Екатерина II и камер-юнгфрау Саввишна

Рассказ №12 из сборника "Царские слуги"

***

ВВЕДЕНИЕ

Екатерина II Алексеевна (годы правления: 1762–1796)

Императрица мастерски владела искусством политического самопиара. Объективно говоря, итоги правления Екатерины весьма спорные - гигантские дыры в бюджете, замученные крестьяне, репрессированные писатели. Но как же ловко она манипулировала общественным мнением! Для народа она была набожной матушкой-царицей, для Запада - свободомыслящей подругой Вольтера. Екатерине удалось создать себе прочный имидж прогрессивного монарха. В который верили потомки и современники императрицы, в том числе - ее доверенная помощница Мария Саввишна Перекусихина, пожилая небогатая дворянка из Рязанской губернии.

***

РАССКАЗ

Марья Саввишна вся издергалась, уж и левый глаз начал подрагивать.

- Батюшка Владимир Лукич, скоро ли? - взмолилась она.

- Минуточку, любезная Марья Саввишна, чуток еще обеспокою вас, - мягким тоном отозвался художник, прищуриваясь и поглядывая то на Марью Саввишну, то на холст. - Кисть суеты не терпит, душа моя.

- Вот императрица с прогулки вернется, а я тут, клуша старая, стою, вся разряженная, - нервничала Марья Саввишна. - Вы ж гляньте, Владимир Лукич, солнце-то какое сегодня, так и жарит, так и жарит! Сгорит матушка Екатерина Алексеевна, видит бог, и зонтик не поможет… А у меня притиранье от загара не готово…

- Притиранье? - рассеянно переспросил художник, потянувшись за белилами.

- Собственный ея величества рецепт, - сообщила Марья Саввишна с гордостью, - в склянке развести яичный белок с лимонным соком да французской водкой. Нет лучшего средства от воспалений кожных, лишая и кожного зуда… Екатерине Алексеевне это еще старая императрица присоветовала, Елизавета Петровна, светлая ей память… - Марья Саввишна мелко перекрестилась и в десятый раз повторила: - Поспешите, батюшка!

Художник, однако, не торопился. Отступив на пару шагов от мольберта, Боровиковский занялся палитрой: из двух больших цветных пятен принялся наводить несколько маленьких, разных оттенков. Работал он левой рукой.

Эх, если бы не душевная просьба императрицы, Марья Саввишна никогда бы не согласилась потратить впустую столько времени. Это при ее-то занятости! Официально должность Марьи Саввишны называлась так, что и не выговорить, на иноземный манер - «камер-юнгфрау». А по сути фрейлина Перекусихина отвечала за все, что творилось во дворце, и в первую очередь - за то, что творилось в личных покоях Екатерины Алексеевны, включая ее утренний и вечерний туалет, наряды, прически, да мало ли что еще.

И вот на тебе, вместо сотни дел, которые без нее сами-то не делались, Марья Саввишна теперь часами позировала медлительному Боровиковскому, переодевшись в императрицыно платье! Да еще в какое платье-то, кому рассказать, не поверят! Салоп да чепец, вот и весь наряд. Все домашнее, не парадное, будто царица - и не царица вовсе, а мелкая помещица на прогулке по огороду. Это что ж за безобразие-то, люди добрые, возмущалась про себя Марья Саввишна. А еще говорят, Боровиковский этот - художник славный. Пусть и дальше своих крестьянок малюет, негодник, а государыню писать - слишком большая честь для простого днепровского казака с Гетманщины.

Другое дело - важный господин Левицкий, или солидный господин Рокотов, или, скажем, тот иностранец, такой, помнится, видный мужчина, темненький, как же его… Торелли, кажется. Так на их портретах Екатерина Алексеевна - богиня, красавица роскошная, настоящая императрица. Вот какой ее должны запомнить потомки, а не такой простушкой в салопе, да еще и с посохом, будто она немощная. Да наша матушка в свои шестьдесят пять как молодая, с обидой за государыню подумала Марья Саввишна: с зарей поднимается, до глубокой ночи трудится, а потом еще на сквозняке по два часа стоит, будто влюбленная девчонка, корнета Зубова дожидается, и всей ей нипочем - на следующее утро как огурчик, и опять за работу принимается. Даже на прогулки некогда ей выбраться, бедной. Беспокоится, что люди скажут, вот какая дура, катается целыми днями, когда ей заниматься делами… Вот только сегодня Марья Саввишна ее насилу уговорила выбраться из дворца, да вот солнце откуда ни возьмись, напечет государыне личико, видит бог, напечет… А притиранье-то волшебное до сих пор не сготовлено!

Тем временем Боровиковский закончил мудрить с палитрой и вновь принялся наносить на холст неспешные мазки.

- Владимир Лукич, родненький, пора мне уже, пора! - не выдержала Марья Саввишна.

- Милая моя, куда ж вы так торопитесь? - примирительно пробормотал художник, не прекращая размеренных движений кистью. - Али боитесь гнева государыни?

- Я! Боюсь! - Марья Саввишна всплеснула руками. - Что вы, батюшка! Мы с Екатериной Алексеевной столько лет - душа в душу! Случилось мне в том году занемочь в одно время с матушкой государыней, как говорится, пришла беда - отворяй ворота.… Так Екатерина Алексеевна, при всей своей слабости, напрягала силы и с помощию вожатых являлась всякий день ко мне, справлялась о моем здоровье. А как болезнь ее увеличилась, так и в сей трепетный час не забыла она о скромной своей служительнице. Положила в пакет двадцать пять тысяч рублей, подписала: «Марье Саввишне после моей смерти», вообразите, Владимир Лукич!

- Чудесно, просто чудесно, - бубнил Боровиковский себе под нос, кажется, даже не слушая излияния своей модели.

Марья Саввишна меж тем пустила слезу:

- А потом-то, потом что было, батюшка. Мы с ней обе излечились, Екатерина Алексеевна подзывает меня к себе и говорит: «Мне было очень тяжко, не думала я опять жить с тобою, однако все помышляла о тебе, и вот тому доказательство. Возьми это как залог моей к тебе дружбы и пользуйся при мне здравствующей тем, что я после себя тебе приготовила». И вручает мне пакет вместе со всеми деньжищами! Я, конечно, бух к ее ногам, плакала, душа моя трепетала от благодарности…

- Хм, очень мило, - отметил Боровиковский, адресуясь к своей работе.

- А в восемьдесят, дай бог памяти, седьмом, кажется? - продолжала Марья Саввишна, погрузившись в приятные воспоминания. - То было во время путешествия в Тавриду. Поместили меня в одну комнату с чемоданами и дорожными припасами. А я что? Мне и в чистом поле хорошо, лишь бы рядом с государыней-матушкой. Но Екатерина Алексеевна-то участливая наша - заходит ко мне да как рассердится: «Неужели ты позабыта!». Я ее успокаиваю, да куда там! Потребовала к себе князя Потемкина, да устроила ему выволочку первостатейную. «Заботясь обо мне, - говорит ему, - не забывайте моих ближних, особливо Марью Саввишну, она мой друг, чтоб ей так же было покойно, как и мне». Уж как князь извинялся перед мной, как извинялся… - Марья Саввишна всхлипнула. - Так и сказала - позаботьтесь о моем друге, Марье Саввишне… Вот так-то, Владимир Лукич, сама императрица всероссийская меня, ничтожную прислужницу с Рязанщины, другом назвала…

Из соседнего зала вдруг послышались голоса:

- Идут! Идут!

Марья Саввишна ахнула, вмиг скинула с себя салоп, бросила чепец в ворчащего Боровиковского и кинулась к дверям.

Зашумел ломкий шелк, забегали по стенам отблески от дрожащих драгоценностей - в зал вошла императрица. Как всегда, ее сопровождали суетливые придворные, вьющиеся вокруг блестящей государыни, как пчелы вокруг цветка.

Марья Саввишна присела в книксене, ругая себя последними словами за задержку с притиранием и одновременно окидывая быстром взглядом массивную фигуру ее величества - в порядке ли платье, не нужно ли где подколоть прическу. Ах, опять непослушная прядь выбилась справа - ну что за наказание! Марья Саввишна незаметно кивнула горничной - та тут же бросилась за гребнем.

Милостиво кивнув Марье Саввишне, Екатерина Алексеевна подплыла к Боровиковскому. Тот склонился в низком поклоне. Императрица подняла лорнет, осмотрела картину:

- Чудестно, Вольдимир Лукитч, просто чудестно, - сказала государыня с сильным немецким акцентом.

Потом императрица перешла на легкий французский, которого Марья Саввишна не знала. Боровиковский, похоже, нервничал, а может, языками владел плохо - отвечал он медленно, с запинками, часто сбивался на украинский говор, хотя с Марьей Саввишной только что говорил на чистом столичном наречии, как урожденный петербуржец.

Пока Екатерина Алексеевна увлеченно беседовала с художником, Марья Саввишна стрельнула взглядом в другую горничную, указала ей глазами на румяное лицо императрицы. Горничная мгновенно все поняла, упорхнула.

Наконец государыня завершила разговор фразой на своем своеобразном русском:

- А Марье Савишне как портредт? Понравилса?

- Хорошо, но простовато, ваше величество, - честно ответила Марья Саввишна, избегая смотреть на Боровиковского. - Платье бы понаряднее.

- Ваше величество, если позволите, - встрял Боровиковский, - тсе не просто же так, Марья Саввишна нэ зрозумиет… не понимает, что тсе портрет демократичной государыни, близкой к народу… Государыни доброй, яка може назвати слугу другом…

Екатерина Алексеевна еще раз осмотрела картину в лорнет и вынесла решение:

- Да, замисел карош. Получите за картину «академика». Виставим ее в Академии художезтв. Но во дворетз мы ее не купим, раз Марье Саввишне она не по душе.

Боровиковский вздохнул, но не так уж горько - ему же пообещали высокое звание. А академикам, помимо почестей, полагалось и приличное жалованье.

Императрица напоследок кивнула художнику и медленно зашелестела к кабинету, по дороге негромко жалуясь:

- Что-то у меня, Марья Саввишна, лоб горидт… Солнце нынтче злое…
Марья Саввишна в отчаянии оглянулась… Левый глаз у фрейлины снова задергался…

Ах, какое счастье! Вот уже Дашка, бежит со всех ног, тащит свежее притиранье, умничка!

- Ничего, матушка Екатерина Алексеевна, ничего, - с готовностью отозвалась Марья Саввишна, принимая из рук горничной спасительную склянку. - Притиранье-то ваше волшебное, со всем справится.