживаем, что Кирилл забыл дома экзаменационный лист. 

Мчимся назад, хватаем лист, у электричек уже перерыв, бежим на шоссе – такси нет! Бросаемся наперерез и останавливаем  какого-то водителя, который тоже куда-то спешит и ему не по пути с нами, но, видя наши несчастные лица, он сажает нас, жмёт изо всех сил на газ и, рискуя потерять права, довозит до университета да ещё отказывается взять пятёрку.

Экзамен уже закончился. Кирилл со страхом входит в опустевшую аудиторию, где одиноко сидит усталый преподаватель. Чудеса продолжаются, преподаватель обречённо берёт экзаменационный лист и со вздохом предлагает взять билет. Кирилл берёт и…  и сдаёт великую и ужасную химию, уф-ф-ф! Как говорится у Твардовского: «Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,/ Но как зовут – забыл его спросить». Спасибо вам, безымянные добрые люди! Но всё же кто-то вредный поставил нам четвёрку за абсолютно честно и без ошибок написанное сочинение.

Кирилл получил восемнадцать баллов из двадцати возможных, условно проходной балл. Мы с ним стоим у информационной доски, всматриваемся в списки поступивших и не находим там нашей фамилии. Наши сердца одновременно со стуком упали. Снова уныло смотрим и собираемся уже выйти из толпы, атакующей доску. Нечаянно замечаем в самом низу ещё какой-то список, пробегаем его глазами и тут вдруг видим нашу замечательную, бесконечно длинную фамилию! У меня нет слов…

А Марина Макеева, увы, так и не поступила ни в тот год, ни в следующий, ни потом. Прощай, школьная  любовь: там, в первом меде, будет свой огромный цветник. Правда, политика приёмной комиссии увенчалась полным успехом: в тот год 50% поступивших были, как говорилось когда-то, мужеска пола. Большинство ребят из Кирюшиного класса да и вообще из школ нашего городка поступили в военные училища с прицелом рано или поздно вернуться в родные места, устроиться в НИИ-4, получить квартиру и повторить жизненный путь отцов. Так что Кирилл был в некотором роде белой вороной. Такой же вороной оказался медалист и умница Тимур Попов, который хотел поступить в университет. Дорогу ему перекрыл позорный пятый пункт в анкете (национальность), но светлые головы оказались нужны в МИЭМ, честь ему и хвала за это.

              Очередное новоселье

В ряду счастливых событий нашей жизни лучезарно сияют незабываемые новоселья:

1959 год -(9-метровка в двухкомнатной квартире;
1962 год - (однокомнатная квартира на первом этаже;
1965 год – двухкомнатная хрущёвка на пятом этаже без лифта;.

Каждый раз получение квартиры было каким-то чудесным подарком, которому мы радовались совершенно безоговорочно. Коммуналка? – Прекрасно, будем дружить с соседями! Первый этаж? – Замечательно, Кирюшка будет играть прямо под окнами! Пятый этаж в пятиэтажке? – Здорово, деревья не закрывают вида из окон на дачи, есть балкон! Кухня всего пять  метров? – А зачем больше? Мы же не в коммуналке. Ничего, что комната проходная и на кухню вход тоже из неё…

Весной 1979 года в НИИ-4 распределялись квартиры в новом девятиэтажном кирпичном доме. Этот дом по многим показателям был лучше нашего любимого двадцать девятого. В нём все комнаты были раздельными, а кухни в 1,5-2 раза больше нашей, был лифт и не надо было по утрам выносить к машине мусорное ведро, потому что имелось не виданное нами чудо – мусоропровод. Ну, и главное – раздельные туалет и ванная, фантастика, ей-богу! И ещё: дом был построен на месте того общежития на Парковой улице, где в марте 1959 года поселился лейтенант Головатенко-Абрамов. Перст судьбы, уверенно ткнувший тогда в ту точку, навсегда присох к этому месту.

Как и в случае с машиной, Вова ничего не говорил мне о том, что ему выделили трехкомнатную квартиру. Ясное дело, по этой причине у нас не было обсуждения, какой подъезд, какой этаж выбирать, Вова всё решил сам. Надо, чтобы был красивый вид из окон, чтобы просматривался весь горизонт, считал Вова. И когда ему предложили на выбор несколько квартир на разных этажах и в разных подъездах, он без колебаний выбрал тот подъезд, в котором была свободна квартира на верхнем, девятом, общей площадью 60.2 кв. м, с комнатами 16, 12 и 8  "квадратов"..

Я не догадывалась, какие баталии шли за квартиры с большими холлами и кухнями в пятом подъезде, к каким ухищрениям прибегал народ, чтобы к моменту распределения прописать у себя престарелых родителей, или обзавестись какой-то льготной болезнью, или нажать на все педали и заслуги и получить звание полковника, и всё это – за лишнюю комнату. «Во многом знании много печали» или по-нынешнему «меньше знаешь – лучше спишь».

 А мы переживали, что придётся расстаться с обжитым вторым городком, с его двумя магазинами, где столько часов проведено в очередях в чудной компании единомышленников. В этом забытом богом третьем городке и магазина приличного нет, думали мы. И Лерочке теперь будет далеко ходить в школу, и Кирюше дольше добираться в институт. И клумбу во дворе, которую я возделывала, жалко бросать. Но зато как здорово, что Кирюше и Лерочке теперь не надо тесниться в одной комнате, восхищались мы, попав впервые в нашу будущую квартиру. Смотрите, смотрите, с этой лоджии виден Комитетский лес и дома Королёва! Ну-ка, с севера… Вот корпуса НИИ-4, папе пять минут до работы. А дальше – что это? Кажется, Ивантеевка, Пушкино и Кощейково! Дай, дай бинокль – это же радиорелейной башня и антенное поле, где я в 1957-м проходила преддипломную практику… Ай да муж, какую квартиру отхватил! Обои, правда, цвета лягушачьей икры и окна-двери щелястые, а окно в кухне узкое, как бойница, но это же пустяки!

    Вот такие радостно-смятенные мысли теснились у нас в головах в апреле 1979 года. Наконец, делёжка квартир закончена, получены ордер и ключи, в доме есть свет и газ. Упаковываем вещи в коробки от печенья, конфет и сливочного масла, которые по рублю за штуку отдают продавцы бакалейного отдела. И второго мая мы торжественно едем, обнимая своё имущество, в кузове бортовой машины, которая по будням служит мусоровозкой, а по выходным её фрахтуют такие, как мы, граждане.

     Должна с прискорбием признаться, что, по выражению наших друзей, новоселье мы «зажали» по причине эгоистической радостной суеты и полного забвения обычаев родины. Наша кошка Феня переехала на новое место с нами, но запустить её в квартиру первой мы тоже забыли по той же причине. Впрочем, силы, следящие за исполнением обычаев, были благосклонны и не наказали нас. И зажили мы вчетвером в новом жилище, в котором привольно разместился наш всё тот же заслуженный чешский гарнитур «Жилая комната». У сына-студента  и дочки-пятиклассницы теперь были свои комнатки, а нам досталась гостиная с диваном и телевизором. Разве это не счастье?

      Продолжение следует.