Ночные овечки

Захар ждёт  День Победы.


Он   живёт как  все: любит   побеседовать с внуками,  иногда ссорится   с женой, ходит в гости,  может и рюмочку с  друзьями пропустить.  Всё бы  неплохо, если бы не мучила  его  давно закончившаяся война. 

Днём-то ещё терпимо. А ночью  приходит ОНА. Чтобы  заснуть, Захара научили  считать овечек.   

«Одна овечка, две овечки…,  - старательно считает он. -  Двадцать овечек...».

...Взрывы.  Дым, песок, пот застят глаза... Пальцы слипаются от запёкшейся  крови...

«Двадцать восемь овечек, двадцать девять овечек...» 

...Кто кричит?  Или стонет? Не  разобрать... Прислушивается. Мешают  свист и боль в ушах…    

  «Тридцать пять овечек», - шепчет он. Или больше? Не может вспомнить: уж очень болит голова...  Больше не заснуть.

Захар выходит во двор. Весна. Ночь пропитана запахом молодой травы и тополиных почек. Садится на лавку, достает сигарету,  затягивается - и...  опять ОНА.  Захар  гонит  навязчивое видение.   «Да что же это такое?! Слабак!  Если  появился в огороде сорняк, - размышляет он, - вырвешь его  с корнем и живёшь спокойно. Вырву и тебя, проклятая! После Дня Победы вырву!».  Захар закрывает глаза.

...Истощённые, замученные работой и побоями люди. Фашисты, развлекаясь, бросают под ноги пленных   хлеб  и смеются, когда те,  расталкивая друг друга, подбирают с земли крошки. Захар отходит в сторону.   Он ненавидит сытые рожи фрицев, и удовольствия   посмеяться над собой он им точно не доставит.

Вдруг его кто-то толкает.  Иван?!   Захар знает, что  Иван после контузии ничего не помнил. (Имя  дали в лагере: русский – значит, Иван). А ещё, говорят,   он  так силён, что  даже фашисты с ним не связываются.

- Брезгаешь хлебушком? - спрашивает  Иван. - Или боишься, что затопчут?

Захар поднимает  глаза выше, выше. Рядом с Иваном он   ребёнок.

- Я к  супу привык,- отвечает он.

Иван улыбается, оценив юмор: супом Захар назвал болтанку из  полусгнивших овощей…

Это было началом их ... нет, не дружбы. И как бы ни хотелось назвать Ивана другом, Захар  понимает, что был для  него мальчишкой, которого надо поддержать, чтобы не сломался.

Захар справился с подступившими слезами. Достал ещё одну сигарету.

...Больше всего пугала неизвестность. Что дальше? Ждать, когда   тебя отнесут   в канаву неподалёку от лагеря, куда штабелями укладывали мёртвых? Или   заранее самому напроситься на пулю?

Вот в такие минуты и появлялся Иван.

- Терпи, Захар! Мы, русские, сильные!  Немного осталось ждать! Наши  близко, - переходит он на шёпот. - Вот придёшь домой, обнимешь мать, братьев, сестёр, поешь  яишницу с салом. Любишь яишницу?

Захар кивает головой. А Иван продолжает:

-  Придёт весна, пахать надо, хлеб сеять. А мужиков-то мало осталась. Так что, не подкачай,  Захар, живи, выживай из последних сил!  Ждут тебя   в колхозе. Без тебя там никак…

Захар больше не сдерживает слёз, стонет,  до боли вдавливает  кулак в скамью.  Для  него это была последняя весна в  Германии.   А для Ивана просто последняя.  Раньше фрицы не трогали  богатыря. То ли боялись, то ли берегли: на каменоломне  выносливые ценились.  А когда фронт приблизился, оставлять Ивана в живых, видно,  не  хотели. О  том, как он погиб, Захар   узнал  только   после освобождения.  Но смерть Ивана так потрясла его, а   воображение так  ярко рисовало расправу в каменоломне, что Захару казалось,  будто он сам был её    свидетелем.

.... Вот Иван  тащит камень вверх по ступенькам.   За ним   вереницей   другие. Эсесовцы подгоняют дубинками:

-Шнель! Шнель!

Иван спешит. На спину сыплются удары.   Падать нельзя: пристрелят.  Остановится он -  задержит движение   идущих следом.  Тогда всем непоздоровится.   Эсесовцы все подгоняют и подгоняют дубинками.   Иван выбивается из сил... Падает… Движение останавливается... Слышны выстрелы, крики, стоны... Позади всё затихает. Иван тоже ждёт  выстрела,  но ему заготовили смерть пострашнее.   Бесчисленные удары дубинками, сапогами... На спине кровавое месиво. Избиение прекращается. Иван пытается оглянуться: его тревожит судьба товарищей. Не успевает. Снова немецкая  брань, и дубинки снова опускаются на спину, разбрызгивая кровь…

« Нелюди! Будьте прокляты!» - Захар  стискивает зубы  и корчится   от боли.  Болит всё. Он встаёт на ноги, шатаясь,  доходит до забора, повисает на нём.  Боль  потихоньку утихает.

Захар помнит, как уже на следующий день  фашисты   спешно  укладывали в грузовики ящики. А ночью  в лагере не спали – прислушивались к канонаде. «Слышите? Симфония!» - шептали восторженно в темноте.

Уже  после освобождения Захар узнал о лагерном подполье, руководил  им Иван. И с его смертью оказалось не все так просто.

Крутилась  в лагере одна бабёнка.  Вроде, из своих, русских.  Остановишься поговорить с кем-нибудь, она  подойдет,   послушает и своё слово вставит. Хорошие слова говорила, правильные, а оказалась доносчицей. Она и предала Ивана. За  шмат сала и ломоть хлеба предала! Ночью после случая в каменоломне заманили её ребята из подполья, тряхнули хорошенько, она и призналась.    Потом  дотащили до нужника и  утопили в нём. Никто и искать не стал.

Может, благодаря Ивану Захар и выжил.  Он вернулся домой, обнял мать, сестёр. А  вот отца и братьев  забрала война.   Мать, измученная  тяжелыми думами, так и не смирилась с их гибелью и  всё глядела с надеждой на дорогу  до самой своей кончины.

Захару пришлось,  как и обещал Иван,  поднимать колхоз. Он  пахал, сеял, убирал урожай. Любимым лакомством в первые послевоенные годы была для него краюшка только что испечённого ржаного хлеба. А  в День Победы  жена до сих пор  ставит   на стол   яичницу  с  салом.

Захар ждёт этот день. Волнуясь, прошагает он с ветеранами по сельской улице, чувствуя молчаливое присутствие в этом же строю отца, братьев, боевых товарищей,   Ивана.

 Нет, не хочет  Захар забывать войну.  Он согласен мучить себя воспоминаниями, проклинать фашистов, страдать. «Пусть страдает душа. Это хорошо. А освободишь её от прошлого – что останется? Пустота?.. - задумывается  он, поёживаясь от ночной прохлады. -   Пойду-ка  я   овечек  считать».