Капитан, его корабль и эдельвейс

– Ах, дела! Ну какими вообще можно заниматься делами! – капитан в тонкой тельняшке с открытым горлом бегал по палубе, перегибаясь то через одни перила, то через другие, от одного борта – к другому борту.

Тяжелая кожаная портупея вместо оружия была занята подзорными трубами, рулоном миллиметровой бумаги, лупой, компасом и готовальней, а в патронташ были вставлены перья, карандаши, циркуль, несколько скальпелей разного размера и засушенный цветок Tragopogon ruber. Сабля и револьвер валялись среди мотков веревок где-то между грот-мачтой и бизанью.

Команда – четверо мрачных огромных матросов, ярко-белых, но казавшихся совершенно черными – молча и скептически следила за этими метаниями, синхронно вдыхая дым своих курительных трубок.

Трубка первого матроса была в виде грубо слепленной бурой бесовской головы. Дым выходил через короткие прямые рожки, глаза тлеюще вспыхивали при каждом вдохе; на высунутом языке, ехидном и изможденном, перекатывался полудрагоценный зеленый камень.

Трубка второго матроса была цвета дыма, и невозможно было взглядом определить границу между ней и табачным облаком вокруг; и материал был неясен. Форма напоминала о гладком камне, который тысячу лет носило море.

Третий матрос курил ослиную ногу, сделанную каким-то влюбленным в дерево резчиком с пластическим мастерством, не снившимся и Боттичелли.

В руке у четвертого лежал кусок горного хрусталя, местами инкрустированный легкими, как перья, и белыми, как сахар, косточками галок (еще тех времен, когда к галкам обращались Corvus monedula). Сквозь полупрозрачный камень мерцающие при каждом вдохе табачные листья напоминали маяк, равнодушно сопротивляющийся туману.

- Только вообразите: вчера среди скал мне встретился великолепный, чудесный образец Leontopodium leontopodioides! Нет, просто фантастический, вы не представляете! Я ещё никогда в жизни не находила такого; да, я каждый раз говорю так, конечно, но боже мой, друзья, если бы вы только видели этот эдельвейс! Я не успела сделать рисунок – стемнело, но ничего, если бы только найти его снова, нет, конечно, я найду, что за глупость, не могла же я ошибиться в элементарных числах координат, это было бы нелепо, правда? Хорошо бы не сломать себе шею, конечно, на этих дурацких скалах в этих дурацких сумерках, а, да и ладно, черт с ней, что такое шея, чего я о ней не знаю.

Матросы молча курили и переглядывались.

- Ну, да, согласна, я ничего о ней не знаю – семь красивых позвонков и две пластичных грудино-ключично-сосцевидных, и всё, но я уже видела ее и даже рисовала, да ну эту шею, наконец, если мы с ней потеряем друг друга, то одновременно, правда? Но этот эдельвейс!

Небо снова темнело – шло к дождю. Капитан тревожно запрокинул голову и прислушался.

- Успею, да, нет?

Табачный дым уносило в сторону скал. Откуда-то издалека доносился невнятный рокот.

- Сколько можно ждать, в конце концов, мне нужен этот рисунок! Мне нужна эта форма, я хочу видеть этот цветок, эти листья, я хочу смотреть на них, смотреть, смотреть и видеть закономерность каждого изгиба, наблюдать, понять и сделать заново, наблюдать каждую деталь, и в каждой детали почувствовать ритм и логику целого, и сделать эту форму самой, своими руками, заново, от начала и до конца, и увидеть, как изученная форма живого цветка становится еще глубже, еще интереснее, еще красивее, и продолжать наблюдать её, и чувствовать, что её можно наблюдать бесконечно, да, бесконечно, и не находить в ней предела, и продолжать бесконечно его искать.

Матросы переглядывались и молча курили. Капитан схватил блокнот, перескочил через перила и быстрым шагом направился в сторону скал.

Корабль давно уже стоял на песке, застряв между валунами. Дел, которыми можно было бы заниматься, накопилось достаточно. Кое-какие доски на палубе начали рассыхаться, и ходить по ней стало по-настоящему опасно; левый борт прилично (или лучше сказать неприлично) зарос плющом, виноградом и еще какими-то лианами. Сто лет как пора было починить трап. Гальюнная фигура растрескалась и потеряла почти весь перламутр. В трюме не горела ни одна лампочка, и каждый спуск угрожал рассудку и здоровью. О состоянии парусов можно даже не упоминать.

Через час начался ливень, стало темно. В последний раз переглянувшись, все так же молча, матросы встали, выбили трубки и разошлись по каютам.