Ангелы и Олени

1
Лето надумало закончиться внезапно. Палило полтора месяца – с середины июня и почти до начала августа – неимоверно, считай, по-южному. Люди обыденно сетовали, ныли, простужались под кондиционерами, собирались ехать, однако, к югу. Где, вероятно, еще жарче, но там, говорят, море?.. Если поднатужиться, можно вспомнить. Выходишь когда с самолета, прилетая с севера, тебя окутает мгновенно горячее пекло, в котором ощущается дыхание близкой большой соленой воды.
В маленьком городе, где старые тополя, нагретый асфальт и сонные голуби – будто в стеклянной банке - знойно, неподвижно-безветрено, пыльно. Разыскивая прохладу, цепляясь за любую интересную идею в ленивой голове, идешь по берегу обмелевшей, еле текущей реки, спускаешься с крутого берега в заросли круглых ив, крапивы и поникших лысых одуванчиков. Коричневая вода чуть холодит ладони, слегка остужает темя, куда немедленно с сердитым гулом ударяется щетинистый овод. Немного легче, совсем чуть. Появляется надежда, что скоро это закончится.
У тоски не зеленый цвет, скорее, неяркий голубой, как бездонное северное небо. Поднять голову, смотреть вверх, чувствовать, как отпускают сердце багровые краски, утекают прочь, как эта, похожая на смытый гнев, коричневая речная вода. Пусть лучше тоска. Медленная, застывающая, она в конце концов даст покой. 
Виктору повезло – не нужно спешить на работу, так, чтобы мчаться на автобусе, или заводить мучительно трясущийся на прогреве дизельный гремящий «Гольф». Можно добраться до офиса и к девяти. Благо, что на работе за скромные деньги – никакого спроса. Вполне реально пройти за день двух-трех клиентов, потыкать висящую кривую электронную базу, вздыхать, ставить и снимать галки в табличках, брести снова по городу, ждать вечера, чтоб домой. Все равно, в назначенный день брякнет колокольчик, и придет аванс, аккурат хватит на ленивый автокредит, квартплату, подписки и прочую муть.
Так и длилось это лето, а до него весна, зима, осень и еще много-много таких повторений. Ну это раньше. Сейчас совсем другое. Незваное, проклятое чувство, тяжелее которого не придумать. Называют его красивым словом, похожим в голове Виктора на абрикосовое повидло, оранжевое, вязкое, приторно сладкое, но хочется его есть и есть, пока не слипнутся в судороге челюсти.
Дома – она. Когда уходишь утром, еще спит. Трудно представить себе картину большей красоты и гармонии, честное слово. Много сказано, будто истинный венец пропорций – тут есть варианты – Джоконда Леонардо, либо Рафаэлева Донна Велата. Да это все неправда. Ангел имеет светлые волосы, синие глаза, узкие плечи и прозрачную кожу. Ангел спит бесшумно, дыхание у нее незаметное и мятное, а белое тело горячо. Лучше не мешать ей спать, можно только любоваться утром. Виктор так и сделал – перебрался жить на диван в гостиную. Там он давно разместил вместо маминого старого серванта свое компьютерное гнездо, там ночами вел войны с сетевыми недругами, в перерывах забредал с чашкой кофе в спальню к ней, глядел на спящую, ловил на вкус воздух комнаты, где растворился ее едва уловимый запах.
Как и все Ангелы, Наташа добра, смешлива, непосредственна. Порой Виктор с упорством, достойным лучшего применения, искал ответ – зачем она с ним? Для чего ей человек обычный, наподобие тысяч других, не испытывающий яростных приступов стать богатым, значимым, известным, авторитетным? Да в конце концов, мог ведь хотя бы не сутулиться и сделать себе татуху, молодой ведь еще?.. Зачем ему татуировка, когда самая красивая есть уже у нее. Ландыш на пояснице. Маленький, синий. Старый товарищ, одноклассник, прищурившись на пляже прошлым летом на этот Наташин цветочек, шипел Виктору в мясистое ухо:

- Ни фига себе, олень ты, канешно… Кто ж себе татухи на горбу бьет? Шлюхи, понятное дело. Чтоб клиенты видели, когда сзади. Вот ты лошара, братунец…
Просто завидуют многие. Можно бы посоветоваться с мамой, или с бабушкой, так, на всякий случай, - а может ли его, Виктора, полюбить Ангел? – да мама и бабушка уже давненько в небе, не услышат.

    Скорее всего, встреча с Наташей была знамением. Прошлой зимою Виктор остался совершенно один. Мамина могила только еще начала понемногу оседать, заваливаясь набок отмытым дождями деревянным крестом, а ему уже совсем не хотелось ходить на работу, прибираться в опустевшей квартире, и даже пятничное пиво с друзьями приобрело отвратительный горький вкус застоялого пота. Глядя вниз с балкона седьмого этажа за своим сдуваемым ветром плевком, как в далеком детстве, Виктор размышлял, что если прыгнуть вниз, то приземлишься на живот. И это будет, как шлепнуть лягушку доской – этакое «Хээ-э-х». 

     Изнывая от тоски все новогодние праздники, чередуя пельмени, тушенку и чай с яростными сетевыми боями и «ПорнХабом»,  Виктор, после напоминалки в телефоне, вспомнил о дне рождения двоюродной сестры, и, проклиная этот повод выходить на улицу, пробираться сквозь сырые сугробы, побрел-таки поздравлять именинницу.
Ангел была уже там. Смеялась зубастым ослепительным ртом, пролетая мимо в тесной квартире, задевала волной белых немного завитых волос с пряным запахом, шутила, танцевала на пятачке кухни, пила шампанское и текилу вперемешку. Ближе к полуночи, таская стопки тарелок в раковину, сестра больно ткнула Виктора локтем в живот, буркнула деловито:

   - Давай, грузи Натаху в такси. Да довези до общаги-то. А то пьяная, как бы на приключения не нарвалась. Девка добрая, жалко. Слышь, кстати – чем тебе плоха подруга? Вези, знакомься. Эх ты, тюфяк, Витька… Чего там бубнишь?.. Не, тут не оставлю. Диван заблюет, а он новый…

     После той вечеринки прошел вот уж год. Ангел поселился в бывшей маминой квартире и почти заполнил собою пустоту в сердце Виктора. Мама еще изредка показывалась иногда предутренним сереньким сном, проходила мимо, шевеля добрыми губами, качала головой. Виктор садился на диване, смотрел в голое, без тюли, балконное окно, шел в спальню, глядеть на Ангела, прилечь рядом, обнять ее, сухую, теплую, зарыться носом в завитки волос, к тонкой шее, ловить разбуженное дыхание, целовать.

    Она была добра с ним. Ласково преодолев его неуверенность, награждала искренним восхищением за выдуманную мужественность, называла красивым и умным. Порою его начинало кружить бурное чувство – нет, ни слова здесь правды, он уродлив, ничтожен, стыдлив до неполноценности, а она – реально Ангел. Но может ли Ангел лгать?! Может, отвечал сам себе, если это помогает другому человеку поверить в свое счастье. Кажется, эта самая земная обыденная радость пришла для него той зимой, весной и летом. Они  были рядом, и мир вращался за немытыми окнами – там, где-то далеко, где поют тревожные трубы Иерихона. Виктор выдумал, вспоминая Булгакова, будто он сам – Мастер, а она – Маргарита, и здесь, на седьмом этаже маминой квартиры, как раз их творческий подвальный приют.

   Наташа работала в институте, который и закончила – лаборантом на кафедре физики. Бывало, что приходила поздновато, но Виктор уже все дома успевал – ужин готов, стиралка загружена, болтает в своем железном нутре бельишко, клеенку на кухонном столе протер, посуда вымыта. Ангелы ведь тарелки не моют – их руки только для благодати. Она врывалась в дом с улицы, неся ветреную прохладу и улыбку, на цыпочках обнимала его, целовала крепче, чем нежно, впиваясь напряженным ртом в рот.

    Стало плохо осенью. Октябрь сей год сразу навалился дождями и тревогой. Заспанных школяров утренними пробками тащили по серым мокрым проспектам успешные матери в сияющих хрупким лаком автомобилях. Тяжелая ртуть дождевых капель молотит по ржавым отливам за окнами, физически делая больно барабанным перепонкам. Ангел уехала на пару дней к своей маме в деревню. Виктор в одиночестве сварил себе пару яиц, налил чаю в любимую кружку с суровым ликом Дарта Вейдера, скучая, вздыхал под маленьким телевизором на кухне. Дружок Саша позвонил так неожиданно рано, что кольнуло сердце.

- Привет, Витос!! Ты в городе? Зайти хотел на работу к тебе. Разговор есть.
- Дома, собираюсь выходить вот. Дождь, паскуда. А зонтик потерял в тот год. Наташа к матери уехала, один кантуюсь. Забегай и домой вечерком. Пива…
- А. Понял. Уехала, значит. Ну, тогда приду. Конечно, пива…

    Этот вечер истаял быстро. Люди говорят, что когда плохо, обязательно нужно побыть с другом, поговорить, можно выпить, покурить. Пиво совсем показалось мерзким. В холодильнике булькал на донышке самогон в зеленой бутылке, кажется, кто-то давно угостил на работе. Огненный яд был крепок, но оказался бесполезен, боль не прогнал вовсе. Санька-друг дожевал сушеного снетка, влил в кадыкастое горло банку пива, повздыхал, потрепал по плечу:

- Слышь, ты это. Сильно-то не парься. Может, родственник какой. Ну, приехал…Кароч, я пошел. Бывай.
И не удержался, крикнул с коридора:
- Забей ты на шкуру, Витька. Я ж говорил – падла и есть…
- Ты телефон забыл, - Виктор поднял и понес другу трубку. Там на экране со случайной фотографии сияла улыбка Ангела под мышкой какого-то мужика в группе ночного клуба с соседнего города. Город этот мало подходил под описание малой родины, где жила ее мать, тем более, что это было вчера, как раз через пару часов после звонка, в котором ее голос звенел птичьей песней:
- Мама здорова, да. Привет тебе. Тоже дождик. Скучаю, малыш.
И еще такое:
- Хочу сильно домой. Ты ведь мое сердце занял. Верь мне, это важно. Люблю…
 
   Виктор запер дверь за другом. В голове понемногу утихала трель серебряных колокольцев отчаяния. Это небыль. Не нужна мне эта фотка. Что в ней толку – старая, видно же. И платье другое на ней. Такого нет сейчас. Пару лет уж этой картинке. Дураки, забывают свою рекламу обновлять. Ну, этот понятно. Она ведь красивая очень, Ангел. Вот и оставили фото, чтоб люди в этот клуб приходили. Все понятно.

   В спальне, в книжном шкафу, во втором ряду, есть бабушкина книжица. Вот она, на месте. Коричневая обложка, облупленный дерматин наклеен поверх ветхой корочки из желтой бумаги. Новый завет. Крестик на шелковом шнурочке тут, вместе с его, Виктора, детской прядкой рыженьких  волос.

   Мобильник в руке, набирай ее, пусть и рано. Спит ведь у мамы, завтра только должна вернуться. Гудок, гудок, гудок… Много. Меняют интонацию. Тянутся, будто трубка на том конце тонет, идет ко дну, исчезает в мутной, ледяной глубине. Должен ли Ангел отвечать человеку?! Вроде бы и нет, на то он и красивый, вознесенный высоко. Но без того человека, что Ангела придумал, крылатому одна судьба - стать пылью.

2
     - Папа, а почему ты маму называешь «мама Юля»? У тебя же своя есть мама – бабушка Валя. А моя мама – она моя ведь? Ничего не понимаю, - дочка картинно, как могут только дошколята, всплескивает ручками на заднем сиденье «Лексуса». Да, пока они еще не стесняются. Показывают эмоции, копируют взрослых в полную силу. А наша тем более, ведь звезда мамина.

    Плоховато вентилируется салон машины, медленно тают стекла, отпотевает зеркало заднего вида, десять лет тачке, но, как жена хотела – «Лексус». Пока на новый не заработать, пусть будет старый, блестящий все равно, кто разберет, сколько ему лет? Не ездить же, в самом деле, на «Весте», ты с ума сошел, Артур? Ну и что, что ты следователь, кто виноват, что родился таким странным? Значит, нужно искать еще один заработок, или увольняйся. Нет, я не хочу найти себе работу. Ты мужик, вообще, или дрянь?!..  Дочку одень и спускайтесь. Я иду. Ребенка в садик, меня в бассейн  закинь. И машину мне оставишь, у меня сегодня куча дел. 

  - А чего тут понимать, милая, - откашлявшись, Артур протер зеркальце, смотрел на дочкино шестилетнее личико, которое жена к утреннику щедро разрисовала макияжем, украсила накладными ресницами, подавлял внезапную тошноту, с омерзением вспоминая особо тяжкие составы, проклинал свою слабость и давнее внезапное решение завести семью, - Мама Юля – это ее профессия такая. Мама красивая, а папа – работает. Ты, наверное, хочешь быть как мама?!

    - Дааааа, папа! – дочка радостно изображала сзади свою мать, склоняя головку с завитками локонов кокетливо к плечу.
      - А как папа? Не хочешь, нет? – хмыкнул Артур, вылезая из машины покурить.
      - А ты грустный!! Не хочу! – скривила рожицу дочка, пропадая в полумраке салона.

   Жена много занималась саморазвитием. Совершенствованием. Раскрытием своих природных талантов. Ее мать, рано выгнавшая бестолкового тестя, так что его не пришлось узнать Артуру, не смогла, вероятно, должным образом развить все щедрые дары природы, доставшиеся дочери, поскольку принимала активное участие в периоде накопления капитала в России с начала девяностых годов. Зато в настоящий момент теща уже имела возможность за счет сдачи в аренду менее удачливым предпринимателям своих собственных торговых площадей фактически не куковать на родине в осенне-зимний период, а предаваться долгосрочным поездкам в теплые страны, чередуя Таиланд, Турцию, Египет и бог знает что еще.

   Иногда Артур, созерцая в редкие гостевые визиты рядом всех троих – дочку, жену и тещу – поражался уникальной схожести лиц, слов и движений. Засыпая в дежурной машине по дороге на очередной служебный кошмар, там, где всегда была кровь и мерзость, видел страшные сны – будто теща наступила в Индии на большую змею, или ужасная зыбкая медуза в волнах Красного моря облепила ей лицо, или ленивые тайцы отравили ее ядовитой пучеглазой рыбой…

    Дикие сны всегда заканчивались счастьем – жена переставала посещать бассейн, йогу, фитнесс и вокал, начинала готовить еду и пылесосить квартиру раз в неделю, а его собственной маме – второй бабушке, Вале – разрешалось теперь приходить к ним и рассказывать разные истории из детской литературы, поскольку она всю жизнь работала учителем русского языка в школе.

    На то они и сны, чтоб никогда не сбываться. Ни-ког-да. Служба занимала практически всю жизнь Артура, поэтому редко удавалось наблюдать свою маленькую семью дома. Дочку жена оставляла с няней, наотрез отказываясь отдавать его матери, а когда он возвращался, чаще всего уже спала. Ложилась спать она рано, берегла кожу и нервы. Вот и  внутренний сторожок Артура не подавал сигналов, но многое случается необычным образом, причем всегда – именно с тобой самим.

    Августовским ярким и тихим полднем Артуру позвонил однокашник – теперешний опер с горотдела, попросил подъехать, скучающим голосом предложил побыстрее. Встретились на крыльце, прошли через служебный, посмотрели через монитор на орущую жену Юлю в купальных трусах и полотенце, мечущуюся по женской клетке.

   - Между прочим, она сама вопила, что твоя жена и нам всем кирдык, - зевая, провел толстыми пальцами по горлу опер, - Я бы и не узнал никогда твою. Тут такое… Отрабатывали ребята с ОКОНа чудака одного. Чел, короче, телесные практики внедрял. Прокачка, энергия, типа баптистов-трясунов…ахахааааа, твою ж мать!!! 
Опер дико заржал, так что Артуру показалось, будто сейчас лопнет футболка на его бычьем торсе. Голова у капитана небольшая, от самых ушей начинаются могучие трапеции.
   - Стуканул кротик, мол, травой барыжит этот телесный гуру. Два дня писали с картинкой, сегодня хлопнули. А там твоя. В трусах, правда, но без лифона… Кароч, баб он там, падла, трахал. Травы-то и не было. Сука крот, нагнал лажи ОКОНовцам… Орет вон Юлька. Забирай…
   - Не, - покачал головой Артур, с дрожью ощущая теплую волну в груди. Сердце бух-бух в горле и провалилось в живот. – Напоминаю,  мой друг, как следователь Следственного управления Следственного комитета Российской Федерации о необходимости всестороннего рассмотрения собранных доказательств, тем более в части незаконного оборота наркотических и психоактивных веществ. Предлагаю провести подробный допрос свидетелей, подозреваемых, лиц, приравненных к ним с обязательным оформлением процессуальных действий. Ясно это?!

Капитан надул пузырек мятной жвачки.
   - Ты чего, дурак? Серьезно, Артур? Товарищ майор. Следственного комитета. С каким же составом? Травы-то не оказалось.
   - А по 241 делай. И оформляй работниц притона. Учить надо? Ну ладно, бывай. По херне не звони больше. Работы – воз…

    Железная самодельная дверь лязгнула пружиной как нож гильотины, пропустив на улицу фигуру Артура. Оперуполномоченный покачал головой, сжевал протеиновый батон, бормоча под нос:
    - Артурка, несчастный олень, - пересматривал на компьютере оперативное видео с женой товарища.
     Во, дает гуру этот. Однако, такие телесные практики внедрил, сдуреть. Прокачал баб по-полной. А что бы сделать на месте Артурчика?! А вот нельзя ничего. Сам капитан мрачно глядел на прощелыгу йога-тренера, извивающегося гибкой фигурой на мониторе, разминал пальцами свои чугунные бицепсы, с облегчением думал, что не женат.
     Размышления самого Артура все же были не багровые, как у друга опера с запредельным тестостероном, а тоскливые зелено-серые. Какая, черт возьми, ревность и месть? Негуманно, противоправно, не по-христиански. Да, может, не было там ничего? Подумаешь, йога. Телесные практики. Тем более, Юля рассказала вечером, после дня, проведенного в «обезьяннике», что беспредельный наркоконтроль ошибся дверью и вместо кальянной напал на посетителей мастер-класса женской прокачки.
     - А другой бы муж, тем более майор, наказал бы их, чтоб знали! Тебе вот все равно, Арчи, что они меня хватали и волокли. Между прочим, больно сделали, - она улыбалась большим вишневым ртом, прихлебывая из шейкера клетчатку, разведенную кефиром. Полупрозрачная белая капля с ее кошачьего языка попала на уголок губ и висела там, напоминая ему о гуру телесных практик.

     Арчи. Она всегда называла его собачьим именем, или только сейчас?.. Уже не вспомнить. Раньше сотрудники прокуратуры, получается, и комитета тоже, имели право носить служебное оружие домой с условием обеспечения места хранения. Хорошо, что теперь такое фактически невозможно. На этой кухне в белом, любимом женой, дизайне, гулко бы бахнул кургузый ПМ, и глянцевые двери шкафов стали бы багровыми, с пузырьками пены.
     Артур обронил сжигающий пальцы бычок, истлевший незаметно в вихре воспоминаний, под ветром щелкал зажигалкой следующую ядовитую сигаретку. Да-а-а, ну потом еще был фотограф. Фотосессия ведь нужна каждой уважающей себя, уверенной, самодостаточной женщине? Чтоб выложить ВКонтакте. Примерно одинаково у всех – серая стена, лофт, стул, распахнутый ворот кофты, а там кусок груди в автозагаре. И волосы развеваются. Это, наверное, феном дуют они там. Когда Юля отправилась на вторую фотосессию за полмесяца, Артур, проклиная себя за малодушие, изнывая от боли, набрал опера-качка и попросил помочь «семеркой». Помогли ребята качественно, по-товарищески бережно.
     Стесняясь самого себя, капитан протянул Артуру свой мобильник с сохраненным файлом, бубнил в сторону:
   - Тут, короче, есть звук отдельно, и немного видоса. В баню, вроде, ездили. Я пойду, покурю. Смотреть будешь?..
     Стало, кстати, легче. Показалось, будто изнутри ребер выскребли ложкой легкие и сердце, и там остался холодный сквозняк. Похудел, правда, на пару килограммов и сивой стала рыжая голова. Но это ж от службы. Тяжелая, с гадкими людьми, в основном. Хорошо, что дома все прекрасно. Дочурка растет. Вот и с подъезда жена выходит – высокая, чуть косоглазая, одета в десятый по счету модный пуховик, спортивная сумка с ней.
   - Давай – давай, заяц! Поехали уже, опаздываем, ну?! Мелкую в садик, да забеги, переодень там ее, я пока тренеру отпишусь, что чуть задерживаюсь. Мне ж в бассик к восьми. Там меня с машинкой оставишь. Ну, чего опять куришь? Фууу, вонища…
    А в бассейне-то где ж они могут?!. Тренер раз имеется, значит, есть и тренерская комната. Там резиновые водные мячи, нарукавники, обручи. Стол небольшой. На нем, стало быть.
    Сейчас выруливать на виадук, набрать скорость, перестроиться в поток, потом через пару километров направо на съезд. Вот тут надо прибавить скорости, кстати, вроде подмерзло чуток. Ну, и вниз, как раз отбойники кончились. Правой стороной, где она сидит, в опору моста. Никак, дочка сзади. Маленькая. Невиноватая. Может, потом передумает быть похожей на маму.


3
   - Мам, чего звала?! – Андрей взлетел в квартиру на пятый этаж одним махом, преодолевая по паре ступенек за раз. В тесном коридорчике маминой, да и его бывшей детской хрущевской двушки воняло кислятиной, перегаром, табачным смрадом, который пропитал обои и потолки до состояния желтой яичной скорлупы. Хорошо, что как поступил в учагу, сразу съехал к корешу на хату. Тут, конечно, адская нора. Не заходил бы и подавно сюда, тем более дел – завались. Послезавтра в армию, на контракт. Позвали на срочную, а он сразу в военкомате ляпнул – готов на контракт. Хочу на войну. Научите, пожалуйста. Тем более, много уже умею. Химозы во мне булькает ведро, ворот и рукава футболки трещат. Злой, правда, без меры, зато силища прет. Ну, и Ленка довольна.
     Ленка помладше. Шестнадцать только стукнуло. Когда знакомился, думал – первый. Ну, не повезло. Был какой-то хмырь, один разок там у нее. Красивая, что поделать. Дядя Коля вот говорил – красивая баба себе не хозяйка. И муж ей не хозяин. Всему миру принадлежит. С таким утверждением Андрею соглашаться не хотелось, но на районе-то его крепко уважали, и связываться с ним даже из-за красивой Ленки ни у кого желания не было.
   - О, господи, - зашебуршали на кухне, топоча по прорезанному черными морщинами рванины линолеуму. Эмалированная миска выпрыгнула откуда-то оттуда, с газовой плиты, что ли, заплясала по полу с края на край, музыкально напевая песню неваляшки. Пашка, слесарь с управляющей конторы, который в школе учился на пару лет старше Андрея, выглянул в коридор, разгребая красные бамбуковые палочки гремящей вьетнамской шторки, сконфуженно поддернул спортивки с лампасами, откашлялся, не зная, подать ли руку:
    - Здорово, Дюша. А тут дяа Коля в ванне застрял. А вода остыла. Напора нет. Замерзает он там. Мне-то с Любкой его не вынуть…
     Андрей скрипнул зубами, заглянул в ванную комнату. Разбитый инсультом пару лет назад дядя Коля покорно лежал в наполненной холодной водой ванне, тоскливо глядя на него красным слезящимся глазом, в котором тлела последняя надежда. Мать выглянула с кухни, обтирая пьяный косой рот прихваткой. Эти прихватки – две пестрые курочки – она сшила давно, когда Андрею было лет пять и их забрал в эту квартиру с общежития ткацкой фабрики мастер цеха дядя Коля. Он тогда был молодой, черноусый и катал Андрея на шее по пыльным улицам. Мать всегда выпивала понемногу, а как дядю Колю бахнул удар, совершенно скатилась в синюю яму. Пару раз Андрей ее кодировал, привозил с деревни тетку – сестру мамани – однако, все ненадолго.
     Сейчас ей сорок. И ее кавалер – сантехник Паша, почти ровесник сына, толстогубый, рыжий, безобидный, в общем, парень, слегка недоразвитый. У матери фиолетово-красное лицо, серые кудри и прозрачные испитые голубые глаза. Андрей вздохнул, схватил дядю Колю под мышки. Вода уже действительно давно остыла, и инвалида трясло мелкой дрожью.
    - Ноги, ноги подержи, обсос! – рявкнул Андрей в Пашино сжатое страхом лицо, поднимая скользкого ледяного человека, - Да подойди, не трону…
Когда дядю Колю положили на серые простыни, Андрей обтер его, скинул сырое на пол и кое-как пристроил на матрасе, завалив атласным розовым коротким одеяльцем, старик нашарил его грубую толстую ладонь, сжал сухими пальцами, притянул к седой полувыбритой щеке, тыкал губами, беззвучно плакал. Мать подобрала тряпье с пола, подоткнула матрас под лежачего, понесла выливать давно переполненное судно.
Уже уходя, Андрей вытянул Пашу на лестничную клетку.
    - Кароч, Павлуха. Хрен и два уха. Я в понедельник в армию, на войну сразу. А ты остаешься. Кантуйся тут, сколько влезет. Я денег тебе посылать буду. Спрос с тебя небольшой – чтоб дядя Коля не подох, и маманя чтоб не спилась. В случае чего пиши мне, звони.

   Помягчев, потрепал застывшего Пашу по шее.
   - Ты, я вижу, мужик ответственный. Нет у меня больше никого, они вот только. Ну, еще Ленка. Так что, помоги. По-братски прошу. Можешь сюда переехать, так лучше.
   Андрей убрал свои могучие кувалды с плеч парня, с надеждой поглядел в его напуганные дикими перспективами глаза, вздохнул:
   - Не подведи. Если кто прессовать на районе будет, скажи – я за тебя отвечаю. Зассут, отскочат. Бывай, Пашка… Дел еще по горло.
Андрей побрел вниз по провонявшим котами лестничным пролетам, мимо треснутых световых окон, закопченных почтовых ящиков, привязанного цепочкой велосипеда с оторванным седлом.
   - Дюша, стой, слышь? – неуверенно, гулко крикнул сверху Паша, - Я это, про Ленку. Она тут... С мужиком одним, деловой, вроде. Такой, упакованный. Ну, гуляет. Часто. Привозит ее на джипе. Сказать хотел, да все не было случая… А ты ща свистнул – что в армию уходишь – ну вот, я и вспомнил…

    Сегодня пятница, отправка с военкомата – понедельник. Планы выходили в елочку – сегодня посидеть с пацанами, ближе к ночи поехать на дискотеку в центр. Завтра с Ленкой забиться на хату до следующего утра, корешок свалит ради такого к своим близким. Ну, а в воскресенье собирать манатки, трезветь, собираться в войска. Теперь маленько поменять план придется. Нельзя ж оленем тупо жить. Надо рогами – по прямому назначению.
    Пьянка отменяется сегодня. Ленусику пишем – завтра увидимся, родная, погнал с пацанами бухать, целую. А самому придется в караул. Торчать в секрете. В падике у нее, либо в детсадовской веранде рядом с домом, просекать, когда привезут шкуру. Сегодня ж пятница. Она Андрюху не ждет, стало быть, конь заедет за ней, или уж точно, привезет к ночи домой обратно. Мамка ее про Андрюшку знает, любит доброго работящего соседского паренька, значит, не ночевать дома дочурке не позволит. Ну чего ж, наверное, шанс есть. Надо ждать.

    Андрей перелез обломанные пики арматурного зеленого заборчика, забрался в деревянную веранду детсада, в глубине темной, продуваемой постройки, забился в дальний угол на лавке, подтянув колени к подбородку. Холодает, гадство. Март наступил, не май. На кой хрен ее ждать?! Чтоб увидеть, как скривится кукольное лицо, когда поймает ее у кобелиного джипа? Чтобы ревела, врала тут же криком?! Ведь по-любому – фатал. Может, пусть все так и остается? Завтра купить вина для нее, себе водки, валяться с ней на старом диване сутки, запоминать запах, изгибы атласного тела, тоненький голосок, зарыться в волосы, засыпать вместе… На войне помнить о ней, хотеть вернуться, жить. Андрей упрямо поддернул молнию куртки, так, что она укусила замерзший подбородок.

    Нет. Нет. Не так. Этот кент сейчас держит ее руками за затылок. Не повез даже в гостишку. Зашли в торговик, купил ей кроссы. Посидел с ней в кабаке пару часов, угощал креветками, игристым и терамису. Сейчас на освещенной потусторонними белыми фонарями трассе срулил в карман, парканулся. Сгреб ее завитые волосы правой рукой. У нее чуть обиженный девичий рот с вертикальными складками в уголках. Подходяще. В салоне машины пахнет ее вейпом, вином из Ленкиного чмокающего рта и лошадиным стойлом. Эх, хорошо бы уснуть в этой верандочке до утра, и не видеть, как они приедут. Андрей дремал, ежась на узкой лавке, дергал в забытьи чугунными руками, ловил падающую на грудь голову.

    Полдвенадцатого приехал лаковый черный «Кадиллак». Презрительно выхватывая из мусорной темноты норы подъездов в венчиках лысых рябин, замер у нужного. Она хочет поцеловать своего делового там, в темноте машины, а он отворачивается, закуривает, ржет негромко. Андрей просунул кулак в тяжелый ледяной хомут железного плоского крюка-карабина, на котором носил связку ключей, и тихо выбрался из беседки по направлению к тачке, обходя ее с водительской стороны. Выморозило крепко. Звезды россыпью бриллиантовых осколков глядят с черного неба вниз. Где-то еще идет война. Она все и спишет.


4
   - Нууу, что ты на меня так смотришь, Вить? – Наташа тянется в поцелуе к его чуть перекошенному сухому рту, впивается крепкими жгутами розовых, невинных, губ, - Я ж говорила, мы на лыжах будем с девчонками. Выезжаем с утра, пока спуск-подъем, да и дорога до туда – 150 километров в один конец. А вечером договорились с ними в сауну погреться и спать. Живем-то в одной комнате, спим вместе все. А утром приедем, Катя за рулем же. Ну, хочешь, я тебе фотку скину?
    Уже пару месяцев, с января, Виктор чувствовал, что сердце его, трепыхаясь, болтается на тонкой шерстяной нитке красного цвета, примерно такой, как натянута на запястье у Ангела Наташи. Он ездил на работу, бродил по улицам пешком в обед, бесцельно листал соцсети, ловил интервалы, когда Ангел появится в мессенджреах или ВКонтакте. Писал иногда, она отвечала спустя время, вечером смеялась, румяная с холода, быстрая, легкая:
    - Витя-Витосик, не сочиняй глупости. Ты ж в моей голове. Люблю тебя. Верь мне…
    Теперь вот поедет она на лыжную базу с подружками. Витькин старый «Гольф» тоже доехал бы, плевать на гололед. Но ей уж очень хочется с девочками. У одной «КИА», почти новая. Что, хочешь со мной, Витюша? Ну конечно, давай вот в следующий раз. На 8 марта с девчонками, а с тобой – след неделя! Договорились!! Давай-ка ужинать. Ты говорил, роллы закажем?..

   Виктору вчера с вечера стало получше, прогнал все ненужное. В туалете выпил стыдливо спрятанную стеклянную фляжку «Дербента», смотрел кино с ней, она его ласкала ангельски, а вчера вообще – особенно. Он даже не мог подумать, что она так умеет. Видно, прочитала где-то…
    Ночью, около четырех, он проснулся опять на своем диване в гостиной. За окном, в приоткрытой створке, выл мартовский ветер. Тонким посвистом рвался колдовской весенний морозный дух в его хрупкий мир, тревожил, мучал душу. Надо вот как – завтра к вечеру приеду на эту базу, как раз она уже накатается. В сауну сходит с подругами, и повезу ее домой. Отличный план!! Сразу и не догадался. И говорить ей не буду, сюрприз. Обрадуется, наверное, дома-то ночевать лучше, чем с какими-то подругами в домиках.

    Нет, нет, пустое, страшное… Не так. 
    В туалете, в шкафчике, сиротливо лежит пустая стекляшка из-под коньяка. Больше нет. На улице темно еще, магазины закрыты, в холодильнике дома даже пива не найти. Внутри Виктора мечется в клетушке ребер замученное сердце. Его почти не слышно, не прощупать и пульс на ледяном влажном запястье. Пальцы плохо гнутся, на них отросшие ногти с темными каемками, дрожат, открывая бесцельно ящики с кухонными приборами. Вот, на секунду стоп – вилочка. Бабушка со Златоуста привезла, когда Вите исполнилось десять. Серебряная, совсем потемнела. Олень на ней на ручке, рожки красивые.

    Наташа спит, подсунув одну ладонь под розовую горячую щеку. Волосы рассыпаны белым оперением по подушке. Он почему-то забыл - а ведь они у нее волнистые, немного кудрявые. Лицо с тонкими чертами, закрытые глаза велики под вздрагивающими молочными веками. Бледные губы едва приоткрыты, сияют жемчугом верхняя полоска зубов в темноте спальни. Она всегда спит без одежды – Ангелам так положено. У нее маленькая белая грудь, тонкое, хрупкое тело. Фактически совершенство. Любоваться на Ангелов отдельные люди могут только незаметно, тайком, во время сна, например. В остальное время крылатые принадлежат миру.

    Ниже идеальной мочки уха, на повернутой в сторону длинной тонкой шее, бьется под кожей синяя венка. Ее подкидывает изнутри передаточная пульсация сонной артерии, через которую к умопомрачительно красивой голове Ангела толкает кровь птичье сердце. Виктор очень захотел вдруг коснуться губами ее горла, целовать бережно, словно ребенка, не будить, не испытывать желания алого цвета, только баюкать, стеречь от буйства мира, который ломает красоту похотью. Увы, в голове его стремительно расцветал багровый с черной серединой дурманящий мак, выросший из той самой красной нитки, на которой последние месяцы болталось уставшее сердце. В последней попытке помочь кому-то рванулся мартовский весенний ураган в створку окна в гостиной, взвыл бессильно, -  и обреченно умолк, скорбя, умирая…


   У Андрея в этот раз голова болела так, что реально хотелось подохнуть. К утру ему вместе с новым теперь, неожиданным корешем Пашей, удалось унести ноги с притона в частном секторе. Жрали там бурдомагу с прошлой недели. В субботу к ночи Андрюху выкинули с ментовки на волю, почти сутки продержав между коридором изолятора, кабинетом дознавателя и камерой. Хозяин искалеченного «Кадиллака», мрачный, пугающий ментов фамилиями друзей и своими шмотками барыга, заявления на Андрюху писать не стал. Западло, наверное, было описывать в заяве, как бегал по двору от малолетки кругами, стрелял в пацана из «Осы», пытался махать битой, которую Андрей у него сразу и отобрал, переломив о жалобно загудевшую стойку машины. Напоследок пообещал рассчитаться с пацаном жарким свистящим шепотом, но по выходу из отдела мстителей Андрей не обнаружил.
   Жалко, посадили на подписку. И сообщили в военкомат. Так что в призывном пункте распогоненный Сердюковым полковник средних лет в мохеровом свитере свирепо заорал в Андрюхино лицо чесночным духом:
   - А ты, дебил, себе жизнь спортил!! И мне – план отправки. Пошел нахрен отсюдова. Если не посадят – придешь осенью.
    Пришлось тащиться к дому. Так ныло в душе - ведь не успел ни слова сказать убежавшей с визгом Ленке, пришлось найти Пашу – мамкиного кавалера – и забуриться жрать в поселок старых, вросших в землю домишек сразу за сортировочной ЖД станцией. В калейдоскопе дней в горло лилась водка, крепленое, пиво, днем энергетики – чтоб соскочить с синьки, но без толку, потом снова по кругу. Смутно, какими-то фиолетовыми мазками память рисовала, что за несколько суток были поездки на такси, поиски барыги и расколоченного «Кадиллака» - чтоб сжечь его к хренам, была даже вроде встреча с Ленкой, которая пускала испуганные, но придуманные, не настоящие, слезы из выпученных васильковых глаз. Вроде было, а мож и нет… Милосердный алкоголь все подчистил наглухо.

    Ровно через неделю, утром пятницы, Андрей растолкал спящего на треснутой печке прямо в луноходах и куртке, но без трусов, Пашу. Сам кемарил на куче одеял на полу, среди шуршащих тараканов, видать так всю неделю - в одежде.
   - Кароч, Паша… Стопэ, хватит. Попили вина. Тебе на работу пора. И к мамке. Фига, ты жених, какой изменщик, а?! – Андрей заржал до дикой свинцовой боли в висках, давился тягучей слюной, наблюдая, как следом за Пашей с печки ползет хозяйка ямы в синей паутине вен на дряблом измочаленном теле.
    В марте свирепые утренники. Восьмое только отшумело цветочными  очередями и теперь уже день длиннее. Сейчас вот – ослепительное солнышко, хоть и в морозной кисее, а греет больную голову. Андрей решил не похмеляться ныне, курил, лежа на спине на теплотрассе, глядел в ярчайшее небо. Не помнится, как и побазарил с Ленкой, хоть ты тресни. А ведь точно пьяный встречался с ней, кажется, пару дней тому назад?.. Что она, и почему объясняла, как стерпел ее вранье?! ХЗ, отшибло все.
    Птичка засвистела на голой березе, или в вениках ивовых зарослей, но рядом. Та самая, которая с самого детства пела Андрею про весну. Никогда не знал ее имени, может, синица? За этой песенкой наступает возрождение живого, он помнил. Потом будут капели, ледоход и майская карусель цветения. Андрей сел на трубах теплотрассы, терпеливо отцепив ржавые закорючки проволоки от спортивных, колом стоящих от грязи, штанов. Эх, вот бы рассмотреть свистунью, да прячется. Вон, только сварливые вороны достали из канавы, полной всплывшего мусора, старый мяч, катают его по обочине.
     Да не, какой мяч. Кочан капусты, что ли. Да, замотан вроде в тряпье. Чудно, или мерещится? Андрей подобрал камешек, прицелился, ловко запулил по воронам. Голыш не задел обиженно заоравших здоровых каменноклювых тварей, улетел в кусты. Непонятный шар, стронутый взлетевшими птицами, откатился к дороге и уставился на Андрея синими, подернутыми слизью тления, большими глазами. Левый глаз немного глядел вниз под приопущенной бровью, а правое веко вороны оторвали и замутненное подгнившее око пристально и дерзко смотрело прямо на Андрея. Белые волнистые волосы спеклись в грязи и мерзости в колтуны, продолжая украшать печальным венцом чью-то грустную голову.
    Андрей оперся ладонью о шершавый бетонный фонарный столб и блевал в растаявшую обочину. Водка, пиво, крепленое и энергетики, надежно сидевшие внутри целую неделю, быстро покидали его внутренности. Он боялся идти навстречу вздутой бабьей голове. Сейчас не очень красивая, неделю назад она еще могла быть хорошенькой, и, самое главное – чьей угодно. Даже Ленкиной. 
 

     Дочка у Артура заболела на восьмое марта и отзывчивая теща, вздыхая, увезла внучку себе на дачу. Там у нее проживала местная бабка-стряпуха, готовая баловать ребенка рукотворными блюдами и средних лет благообразный подтянутый татарин, исполнявший роль хозяина дома, водителя и любовника тещи одновременно.
Юлька немедленно обрадовалась краткой свободе от ребенка, быстро засобиралась с некими подругами в Ярославль на премьеру в театр, пометалась вечерок, скидывая вещи в путешествие. Артур тоскливо, хоть и полагал, что это должно бы быть – равнодушно, отметил, как она без стеснения сует в сумки пакетики со стрингами и кружевные лифоны. Размышлял, стоит ли спросить – а где ж презики, но подумал, что уж на гондоны кобель раскошелится, промолчал.

   Возвращался со службы в пустую квартиру Артур ближе к ночи, рассеянно вылезал из дежурной машины, курил у подъезда, глядел на скованный ледяной коркой женин «Лексус». Оказывается, уехала не на своей. А вроде хотела ж за рулем? Получается, нет. Дома благостная тишина, пыльное тепло, яркий свет встроенных светильников, глазам аж больно. Есть не хочется даже вечером, так, поковырять вилкой фунчозу из бичпакета. Зато охота поговорить вслух, с самим собою. Больше-то никто не поймет. Можно вспоминать девочку-дознавателя, которая только приступила сегодня в горотделе УВД и приходила по делам в Комитет. Еще не испорченная, весьма скромная и милая, да… Только к чему это?! Когда сердце перестало чувствовать абсолютно все. За исключением ноющей боли, которую лишь ненадолго выключает, ставший привычным, Ксанакс.

   В пятницу утром, на третий день пребывания в пустой квартире, Артур с удовольствием понял, что достиг, наконец, гармонии. Если бы не тупые смс тещи с вопросами «Что-то Юля не звонит», «Тебе не писала?» и еще «Ты вообще муж или как?», подумалось бы ему – спасибо Боженька, сподобил раем на земле, так-то благостно. Хотел ответить теще, что не муж, а олень, но ответил – все, мол, хорошо, писала вчера и тэ дэ…
    Пятничное мартовское утро ослепило Артура, уснувшего заполночь прямо в одежде поверх покрывала на кровати, острыми огненными лучами уже в девятом часу утра. Точнее, подняло на ноги не солнце, а грохот в дверь вперемешку с дверным звонком. Понимая, что села трубка, он проспал и сегодня пятница – значит, он дежурный следователь в управлении и что-то уже произошло – Артур вскочил на ноги, счастливый, обновленный будто, открывал двери лейтенанту-напарнику по смене, улыбаясь, хлебал холодный кофе, слушал его бубнеж:
   - А на ЖД тупичке голова свежая, все ждут с часок… А трупешника нет, не… А мож и сожрали, да кто знает… Там парень обнаружил, опрашивают… А я звоню, тебе, Дмитрич, а труба того, вне зоны, нуу-у-у, думаю, точно дрыхнет… Ну, я сюда. А жена-то, не дома? А-ааа-а уехала… А я гляжу – трусы вон валяются. Ахаха-а-а, да ты уж успел кого привести, что ли, во даешь!!
    Холодный кофе как-то надавил Артуру на пустой желудок и пришлось открыть сведенные челюсти, чтоб выпустить коричневую струю в камень раковины. Как же это. Пролежали ее стринги на кафеле у двери в ванную. Три дня, и не заметил. Поднять? Лучше смахнуть небрежно ногой в сторону:
   - Представь, вечно раскидает… Уехала-то? – теперь соврать, раз уж начал, хотя, к чему? А и правда – как же трое суток не увидал ее стринги? А точно трое суток? Она реально уехала? А «Лексус» у подъезда, замерзший? Плохо что-то в голове. Это солнце. Весна.  - Да не, вчера. Поздно пришел-то, какие бабы, Вася! Даже женины трусы не заметил, ахахаааа…

   Вороны очень умны. Где-то рассказывали, что живут они мега долго, набирают интеллект всю жизнь, и врагов у них в природе нет. Виктор стоял на пешеходном путепроводе, глядел вниз, на людей у теплотрассы, полицейские машины, сигнальные ленты, копошащихся людей, синие блинчики фуражек, солнечные очки на лицах оперов. Ворона смотрела на Виктора с пары метров, устроившись на перилах. Она немного свесилась вниз и вбок, чтобы лучше заглянуть ему внутрь черными пуговицами своих проницательных глаз. Ветер ворошил черное глянцевое оперение, но птица не хотела улетать.
   Видно ждет, чтобы Виктор сделал хоть что-то. Он пожимал плечами, говорил с вороной:
  - А что нужно?.. Ехал мимо, улица перекрыта. Машину поставил, на работу успею, ничего. Снизу не пускают, забрался вот к тебе, курю. Мешаю – скажи по-людски, отойду. Ты спросишь, -  чего тут смотреть, человек? А я тебе отвечу, отвечу – пока и сам не знаю, хочется просто вниз, что они там нашли, понять. Может, это я потерял?.. Молчишь, ну то-то… А-аа-а, тебе все-таки интересно, что пропало?.. Ну, тогда слушай грустную быль, птица. Однажды, честно говоря, не помню когда именно, жил-был в городе Ангел…


28.02.2025