Надежда нашего села

     Дикое море крапивы, обуявшее Колдобиху, колыхалось от восторженных восклицаний  и прощальных  лобызаний: деревня шумно провожала в город, на учёбу в аграрный   университет  своё  пока  ещё  не  разумное  дитя –  Борьку Пузырёва.  Борька, ушастый   и  щекастый увалень  с бараньими  глазами, стоял  в  эпицентре  громкоголосого урагана   объятий, бестолково глядя по  сторонам,  то  и  дело оказываясь стиснутым  здоровенными  ручищами  разных  родичей  и  прочих  селян.

   –  Ты, Борька, давай здорово  там  учись.  Будешь  у  нас    единственный   пахарь   при  дипломе!
   –  Чего  «пахарь»?! Борька  у  нас  дальше  пойдёт – в  агрономы.
   –  Тем  более. Борька, ты всё  внимательно слушай, чего  профессора  велят. Мы  потом   с  тобой  по  науке  картошку  окучивать  станем.

      Ликующий Борькин батя, пчеловод Аркадьич, утрамбовывал в сельсоветский «Бобик»   сыновьи  узлы, чемоданы  и  прочую  необходимую  для  учения  утварь.

       Тут же фигурировал  морщинистый, обрамлённый  белёсой  гривой  лик   лихого,  при   адмиральских   усах,  старинного   моряка  деда   Феди.  Его  выцветшая   бескозырка  и  вылинявшая  тельняшка  мелькали  близ  «Бобика»,  слышались   строгие   вопросы,   будто  задаваемые  при  загрузке   крейсера, – дед  Федя  контролировал   сборы.

   –   Всё   уложено? – требовательно  вопрошал   старый   моряк.
   –   Вроде   всё.
   –   Направление?
   –   Направлено.
   –   Заявление?
   –   Заявлено.
   –   Расписание?
   –   Да  какое,  на   хрен,  расписание,   дед?!   Он   ещё   не   уехал,   а   ты   расписание   какое-то  требуешь.  Вот  начнёт  учиться,  тогда  будет  расписание.

      В  стороне   от  провожавших,   под   раскидистой   сиренью  мирно   почивал  мертвецки  пьяный  гармонист  Митька,   его   же   хромкой   сейчас  владел  хмельной  дядя  Серёга,  который,  схватив  гармонь  вверх  тормашками, пытался  изобразить «Сиреневый туман».

   –  Учись  с богом, Борька! – пафосно объявил  председатель сельсовета Степан  Ермолаич. – Надёжа  вся   на   тебя,   Колдобиха   верит,  что  выйдет   из   тебя  агроном.
   –  Ни пуха, ни  пера, ни  хрена  тебе! – от души напутствовал тронутый речами  председателя  скотник  Михалыч. – Вертайся    скорей!
   –  Вертайся,   Борька!
   –  Ждём,  Борис!..

      Борькины  уши  впрыгнули  в  «Бобик»,  транспорт  забурчал  недовольным  мотором  и,  извергнув  сизый  выхлоп,  умчался  из   Колдобихи…

      Городская  жизнь,  лукаво  подмигивая  Пузырёву  неоновыми  огнями  супермаркетов,  с  головокружительной скоростью  ввергла новоиспечённого  студента  в  омут  соблазнов   и развлечений. При первых шагах по общажному коридору Борька попал под опеку  развесёлого, удалого, всюду бывавшего и всё  на  свете  испытавшего вечного студента  Ваньки  Магнитова,  который   с   непоколебимой  непреклонностью  пытался  постичь  сельскохозяйственные  науки  и  уже  седьмой  раз  учился  на  первом  курсе.

   –   Главное – запишись   в   стройотряд!  Тогда   не   выгонят.   Это   как   бронежилет, – потягивая   пенное   пиво,  настойчиво  рекомендовал  Борьке   Магнитов.

      Покорно  кивнув, Пузырёв  на  следующий  же  день  записался  в  шесть  стройотрядов,  полагая,  что  нацепил  на  себя  полдюжины  этих  самых  бронежилетов.

      Через  год,  в  знойный  июльский  полдень  в  Колдобиху  нагрянул  объятый  лаврами   надежд  односельчан  наш  горемычный  студент  Пузырёв – ещё  более  округлившийся,   с   новомодно    выбритыми   висками  и   безобразно  пугающим  чернильным   пятном  татуировки   на   плече.

      При   виде    вытатуированного   на  Борьке   бульдога  с   колоском   пшеницы   в   зубах  впечатлительная  бабка   Анна   всплеснула   руками:
   –  Ой, батюшки! Ой,  господи   вседержитель!  В  тюрьме  сидел,  сердешный!  Вот   до   чаго   в  городе  без   мамки-тятьки  дошёл!..
 
      Пузырёв  же  вышагивал по  деревне с  гордым   видом  маршала-орденоносца. Он  по-индюшачьи  раздувался  и  заявлял:
   –  У нас,  знаете,  какой  университет!  Одних  профессоров – восемьдесят  два  штуки.   И  ещё  доцентов,  разных  кандидатов   наук  две  сотни  наберётся. О  как!
   –  От,  мать  честная! – поражался  моряк  дед  Федя. – При   такой   армии   профессоров  у  нас  хлеб  в  январе  колоситься  должен, а  мы  жмых  с  кукурузы  жрём  и  радуемся!..
   –   Ты,  Борис,   нам  лучше  вот   чего   скажи, – атаковала   студента  тётка   Галина, – ты   как  агроном   знаешь:  перец   после   купоросу  можно  пасынковать   али  погодить?

      Пузырёв   бестолково   похлопал   круглыми   очами  и,  посмотрев   на   фиолетовую   бульдожью  морду  на  собственной  руке,  признался:
   –   Мы  этого  пока  не  учили,  это  дальше   будет – на  втором  курсе. Пока  мы   учим   физику, химию всякую, историю, английский язык. – И, желая  продемонстрировать взятые интеллектуальным штурмом высоты английской   лингвистики,   Борька   вскинул   руку   на манер    афинской    статуи  и   прогромыхал   по-иностранному: – «Битлз»,  «Сникерс»,  «Милки  вэй»!  Лондон,  «Орбит»,  эври   дэй!

      Поражённая  тётка  Галина  умчалась  без  научных  обоснований  пасынковать  перцы,    а   Борька   умоляюще   поглядел   на  отца-пчеловода:
   –  Бать, там  того…   медку  надо…  хоть  флягу   одну…  А  то  химия,  собака,  никак   не   сдаётся…  Я  ж  говорю,  профессоров – восемьдесят   два   штуки…

      Пузырёва  снабдили  мёдом, усадили  в  сельсоветский  «Бобик»,  изумлённый  первым   визитом  колдобихинского  студента  скотник Михалыч крикнул: «Ни пуху, ни праху!», и   транспорт  вновь  умчал  Борьку  в  город  навстречу  сельскохозяйственным  познаниям.

       На следующий год Пузырёв примчал на  каникулы  несколько  схуднувший, без  пузца,   с выпирающими бицепсами, стриженный по-людски, но обросший пугающими  колючками  полуторанедельной  щетины.

  –  Ой,  батюшки!  Ой,  святы  отцы!  Исхудал   да   зарос – видать,   учит  без  продыху! – запричитала  бабка  Анна.

       А  Борька, скакнув  по двору  горным  козлом  и  поиграв  мускулами, горделиво  заявил   отцу  с  матерью:
   –  Я  почти  год  в  тренажёрку  хожу. Бицуха – камень!  Бать,  хочешь,  силу  покажу – твою  флягу  башкой  погну?

       Опасаясь  за  целостность  фляг  и  прочего  хозяйственного  добра,  Борьку  поскорее   усадили с дороги  обедать.

   –  Ну  как,   Борис,  поднаторел   в   науках? – участливо  поинтересовался  дед   Федя.
   –  Тарею,  дед, – уминая  домашние  пельмени,  пробубнил   студент.
   –  В  мою  породу  пошёл! – с  неприкрытой  гордостью констатировал  старый  моряк. – У нас  все  башковитые были. Со мной на  флоте даже  сам  контр-адмирал  советоваться   собирался, хотел  узнать, что я такое  делал,  что  у  нас   торпеды  вприпрыжку  плыли.   Это  у  бабки  в  роду  одни  дураки,  а  у  нас – башковитые!  Ты,   Борис,  не  плошай,   держи   марку.

     Увлечённый   вопросами  агрономии  перед   Пузырёвым  вырос   дядя   Серёга,  слегка   покачивающийся  от  вечного  пленения   самогоном.

   –  Ты,  земляк, как  отобедаешь,  изволь  заглянуть  к  нам  с  Марьей  на  огород. У  нас,   понимаешь,  свёкла  обнаглела  и  обленилась,  никак  не  всходит,  паскудница.

      Насытившись,   Борька   важной   поступью  прошествовал   на  угодья  дяди   Серёги.

   –  Зря  волнуетесь, – махнул  он   рукой,  с видом  знатока  расхаживая  между  грядок. – Урожай  свёклы  будет  знатный – видишь,  какая  мощь  в  ней!  Прямо  пышет! 
   –  Так  то  батун,  земляк. А  свёкла  здесь  планировалась, – указал  на  пустой клочок земли   опечаленный  огородник.
   –  А, действительно батун! Тут, однако, тень, и поэтому в тени я ошибился. А теперь   ясно  вижу – батун.  По-латыни – лукус  батунус,  сорт – «Колдобихус»,  местный,  значит.
   –  Да  мне   бы,  земляк,   чё-нить    про   свёклу   узнать.  А?
   –  Про  свёклу? – Пузырёв  обошёл  бесплодную  грядку  и   поскрёб   свою   ушастую  «репу». –  Про  свёклу  тут  всё  ясно – не  в  женский  день  садили!
   –   В  женский  день? – опешил  дядя  Серёга. – Восьмого  марта,  что  ли?
   –   Или   ты   глубоко   семена   зарыл,   что   росткам    тяжело   пробить   земную   кору.  Очень   частая   ошибка   аграриев, – заключил  Борька.

      Потрясённый  масштабами  своей  сельскохозяйственной  ошибки  дядя  Серёга  незамедлительно  напился,  а  Пузырёв  убежал  на  речку  купаться…

      Минул  ещё  один   год,  и   на   очередные   каникулы  наш  горе-студент  вновь  прибыл   в   Колдобиху.  Теперь   он   привёз   с  собой  чудный   баллон  с  насосом-оросителем   и   целую  гвардию  диковинных  бутылочек  с  разноцветными  зельями.

   – Научный прорыв! Суперудобрение «Гиперфугус»! Всё фугует на глазах, зеленеет,   колосится  и  благоухает! – тоном  циркового  конферансье  объявлял  Борька. – Я  привёз   все  нужные  компоненты,  сейчас  наведём   и  удобрим  Колдобиху!
   –  Скорее! Наводи! – заплясал  в  восторге  дед  Федя. – Я  ж  говорил, башковитый  в  меня!
      Доставая  из  чемодана  затейливые ёмкости, Пузырёв  оглашал таинственные  названия:
   –   Кальциум!  Специум!  Хлорус!  Бикарбонатус!..
   –   Где   бикарбонатус? – переспросил  старый   моряк
   –   Вот  он,  зелёный.  Не  трогай  его,  а  то  тельняшку  проест.

      Намешав  в  баллоне  безумную  жижу,  отчаянно  воняющую  какими-то  больничными  химикатами,  студент  вскинул  баллон  за  плечи,  нацепил  стрекозиные  очки  и, грозно   щёлкнув  неведомым  затвором  насоса-оросителя,   вышел   на   крыльцо.

   –  Сперва к нам с бабкой на огород! – потянул  его  за  рукав  радостно  выплясывающий  дед  Федя.

      Притащив  снаряженного  внука  к картофельной плантации, старик  зычно скомандовал:
   –   По   картошке  прямой   наводкой – огонь,   пли!

      Борька  нажал   на   курок,   и   ороситель,  угрюмо  фыркнув,  извергнул   фиолетовое  облако,  густым   туманом   объявшее   высоченную   ботву.

   –  Пли! Пли! Без продыху! Чтоб  все жуки там опупели! Огонь! – приказывал дед Федя.

      Вдруг из  окутанной фиолетовой завесой  картофельной  ботвы  раздался  звериный  рёв,  и, перепугав  отпрянувших  огородников,  оттуда  выскочил  опухший   и  сиреневый  дядя Серёга, как  всегда  в  хмельном  состоянии  искавший  первую   попавшуюся  тень.  Он,  сумасшедше  чихая,  кашляя  и   производя  прочие  неблагообразные  звуки  другими   частями  организма,  в  ужасе  вынесся  с  дедова  огорода.

      К вечеру пол-Колдобихи было объято непроницаемо-лиловым туманом  суперудобрения.  А  наутро  половина  колдобихинских  насаждений полысела, сбросив  все  до  последнего листочка. Жуткое облысение не обошло стороной и невзначай орошённого  вместе  с  дедафединым  картофелем дядю  Серёгу. Голова его, отторгнув все волосья,  уподобилась  страусиному  яйцу,  брови   и  ресницы  выпали,  лишив  глаза  привычного   затенения, и  дядя  Серёга,  узрев  в  мутном  квадрате  зеркала  незнакомого  гуманоида   вместо  своей   помятой  физии,  мгновенно  ушёл  в  запой. 

   –  Переборщили  с  бикарбонатусом! – печально  заключил   Борька,  оценив   результаты  орошения…

      Промчался   ещё   один   год,   и   снова  Колдобиха  распахнула   объятья,   встречая   своего  обласканного   надеждами  студента.

   – Во – книга! Читайте! – едва выбравшись из «Бобика», Пузырёв протянул  столпившимся  односельчанам тонюсенькую, не  больше  школьной тетрадки  книжечку. – Писано  при  моём  участии!

      Писался   сей   методический   труд   действительно   при  участии  Борьки:  уроженец   Колдобихи  помогал  одному   восьмидесятипятилетнему   профессору  начертить   на   компьютере  таблицу  к  двадцатой  главе, за  что  и  был  указан  в   числе  авторов  на   последней,  сорок  второй  позиции.

      С затаённым  дыханием  селяне  глядели  на   страницу,  где  была  оттиснута  Борькина   фамилия.

   –  Видите,  «Пузырёв Б.А.»?  Это   я! – гордо  хлопал   себя   в  грудь  наш   студент.
   –  Борис, скажи, – чесал  серебристую  голову  дед  Федя, – а  почему  они  тебя  внутри    написали,  а  на  обложке  нет?
   –  Как   это   «нет»?   Видишь,  написано: «Меерович,  Фугельзон,  Дильман   и  др.»?
   –  Ну…  «др»…
   –  Вот  под   этим  «и  др.»   я   и   подразумеваюсь.  Перечислены   профессора,   а   все   остальные  зашифрованы  так.  Это  по-научному  так   полагается!

      Вечером  в  стонающем   на   ветру   колдобихинском  клубе   сконцентрировалась   вся   деревня,   чтобы   послушать   чтение  «Борькиной   книжки».

      Пузырёв,   вспухнув   от   важности,   сидел   на   сцене   на   стуле.  Рядом   стоял   сгорбившийся   школьный   учитель  Семён  Фомич   в   исполинских   очках   и   читал   о    выщелоченном  чернозёме  и  средней  засорённости  в  начале  вегетации  на  чизельной   обработке.

       Услышав, что  отвальная  обработка  почвы  обеспечивает  максимальную  плотность   чернозёма под  сахарной свёклой, за  год  обросший  робким  волосяным  пушком  после   непреднамеренного орошения «Гиперфугусом» дядя Серёга вмиг ошалел  и  молниеносно   напился  в  дупель.

      После  публичного  чтения  непостижимой  Борькиной  методички, народ  рукоплескал  Пузыреву, не разобрав ни  слова в витиеватой  писанине,  но  уяснив,  что «Борис  сочинил  что-то умное». Затем  книжечку  установили на почётную полку  в  сельской  библиотеке   и  неделю  обмывали  брагой  достижение великого  земляка.

      А ещё через год, получив долгожданный диплом, новоиспечённый агроном,   привыкший  к  неоновому  свету  супермаркетов,  грохоту  проспектов  и  пропитанному  бензиновым выхлопом городскому воздуху, с чрезвычайным унынием вспомнил жалкую и убогую  родную  Колдобиху,  горестно  вздохнул  и  послал  отцу-пчеловоду  СМС-сообщение, изобилующее самыми  варварскими  ошибками: «Батя  и  мамка,  привет! Я    палучил деплом  и очень  рад.  Хачу  песать  дизертацию  про  свёклу,  паэтаму  остаюсь   сдесь. Ни  ждите  меня   и  пришлите  три  фляги  мёду для  однаво  прафесора.  Деду  и   бабе  привет».

      По-прежнему тонет Колдобиха в диком море дурной крапивы. Но теперь в деревне  постоянно слышится восторженный голос  старого  моряка  деда  Феди, дённо  и  нощно  звучащий  в  ликующей  тональности:
   –  Было в  ихнем университете  восемьдесят  два  профессора, а  будет  восемьдесят  три.   Это как пить дать! И  восемьдесят третий будет  наш, колдобихинский! Потому что  Борис весь  в  меня,  башковитый  уродился. Это  только  у  бабки  моей  все дураки  были…

                30  сентября  2023 г.,
                г. Барнаул.