Машина на краю отвесной скалы

От люков на черной крыше поднимался пар. Крыша была вровень с землей, кое-где виднелись маленькие застекленные окна, небрежно очищенные от снега и льда. Сугробы сверкали и переливались под морозным зимним солнцем. Я сидела внутри, греясь; удалось купить какой-то черный горький напиток, который пили тут все – не пытаясь определить, нравится ли мне вкус, я делала маленькие глотки, бережно удерживая на губах ощущение щекочущей пенки. Людей была тьма. Тяжелые горячие дубленки пахли зверьми. Незнакомый язык звучал как перекаты моря, полного птиц. Разводы грязи на стекле под полуденными лучами превратились в золото. Праздничные синие тени проходящих мимо людей вдруг падали на окна и тут же соскальзывали. Дым сигарет плотными белыми кляксами повисал на фоне фиолетовых силуэтов – силуэты, как спички, вспыхивали в контражуре. За окнами в толпе замелькало что-то стальное и острое. Гомон голосов усилился, и народ повалил наружу, побросав еду.

Я приоткрыла окно и высунула голову. Темные громоздкие фигуры скрывались в люках и появлялись снова со странными предметами. Детали огромного механизма? Да!

От меня прекрасно видно склон, на котором начали сооружать машину – прямо на краю отвесной скалы. На блестящем ото льда камне появились алые пруты, как иглы входящие между черных плит; по резиновым шлангам, закрепленным узкими изогнутыми скобами, спазмами проталкивается дымящаяся жидкость. Гигантский конус, натягивающий до предела почти невидимые металлические нити, сливается со скалой. Его выдает только сверкающее на солнце алмазное острие, такое тонкое, что камень, в который оно нацелено, кажется мягким и обреченным. Похоже, все готово, и машина начинает дрожать. Дрожат нити, пруты и шланги, дрожит и накаляется конус. Гомон усиливается, усиливается рокот, густеет пар. Конус начинает двигаться, как швейная игла, совершенно бесшумно; толпа гудит, не умолкая, но все равно ясно, что и прошиваемый склон не издает ни звука. Из алмазного острия тянется раскаленная золотая нить. Наконец машина доходит до края камня и замирает. Замолкает толпа. Какое-то мгновение еще виден склон, уже безо льда, и блестящие на нем тончайшие стежки. Кое-где из каменных трещин сочится еще не остывшее золото. А через минуту пар - плотный жемчужный туман - скрывает все: машину, людей и склон. Остаются только солнце и белизна. И я закрываю окно.