Князь на Нерли

трагедия в 1 акте



время действия: 1149-73 г. г.
места действия: Вышгород, Боголюбово




действующие лица:

АНДРЕЙ «Боголюбский», князь
УЛИТА, супруга Андрея
АНБАЛ, слуга Андрея
ЯКИМ Кучок, дядя Улиты
ЧУДИН, волхв













Сцена 1. Княжий двор в Вышгороде. Утро. Андрей чертит на сырой глине в деревянной форме размером с кирпич.

АНДРЕЙ. Вал готов. Теперь прочертить ров… глубина… ширина…

Входит Анбал.

АНБАЛ. Князь, Яким Кучка просится, срочное письмо из Суздаля, от боярства.
АНДРЕЙ. Думаю, кремль получится надёжный. Кучка, говоришь? Кучка в руку. Имя новой крепости придумать надо сразу, не-то обзовут Кучкой и получится не гроза для отваги, а лужа для насмешек.
АНБАЛ. Всё же решил строить на Кучковом поле? Столько лет прошло, как твой отец отжал землю у Кучек, а они всё дёргаются. Обильное место, знатное.
АНДРЕЙ. Зови.
АНБАЛ. Место толковое. Картинку – на обжиг?
АНДРЕЙ. Да нет, ещё пообдумываю…
АНБАЛ. Зову. (Уходит.)
АНДРЕЙ. Назвать по реке, и вся недолга: Москва. Коротко и ясно. И никакой кучки в уме, просто холм, который запросто с наскоку не возьмёшь.

Входит Яким.

ЯКИМ. Доброе утро, государь.
АНДРЕЙ. Свежо выглядишь, как будто выспался?
ЯКИМ. Всего лишь удалось скрыться от великокняжеского застолья.
АНДРЕЙ. Вот и радуйся, а-то что ж с утра так официально?
ЯКИМ. Дело преважнейшее, государь.
АНДРЕЙ. Я не государь.
ЯКИМ. За чем дело стало?
АНДРЕЙ. Прекрати.
ЯКИМ. Я серьёзно.
АНДРЕЙ. Попей, поешь.
ЯКИМ. Благодарю. Гонец прибыл ночью, доставил письмо к тебе от суздальского и ростовского боярств. (Подаёт письмо.) Вот.
АНДРЕЙ. С печатью. Не читал, что ли?
ЯКИМ. Знаю, что там.
АНДРЕЙ. Потом прочту.
ЯКИМ. Андрей Юрьевич, сделай милость, прочти сейчас же.
АНДРЕЙ (берёт письмо.) Давай. Тут, конечно, витиевато, как всегда, обскажи суть.
ЯКИМ. Там чаяния бояр. Боярство просит тебя вернуться домой и княжить нашей землёй. Да ты читай, читай сам, не я же писал, мало ли, какая закорючка тебя торкнет.
АНДРЕЙ. Не души, читаю.
ЯКИМ. Всегда удивлялся, как ты умудряешься несколькими делами заниматься одновременно. Закушу покуда, пожалуй.
АНДРЕЙ. Отец отписал Суздаль не мне, Всеволоду и Василько.
ЯКИМ. Народ чает тебя на троне.
АНДРЕЙ. Трон ещё установить надо.
ЯКИМ. Вот и устанавливай.
АНДРЕЙ. По приказу Великого Князя, мой удел – Вышгород.
ЯКИМ. Чает, что сын прикроет его знаменитое правление в Киеве.
АНДРЕЙ. Знаменитое?
ЯКИМ. Отмоет имя. В третий раз силой взять власть и начать с того, что вот уже бог знает, сколько дней пьянствовать и распутничать.
АНДРЕЙ. Боярин, не блуди словами! Князь – мой отец…
ЯКИМ. И мой свояк, ежели на то пошло. Дважды ради него мы воевали для Юрия киевский стол и оба раза киевляне его изгоняли, потому что он не их любимец Владимир Мономах, а сын только по праву, но не по смыслу. Правитель-то он незадачливый. Опять чего-нибудь напортачит, наинтригует, наворочает. В третий раз его не изгонят, его просто убьют, и твоя сила и верность не поможет.
АНДРЕЙ. Да я и так всё знаю, Яким!
ЯКИМ. Что рисуешь? План крепости? Новой? Здесь-то всё уже в крепостях и острогах… Уж не на суздальскую ли землю планы строишь?
АНДРЕЙ. Ерунда – этот боярский призыв.
ЯКИМ. Воля родины тебе ерунда? Думай, что говоришь! Ты мне сам говорил, что знаешь, как построить новое, наше, северное государство. Пить ты не пьёшь, в глупостях не замечен, брехня – не твоя тема. Андрей, ты же сам ненавидишь всю эту киевскую суетню и хочешь домой. Просто брось этот Киев к чертям собачьим и поехали прочь.
АНДРЕЙ. Было бы просто, бросил бы.
ЯКИМ. Прочёл?
АНДРЕЙ. Да.
ЯКИМ. Убедительно?
АНДРЕЙ. Солидно.
ЯКИМ. Не отбросишь ведь народную просьбу в мусор, обдумаешь?
АНДРЕЙ. Думал. Во-первых, никогда я не чаял править, независимо от того, что хорошо знаю, как это можно и нужно свершить. Я закоренелый книгочей. Во-вторых, неповиновение родному отцу не то же самое, что буднично перечить и лаяться с ним. Вечером напишу ответ.
ЯКИМ. А всё же?
АНДРЕЙ. Нет.

Вбегает Анбал.

АНБАЛ. Князь, твой отец едет!
АНДРЕЙ. И что?
АНБАЛ. Подумал, мало ли, застанет врасплох.
АНДРЕЙ. По-твоему, Анбал, здесь плетётся заговор!
АНБАЛ. Прости, князь…
АНДРЕЙ. С ума посходили с этим Киевом, пропади он пропадом.
ЯКИМ. Так и мы про что.
АНДРЕЙ. Я ответил!
ЯКИМ. Мне уйти?
АНДРЕЙ. Побудь под рукой, тут сейчас ничего не известно. Анбал, устрой гостя.
АНБАЛ. Боярин?
ЯКИМ. Да. (Уходит за Анбалом.)
АНДРЕЙ. Ну, и нюх у отца, как у крысы… прости, господи. Письмо убрать подальше… Дурачьё боярское, думают, нашли себе слугу на управу…

Входит Анбал.

АНБАЛ. Князь, глянь в окно.
АНДРЕЙ (глядя в окно). Что такое?
АНБАЛ. Уснул на ходу.

Входит Яким.

ЯКИМ. Позорище, пьянее пьяного!.. Великий Князь.
АНДРЕЙ. Почему не отнесут в дом?
АНБАЛ. Да несут же уже, гляди. Стыдоба.
АНДРЕЙ (даёт подзатыльник). Анбал, прибью! Пойду, распоряжусь…
ЯКИМ. Сполз с коня, что-то не понравилось, меч достал, взмахнул, как смог и рухнул. Я спросил в окно, ответили, что храпит.
АНДРЕЙ. С ума сойти.
ЯКИМ. Вот так когда-то твой отец приехал на наш двор, никто так до сих пор и не понял, что не понравилось, рубанул насмерть моего старшего брата и присвоил наше Кучково поле. Поля теперь у Кучков нет, да хоть имя осталось на память. Правда, всю семью нашу приблизил, а дочь покойного главы семьи – твоя супруга. Выходит, что Кучково поле так и осталось принадлежать нам? Или как оно всё должно пониматься?
АНДРЕЙ. Анбал, найти садовника, хочу вишню увезти в Суздаль.
ЯКИМ. Слава Богу!
АНДРЕЙ. Как только Великий Князь уберётся отсюда, распорядись отъездом. Я займусь войском.
АНДРЕЙ. Икону Богоматери, скажи священнику, чтоб готовили к отъезду.
ЯКИМ. Зачем?
АНДРЕЙ. Чтоб во Владимире была своя великая святыня. Знаешь ты, Яким, что икону Божьей матери собственноручно апостол Лука писал да не по памяти, но с натуры?
ЯКИМ. Откуда. Ты же знаешь, я по христианству не страдаю…
АНБАЛ. Мало, кому оно надо, да ещё попы такой вой поднимут!
АНДРЕЙ. Пусть воют по дороге, с песней ехать веселее. Весь их выводок, с иконой, с собой забираю под корень.
АНБАЛ. Кормить ещё…
АНДРЕЙ. А я возьму меч святого Бориса.
ЯКИМ. Слышал, говорят великое оружие.
АНДРЕЙ. Святополк Окаянный подло убил его хозяина, с братом Глебом.
АНБАЛ. Агриков меч. В преданиях зовётся он меч-кладенец или меч-самосек. Выковал его Агрик, сын царя Ирода.
ЯКИМ. Кто таков?
АНБАЛ. Страшный был тиран, в Библии о нём порассказано всякого.
АНДРЕЙ. В трудах римского историка Иосифа Флавия.
АНБАЛ. Говорят, меч этот испускает во тьме голубоватое свечение и имеет сверхъестественные свойства: рубит в шепки любые воинские доспехи. В бой с богатырём, вооружённым мечом Агрика, враги даже не вступают, поворачивают вспять.
ЯКИМ. Хорошая штука.
АНДРЕЙ. Боярин, собери своих, послезавтра выступаем. Домой, во Владимир! И вишню не забудь, Анбал, больше мне от Киева ничего не надо, только вишню. (Уходит.)
АНБАЛ. Вот же рука-то тяжёлая до чего… вроде лёгкий подзатыльник, а чуть голову не снёс. Его силой в Святой Земле многие восхищались, сам император Фридрих Барбаросса в Иерусалиме к себе главнокомандующим звал. Но как услышал, что наш Андрей по прозвищу Боголюбец решил на дальнем севере создать Третий Рим, отступился, потому что такая тема заслуживает более, чем уважение. Понял, что Андрей сам хочет сделаться императором. Я, конечно, свечку не держал, я ж тогда так близко к князю не стоял, но так говорили в Иерусалиме. А как он с двух рук неприятеля косил, так это ж просто загляденье!
ЯКИМ. А то я не видел его в бою, небось плечом к плечу.
АНБАЛ. Не дай бог, попасть под такую раздачу.
ЯКИМ. Удивительный воин, вроде сумасшедший, а с расчётом, вроде разумный, но  дурак: один против целого войска прёт, как бык.
АНБАЛ. Единственный из всех наших князей, кого половцы признают и слушают.
ЯКИМ. Ну, во многом потому, что мать Андрея половчанка.
АНБАЛ. Для половцев только родства мало, был бы воин велик.
ЯКИМ. Анбал, объясни, о каком-таком Владимире шла речь?
АНБАЛ. Ну, здрасьте вам пожалуйста! Владимиром станет новый город, вокруг крепости на Клязьме, что Владимир Мономах поставил. Столицей княжества станет.
ЯКИМ. Ну, надо же! Я тут перед ним ужом вьюсь, боярство в ножки ему падает, мол, пожалуйста, приходи к нам княжить, он отвечает, что не собирается, а сам уже всё продумал вплоть до новой столицы!
АНБАЛ. Так-то бы и не княжество даже, но царство, да такое, что вроде империи. Город Владимир – столица Третьего Рима!
ЯКИМ. Ну, третий – понятно, первый - тоже, а что есть второй Рим?
АНБАЛ. Так Константинополь же!
ЯКИМ. Ясно, что пасмурно. Сумрачная это штука – христианство. Ладно, лишь бы суздальским боярам жилось привольно. А-то повадились за наш счёт Киев воевать и нашими руками жар загребать.
АНБАЛ. И то.
ЯКИМ. В честь деда назвать столицу – это правильно, достойно уважения.
АНБАЛ. Не в честь Мономаха, Яким Иванович, в честь пращура Крестителя!
ЯКИМ. А этот-то при чём?
АНБАЛ. Поверь, наш князь, когда захочет, и солнце с луной назовёт в чью хочешь честь, и обеспечит тому безупречную мотивацию, разум вселенский. Учён-то не по-здешни! А рука, ежели что, добавит к мотивации необходимую убедительность. Наш девиз: князь, город и люди!
ЯКИМ. Разъясни?
АНБАЛ. Аллах его знает, Яким Иванович, я – слуга, а ты ему хоть и дальний, но родственник, вот и расспроси самого.
ЯКИМ. Разберёмся. Да, это вам не шишками швыряться… (Уходит.)
АНБАЛ. Шишками – что, хоть бы и народом швыряйся, раз приспичило, только лишь бы не мной. Вишня, значит, говоришь? Мудро, очень полезная ягода и вкусная, аж жуть, да ещё на дальнем Севере. От одного воспоминания замёрз! Надо бы согреться, в церковь заглянуть, закусить с попами, да с иконой дело обозначить. А ведь своё же грабим… казалось бы, твоё же, пользуйся, так ведь нет. Бей своих, чтоб чужие боялись, так как-то получается? А, не мне умом шевелить, есть кому. Но ведь жуть же, жуть!


Сцена 2. Октябрь. День. Шалаш над рекой Нерли. У входа валун, на котором стоит выточенная из дерева невысокая фигурка бога Ена. Из шалаша выходит Чудин.

ЧУДИН. Где же в этом году снега запропастились… (Гладит фигурку). Помогай, Ен, бог мой, слуге твоему собрать сегодня правильных трав, не чёрмных, не черёмных, но тех, которых мне, с тобою, надо. (Погружается в травяную чащу).

Вбегает Улита.

УЛИТА. Андрей идёт, сам!
ЧУДИН. Таись, Улита, не в скинии, в лесу, не высовывайся, что бы ни случилось, я тоже сам.
УЛИТА. Он страшен.
ЧУДИН. Не страшнее Ена, а я и Ена не боюсь. Живо прочь.
УЛИТА. Да, отец наш, знаю, ты велик. Хорошо, снег так и не выпал, следов не заметно, хотя он глазаст… (Прячется в лесу.)
ЧУДИН. Кто знает, хватит ли моего величия на Великого Князя. Пусть реальный Ен могущественнее выдуманного Иисуса, но сами-то мы, с князем, не боги, только люди.

Входит Андрей.

АНДРЕЙ. Волхв? Вот ты какой.
ЧУДИН. Теперь и я тебя заметил. Рус?
АНДРЕЙ. Кто? Я? Рус? Ну, да, и так тоже можно назвать. Ну, ты леший бурундук, сказанул, слышал звон, да не знал, где он. Рус – означает гребец, на моём родном языке. Да, предки мои приплыли сюда на лодьях, кто бы спорил, только деды мои давным-давно уже не безымянные лодочники, но твои господа, хозяева твоего народа, боги твоего бывшего края. Но ежели кому нравится, пусть я буду русом, не обидно, ведь гребцы, они те же бойцы, что многие народы принудили к послушанию. Предков моих есть за что благодарить мне, да и вам, дремучим олухам царя небесного. Лес подкорчевали, землю подкультурили, народишко подпросветили, есть, за что нам, с вами, Иисуса славить и на Страшном Суде представить, как заслугу. Или не так?
ЧУДИН. Ты знаешь, мне Иисусов суд не грозит, как и его слава.
АНДРЕЙ. Ну, рус, значит, рус. И когда я – рус, то по логике, выходит, что земля эта русская, и вода, и лес русский, и небеса. И вы все, князю принадлежащие, то бишь мне, есть русские люди. Принято, русский язычник, да будет так. Чего морщишься?
ЧУДИН. Пургу несёшь.
АНДРЕЙ. Во мне кровей намешано, будь здоров, византийской, английской, половецкой, конечно, с главной шведской, но я местный. Здесь моя родина, здесь пустило корни моё личное Андреево древо, и не тебе его корчевать, дремучий финн, надорвёшься. Ступай ловить рыбу, где-нибудь на льдине, олешек паси на самых крайних северах, зато жив. Но здесь мне не мельтеши, не суетись мне под сапогами, подобру. Есть, что добавить? Или, может быть, даже есть, что сказать?
ЧУДИН. Финн со шведом договориться могут, но сожительствовать в мире никогда, природа потому что. Но коли мы рождены не там, где произошли пращуры, а в нашей данной дедами отчизне, должен уведомить тебя, отныне и впредь, и ныне, и присно, и во веки веков: я – не русский, как не был, так и не буду, и соплеменникам моим не дам, хотя бы и после моей смерти, вернусь и вправлю мозги всякому блудному сыну.
АНДРЕЙ. Значит, ты уже мёртв. А если жив, то до тех пор, покуда мне терпится.
ЧУДИН. Зачем же ты здесь?
АНДРЕЙ. Вообще или сейчас?
ЧУДИН. Вообще ты уже обсказал.
АНДРЕЙ. Улита, говорят, у тебя ошивается.
ЧУДИН. Пусть говорят.
АНДРЕЙ. Не юли.
ЧУДИН. Заходит мимоходом.
АНДРЕЙ. Улита! А ну, выйди!
ЧУДИН. Странно, муж жену разыскивает на старости лет, как-то непонятно, зачем, насмешку народа может вызвать.
АНДРЕЙ. Предупреждаю, Чудин. Прекрати её морочить своим колдовством. Мне не старуху мою жаль, а детей наших, особенно внуков. Они христиане. И Улита, хочет, нет ли, но христианка. Так я хочу потому что. Захочу, и тебя прикажу крестить. Уяснил? Я твою религию не трогаю из уважения к твоей длинной жизни, старость следует уважать даже если жизнь никчёмна, но бог с тобой. А вот мою семью не замай. Придёт Улита в другой раз – гони. Будет настаивать, прибей, разрешаю, но мне, чтоб тут же донёс.
ЧУДИН. Так не пускай от себя.
АНДРЕЙ. Я – государь, а не холоп, я занят, мне не до человека, государство строить надо, империю на века, мой Рим, некогда мельтешить, ваять надо. Понял, нет ли?
ЧУДИН. Не дурак. А только супруга твоя из наших, её вера – наша, исконная, истинная, и дети твои, и все твои потомки – наши. Твоя империя – пустые чаяния, мы её изнутри сожрём.
АНДРЕЙ. Не надейся, ваше чудское всё выкорчую.
ЧУДИН. Вера – не сорняк. И на страхе строить – себя не уважать. Книгочей, вместо вечности построишь век-другой, мимолётность.
АНДРЕЙ. Вот же упёртое племя…
ЧУДИН. Сам женился.
АНДРЕЙ. Не ври, отец женил.
ЧУДИН. Раз ты такой великий, зачем покорился.
АНДРЕЙ. Какой мужчина откажется от красавицы, какой муж от рачительной хозяйки, какой князь от здоровой матери.
ЧУДИН. Не знаю, мне, жрецу, неведомы человеческие потребы.
АНДРЕЙ. Не ври, ты просто древняя развалина, какие там потребы. И правда ли треплются, что ты участвовал в восстании волхвов?
ЧУДИН. Был там юнцом.
АНДРЕЙ. Иди к чёрту! Не может быть, чтобы ты знал моего мудрейшего пращура Ярослава Владимировича?
ЧУДИН. Встречал.
АНДРЕЙ. Как можно так долго жить?
ЧУДИН. Не моя воля, хоть и устал.
АНДРЕЙ. Устал – уйди.
ЧУДИН. Не моя воля.
АНДРЕЙ. Зачем же держишься?
ЧУДИН. Не моя воля.
АНДРЕЙ. Слышал, божок ваш надуманный, Ен, точнее сказать, его каменное изваяние из древнего капища молодит тебя. Так ли?
ЧУДИН. Бога нельзя надумать, когда он и есть твоя жизнь. Причём здесь камень. И живёшь столько, сколько бог сочтёт для себя необходимым. Говорю же, не моя воля.
АНДРЕЙ. Ты – меря?
ЧУДИН. Я – меря, вепс, мокша, эрзя, мордва, коми, и тот, и этот, и все другие, и всё другое, но всё одно – не русский. Здесь не русь, и мы здесь нерусь, мы – чудь. Я - священник древнего царского рода Чудин.
АНДРЕЙ. Мне, королю, в ровню набиваешься?
ЧУДИН. Варварам можно, хозяевам нельзя, что ли?
АНДРЕЙ. Я – варвар?
ЧУДИН. Что же есть варвар, как не чужеземный захватчик?
АНДРЕЙ. Слово толкуешь верно. Но я, повторю, местный.
ЧУДИН. Не станет чудь кормить своими душами твоих богов, князь, и окроплять священной нашей кровью христианские алтари чудь не станет.
АНДРЕЙ. Крови им жалко. Особенная какая, что ли, разноцветная, несолёная?
ЧУДИН. Рабов из чуди не сделать вовек, зря стараешься. И потомкам своим накажи, что не будет им здесь ни радости, ни покоя. Наша земля, мы, чудь, здесь дома, а ты – русь пришедшая, незваная. Разве не так, и ты, разве, князь, не оккупант?
АНДРЕЙ. Я победитель. Сын и потомок победителей. Законный наследник. Мой Бог – единственная великая сила во всём свете. Сравни свой шалаш с моим Успенским собором, свои буреломы с моими Золотыми воротами. Не видишь разницы между блеском и нищетой, громадой и пылинкой? Может, тогда тебе глаза выколоть, раз ты ими не пользуешься. Ну, и бахарь же ты, Чудин, нравишься мне, жаль вослед глазам и язык отрезать. Ну, да не мне тебя разделывать, на таких палач у государя всегда найдётся. Непокорностью грозишь, нерусь? Смешной ты. Посмеиваясь, выкорчую всю вашу породу и выведу новую, какую мне надо. Сам не успею, потомки мои сделают, так и накажу им. Так что, где она? Улита!
ЧУДИН. Проходит мимоходом.
АНДРЕЙ. Призови-ка.
ЧУДИН. Я призываю только Ена, на смертных мой зов не распространяется, сам призывай свою супругу, у меня нет ни её, никого и ничего чужого. У меня и меня-то нет.
АНДРЕЙ. А ну, кликни старика, поточим лясы, у меня на Ена время найдётся.
ЧУДИН. А ты Иисуса свистни, соберёмся у костерка, попьём, покушаем, попоём.
АНДРЕЙ. Язык…
ЧУДИН. Откуда у тебя время? Всё принадлежит богу, разве, что ты сам бог.
АНДРЕЙ. Нарываешься, червь.
ЧУДИН. Ты спросил, я ответил, ты пришёл, я тебя не ждал.
АНДРЕЙ. В священномученики норовишь. Бунт провоцируешь. Не дождёшься, трухлявый пень, своей смертью сгниёшь, не от руки христианина, не от княжеской. О! А там, что такое? На валуне, возле шалаша…
ЧУДИН (схватив фигурку). Моё.
АНДРЕЙ. Уж не тот ли божок?
ЧУДИН. Ступай в свою церковь, нечего тут лапать.
АНДРЕЙ. Упрямый чудин. Подай-ка артефакт, древний же, священный, поразглядеть. Заодно, молодости поднабраться, а?
ЧУДИН. Нет.
АНДРЕЙ. Жадоба.
ЧУДИН. Я – не баба.
АЕДРЕЙ. Сказано, подай. Да ты ещё и левша, совсем богопротивная тварь. Подай не-то сам заберу.
ЧУДИН. Нет.
АНДРЕЙ. Была бы честь предложена, как пожелал. (Отсекает мечом руку Чудина.)
ЧУДИН. Бог мой! Рука…
АНДРЕЙ. Ишь ты, не заплакал. Отсечённая рука не есть сам человек. Да? Что упало, то пропала для тебя, а всё прочее принадлежит мне. (Берёт фигурку.) И кровь из тебя общечеловеческого цвета. Сказал же, сам возьму. Смешной он, твой Ен, даже не камень, сучок, коряга. Перевяжи обрубок, обескровишься. Или пришпандоришь руку обратно, проведёшь корягой по ране, оно и срастётся? Да ни за что! (Побрасывает фигурку, рассекая мечом.) В щепу! Нет твоего бога, Чудин.
ЧУДИН. Враг!
АНДРЕЙ. Конечно. Аминь. Всё-же вывел ты меня из себя, умелец. Улита, слышишь меня, немедленно домой! Не тронь мою семью, упырь, не смей. Следующей за божком твоя голова слетит, срежу, к чертям собачьим, распушу в щепу. Конец твоему веку, и все твой чуди. Нерусь. (Уходит.)
ЧУДИН. Будь ты проклят.

Вбегает Улита.

УЛИТА. Отец мой, дай перевяжу!
ЧУДИН. Вложи мне Ена в руку!
УЛИТА. Он же расщеплен…
ЧУДИН. Собери в моей руке.
УЛИТА. Держишь?
ЧУДИН. Да. Просто перехвати выше раны, перевяжем в скинии. Идём. И не ври, я не твой отец, у меня нет детей, мы – все дети Ена.
УЛИТА. Что делать с отрубленной рукой?
ЧУДИН. Обрубок – с собой, потом сожжём.
УЛИТА. Отомстишь?
ЧУДИН. За руку – нет, но за то, что осквернил Ена, да. (Уходит в шалаш.)
 
Входит из укрытия Андрей.

АНДРЕЙ. Улита.
УЛИТА. Князь…
АНДРЕЙ. Наш первенец скончался.
УЛИТА. Изяслав! Душа моя…
АНДРЕЙ. Иди ко мне, ладушка…
УЛИТА (идёт в объятия Андрея). Андрей… Горе!
АНДРЕЙ. Я затем и разыскивал тебя, чтоб сообщить.
УЛИТА. Прости, что пряталась.
АНДРЕЙ. Ничего.
УЛИТА. Лекари уверяли, что ещё неделя, как минимум. Вот меня и не было, пришла, чтоб волхв попросил Ена за сыночка.
АНДРЕЙ. Я знаю. Вот видишь, христианский Бог могучее языческого, решил взять и взял. А всё же смерть Изяслава – моя вина, мне следовало взять на себя ответственность за всю военную кампанию против булгар, но передал первенство наследнику, и он победил. Сам! Великий был бы полководец, Великий Князь Изяслав.
УЛИТА. Твоя-то вина, в чём? Ты поступил, как мудрый отец, зоркий правитель…
АНДРЕЙ. Я взял в поход на булгар чудотворную икону Богоматери, она дала нам свой покров для виктории, но, видимо, за всё надо платить, тем более за милость небес.
УЛИТА. А чего ещё ты ждал от краденой святыни, кроме мести?
АНДРЕЙ. Так было надо. И не в иконе дело, так сложилось. Меч, небось, меня не подводит, а взят тоже из Киева.
УЛИТА. Ещё не вечер. Как ни поверни, древняя вера милостивее христианской.
АНДРЕЙ. Вера – одна, как и Бог, кто Един! А вот религий много. Христианская лучше всего подходит для строительства монархии. Она – Бич Божий, идеальный кнут для смирения подданных. А Вера – пряник христианину, который он всю жизнь держит в руках, но даже надкусить себе не позволяет, страшась греха, которого нет, в надежде, что вкусит его на том свете.
УЛИТА. А сожжение соборной церкви святой Богородицы в Ростове, в канун окончания строительства Успенского собора во Владимире, что как не деяние, ждавшее расплаты или хотя бы покаяния?
АНДРЕЙ. Не всякое здание – дом, не всякая церковь – храм. Теперь Владимир – столица княжества, наша, с тобой, столица, где и долженствует стоять главный собор нового государства. Да разве же церковь в Ростове сожжена, она сгорела в пожаре. Или есть какие свидетельства?
УЛИТА. Христианство и кнут, и пряник, одновременно. Ладно, на здоровье, тебе виднее, ты мудрец. Но только вот сына больше нет. Разве мы, в любви, родили не подарок себе и людям на радость, а разменную монету за кратковременную военную удачу? Пора, Андрей. Домой!
АНДРЕЙ. Ты более княгиня, чем жена. Помоги своему волхву.
УЛИТА. Да, благодарю.
АНДРЕЙ. Руку не оставь лесному зверю.
УЛИТА (подняв отрубленную руку). Уже забыла.
АНДРЕЙ. Улита! Мне жаль волхва.
УЛИТА. Я знаю.
АНДРЕЙ. Эй, колдун! Здесь, на Нерли, на этом самом месте я поставлю часовню в память о моём первенце, в честь Покрова Пресвятой Богородице. Исчезни, волхв, от моего взора, твоё время вышло.
УЛИТА. Андрюша, любый мой, как сам?
АНДРЕЙ. Ничего. Он воин, герой, судьба. У нас есть Мстислав для трона и Гюрьга для отрады. У нас ещё есть будущее. Не задерживайся здесь. (Уходит.)
УЛИТА. Бедный мой Андрей, несчастный князь… Мой… Не мой, не мой. Богородицын! Поклоняться чужеродной мёртвой тётке, забросив собственную мать – родной край. Чужой ты, Андрей, любовь моя. Понатыкал крестов по нашей земле, как осиновых кольев, развёл попов, как клопов. И сына угробил, первенца… Убийца сына. Сыночек!..
ГОЛОС ЧУДИНА. Улита! Ко мне, женщина, бегом!
УЛИТА. Да, отец мой, да.


Сцена 3. Утро в палатах великокняжеского дома. Входит похмельный Яким, с туесом полным медовухи.

ЯКИМ. Не расплескать, не расплескать… просто отпить. Стоять. Отпивай. (Делает глоток.) О… как божок босичком по жилочкам пробежавши! Суздальская медовуха, мать родная, нет тебя милее, целебнее… И присесть. Потихонечку, полегонечку… (Усаживается.) Ещё чуток отпей и отдохни… лёжа… на жёстком, чтоб не проспать остальную жизнь. (Глотает, ложится с ногами.) 

Входит Анбал.

АНБАЛ. Что это? Куда это с ногами-то!
ЯКИМ. Уйди, немилящий.
АНБАЛ. Я тебе, боярин, не на ласку напрашиваюсь. Есть выделенная горница, вот и ступай себе туда, и хоть на всю оставшуюся жизнь не высовывайся.
ЯКИМ. Анбал! Пёс черномордый, боярину указывать, плебей!
АНБАЛ. Яким Иванович, я здесь всему и всем указка, хоть ты как обзывайся, мне на командирский голос-то очень неинтересно отвечать даже. На мне весь царский дом, некогда с каждым балясничать, хоть бы и с каким боярином.
ЯКИМ. Зарублю!
АНБАЛ. Меч ищете? Так меч не блоха, чтоб на ношенных одеждах висеть.
ЯКИМ. Убью, уродище…

Входит Андрей.

АНДРЕЙ. Что за шум.
ЯКИМ. Твой пёс разгавкался, не по чину лает, кнута давно не вкушал.
АНДРЕЙ. Анбал, не многовато ли нареканий собралось с тех пор, когда я тебя ключником поставил?
АНБАЛ. Да я же порядок должен блюсти, а как без претензий обойдёшься, государь, чтоб дисциплину наладить.
АНДРЕЙ. Яким, долго ещё гудеть намерен?
ЯКИМ. А зачем? Гудок это же и есть жизнь.
АНДРЕЙ. Анбал, собирайся, едешь с посольством ко двору царицы Тамары, толмачом будешь и соглядатаем, и на родине ты давненько не бывал.
ЯКИМ. А чего делать у Тамары?
АНДРЕЙ. Сына моего Гюрьги сватовство порядком обеспечит.
АНБАЛ. Да как же тут без меня.
ЯКИМ. Ишь ты, путешествие.
АНБАЛ. Государь, дома дел невпроворот…
АНДРЕЙ. Ступай.
АНБАЛ. Я? Без меня-то ты тут, как же.
АНДРЕЙ. Помучиться придётся, конечно, ну, да уж как-нибудь переможем такую недостачу в хозяйстве, ты знаешь, я терпелив. И благодари, что на родной земле за чужой счёт побываешь, семью повидаешь, родителей навестишь. Ступай!
АНБАЛ. Кому-то ключи же передать следует…
АНДРЕЙ. Сам назначь.
АНБАЛ. Да, государь. (Уходит.)
АНДРЕЙ. Так что, Яким Иванович, долго ещё викторию над Киевом праздновать намерен? Уже Мстислав вот-вот с войском вернётся, а ты всё пьянствуешь.
ЯКИМ. Андрей Юрьевич, я не пьянствую, я похмеляюсь.
АНДРЕЙ. По правде, я сам всё это время обмывал бы победу. Победа – малое слово для того, что свершилось. Разорение! Уничтожение Киева! Святыни растоптаны, сам гордый народ во прахе. Уцелевший десяток дворов не в счёт. Абсолютный триумф.
ЯКИМ. Мы, кто был там, так и не поняли, почему ты сам не сел в Киеве или хоть сына Мстислава не посадил.
АНДРЕЙ. Слишком жирно для славян, много чести для пустого места.
ЯКИМ. Едва Печерский монастырь не уничтожили, самое святое место не далось, хотя монахи на твоей стороне были. Софийский собор разгромили… Ну, и куда теперь славянам подаваться?
АНДРЕЙ. Если им нужно посетить место, чтоб припасть к святости, пусть сюда идут, во Владимир. Здесь всё живое есть, и тебе Киев, и тебе Константинополь. Киев – место, где последнее десятилетие княжеская сила тем только и занималась, что громила друг друга вместо того, чтобы созидать. Держались бы поучения деда Мономаха, жили бы в мире. Ведь записано же, и все же грамотные. Всё. Конец Киеву. Нет больше яблока раздора среди князей, съедено. И князья теперь все почти подо мной, нравится, не нравится, спать, мои красавицы.
ЯКИМ. Тем паче, что все вы братья.
АНДРЕЙ. Теперь столица Руси здесь, в моём городе. Сбылась мечта, воплотился труд в явь: Владимир – столица Руси!
ЯКИМ. Какой-такой Руси? Андрей, здесь Руси никакой нет и не надо, мы здесь сами по себе, пусть княжеством, пусть царством, пусть империей, но мы – не Русь.
АНДРЕЙ. Русь там, где я скажу. Да что говорить, Русь и есть я. Потом мои дети, все потомки. На века.
ЯКИМ. А всё же мы тут не русские.
АНДРЕЙ. Мозги вправить?
ЯКИМ. Слух прошёл, сын твой занемог.
АНДРЕЙ. Не Юрий же?
ЯКИМ. Мстислав.
АНДРЕЙ. Знаю, так и есть. Допивай последний туес, утром выедешь на Москва-реку. Присмотришь, чтобы благоустройство крепости не попортило Кучкова Поля, очень уж там прекрасный вид.
ЯКИМ. Это где такое?
АНДРЕЙ. На месте твоего родового гнезда, Кучок.
ЯКИМ. Не припоминаю.
АНДРЕЙ. Не я отбирал его, мой отец, с него и спрашивай.
ЯКИМ. С покойника-то?
АНДРЕЙ. Значит, и нет больше спроса. Кто, как не старейший уроженец того места, надёжнее всех сбережёт его.

Входит Улита.

УЛИТА. Андрей, поговорить бы.
АНДРЕЙ. Не сейчас.
УЛИТА. Сегодня?
АНДРЕЙ. Ввечеру.
УЛИТА. Жду.
АНДРЕЙ. Уж ты-то, государыня, чего болтаешься по дому? Не можешь дела найти, спроси у меня, найду, что доверить. (Уходит.)
ЯКИМ. За булгарский поход Изяславом заплатил, как бы не пришлось теперь Мстиславом рассчитываться.
УЛИТА. Что говоришь, дядя Яким?
ЯКИМ. Я молчу.
УЛИТА. Не видел ли ключника?
ЯКИМ. Вроде бы великого ума человек, а не знает, что святое место – это же не постройки, и не люди, это божий промысел. Святым местам и защита не нужна, они сами за себя отомстят так, что небо с овчинку покажется, а тут целый город да какой!.. Как бы всем своим уделом не пришлось расплатиться, нам.
УЛИТА. Уж не про Киев ли говоришь?
ЯКИМ. Твой полюбовник отправлен с вещами на выход.
УЛИТА. Что!?
ЯКИМ. Ишь, как он тебя зацепил, племянница, интересно за что: за сердце, за душу или за какую часть тела.
УЛИТА. Князь его прогнал?
ЯКИМ. На Кавказ отправил, твоего младшенького за Грузию сватать.
УЛИТА. Вот, чёрт! В моём возрасте каждый день на счету…
ЯКИМ. В моём - тем более. Будешь отмазывать Анбала, по ходу и за меня замолви, Улита. Твой-то отправляет меня на Кучково Поле, родовое гнездо наше под него стелить.
УЛИТА. Вот сволочь! Измывается!
ЯКИМ. Ишь ты, когда ненаглядный супруг успел для тебя стать сволочью?
УЛИТА. Со дня смерти Изяслава. И с каждым новым крестом на теле нашей родины всё разрастается, полнится.
ЯКИМ. Ооо… да тут всё не так просто… Так, Улита?
УЛИТА. Включая ключника.
ЯКИМ. Посвятишь?
УЛИТА. Волхв вернулся.
ЯКИМ. Ах, вон оно что. Да не может быть, ёлки-палки, разве ж можно так долго жить! Или наш язычник воистину бессмертен? Столько лет не было…
УЛИТА. В древнее капище паломничал, настоящего Ена с собой принёс.
ЯКИМ. Новое полено выстрогал?
УЛИТА. Из камня.
ЯКИМ. Тот самый, что с Луны свалился?!
УЛИТА. Говорит, да.
ЯКИМ. А руку случайно Чудин не отрастил?
УЛИТА. Можно, сказать и так. Спроворил из того же лунного камня.
ЯКИМ. Как такое можно-то…
УЛИТА. Кабы знать… а лучше не знать.
ЯКИМ. Ух, ты, аж мурашки забегали. Чудин не воевать ли государя вернулся?
УЛИТА. Замолвлю за тебя.
ЯКИМ. Перед кем из двоих?
УЛИТА. Выбирай.
ЯКИМ. А ты, что думаешь?
УЛИТА. Замолвлю перед обоими.
ЯКИМ. Вон оно как…
УЛИТА. Но запомни, женщине может противостоять только женщина. И я главная среди вас.
ЯКИМ. Среди нас? Нас много?
УЛИТА. С величием Андрея Боголюбца и десяток не справится, может статься, и не два.
ЯКИМ. Против какой же женщины ты встала?
УЛИТА. Против Марии, матери Иисуса.
ЯКИМ. Вон оно как… Что ж, я согласен.
УЛИТА. Добро. (Уходит.)
ЯКИМ. Добро, не добро, а злобу копить – себя гнобить, куда, как лучше извести истинного злодея или хотя бы постороннего. Ну, Яким, будь здоров и вспомни, что ты из древних Кучков. (Выпив, уходит.) Мы ребята грозные… я грозен, грозен я, Андрей, бойся.


Сцена 4. Март. Вечер. У часовни Покрова-на-Нерли стоит Улита.

УЛИТА. Прощай, прощай, прощай…

Из часовни выходит понурый Андрей.

АНДРЕЙ. Улита…
УЛИТА. Мстислав скончался. 
АНДРЕЙ. Чувствуешь ужас?
УЛИТА. Уже ничего я не чувствую. Я – камень, лунный камень.
АНДРЕЙ. Выходит, оба моих чувства я переживаю за нас двоих. Страх и отчаяние.
УЛИТА. Всех сыновей положил на алтарь своей надуманной Марии!
АНДРЕЙ. У нас ещё остался Гюрьга.
УЛИТА. Надолго ли. И где он.
АНДРЕЙ. Анбал вернулся. Пойдём, хорошенько расспросим о сыне.
УЛИТА. Покрова-на-Нерли… придумают же такую ересь. Не надо нам её покрова, у нас есть свой Бог. Чудь на Нерли! Чудь здесь дома, чудь. А ведь твои сыновья были и моими детьми. А на этом месте было святилище моих предков. Обездолил! Зачем же ты меня так-то, Андрей?
АНДРЕЙ. Жена моя, иди ко мне…
УЛИТА. Теперь тебе больше некем расплачиваться. Разве, что сам остался. Собою на боишься заплатить? Нет, ты воин без страха. Однако, заплатишь. Прощай. (Уходит.)
АНДРЕЙ. И никого… ничего не осталось. Зачем я был здесь, Господи. Моё чужое царство с чужим именем, чужой религией. Утерянными сыновьями. Угрюмым народцем, ненавидящим всё, что создано руками человеческими, послушным лишь тёмной непознаваемой природе своей, данной от века то ли богом, то ли бесом… богобесом. Красота видимая земная разве не выше божьей неведомости. Вот же форма, от которой множество смыслов, где каждому человеку даден смысл свой, от неё же и общий единый объединяющий. Но никому ничего. Ах, ты ж, непроходимая нерусь…

Входит Чудин.

ЧУДИН. Не было тебя, князь, и впредь не будет.
АНДРЕЙ. Чудин? Жив. Ну, ты молодец.
ЧУДИН. Пусть тысячу лет проживу ещё, но дождусь последнего твоего русского ложного царства на не твоей земле чуди, что дожрёт остатнюю кроху от лжи твоей.
АНДРЕЙ. А я вот, как обещал, воздвиг на месте твоей скинии мою церковь.
ЧУДИН. Не ври, здание – не церковь, а так – укрытие от непогоды.
АНДРЕЙ. Уйди, видит бог, в этот раз не руку, голову срежу. Нет, не возле церкви. Сам уйду. Прощай.
ЧУДИН. Ни за что не прощу. Ни меч, ни даже слово твоё нас не возьмёт. А вот сам бойся. Глянь на руку, что ты отсёк и увидь, что теперь она держит.
АНДРЕЙ. Приделал костыль, освоил и кочевряжишься? От греха, прочь!
ЧУДИН. Рука моя мне вернулась от лунного камня, из того же, что мой бог Ен. И впредь тебе со мной не справиться.
АНДРЕЙ. Бахвал! Так я тебя на куски порубаю, чтоб дикому зверю удобнее жрать было. И начну с того, где кончил. Ах, ты ж тварь шипящая! (Рубит мечом руку Чудина, меч отскакивает.) Что!? Как…
ЧУДИН. Отскочил твой знатный меч от моей дряхлой руки, не взял.
АНДРЕЙ. Будь я проклят…
ЧУДИН. Уже.
АНДРЕЙ. Не до тебя, колдун, не до твоих бредней. После разберу. (Уходит.)
ЧУДИН. Бог – великий дар вселенной, кто даже при осознанном отсутствии жалости всё же радует подарком всякую тварь: пса, что не козёл, козла, что не пёс, а человека, что ничуть не русский, что одно только и скрашивает беду, такая малость, но истинная благодать. (Поднимает руку с фигуркой на ладони.) Покуда чёрен мир, но станет сер, затем, как Бог, он будет бел и светел.


СЦЕНА 5. Ночь в великокняжеских палатах. Яким сидит у подножия трона.

ЯКИМ. Где же меч… Почему не сесть тебе на трон, Яким? Государя нет, а ты не смеешь. С мечом Андрей непобедим, неубиваем. Ни к чему разумному чудину православный трон, всё одно кончится одним – убийством государя, такова природа христианства: или убей, или убит будешь.

Входит Улита, несёт меч.

УЛИТА. Вот меч.
ЯКИМ. Улита, ты наш покров!
УЛИТА. Возьми, поставь куда-нибудь, повесь. Не держится в моих руках, стремится выпасть, выскочить из ножен и порубать врагов, людей и нас.
ЯКИМ (подхватывая меч). Держу, держу. Приставлю покуда к трону. Слышишь? Там началось.
УЛИТА. Слышу. Великий князь ревёт во гневе, узнаю.
ЯКИМ. От боли воет.
УЛИТА. Стонет.
ЯКИМ. Тихо… Тишина.

Входит Анбал.

АНБАЛ. Готово! Князю кайки!
ЯКИМ. Как ты сказал?
АНБАЛ. Кайки. Ну, то есть, каюк.
ЯКИМ. Он умер?
АНБАЛ. Ничего такого, князь убит!
ЯКИМ. Где все?
АНБАЛ. Вернулись в винный погреб. Как не помянуть такое чудище. Улита, дорогая, мы свободны!
УЛИТА. Ступай и ты туда же, в погреб.
АНБАЛ. Любимая…
ЯКИМ. Иди, Анбал, иди, не мельтеши, дай тут разобраться.

Входит израненный Андрей.

АНДРЕЙ. Меч… (Бредёт к трону.)
ЯКИМ. Государь…
АНБАЛ. Как!? Он же не дышал…
АНДРЕЙ. Мой меч… меня убили… иди ко мне, вернёмся к жизни… вместе.
УЛИТА. Андрей…
АНДРЕЙ. Жена? И ты… ты с ними…
ЯКИМ. Государь.
АНБАЛ. Ушлёпки, он же всех убьёт. Меч! (Бежит к трону, выхватывает меч из ножен.)  Меч Агрика, сына палача, убей врага народа в сердце! (Вонзает меч в Андрея.)
АНДРЕЙ. Святыня… в груди моей… прости мне, Господи, меня. (Умирает.)
АНБАЛ. Сдох. Улита, отнеси жрецу руку князя, в отместку за него. (Отсекает руку Андрея.) Любимая, держи. Рядом положу. (Кладёт руку рядом с Улитой.) Теперь мне точно нужно в погреб. Со мной, боярин?
ЯКИМ. Да. Но что с мечом?
АНБАЛ. Пусть поваляется на троне, я уже без сил его тягать. Когда махал, не чувствовал. Такая тяжесть… (Кладёт меч на трон.)
ЯКИМ. Ну, вот и новый государь на троне. Идём. (Уходит с Анбалом.)
УЛИТА. Кольцо… супруг мой. Рука… супруга моего. Супруг мой. Убийца любви моей, моих детей. Мой жизнеубийца. Однако, родины моей не взял, не по плечу бороться с самою жизнью. Человек, ты не бог. Ты не жизнь, ты не смерть, ты никто. Тебя нет. А был? Не помню. Кольцо, катись куда-то прочь от меня, отсюда, из мира прочь. Был чёрен мир, теперь он сер, затем, как Бог, он будет бел и светел.