Повесть о совке

комедия в шести возрастах




место действия: Колюпаев
время действия: 1966 – 2016 г.г.






действующие лица:

ЦЫПЛИН Рудольф Иванович, 1944 г.р.
МОКАШИНА Леонелла Гордеевна, 1936 г.р.
АЛЁНУШКА, 1966 г.р.
ВАРЯ, 1962 г.р.








ВОЗРАСТ 1. 1966 год. В сквере - Цыплин, с фотоаппаратом и учебником, интересуется природой.

ЦЫПЛИН (к траве). Букашка, ты кто… А рога-то, рога! Спасибо природе, что ты такое маленькое, как звать не спросишь – забодаешь. Красавец! Травоядное или что? (К кусту.) Ух, ты, чудо! Не улетай, не смей, я только перезаряжу… Куда же ты, птица! Meine Sonne… я же без крыльев, не догоню… Ну, как же офигенно-то в этих краях! Какое-то дикое разнообразие, с ума сойдёшь головой вертеть, шея скрипит.

Входит Мокашина.

МОКАШИНА. Так и знала, опять в сквере торчит.
ЦЫПЛИН. Лёка, солнце моё!
МОКАШИНА. Загорай-загорай, чего не загорать. Дел-то никаких нет.
ЦЫПЛИН. Ворчушка ненаглядная.
МОКАШИНА. Подарила фотик на свою голову, ничего кроме не знает и знать не желает. Лучше бы для дома полезное что-то купила. Меня моё добродушие погубит, вот помяни моё слово. И уже погубило, может.
ЦЫПЛИН. Да какой фотик, Лёка, я учебник штудирую, у меня же сессия на носу. Дрова и воду принёс, ковёр выбил. Не, ну, так-то бы, пофоткиваю помаленьку, само собой. Красотища вокруг! Воздух, птицы.
МОКАШИНА. Я беременна.
ЦЫПЛИН. От кого?
МОКАШИНА. Он ещё хамит, гад! Я тебе гулёна какая, что ли, развратная?!
ЦЫПЛИН. Нет…
МОКАШИНА. Ну, и?
ЦЫПЛИН. Не от меня же?
МОКАШИНА. Нет, от святого же духа. Вся наша великая советская страна как раз святым духом-то и пропитана, аж светится.  Да?
ЦЫПЛИНА. Ёк-маёк… Неужели я – папа!
МОКАШИНА. Ага, римский.
ЦЫПЛИН. Что «римский»?
МОКАШИНА. Папа.
ЦЫПЛИН. Не понял.
МОКАШИНА. Римский Папа.
ЦЫПЛИН. Как это?
МОКАШИНА. Ещё скажи, не знаешь, что это.
ЦЫПЛИН. Что?
МОКАШИНА. Издеваешься? Измываешься, выползок, над убитой страданием женщиной!?
ЦЫПЛИН. Да нет, конечно! Лёкунчик, что-то слышал, вроде в песне. Ну, правда, не знаю я, что это за выражение.
МОКАШИНА. Ты не знаешь, кто такой Римский Папа!? А в школе ты учился?
ЦЫПЛИН. Сама издевается…
МОКАШИНА. С кем я связалась, дура несчастная…
ЦЫПЛИН. Лёка, не плачь. Обзывай, как хочешь, мне всё по боку теперь. Я – отец! Я счастлив. Поцелуемся?
МОКАШИНА. Нет.
ЦЫПЛИН. Ну, да…
МОКАШИНА. Не лезь, сказала!
ЦЫПЛИН. Так тебя обнять хочется… и завалить прямо здесь….
МОКАШИНА. Убью.
ЦЫПЛИН. Точно. И не сомневаюсь. Солнце моё, хотя бы погляди на меня. Видишь?
МОКАШИНА. Что вижу, что!
ЦЫПЛИН. Радость. (Поёт.)
«Жить и верить - это замечательно.
Перед нами - небывалые пути.
Утверждают космонавты и мечтатели,
Что на Марсе будут яблони цвести».
МОКАШИНА. Нельзя мне рожать, придурок, нельзя!
ЦЫПЛИН. Почему? Ты же женщина.
МОКАШИНА. Женщина!? Обрадовал. Я – советский человек, болван. Педагог!
ЦЫПЛИН. Женский!
МОКАШИНА. Да ну тебя…
ЦЫПЛИН (поёт и танцует «цыганочку»).
«Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,
Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.
Ай, да шатрица рогожитко,
Андэ шатрица чай бидытко.
Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,
Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай».
МОКАШИНА. Псих сумасшедший…
ЦЫПЛИН. Я – папа, папаша – я, о-ба-на… (Поёт и танцует «цыганочку».)
«На заре не слышу новых песен я
Видно, пролетела молодость моя.
Ай не не не-не не
Ай не не не-не не
Молодость моя».
Это мы в пионерском лагере на конкурс зримой песни показывали, успех был феерический. Я Лялю Чёрную изображал, представляешь!? Вот это был угар, оттаскивай.
МОКАШИНА. Какой же ты, всё-таки, моветонный, Цыплин, просто оторопь берёт.
ЦЫПЛИН. Да ладно, не на общем собрании, можем быть, какими хотим. Я, значит, в чём был, так и вышел на сцену, только юбку сверху короткую надел и парик с косой, правда, русый. Я так хочу, чтобы у меня всегда был такой успех… хоть бы разок. Меня сразу все полюбили, я стал знаменитостью…
МОКАШИНА. Что за педагоги у вас там, в вашем Мухосранске, не понимаю. Пионеры и цыганщина – это же ни в какие ворота. Других песен не нашлось инсценировать, из нашей советской репертуарной политики?
ЦЫПЛИН. Если бы ты видела, какой был праздник в лагере!.. оттаскивай.
МОКАШИНА. Не смей при мне впредь употреблять это мерзкое выражение! Что значит «оттаскивай»!? Пошлятина! Как и вся эта ваша цыганщина.
ЦЫПЛИН. Ладно-ладно, успокойся, тебе вредно нервничать, Лёка моя…
МОКАШИНА. Непроходимый олух какой-то попался! Не понимаешь? Не включаешься? Я же сейчас непосредственно учусь в университете марксизма-ленинизма, у меня в следующем году выпуск. А что такое следующий год - объяснений не требуется, как с Римским попом… с Римским Папой. Не пялься на меня, бешеный, я боюсь ненормальных.
ЦЫПЛИН. Всё, отвернулся. Ладно, с римлянином, кажется, уразумел. А что такое со следующим годом-то?
МОКАШИНА. Господи, с кем я живу!..
ЦЫПЛИН. Ну, прости, не понимаю! У тебя свои горизонты, у меня свой фотик, свой скверик, я – не ленинградец и не москвич, и даже не колюпаевец. Обыкновенный, как воробей. Объясни, если я что-то должен понять, не надо устраивать тут спектакль надо мной с пренебрежением, уж какой есть. Сама дала, я тебя силой не брал.
МОКАШИНА. Воспользовался секундной слабостью.
ЦЫПЛИН. За секунду дитё не сделаешь, тут не одну минуту вламывать надо, и даже не один день, чтоб случилась эта секунда. С другими, небось, не залетала. Или невинность у тебя с рождения отвалилась, вместе с рубашкой в роддоме?
МОКАШИНА. Немедленно прекрати грубить! И не ори, не дома!
ЦЫПЛИН. Ой, да ладно… Я и так живу молчком, по стенкам передвигаюсь, по углам шарюсь…
МОКАШИНА. Дал бог мужчину, облагодетельствовал.
ЦЫПЛИН. Коммунистка, а религию через слово вставляешь, непартийно.
МОКАШИНА. Ты меня партийности, что ли, учить вознамерился…
ЦЫПЛИН. Всё-всё, молчу! Ни слова больше - ни в шутку, ни в юмор, и никакого сарказма в помине.
МОКАШИНА. Весь мир на планете знает, а этот пентюх глазищи таращит, ушищами хлопает. Пятьдесят лет Великой Октябрьской Социалистической революции, сельпо! Пятьдесят трудовых вахт, посвящённых юбилею страны, которые будут нести лучшие люди страны.
ЦЫПЛИН. А ты при чём? Не злись, я в хорошем смысле! В смысле…
МОКАШИНА. Без всякого ты смысла, Цыплин, ты - бессмысленный человек. Мне в школе обещали, что включат в районный список вахтовиков, понял? И в городском отделе народного образования, между прочим, наш предыдущий директор работает, своих обязательно поддержит.
ЦЫПЛИН. Ух, ты, поздравляю. Ты у меня замечательная.
МОКАШИНА. У тебя!? Ха-ха-ха. Я – у него… Я - у страны!
ЦЫПЛИН. Да, конечно, да.
МОКАШИНА. У него же! Ишь ты, хозяин меня выискался…
ЦЫПЛИН. Ладно-ладно, хватит уже меня принижать. Пожалуйста.
МОКАШИНА. Если всё будет в порядке, если звёзды сойдутся и все обстоятельства сложатся, мне дадут благоустроенную квартиру. Мало того, выпускники нашего вуза автоматически попадают в резерв руководящих работников народного хозяйства государственного уровня. Тоже не понимаешь?
ЦЫПЛИН. Пятьдесят трудовых юбилейных недель! Да, это здорово. Второе высшее образование – это круто для простого человека. Мне не потянуть. Я же не знал, что ты учишься в таком университете.
МОКАШИНА. Я не обязана отчитываться перед тобой, где, что я и зачем.
ЦЫПЛИН. Ты всего полгода, как в партии, всего-то кандидат, а изменилась, как с другой планеты приземлилась.
МОКАШИНА. Хочешь сказать, я – хамелеон?
ЦЫПЛИН. Я не имел ввиду, что ты – приспособленка, не передёргивай, пожалуйста, я сказал, что ты – другой человек.
МОКАШИНА. Разлюбил, что ли? Что молчишь?
ЦЫПЛИН. Нет.
МОКАШИНА. «Нет», и понимай, как хочешь. Ловко. Ты мой квартирант и – всё.
ЦЫПЛИН. Понятно, таких, как я, такие, как ты, в мужья не берут.
МОКАШИНА. Ой, да не в тебе дело, Цыплин, ты нормальный. Просто я вообще не собираюсь замуж. Разве, что по уму или по делу. Ни к чему мне семья, не хочу, досада это для современного руководителя, да и противно, если откровенно, семейные заморочки – это такая пошлость!.. Мещанство. Примитивизм. Бытовщина отупляет человека, лишает полёта. Я всё сказала.
ЦЫПЛИН. Да я преспокойно возьму на себя хозяйство.
МОКАШИНА. Парнишка, очнись, с кем ты разговариваешь!
ЦЫПЛИН. С кем, с тётенькой?
МОКАШИНА. А что, нет?
ЦЫПЛИН. Да плевать на разницу, подумаешь, восемь лет. Я же люблю тебя.
МОКАШИНА. Ой, не смеши. Любит он. Да хоть улюбись. У меня два иностранных языка, квартира, перспективы…
ЦЫПЛИН. Тебе тридцать лет, какие там перспективы. 
МОКАШИНА. Что-что! Сопляк, ещё разговаривает!
ЦЫПЛИН. Как в постели миловаться, сопли не мешают.
МОКАШИНА. Собирай вещи и сегодня же пошёл вон.
ЦЫПЛИН. Мне некуда. Лёка, ты же знаешь, я обожаю тебя, восхищаюсь тобой, мне никто другая не нужна. Ну, сходи в химчистку тогда, что ли.
МОКАШИНА. Что? Куда? Зачем?
ЦЫПЛИН. Ну, у нас в институте девчата так абортарий называют.
МОКАШИНА. Вот, про что ты с девками беседуешь…
ЦЫПЛИН. Я просто услышал.
МОКАШИНА. Была уже, отказали. Чаще двух раз в год нельзя, а я в декабре уломала врача на третий. Сегодня отказал наотрез.
ЦЫПЛИН. Как это? Я же весь прошлый год жил у тебя… каждый день почти вместе…
МОКАШИНА. Вот все три раза и были твои. Избавлялась, пока могла, а теперь не знаю. Что-то надо придумать, что-то обязательно надо придумать. Есть знакомые? Может, однокурсники кого-то знают, с кем-то родня?
ЦЫПЛИН. Поспрашиваю.
МОКАШИНА. Поспрашивает он! Спрашивай, выспрашивай, выпытывай, делай, и пошустрее.
ЦЫПЛИН. Солнце моё…
МОКАШИНА. Ещё раз так назовёшь, не только из квартиры вылетишь, но ещё и покалечу. Никакое я не солнце, понял? Что, намёк на пышные формы или лишний вес?
ЦЫПЛИН. Как ты умудряешься всё извратить, уму непостижимо.
МОКАШИНА. Помни меня и бойся. Или на зону отправлю, обвиню в изнасиловании и – вся любовь. Умные женщины так и мстят вам, кобелям.
ЦЫПЛИН. Да мне-то за что? Я же не кобель!
МОКАШИНА. Ты-то да, ты-то нет.
ЦЫПЛИН. Позвонить можно старосте, у неё, кажется, папаша какой-то доктор.
МОКАШИНА. Давай, звони.
ЦЫПЛИН. У меня двушек нет.
МОКАШИНА. У меня, по-моему. было… (Достаёт кошелёк.) Надо наменять. Вот есть. Даже две, три. На, держи. (Подаёт мелочь.) Автомат ближайший где здесь?
ЦЫПЛИН. На почте.
МОКАШИНА. Вот ещё пятачки, на автобус. Чёртова женская доля. Зайди в аптеку, как раз, вот рубль, купи мне анальгину.
ЦЫПЛИН. Зубы?
МОКАШИНА. И это возьми… этих… резиновых изделий.
ЦЫПЛИН. Каких?
МОКАШИНА. Каких надо. Для постели.
ЦЫПЛИН. Грелка же есть…
МОКАШИНА. Щенок. Цуцик какой-то. В инженеры собрался, проектировщик… Мозги включи!
ЦЫПЛИН. Презервативы, что ли?
МОКАШИНА. Тихо! Что ты орёшь? Услышат, красней потом.
ЦЫПЛИН. Может, вместе позвоним, рядом постоишь. Ну, я заикаться же начну, я всегда от стыда заикаюсь, краснею, сама знаешь. Там людей всегда куча.
МОКАШИНА. Нельзя так говорить, Цыплин. Из людей куч не бывает, кучи бывают из мусора и других отходов. Зайдёшь на почту, напишешь слово и подай аптекарю.
ЦЫПЛИН. Да зачем они теперь, когда уже беременные?
МОКАШИНА. Не ори, сказала!
ЦЫПЛИН. Да я же тихо.
МОКАШИНА. И откуда же тебе известны такие нюансы, когда зачем, а когда уже незачем? Послушать твои речи, невольно сделаешь вывод: занимательные у тебя беседы с однокурсницами и всё – ниже пояса. Мне, что ли, без пяти минут члену партии, спрашивать в аптеке резинку? Соображаешь, что говоришь?
ЦЫПЛИН. Лёка, напраслину-то не возводи, я верный. Ребята обещали приютить, а начальник пообещал поговорить насчёт койки в двухместной комнате, в малосемейке. Лёка, избавь от аптеки, лучше сама, а?
МОКАШИНА. Купишь анальгин и это, я сказала. Попробуй только заикнуться, что не сможешь. Ты – мужчина, и точка.
ЦЫПЛИН. Я не смогу, наверное. Вернее, смогу, но у меня не получится, обязательно опростоволосюсь.
МОКАШИНА. На порог не пущу, с чемоданчиком своим фибровым на вокзале обниматься будешь. И я тебе не Лёка, молокосос, я тебе, как и всем, Леонелла Гордеевна. Баста. Как брюхатить невинную женщину, так он нате вам, пожалуйста, а как вести себя по-мужски, так я должна? Ты меня внимательно расслышал, Цыплин?
ЦЫПЛИН. Через водонапорную башню, напрямки…
МОКАШИНА. Давай-давай, жми. Беги уже!
ЦЫПЛИН. Бегу, бегу, солнце… (Поёт и танцует.)
«Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,
Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.
Ай, да шатрица рогожитко,
Андэ шатрица чай бидытко.
Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,
Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай».
День сегодня солнечный, мама. А я папа! (Убегает.)
МОКАШИНА. Пацан! Ничего не понимает. О, господи, вот же жизнь с закоулками!..


ВОЗРАСТ 2. 1972 год. Двухкомнатная хрущёвка. В «большой» комнате Цыплин, собрав фибровый чемодан, пишет записку. В прихожую входит Мокашина, с работы.

ЦЫПЛИН. Не успел…
МОКАШИНА (глянув в комнату). Что ты там пишешь? (Снимает уличную одежду, переобувается.)  После сегодняшнего хоккея вся страна на головах ходит. Смотрел?
ЦЫПЛИН. Начал, было, но как нашим вкинули парочку, я и выключил.
МОКАШИНА. У нас в школе просто фурор! Завхоз с директрисой уже знали счёт, им сверху спустили информацию, так они расстарались, чтобы в каждом классе стоял телевизор, и с двенадцати часов все, чтоб как один. Потом объявили торжественное собрание всей школы, представляешь! Сегодня, надеюсь, не опять макароны? Какая радость на лицах, какое торжество в глазах, а главное, единение! Учителя и ученики, как будто в единое целое собрались, как бы даже полюбили друг друга. Настоящий советский единый народ! Особенно, если учесть тот интернационал, что присущ нашей школе. Просто дух захватывает, каких настоящих людей мы растим! Эти ребята пятидесятых-шестидесятых годов рождения ещё покажут всему миру кузькину мать, такая силища в них чувствуется, такой заряд патриотизма, что даже полёты в космос меркнут! Великая страна наша, просто величайшая, плакать хочется навзрыд от радости за будущее!  А ты взял и пропустил такой матч. (Входит в комнату.)
ЦЫПЛИН. Как можно было подумать, что после пойдёт такой замес. Обед надо было сварить, Алёнушке фартук подшить, твои зимние сапоги подбил…
МОКАШИНА. Хороший ты, Рудик, иной раз жаль даже, что ты не нашего круга.
ЦЫПЛИН. Да, наши канадцев сделали, как шведов под Полтавой! Я вечером повтор посмотрю.
МОКАШИНА. Да что там шведы. Чемодан? А ну, дай почитать.
ЦЫПЛИН. Давай, после.
МОКАШИНА. Никаких «после». Немедленно дай.
ЦЫПЛИН. Возьми сама. Записка тебе.
МОКАШИНА (берёт записку, просматривает). Наши великие хоккеисты в Канаде, как триста спартанцев против трёхсоттысячного войска персов… Что-что?
ЦЫПЛИН. Какие триста спартанцев…
МОКАШИНА. Ты от меня уходишь!?
ЦЫПЛИН. Да. Леонелла Гордеевна. Я свою функцию в вашем существовании выполнил, дальше сами, без меня.
МОКАШИНА. Потихоньку хотел улизнуть, пока я на работе? Трус. Неблагодарный подлец. Мерзопакостный мерзавец.
ЦЫПЛИН. Здесь изложено моё видение нашей совместной несостоятельности. Алёнушка в следующем году в школу идёт, пелёнки-распашонки, которыми вы брезговали, давно кончились. Сами вы… завуч, член горкома партии. А я – человек маленький. Или, как вы любите ввернуть, бессмысленный мужчинка. Я – обыкновенный серый инженеришка проектного бюро, безо всяких перспектив выйти за пределы конторы. Даже в кабинет начальника. Впрочем, чёрт меня знает, может быть, наберусь духу и со всей нереальной решимостью выйду за порог. Чтобы пойти. И пойти, и пойти. Знать бы ещё куда и зачем. Не столько я сер, сколько сера окружающая действительность. Впрочем, сера, как известно, имеет обыкновение возгораться, взрываться. Хорошо, Алёнушку удалось получить и сохранить, вопреки всему и вся, до взрыва.
МОКАШИНА. Рудольф, остынь.
ЦЫПЛИН. Всё, прения окончены. Прочитаешь прощальное письмо медленно, обдумаешь, может быть, даже обмозгуешь, если не сочтёшь за труд, но без меня. Потому что меня нет. Прощайте, товарищ Мокашина, было по-разному, но в целом я не в обиде и не в накладе. Позвоню через пару-тройку дней, сговоримся на предмет материального содержания моей дочери. Нашей. Алёнушки. 
МОКАШИНА. Девку надыбал? Потаскун!
ЦЫПЛИН. А что делать, нормальной семьи нет, приходиться, где сам таскаешься, где тебя, короче, оттаскивай.
МОКАШИНА. Хотя нет, девки у тебя нет. Кому ты такой никчёмный, бесцветный нужен.
ЦЫПЛИН. На себя посмотрите, кчёмная вы наша и цветная, кому ты-то нужна, если рядом я, а не какой-нибудь партийный мачо или директор базы. По Сеньке и шапка, по Феньке – венец. Всё, товарищ Мокашина, читайте внимательнее прощальное письмо, а мне пора.
МОКАШИНА. Мне не надо читать всякие твои безграмотные рассуждения. Позорище, такого буйства орфографических ошибок от тебя я просто не ожидала. Высшее образование! Стыдоба. А синтаксис, синтаксис… кошмар.
ЦЫПЛИН. Описки.
МОКАШИНА. Какие писки?
ЦЫПЛИН. Наслаждайся.
МОКАШИНА. Некогда, сегодня мы, с тобой, идём в ЦУМ за цветным телевизором, для членов горкома выделили квоту. Хватит нам  уже пялиться в чёрно-белый с дурацкой раскрашенной плёнкой, вечно отклеивается. Так что, вместе с твоей Алёнушкой, дружной семьёй будем восторгаться нашими грандиозными спортсменами.
ЦЫПЛИН. Ишь, расщедрилась. Тебе меня бытом не купить.
МОКАШИНА. А кому тебя купить бытом? Имя!
ЦЫПЛИН. Я не продаюсь. 
МОКАШИНА. Чего ты хочешь? В двух-трёх фразах, типа синопсиса, чтобы не возвращаться к твоей писанине с описками.
ЦЫПЛИН. Любви!
МОКАШИНА. И всё?
ЦЫПЛИН. И – всё.
МОКАШИНА. Пожалуйста, я буду вежливее, деликатнее.
ЦЫПЛИН. Ты глухая или ненормальная?
МОКАШИНА. Хорошо, будем чаще встречаться в постели. И пусть у меня болит голова от производственных и общественных вопросов, пусть мир рушится, я, так и быть, согласна с тобой кувыркаться, сколько тебе заблагорассудиться. Ну, ты же хочешь… хочешь… Помнишь, ты просил. Столько раз.
ЦЫПЛИН. Что?
МОКАШИНА. Язык не поворачивается. Ну, ночью вчера. Ты просил о соитии неестественным образом. Я согласна. Всё, что хочешь. Правда-правда. У меня даже виски есть, выпью для храбрости. Может быть, понравится. Не знаю, как-то странно, ты должен понять меня, мы же люди, а тут как-то развратно, что ли. Но я не против! Правда, не возражаю. Хоть сегодня же!
ЦЫПЛИН. Пошли.
МОКАШИНА. Нет, не сейчас. Мне подготовиться надо, собраться с психологией. И не днём же, при свете! Ты что? Для близости существует ночь, ну, пусть вечер.
ЦЫПЛИН. Героическая женщина вы, Леонида Петровна. Ради карьеры на многое готовы, даже на такую неестественную близость с отцом родной дочери.
МОКАШИНА. Заткнись!
ЦЫПЛИН. Секс – это не любовь.
МОКАШИНА. Секс? Ты сказал: секс!? Боже мой, да ведь ты - натуральный враг в моём доме! Да, ты прав, мало я уделяла тебе внимания, вот - не доглядела. Западный образ жизни восхваляешь? А-то и американский! КГБ по тебе плачет, Цыплин, вот уж где тебя от всей души потаскают, потаскун!
ЦЫПЛИН. А что, слово «секс» антисоветское, разве?
МОКАШИНА. Вот в КГБ и разберутся, что, откуда и куда, ах, да: и по чём. В Советском Союзе секса нет! И быть не может! Секс – это там, у них, за кордоном и океаном, а у нас - это половое сношение, узаконенное воспроизведение граждан для государства. И все преимущества нашего мировоззрения вчера, третьего сентября 1972 года, очень даже наглядно продемонстрировала сборная Союза Советских Социалистических Республик по хоккею с шайбой! И хоккей-то называется канадским, а выиграли мы и выиграли не кого-то там, а Канаду! Родоначальников положили на обе лопатки. И на Олимпиаде в Мюнхене сейчас наши бьются сильнее всех, выше всех и крепче всех!
ЦЫПЛИН. Привет.
МОКАШИНА. Ты не имеешь права бросать свою дочь!
ЦЫПЛИН. Она и твоя тоже, гражданка Мокашина! Ты – мать, родная! Плоть от плоти! Когда уже ты это себе уяснишь и перестанешь все хозяйственные дела валить с больной головы на здоровую! Да, я человек маленький и серенький, но голова у меня ясная и светлая.
МОКАШИНА. Молчать, козлик! Прекратить мне тут истерику. Мне плевать, куда ты там и к кому намылился со своим убогеньким фибровым чемоданчиков, деревенщина, но из семьи ты не уйдёшь. Тебя отсюда или вынесут вперёд ногами, или выведут в наручниках. Понял?
ЦЫПЛИН. Думаешь, я не могу тебя приструнить? Стоит накатать на тебя телегу в прокуратуру. Да чёрт с ней, с прокуратурой, ещё посадят, нет, я просто отправлю анонимку в областной комитет партии. Интересно тебе знать, о чём?
МОКАШИНА. Ну-ка, ну-ка, поделись…
ЦЫПЛИН. И не надо мне тут ноздри раздувать и желваками двигать, не напугаешь. Уверен, партийным органам будет страшно интересно узнать, каким таким образом, родная мать стала бабушкой собственной дочери и тёщей собственному мужу. Уж не документы ли она подделала? А подделка документов что есть такое? Государственная измена.
МОКАШИНА. Змей поганый! Ты благодаря мне живёшь, как белый человек, в благоустроенной квартире с телефоном! У меня слов нет. Я задыхаюсь от возмущения.
ЦЫПЛИН. И ведь даже могилку нашла, с нужным надгробьем: «Цыплина Анджела Антоновна». И годы жизни: одна тысяча девятьсот сорок второй, как у меня, прочерк, одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой, вроде как умерла при родах Алёнушки. Даже с нужным числом. Мне осталось только оградку установить. Откуда такой подарок судьбы? Хорошо, если могилка фиктивная. Но, может быть, ты сама нашла подходящую кандидатуру и собственноручно убила несчастную. И в одиночку ли, вот вопрос интересный. Может, у тебя подельники были. А ты – главарь шайки. Или просто тётка на доверии.
МОКАШИНА. Зря ты сказал. Надо было сначала сделать, болтун. Моими коллегами по заседаниям городского комитета партии являются и прокурор, и начальник милиции. С кем тягаться вздумал? Я тебя раздавлю и не замечу. Не на того человека замахиваешься, таракан беспортошный! А за компанию я всю твою родню так зацеплю, что они сами тебя порешат в тёмном закоулке. Ферштейн, майн либе? Вопросы есть? Думал, не разнюхаю, что ты – немец? И ведь молчал, ни гу-гу, как партизан на допросе. Чего сейчас-то молчишь?
ЦЫПЛИН. Ты сама запретила моей родне показываться тебе на глаза.
МОКАШИНА. Ах, так я ещё и злодейка!
ЦЫПЛИН. Ну, что ты, дорогая, ты прямо сущий ангел, гуманист из гуманистов, просто чудо-женщина! Как трудно любить людей, почти невозможно, но надо. Иначе как, зачем, для чего появился на этой земле.
МОКАШИНА. В следующий раз появляйся не на этой.
ЦЫПЛИН. Да… но уже не в этой жизни.
МОКАШИНА. Надо было не только фамилию менять твоим тупоголовым сородичам, но имя тоже дать, как у всех. Переделал же твой папаша своего Иоганна на русского Ивана. Только не надо говорить, что для удобства окружающих. Со страху. Или со стыда за войну, что ваша Германия устроила нашему Отечеству.
ЦЫПЛИН. Мои предки в России с 18 века, Екатерина Вторая позвала.
МОКАШИНА. Вы и понаехали, нищеброды. Да чёрт с вами, живите, места всем хватает. Вот только ни одной мировой войны мы вам не простим. Заруби это себе на переносице! И если прикажут, всех передавим, как клопов. И вас, и жидов, и всех, кто посягнёт на нашу великую Отчизну. А покуда команды не было, живи спокойно, трудись на всеобщее наше благо.
ЦЫПЛИН. Никогда ничего подобного ты себе не позволяла.
МОКАШИНА. А, я всё поняла!  Ты собрался назад, в свой Мухосранск, чтобы со всей своей фашистской семейкой выехать на историческую родину врагов нашей страны? Езжай, не сомневайся, я помогу. А то, говорят, потянулись еврейские да немецкие ручейки предателей. (Поёт и танцует.)
«Ай ручеечек ручеек, ай брала воду на чаек
Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй
Ай брала воду на чаек, сама смотрелась в ручеек
Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй
Ай вода замутилася ,ай с милым разлучилась я
Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй
Ай через речку быструю
А я мосточек выстрою
Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй
Ай по мосточку я пройду
Ай свою милую найду
Ромалэ, лэ ли та чавалэ лэй.»
Вопросы, спрашиваю, есть? Вопросов нет.
ЦЫПЛИН. Мы – не фашисты. Мы – немцы. Я – советский человек…
МОКАШИНА. А мне не интересно, соответствующие органы пусть с тобой разбираются.
ЦЫПЛИН. Не боюсь.
МОКАШИНА. Ну, и не бойся. Молодца. А там посмотрим.
ЦЫПЛИН. Зачем я тебе? Как домохозяйка и нянька, и всё?
МОКАШИНА. Нет, не всё. Всё обсудим ночью, когда твоя дочь уснёт.
ЦЫПЛИН. И твоя внучка, ха-ха.
МОКАШИНА. Именно так. Чемодан разобрать и немедленно. Хотя чего ждать, сама разберу. (Вытряхивает содержимое из чемодана.) Мне пора к чёрно-белому телевизору, сейчас «Университет миллионов» начнётся, нельзя пропустить. Через два часа идём приобретать цветной.
ЦЫПЛИН. Лёка… Леонелла Гордеевна…
МОКАШИНА. Да Лёка, Лёка, ни посторонних нет, ни свидетелей. Лёка. Я, Рудик, согласна, что веду себя подчас невежливо и даже неправильно по отношению к тебе и дочке. Обещаю обдумать и исправить, что можно. Обсудим. Например, можешь слушать «Битлов». Никаких «Ролингов» и «Дю пэпл», чтоб ни звука: они слишком уж роковые, а этих можно, они мелодичные. Но очень и очень тихо, чтоб до соседей не долетало ни звука.
ЦЫПЛИН. Тогда уж и Высоцкого.
МОКАШИНА. А кто его запрещает? Слушай на здоровье, он наш, безопасный, как презерватив; бывает, конечно, прорывает. Но у нас найдётся кто-то, кто кому-то всё, что надо, и заштопает, и пришьёт.
ЦЫПЛИН. Томатную пасту в суп положил, нет ли… (Уходит в кухню.)
МОКАШИНА. Но вот за антисоветские песенки изменника родины Александра Галича я тебе лично голову откручу, прежде, чем тебя по статье загребут на цугундер. Всё, у меня - время. Сегодняшнюю телепередачу завтра будем обсуждать на учительском совете. И не сердись на «фашиста», сорвалось. Ты же знаешь, я нормально отношусь ко всем нациям, и чётко различаю разницу между народом и всякими проявлениями мракобесия, типа нацизма или поповства, вот с этими выползками и упырями все мы должны бороться до последней капли их поганой крови. Просто психанула, никак не ожидала, что ты тут мне устроишь.
ЦЫПЛИН. Я не чистокровный немец.
МОКАШИНА. По матери – украинец, знаю. Потому и похож на человека. Да шучу я, шучу!
ЦЫПЛИН. Мои родители репрессированные…
МОКАШИНА. А вот об этом, чтоб молчок. Тут разбираться надо с твоей родословной, да по полной. И то не доберёшься до сути. Да ведь, по большому счёту, можно ли назвать репрессиями то, что называется этим словом. Во всяком случае, суть может быть и не та. Хрущёв наломал дров, а партия теперь оправдывайся. Или, думаешь, среди осуждённых 30-е годы не было настоящих врагов и просто уголовников? Уж поверь мне, человеку сведущему, не всё так, как кажется, и не всё то, что видится.
ЦЫПЛИН. Прекратим, пожалуйста. Я действительно мало, что знаю. Родители и бабушки помалкивают, а оба деда померли после войны. Да я, признаться, и знать не хочу. У них свой жизнь, у нас своя.
МОКАШИНА. Прекратим. Слышь, герр штурмбанфюрер фон барон, обед сразу после телевизора. Ты же понял шутку, да? Конечно, понял. Но обед по расписанию. Да, Рудольф, могилка настоящая. И только попробуй мне пикнуть на этот счёт. Забьют тебе обратно в твою лужёную глотку все гнусные инсинуации, что там себе насочинял. Хватай в зубы свой ненаглядный фотоаппарат и живи себе, как хочешь, в свободное от семьи время. Теперь ты понял, что такое «цыганочка с выходом»? Это тебе не пионерский лагерь, это руководство людьми. Я – у себя, в спальне. Вот так. (Уходит в спальню.)

Входит Цыплин, подбирает вещи.

ЦЫПЛИН. Вещей кот наплакал. Нажил. Раз-два и всё - в аккуратной стопке. Вот так.

Возвращается Мокашина.

МОКАШИНА. Цыплин. Э… Рудик. Если обещаешь не разговаривать и не увлекаться, можешь пойти ко мне прямо сейчас. Телевизор я включила, пусть работает, нельзя пропустить.
ЦЫПЛИН. Светло же днём, ты не любишь…
МОКАШИНА. Прекрати! Не перед кем тут выделываться в остроумии и сарказме. Я хочу, чтобы ты был со мной. Сейчас же.
ЦЫПЛИН. А как же виски…
МОКАШИНА. Нет, никаких, это ночью. Глубокой ночью, чтобы ребёнок спал на все сто процентов. И соседи. Откуда нам знать, как всё произойдёт. Сейчас просто, как всегда. Заходи.
ЦЫПЛИН. Обещай.
МОКАШИНА. Что ты как маленький. Сказала же.
ЦЫПЛИН. Обещай!
МОКАШИНА. Обещаю.
ЦЫПЛИН. Посмотри в глаза.
МОКАШИНА. Смотрю.
ЦЫПЛИН. Красивая.
МОКАШИНА. Не ври.
ЦЫПЛИН. Не вру.
МОКАШИНА. Не тяни резину, время.
ЦЫПЛИН. Ну, хорошо…
МОКАШИНА. Только не вали меня на пороге, даже не трогай! Там, в спальне, всё там. Заходи-заходи уже, и не устраивай, пожалуйста, спектаклей.
ЦЫПЛИН. Опять всё по твоему. (Уходит в спальню.)
МОКАШИНА. Не опять, а всегда. Хороший ты, Цыплин. Наш. (Уходит в спальню.)


ВОЗРАСТ 3. 1982 год. Ноябрь. Во двор студенческого общежития входят весёлые Цыплин и Варя.

ВАРЯ. Самый радостный дом в округе!
ЦЫПЛИН. Потому что общага.
ВАРЯ. Потому что студенты!
ЦЫПЛИН. Да, оттаскивай... в смысле, да, тоска.
ВАРЯ. Цыплин, надо искать жильё, девчонки уже супятся на нас не по-детски.
ЦЫПЛИН. Мне ли не видеть. Не на нас, на меня. С тобой они солидарны.
ВАРЯ. Сейчас надо будет им что-то сказать, а мы, с тобой, всё хиханьки да хаханьки, вместо того, чтобы продумать речь.
ЦЫПЛИН. Не знаю, может, Вовка Бессонов всё же смилостивится над нами, психанёт и погонит своих жильцов.
ВАРЯ. Вот именно, не платят же.
ЦЫПЛИН. Ух, Варенька, дай, сфотографирую ледок!
ВАРЯ. Красиво… Увидел ведь.
ЦЫПЛИН. Вовка, он такой, сама знаешь, пока соберётся, пока решится…
ВАРЯ. Значит, тебе подталкивать надо, провоцировать. Точнее сказать, правильно общаться, то есть, воздействовать. Хотя ты у меня такой телёнок… А вроде взрослый. Всё, я замёрзла, как эта лужа и вот-вот превращусь в ледок. Просьба тогда не фоткать, хочу остаться в памяти народной живым полнокровным человеком.
ЦЫПЛИН. Клянусь фоткать и фоткать тебя одну и только тебя и во всех вариантах. Но лёд мне от тебя не нужен, беги в тепло.
ВАРЯ. Итак, Рудик, через десять минут – как всегда, у балкона.
ЦЫПЛИН. Ага.
ВАРЯ. Может быть, мне подключиться насчёт Бессонова?
ЦЫПЛИН. Давай! Сегодня с вахты позвони ему, скажи, что я гашусь от своей мымры, назначь встречу на завтра, вечером. И вообще, Варюша, пора подавать заявление в ЗАГС.
ВАРЯ. Нам и так хорошо.
ЦЫПЛИН. Станет лучше. В нашей стране без штампа в паспорте далеко не уедешь.
ВАРЯ. Без бумажки ты букашка, но и с ней не всё так легко. Ладно. Скажем девчонкам, что после росписи сто процентов съедем. Во-первых, они за меня обрадуются, во-вторых, за нас и, в-третьих, наберутся терпения, как минимум, на месяц. Или сколько там ждать?
ЦЫПЛИН. Официально, три.
ВАРЯ. Хороший люфт! Но перебор.
ЦЫПЛИН. Попробуем уломать, уговорить, умаслить, кто там заявы принимает. Девчонки тебя любят, и есть за что. Ты хорошая. Дивная. Просто восторг. Я тебя не стою.
ВАРЯ. Замолчи, не начинай! Мы, с тобой, не серая моль. Мужчина, будь человеком! Рудольф, я тебя обожаю.
ЦЫПЛИН. Чёрт, ну, почему в нашей стране так сложно просто снять квартиру!
ВАРЯ. Жить ещё труднее и – ничего, живём же, все живут. Вспомнила. В курилке слышала, что можно устроиться дворником в жилконторе, там любят брать бесправных студентов.
ЦЫПЛИН. Точно! А я помашу ломом, вместо утренней зарядки.
ВАРЯ. Ты мой Жаботинский!..
ЦЫПЛИН. Василий Алексеев мне больше импонирует. Или Давид Ригерт! Этот, который в тельняшке выступал.
ВАРЯ. Хотя самый сексапильный богатырь – Юрик Варданян, согласись.
ЦЫПЛИН. Точно-точно, у них же есть свой жилфонд.
ВАРЯ. Правда, убитый, но всё же крыша над головой и вдвоём.
ЦЫПЛИН. Я дико хочу от нас ребёнка.
ВАРЯ. Я тоже, дикарь. Только я ведь одна не потяну, если что.
ЦЫПЛИН. Ты про ребёнка?
ВАРЯ. Я про дворника.
ЦЫПЛИН. Если что?
ВАРЯ. Если останусь без тебя.
ЦЫПЛИН. Ни за что.
ВАРЯ. Ну, за что-то всегда можно, была бы приманка. Не зарекайся, дорогой. Время покажет, жить надо сегодняшним днём.
ЦЫПЛИН. Рано вставать, жуть. А какие ещё профессии там требуются?
ВАРЯ. Самая востребованная – кровельщик.
ЦЫПЛИН. Я – пас.
ВАРЯ. Кто бы сомневался.
ЦЫПЛИН. Ты меня презираешь, что я неумёха?
ВАРЯ. Да брось, милый…
ЦЫПЛИН. Ну, так уж получилось по жизни, я не виноват. Хотя, конечно, виноват, но всё у меня через пень колоду.
ВАРЯ. Холодно, Рудольф, очень.
ЦЫПЛИН. Я наведу справки по поводу работы.
ВАРЯ. Хорошо. Я тоже.
ЦЫПЛИН. Обсудим и решим. Сегодня же.
ВАРЯ. Я побежала. (Уходит.)
ЦЫПЛИН. Meine Sonne! Везучий я, везучий, есть зачем жить, есть! (Фотографирует.) И фоткать, фоткать фоткать её, жизнь распрекрасную… фоткать!

Из-за угла выходит Мокашина.

МОКАШИНА. Цыплин…
ЦЫПЛИН. Да, Варя… (Видит Мокашину.) Ты!?
МОКАШИНА. Не бросай, продолжай, можешь и меня сфотографировать, не возражаю.
ЦЫПЛИН. От тебя, как от осени, не спрятаться, не скрыться.
МОКАШИНА. Сегодня объявили, Брежнев умер.
ЦЫПЛИН. Да ладно тебе врать-то! Серьёзно? Ух, ты… Делааа… как сажа бела… Теперь только оттаскивай.
МОКАШИНА. Накаркало вороньё! Только и трещали со всех сторон, когда уже сдохнет, развалина, надоел старый клоун!.. мудачьё. Вот, теперь получили: умер.
ЦЫПЛИН. Теперь на мавзолее добавят две точки и будет там не Ленин, а Лёнин.
МОКАШИНА. И ты туда же? Радоваться горю? Не смешно!
ЦЫПЛИН. А мы всё ещё седьмое ноября празднуем. Нет, не слышал. Неужели действительно умер. Что-то теперь будет, вот вопрос вопросов… Не считая самого главного, как ты меня разыскала? И зачем? Чтоб про Брежнева сообщить, так на это существуют СМИ, люди…
МОКАШИНА. Не знаю, никто не знает. Многие плачут, многие, сама видела.
ЦЫПЛИН. Может быть, все ещё наплачемся. Потом. Позже.
МОКАШИНА. Ужас. Кошмар. Умер. Надо же. Эпоха кончилась. Ничего, не сорок первый год, выдюжим.
ЦЫПЛИН. Как ты меня нашла?
МОКАШИНА. «Здесь моя деревня, здесь мой дом родной…» По балконам лазишь в общагу к своей джульетке, ромейка? Видела-видела, наблюдала. На второй этаж, на общий балкон, посредством шарфа куча девок всей комнатой поднимают, потом ты уже по пожарной лестнице – на третий. А шконка твоя на пятом этаже проживает. Всё верно?
ЦЫПЛИН. Не смей её обзывать. Если на то пошло, я – твоя шконка, а она прекрасная девушка и потрясающий человек!
МОКАШИНА. Ну, как же, конечно, потрясающий, вот как тебя потрясывает. От холода. Что ж ты тёплые вещи не взял. Шаришься по углам, как босяк. Как ты к ней обращаешься: «Солнце моё» или «Meine Sonne»? Восемнадцать лет разницы! Ты в уме или в заднице, Цыплин!
ЦЫПЛИН. Я не вернусь.
МОКАШИНА. Неужто ручная работа?
ЦЫПЛИН. Ты про что?
МОКАШИНА. Про шарф.
ЦЫПЛИН. Машинная, магазинная.
МОКАШИНА. Сколько длины, метра два?
ЦЫПЛИН. Три двадцать.
МОКАШИНА. Ого! Крепко. Убедительно. Вы там, как спите, скопом?
ЦЫПЛИН. Мы спим вдвоём на железной койке, остальные трое спят в своих постелях. Они не возражают, потому что понимают: у нас любовь, а головы положить негде. В нашей стране всегда найдётся, где её сложить, а где положить!..
МОКАШИНА. Она же соплячка для тебя, Рудольф Иванович! Ты же не русский авось, ты же немец!.. Включи арифмометр в черепе, или что там у тебя мозги заменяет!
ЦЫПЛИН. Хохляцкая кровь любую зальёт, если прорвётся.
МОКАШИНА. Что-то я не замечала.
ЦЫПЛИН. А ты, как выяснилось, не тот предмет, ради которого чувства из берегов выходят и плотины срывает.
МОКАШИНА. А учится где – в училище имени культуры, в «кульке»! Уровень, ничего не скажешь. Да хоть на танцорку там или режиссёрку училась бы, так ведь нет – будущая библиотекарша! Просто звёздный вариант! Хотя о чём – я. Бесперспективно по всем статьям. Что будет, что будет, а будет как надо, правильно будет. Партия – это десятки миллионов умов, не пропадём. Алёнушка после твоего ухода с ума сходит. Ты ведь даже ни разу не показался ей на глаза, сволочь! Пришёл бы в школу хотя бы, потрепались бы. Я ей не мать и тем более не отец. Ещё немного и она слетит с катушек. Ей шестнадцать лет, Рудик! Ты знаешь, какие мысли и поступки случаются в таком возрасте? А я знаю! Я два десятка лет каждый день сталкиваюсь с этим контингентом на работе. Каждый божий день! Ничего ты не знаешь. И знать не хочешь, умыл руки и – всё, нет папаши. Любовь у него. А что с родной дочерью происходит ему насрать. Не надо мне сейчас ничего говорить, Цыплин! Не надо. Я не дура. Мы не супруги, и не пара. В следующем году мне обещали новую квартиру. Пропишем твою кралю, дадут трёхкомнатную. В кирпичном доме станем жить, а не в нашей хрущобе. За меня не переживай, мне эти сексуальные шуры-муры всегда были без радости, так, чисто по природной необходимости – напряжение сбросить. Не умела любить, уже не научусь. А про тебя и говорить нечего, всё ясно. Потом квартиру разменяем, если что, когда-нибудь. Тебе уже тридцать восемь, а ты по балконам лазишь, по шарфику, точно таракан. Сегодня же возвращайся.
ЦЫПЛИН. Сказал же: нет.
МОКАШИНА. Вместе с подружкой.
ЦЫПЛИН. Что!? Как…
МОКАШИНА. Как её – Варвара? Варваров нам только и не хватало в семье, и так всё не как у людей. Чуть более не так, чуть менее, какая разница. Главное, семья. Будете спать в большой комнате. Алёне у вас угол выгородим шкафом, занавеску повесите. Пока так как-то. Не в общаге хоть. И фотографии свои ненаглядные, где печатаешь? Нигде. Даже плёнки, небось, чтоб проявить, по людям просишься. Пожалуйста, возвращайся. Дом – как-никак! Дочка ждёт. И мне так спокойнее будет. Договорились? Договорились. У вас секс-то хоть был?
ЦЫПЛИН. А что.
МОКАШИНА. Зная тебя не понаслышке, думаю, терпишь. Как говорится, лопни, но держи фасон, так, Цыплин?
ЦЫПЛИН. Комендант начеку, вахтёры из КГБ, девчата из провинции. Вот и весь секс.
МОКАШИНА. Хороший ты человек да только мужик никудышный. Хотя все мы, какие есть, других не получилось. Приходи. Сегодня же.
ЦЫПЛИН. Не знаю, как Варя отреагирует. Можно завтра отвечу?
МОКАШИНА. Давай. Но телевизор я поставлю в моей комнате, возьмите себе пока на прокат, чёрно-белый. Пожалуйста, приходи.
ЦЫПЛИН. Спасибо, Леонелла Гордеевна…
МОКАШИНА. Да чего там, свои люди. А, может, тебя сфоткать, как ты по шарфу на балкон взбираешься? Ладно-ладно, не дуйся, пошутила. А-то была бы крутая фотка, вишенка на торте! Рудольф… мы тебя ждём. (Уходит.)
ЦЫПЛИН. Очуметь.
ГОЛОС ВАРИ. Рудик! Мы на балконе! Рудик, ты где?
ЦЫПЛИН. Здесь! Иду-иду! Вот дела… дела-делишки… (Уходит.)


ВОЗРАСТ 4. 1987 год. Прежняя квартира Мокашиной. Большая комната заставлена старой мебелью вперемешку с новой. Шкаф отгораживает угол, где живёт Алёнушка. Варя занимается глажкой.

ВАРЯ (напевает).
«Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу».

Из-за шкафа входит Алёнушка.

АЛЁНУШКА. Варя.
ВАРЯ. А-у.
АЛЁНУШКА. Обожаю Фета!
ВАРЯ. Я тоже. Такие русские стихи, а сам немец. Почему так, инородцы делают культуру аборигенов… Хоть в России, хоть в Англии, хоть во Франции…
АЛЁНУШКА. Так нормально?
ВАРЯ. Что? (Обернувшись к Алёнушке). О-па… Напомни, зачем ты нарядилась?
АЛЁНУШКА. Пожалуйста, не иронизируй.
ВАРЯ. Ирония? Разве ты её услышала? Жаль, я совсем не владею воплощением чувств в голосе, так что, правильно сделала, отказавшись от мечты стать актрисой нашего драмкружка на фабрике нетканых материалов.
АЛЁНУШКА. Варенька!.. ну, пожалуйста…
ВАРЯ. Объясняю. То, что ты обозвала иронией, на самом деле есть сарказм. Алёнушка, ты, что ли, с дуба рухнула, так одеваться в принципе, не то, что поджидать в гости жениха!
АЛЁНУШКА. Виктор – не жених. Но я же во всём, что сегодня модно!
ВАРЯ. А домашние тапочки входят в гарнитур?
АЛЁНУШКА. Нет, конечно, у меня же есть туфли…
ВАРЯ. Фабрики «Скороход»?
АЛЁНУШКА. Да нет же, какие-то чехословацкие, я у однокурсницы попросила до завтра.
ВАРЯ. Обувь оставим на потом. Зачем ты напялила штаны из города Калинина?
АЛЁНУШКА. Это мои новые джинсы.
ВАРЯ. Это – шаровары, в лучшем случае, а в реальности – спецодежда для монтёров, лазающих по столбам линии электропередачи. Знаешь, такие мужчины, с железными кошками на сапогах, с широким кожаным поясом…
АЛЁНУШКА. Прекрати, пожалуйста, я расплачусь…
ВАРЯ (заканчивая тираду). …и в брезентухе. А что это за розовая распашонка с вышивками?
АЛЁНУШКА. Блузка… ты же её видела.
ВАРЯ. Хотя, знаешь, сойдёт. Даже отлично выглядишь, я сказала бы, показательно. Твой Виктор увидит тебя и стопроцентно женится, потому что точно будет знать: эта девица никогда в жизни не влюблялась, понятия не имеет, что такое флирт, а, значит, будет надёжной хозяйственной клушей, которую холить и лелеять нигде не обязательно, а любить можно только в медовый месяц.
АЛЁНУШКА. Да не идёт речь о свадьбе!
ВАРЯ. И что теперь ходить, как сельпо? Не девушка, хламида-монада какая-то.
АЛЁНУШКА. Только лишь знакомство.
ВАРЯ. Речь о свадьбе, к слову, можно было бы и завести…

Дверь спальни открывается, входит Мокашина, в халате.

МОКАШИНА. Девчата, сходите кто-нибудь за почтой.
ВАРЯ (кончая фразу). …что бы хотя бы выбраться из этой конуры.
МОКАШИНА. Я что, ни к кому не обращаюсь, разве, или здесь никого нет?
ВАРЯ. Я занята, а вашу внучку в таком виде я за порог не выпущу.
МОКАШИНА (оценив Алёнушку). О, господи, Алёна… Ты куда такая вырядилась…
ВАРЯ. Забыли, разве, к ней сегодня приходит мужской гость.
АЛЁНУШКА. И во что  же мне тогда одеться?
МОКАШИНА. В костюм.
ВАРЯ. Есть замечательное ситцевое платьице…
МОКАШИНА. Что ты из неё проститутку-то варганишь.
ВАРЯ. Я вас умоляю, о чём речь!
МОКАШИНА. Я дарила тебе кремпленовый костюм, как раз, для таких жизненных ситуаций.
ВАРЯ. Мамочки родные! Только не это!
МОКАШИНА. Вот и советуйся со всеми своими мамочками, а у нас тут своя родня.
АЛЁНУШКА. Бабушка, не затевай, пожалуйста, ссору, мы же договаривались…
МОКАШИНА. Так спустится кто-то за почтой или мне самой одеваться!
ВАРЯ. Как хотите, так и воротите. Да только нормальная проститутка при таком гардеробе с голоду сдохла бы. А если бы выжила, предпочла бы встретить мужчину голой, чем так.
МОКАШИНА. Какие точные знания в постыдной области. Наводит на размышления.
ВАРЯ. Покуда самонаводящееся орудие не пульнуло, замечу, Алёна, переоденься, если хочешь остаться с парнем.
АЛЁНУШКА. Не знаю даже…
ВАРЯ. Снимай штаны. При мне снимай, чтоб без вариантов и сомнений.
АЛЁНУШКА (снимая джинсы). Ладно.
МОКАШИНА. «Остаться»!.. вот она бабская психология. Не с парнем надо оставаться, а парня оставить при себе! Вот тогда, возможно, личная жизнь и сложится.
ВАРЯ. И распашонку – на хрен, долой!
АЛЁНУШКА (снимая блузку). Ладно-ладно, не нервничай.
ВАРЯ (берёт джинсы). Думала, мне показалось, точно грязное пятно. В стирку спецодежду советской молодёжи, а лучше бы в помойку. (Бросает джинсы в кучу одежды около ванной комнаты.)
МОКАШИНА. Давно замечала, не нравится тебе наша жизнь.
АЛЁНУШКА. В автобусе сегодня, на сто втором ехала, женщина молодая на задней площадке ехала. Место было, она не села.
МОКАШИНА (Варе). Ворчишь, книжки подозрительные по ночам читаешь, с фонариком.
АЛЁНУШКА. Симпатичная, упитанная в меру, милая даже.
ВАРЯ (Мокашиной). Одно забавляет, отчего советчики всегда сидят у разбитого корыта.
МОКАШИНА. Потому что золотых рыбок пустили на жарёху, а икру – на экспорт.
ВАРЯ. Ничего подобного, просто старики ходят мимо некоторых избушек и забрасывают невод подальше от порога, где живут бабы-яги.
МОКАШИНА. Всё сказала!?
ВАРЯ. Почти!
АЛЁНУШКА. Странное ощущение от неё я испытала, будто бы она чем-то покрыта, непонятным, одноцветным…
МОКАШИНА (Варе). Вот и помолчи уже!
АЛЁНУШКА. Что?
ВАРЯ. С радостью, потому что у меня слова кончились, остались одни междометия!
АЛЁНУШКА. И тишина. Заслушаешься.
МОКАШИНА. И что там твоя тётка в автобусе?
АЛЁНУШКА. Гляжу, а у неё из сапога, из шва таракан выползает.
ВАРЯ. Тьфу ты, нечисть.
АЛЁНУШКА. И меня осенило, она была покрыта пылью. Тонким слоем, едва видимым, но таким ощутимым!.. жалость к ней дикая проснулась, ведь красавица же.
ВАРЯ.
«По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух».
МОКАШИНА. Блок она мне ставит…
«Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?»
ВАРЯ. Маяковским – меня!? Ха-ха.
«Лежу
на чужой
жене,
потолок
прилипает
к жопе,
но мы не ропщем —
делаем коммунистов,
назло
буржуазной
Европе!
Пусть хер
мой
как мачта
топорщится!
Мне все равно,
кто подо мной —
жена министра
или уборщица!»
АЛЁНУШКА. Варенька, солнышко, что с тобой, ты никогда не позволяла себе ничего подобного. Не надо, пожалуйста, разговаривать с моей бабушкой такими словами и таким тоном. Нехорошо это, некрасиво. И ранит всех! И тебя в том числе, даже если сама ты того не замечаешь.
ВАРЯ. Да что ты говоришь!.. Какой пафос! А какая правильная речь! От вашей семьи так и хочется бежать в петлю.
АЛЁНУШКА. Нашей семьи, нашей. Варюша…
МОКАШИНА. Устами младенца.
ВАРЯ. Хорош меня чморить! Нашли крайнюю… Жаль, Алёнка, но ты права. Что-то я совсем расходилась.
АЛЁНУШКА. Нервы, конечно, живём друг у друга на головах, но что делать, ведь никто не виноват, что жилищный вопрос в нашей стране положительного ответа не имеет. Такая жизнь. Другие в коммуналках по пятьдесят семей, как в Ленинграде, ютятся, а некоторые в бывших лагерных бараках десятилетиями маются. Но, в принципе-то, жизнь прекрасна и дана нам однажды, так давайте ценить этот странный дар и беречь.
ВАРЯ. И уважать друг друга только за то, что живы.
АЛЁНУШКА. Да. Так. Мы же уже говорили, договаривались…
ВАРЯ. Всё. Хватит. Спасибо за науку. Точнее выразиться, за повторение урока. Ты – ангел, а я – сука, и продолжаться так далее не может.
МОКАШИНА. Тогда кто – я?
ВАРЯ. Человек. Человечище.
МОКАШИНА. Не поняла, снова оскорбление, что ли…
ВАРЯ. Да пошла ты, дура.
АЛЁНУШКА. Да нет же, бабушка, Варя тебя не оскорбляла!
ВАРЯ. Ой, да «бляла», «бляла» я, «бляла»! Надо что-то делать.
МОКАШИНА. Твой папаша опять санузел оккупировал?
АЛЁНУШКА. У нас больше негде заниматься фотографией.
МОКАШИНА (стучит в дверь ванной). Цыплин! Завязывай, людям жить надо, а не фотки разглядывать, закругляйся, палач!
ВАРЯ. Иди уже, оденься.
АЛЁНУШКА. Ладно, ладно, ладно. Ладно. (Уходит за шкаф.)
ВАРЯ. Совместные ванна и туалет, очевидно, тормозят развитие отечественной художественной фотографии, а так-то бы мы наверняка уже были бы впереди планеты всей не только в области балета.
МОКАШИНА. Что ж ты не переедешь в дом, с раздельными помещениями? Ещё скажи: «любовь», а я тебе, конечно, поддакну.
ВАРЯ. Вы же сами не отпускаете нас!
МОКАШИНА. Тебя-то!?!
ВАРЯ. Не меня-то, а Цыплина-то! Моего супруга! У нас были варианты снять жильё, даже уже чайник в одну из квартир занесли, но тут появляется Мокашина и – вся любовь! Разворачивай оглобли. Чего вам от нас надо? И не надо суесловить, вы отлично знаете, что куда муж, туда и жена, ниточка за иголочкой. Да я сама отвечу на поставленный вопрос. До тех пор, покуда мы все здесь, на тебе, Мокашина, нет ровно никакой ответственности. За внучку отвечает отец, за квартплату – он же, а его жена – за хозяйственное обслуживание. А Мокашина, кум королю, в креслах восседает, подай-принеси, за почтой сбегай; сама сгоняй на первый этаж и обратно, потряси мослы, полезно в вашем возрасте физкультурой заниматься, барыня с партийным билетом. Все деньги тратишь только на себя: растворимый кофе - кошмар, курево - ужас, дефективы – караул для мыслящего человека! или носом в телик как упрётся!.. и прётся. А нормальную женщину переть должен не телевизор, а мужчина. Желательно двое.
МОКАШИНА. Одновременно или по очереди?
ВАРЯ. Да вы – извращенка! Естественно, двое одновременно, остальные по очереди.
МОКАШИНА. Я тебе даже отвечать не стану, плебейка.
ВАРЯ. Как бы не так, плебейки – это те, кто на семейной лодке тупо занимаются греблей, а я умею не только на спине, но особенно брассом, хотя предпочитаю баттерфляй.
МОКАШИНА. И эта порнографистка работает в детской библиотеке!
ВАРЯ. Причём, нарочно, чтобы переписать всю советскую литературу в античную порнуху. И, виновата, не просто работаю, но заведую передовым коллективом, три года подряд завоёвывая в социалистическом соревновании переходящее красное знамя труда.
МОКАШИНА. Хватит.
ВАРЯ. Сегодня на кладбище идти, а талонов на водку уже и помина нет, все растратила. Квартира провоняла. 
МОКАШИНА. Я устала.
ВАРЯ. За пять лет, что я живу с вами, ты ни разу не пошла на кладбище, дочь помянуть. Небось, она тебе и не родная, и мужчин ты видела только в одежде. А сама ты, если и не девица, то точно мхом поросла.   
МОКАШИНА. Это моя жилплощадь, она и есть мой вклад в семейный бюджет. Заметь, самый увесистый, весомее в нашей стране ничего нет. Вы с Рудольфом какие по счёту в очереди на получение квартиры? Не напрягайся, номер значения не имеет, вам ни за что её не получить раньше пенсии. А тут – вот, пожалуйста, пользуйтесь. Советский человек на тесноту не обижается, он просто радуется тому, что есть, и благодарит бога, что его на лесоповал не отправили за недовольство советской властью. А лично я так и вовсе таких к стенке ставила.
ВАРЯ. Бог-то здесь при чём.
МОКАШИНА. А для связки слов в предложении, вместо матюков.
ВАРЯ. Вам, Леонелла Гордеевна, не помешало бы сходить в церковь, просто священника послушать, святой воды попить.
МОКАШИНА. Что-что!
ВАРЯ. Очиститься, говорю, вам надо. Совсем озверели, как только вас из горкома партии попёрли. Нам звонить было нельзя, нашим друзьям, понятно, отбили охоту, а теперь и вам никто не звонит, как прокажённой. Молчит телефон, умер. Вот вы и беснуетесь. Да вы всю жизнь зверствуете, товарищ Мокашина, насколько мне известно, это вас надо к стенке поставить.
МОКАШИНА. А вас – на фонарях, вдоль по Питерской да с колокольчиком…

Из-за шкафа входит Алёнушка, в новом платье.

АЛЁНУШКА. А так?
ВАРЯ. Как! (Оценивает Алёнушку.)
МОКАШИНА. Откуда платье?
АЛЁНУШКА. Сшила. Папа купил отрез на восьмое марта.
ВАРЯ. Обалдеть, Алёнка! Просто чума… Высший пилотаж! Блин-банан, да ты красавица!
АЛЁНУШКА. Да ладно… Правда?
ВАРЯ. Истина!
МОКАШИНА. Мне Цыплин - ни звука про отрез. Вот парочка – баран да ярочка,,, Теперь-то ты можешь сходить за почтой?
АЛЁНУШКА. Конечно, уже иду.
МОКАШИНА. Я – у себя.

Звонок в дверь.

ВАРЯ. Ты что, своему с утра разрешила женихаться?
АЛЁНУШКА. Нет, не он. Договорились на двенадцать, сегодня же выходной, чтоб вечер высвободить. Он пунктуален, как никто. (Открывает дверь.) Папа? А почему звонишь?

Входит Цыплин, в руках – искусственные цветы и стопа газет.

ЦЫПЛИН. Здесь цветы дешевле, на кладбище не напасёшься… Да ключи забыл.
МОКАШИНА. Сукин кот. (Торопится в ванную.)
ВАРЯ. Леонелла, имейте совесть!
МОКАШИНА (на ходу). Да пусть лопнет совесть, чем мочевой пузырь. (Уходит в ванную.)
ВАРЯ (вослед). Недолго там! Мне стирку забросить надо!
ЦЫПЛИН (подаёт свёрток). Варь, спрячь от бабушки, пока не видит, у таксиста взял. И, представляешь, «Токайское»!
ВАРЯ. Тише ты. Не знаю, куда, везде найдёт. Алёнка, твой угол для неё святое, шманать не станет.
АЛЁНУШКА (забирая свёрток) Давайте, что поделаешь.
ЦЫПЛИН. Ишь, какая ты классная! Да, дочурка, недолго нам ждать паломников за твоей рукой и сердцем.
АЛЁНУШКА. Я - не алтарь. (Уходит за шкаф.)
ВАРЯ. Что ж ты не предупредил, что пошёл на улицу, давно  стирку запустила бы. И уши шапки опускай, не май-месяц, долбишь под пацана, не бережёшься.
ЦЫПЛИН. Типичный январь, ничего особенного.
ВАРЯ. Неприятная манера у тебя появилась, появляешься, исчезаешь, как шпион какой-то.
ЦЫПЛИН. Да я же сказал тебе, ты просто мимо ушей пропустила. Классный парень оказался – таксист, около цветочницы языками зацепились. Пришлось прокатиться ради конспирации, хотя до дому рукой подать, моя милиция меня бережёт…
ВАРЯ. Я вымотана донельзя, Рудик! Терпение человеческое не безгранично! Надо съезжать от Мокашиной, я тебя умоляю, или я за себя не ручаюсь.
ЦЫПЛИН. Давай, не сейчас и не здесь. В принципе, согласен. Ох, если бы это было так просто.
ВАРЯ. Мне уже двадцать пять, ещё немного и рожать будет нельзя.
ЦЫПЛИН. Тебе ещё о-го-го до женской отставки, а вот со мной – да, надо поторопиться сорок три – не фунт изюма.
ВАРЯ. Обожаю изюм…
ЦЫПЛИН. Иди ко мне.

Из ванной выходит Мокашина.

МОКАШИНА. Где моя пресса? А, вижу. (Берёт со стола кипу газет.) Не беспокоить. (Уходит в спальню.)
ЦЫПЛИН. Который час. О, пора собираться на кладбище. Покушать приготовила?
ВАРЯ (с кучей одежды в руках). Запущу стирку. Котлеты на плите, в кастрюльке.
ЦЫПЛИН. Хотя бы рыбные?
ВАРЯ. Вермишель на гарнир в банку положила.
ЦЫПЛИН. Ясно, картофельные. Куда мясо подевалось в стране… В «Океане» из рыбы одна морская капуста, все полки заставлены, красиво так, как шашки перед боем, не до шахмат. Ничего, жизнь как жизнь, говорят, бывало и хуже. Главное, без войны, слава богу.
ВАРЯ. Хлеб нарежь дома, чтоб на морозе не пилить буханку. Я – скоро. Почему я не еврейка, рванули бы сейчас в какую-нибудь деревню Израилевку и кушали бы по-человечески.
ЦЫПЛИН. У них там всё кошерное и нет солёных огурцов. И кругом война.
ВАРЯ. И чёрт бы с ней. Приду, выдам пакет с приличной картинкой, не с Пугачихой же или Боярским, человека поминать. (Уходит в ванную.)
ЦЫПЛИН. Алёнушка, одевайся, я – на кухне. (Уходит в кухню.)

Из-за шкафа выходит Алёнушка.

АЛЁНУШКА. Пап! Я же говорила!
ЦЫПЛИН. Про что?
АЛЁНУШКА. Гость ко мне придёт.
ЦЫПЛИН. А, кавалер… точно-точно, забыл. Без вопросов. Оттаскивай… Нехорошо, однако, согласись, из-за сомнительной перспективы впервые в жизни пропустить день памяти мамы.
АЛЁНУШКА. Он хороший, ты же его не знаешь. Никакой он не сомнительный. Я же рассказывала, работает, не пьёт, не курит, живёт с родителями в трёшке, чем не перспектива.
ЦЫПЛИН. Разве главное быт в твоём нежном возрасте, любовь – вот, что должно двигать твоими поступками.
АЛЁНУШКА. Пап, да я, наверное, его люблю, по-моему.
ЦЫПЛИН. По-твоему!
АЛЁНУШКА. А по чьему же ещё-то! Что за сокрушённость в твоём голосе, не понимаю.
ЦЫПЛИН (поёт).
«Умывает красно солнышко
Руки тёплые в росе.
И Россия, как Алёнушка,
Предстаёт во всей красе»…
Ну, что? Подпевай.
ЦЫПЛИН и АЛЁНУШКА (хором).
«Ни вблизи, ни вдали
Я не знаю земли
Лучше той, что меня растила.
Синих рек рукава,
В небе синь-синева,
И светла от берёз Россия.
У неё коса пшеничная,
Родниковые глаза.
И поляны земляничные
Щедро дарят ей леса.
Ни вблизи, ни вдали
Я не знаю земли
Лучше той, что меня растила.
Синих рек рукава,
В небе синь-синева,
И светла от берёз Россия.
А случись дорога длинная –
Загрущу в чужом краю,
Вспомню небо журавлиное,
Песню русскую спою.
Ни вблизи, ни вдали
Я не знаю земли
Лучше той, что меня растила.
Синих рек рукава,
В небе синь-синева,
И светла от берёз Россия.
Синих рек рукава,
В небе синь-синева,
И светла от берёз Россия».

Из спальни выходит Мокашина, с письмом.

МОКАШИНА. Замечательный дуэт, браво. Самые русские вы мои люди на свете. Рудольф Иванович, вам письмо из Германии, на германском, извините, языке. Или, таки, Иоганович?
ЦЫПЛИН. Какая же вы всё-таки язва.
АЛЁНУШКА. Папа…

Из ванной выходит Варя.

ВАРЯ. Мне послышалось?
ЦЫПЛИН. Оттаскивай.
МОКАШИНА. А мне надо изучить материалы Пленума партии. Судя по всему, товарищи, в нашей стране происходит что-то небывалое. Дверь оставлю открытой, мало ли. Да-с, господа граждане Советского Союза, Генеральный Секретарь нашей партии Михаил Сергеевич Горбачёв – это наше что-то. Или кто-то… и не наш.  Знаете, как его в очередях за спиртным называют? «Сокин сын»! Смешно. До слёз. (Уходит в спальню.)
ЦЫПЛИН. Да, девочки мои, я – немец. По отцовской линии. Письмо – неожиданность. Прочитать не сумею, языка не знаю. И читать не хочу. С латиницей-то у всякого мало-мальски образованного человека в нашей стране более ли менее, так что, мне совершенно очевидно, автор мне неизвестен. Ладно, в двух словах. Мой папа, во время войны, с семьёй был репатриирован в Германию. По пути, на территории Польши, родился я. Так-то бы папины предки ещё при Екатерине Второй, кажется, приехали в Россию, и поселились, где поселили. Построили село Бергдорф. Приехали, как же, бежали от безработицы и голода. Теперь это село Колосово в Приднестровье. Откуда мы? Рассказать точно некому, Сталин закусил нашей памятью свою «Хванчкару». В сорок пятом папа поверил советским офицерам, что его, с семьёй, вернут на родину и вернут дом. Хотя находились мы на территории, контролируемой союзниками, мудрая мама до последнего уговаривала супруга не верить сталинским воронам. В Бресте, из пассажирских вагонов нас перегрузили в вагоны для скота и отправили прямиком в Коми АССР, на спецпоселение, как врагов народа. Мне шёл второй год. Вскоре умерла папина супруга, он остался с четырьмя детьми на руках. Сколько мог, тянул один, но пришлось жениться. Наша мачеха, точнее сказать, вторая мама, западная украинка. Тоже из репрессированных. Папа умер в пятьдесят восьмом, мама – в шестидесятом. Три моих старших сестры повыходили замуж за интернационал, так что, никто никуда не уехал и уезжать не собирается. Я – тоже. Они меня поднимали.
АЛЁНУШКА. А фамилия?
ЦЫПЛИН. Обычное дело по тем временам, в спецкомендатуре служили, в основном, малограмотные деревенские ребята, взяли да упростили. Папа не возражал, он думал о детях, с русифицированным вариантом фамилии существовать в Союзе проще. Свидетельствую. Настоящая наша фамилия – Цеппелин, думаю, не граф и уж точно не дирижабль. Главное, не фашист. Я – тем более. Я – советский человек. Искренне. Радовался, когда приняли в пионеры, был счастлив, когда стал комсомольцем. У меня есть всё, о чём может мечтать нормальный человек. Уважаемая профессия. Родина. За исключением некоторых бытовых неудобств, меня всё устраивает. Кроме того, я работаю в проектном бюро, то есть непосредственно занимаюсь благоустройством будущего советского народа.
ВАРЯ. У нас уборщица замужем за немцем, в прошлом году рванули всем кагалом, тоже интернационал такой, что мало не покажется. У тебя же сумасшедшие выплаты и разнообразные льготы в случае возвращения на историческую родину, Рудольф!
ЦЫПЛИН. Я уже объяснил, где моя родина.
ВАРЯ. Я охрендеваю в этом зоопарке!
ЦЫПЛИН. Да, я знаю, что материально я, и моя семья, будем обеспечены очень и очень, особенно, по сравнению с нашим нынешним положением. Подчёркиваю, всеобщим тяжёлым положением. Но я уверен, что всё наладиться, просто это небольшой сбой в общественно-политической обстановке.
ВАРЯ. А я не уверена!
ЦЫПЛИН. Наша судьба здесь, Варя, наладиться, не наладиться – это наши проблемы и нам с ними жить. А те блага, что мне светят там, они – не мои. Понимаешь? Я не имею к ним ровно никакого отношения.
ВАРЯ. Но люди-то едут.
ЦЫПЛИН. Пусть едут. Ну, родился я там, и что? В сорок четвёртом, кроме меня, ещё и яблони родили, и животные, и птицы. И что? Тогда и снег родился, да растаял.
ВАРЯ. Что ты несёшь! Чушь порешь, Рудольф!
АЛЁНУШКА. Папа имеет ввиду, что не он создавал германские блага, и ему совестно их принимать, а уж нам тем более.
ВАРЯ. И ты туда же? Паноптикум!
ЦЫПЛИН. Да, неловко перед настоящими немцами, они возрождали дом из руин и выжженной земли.
ВАРЯ. Мы тоже!
ЦЫПЛИН. Так я – ровно об этом. Каждый живёт в том доме, что построил.
ВАРЯ. Это они начали войну!
ЦЫПЛИН. И что это меняет?
ВАРЯ. Так что, я не понимаю, выходит, туркам, заполонившим Германию, можно хозяйничать там, как дома, а урождённым немцам нет?
ЦЫПЛИН. Я не турок.
ВАРЯ. Но что за письмо, там может быть что-то важное…
ЦЫПЛИН. Я не знаю немецкий. Мои сёстры – да, но не я.
МОКАШИНА (из спальни). Наш Цыплин-Цеппелин в пятом классе записался на изучение немецкого, , но завуч и комсорг школы надавили на сознательность нашего Рудика и он пошёл в группу обучения французскому языку.
ЦЫПЛИН. На французский мало, кто хотел, количества ребят не набиралось. Направили всех отличников и активных общественников.
ВАРЯ. Алёнушка могла бы перевести текст.
ЦЫПЛИН. Не стоит. Однажды побывавший в Париже, стремится побывать там ещё и ещё.
ВАРЯ. Так что же, так и проторчать всю жизнь в этой Колюпайке!?
АЛЁНУШКА. А мне нравится наш Колюпаев, я его люблю. Просто надо его обустроить. Пап, ты как?
ЦЫПЛИН. Это мой двоюродный брат написал. Сёстры предупреждали, что он мне напишет. Пожалуйста, об отъезде в Германию даже не заикайтесь. Нормально, Алёнушка, пора мне, во второй половине дня на кладбище не ходят.
АЛЁНУШКА. Я – с тобой, переоденусь. (Уходит за шкаф.)
ВАРЯ. Эй! А жених?
МОКАШИНА. Если любит, обождёт.
ЦЫПЛИН. Варя, дай пакет.
ВАРЯ (подаёт пакет). На.
ЦЫПЛИН. Не нервничай. Поговорим ещё, я непременно донесу до тебя мою правоту в немецком вопросе…
ВАРЯ. Не донесёшь.
ЦЫПЛИН. Как же, нет, у нас семья, любовь, должно быть взаимопонимание…
ВАРЯ. Гляди, не надорвись.
АЛЁНУШКА (из-за шкафа). Варя, дай мне мои джинсы, пожалуйста!
ВАРЯ. Сейчас. Ааа, я их в стирку бросила.
АЛЁНУШКА. Нет! Нет! Достань обратно!
ВАРЯ. Как? Стиралку не остановишь, она теперь до победного будет долбить.
ЦЫПЛИН. Там деньги?
АЛЁНУШКА. Откуда!? Там бумажка, важная!
ЦЫПЛИН. Жаль.
ВАРЯ. Поздно.
МОКАШИНА. Надень тёплые колготки под рейтузы, и никакой джинсы не требуется.
АЛЁНУШКА. Ну, и денёк сегодня… Пап, я – быстро. (Уходит за шкаф.)
МОКАШИНА. Джинсы, жвачка, перестройка – вот, что нас погубит. И чёрт с нами, так нам и надо, бестолковым. Если бы вы почитали материалы Пленума, вы поняли бы, что нам конец. Сначала опытные руководящие кадры попрут, а потом станут переть и весь народ. Ехай отедова, герр Цеппелин, не для себя, так хоть ради дочери.
ВАРЯ. Вот именно!
ЦЫПЛИН. Алёнушка, подожду тебя внизу. (Уходит из квартиры.)
АЛЁНУШКА (из-за шкафа). Иду-иду, уже!
ВАРЯ. А вы всё время знали о Рудике?
МОКАШИНА. Конечно.
ВАРЯ. Может, нам объединить усилия?
МОКАШИНА. Мне здесь хорошо и комфортно, потому что я знаю всё наперёд, а там – неизвестность, ненадёжность, и всё чужое. Зачем мне прилагать усилия ради тебя, Варварка, нет уж. А с дочерью они сами разберутся, они родные. Привет. (Уходит в спальню.)

Из-за шкафа входит Алёнушка.

АЛЁНУШКА. Побежала. (Одевается в прихожей.)
ВАРЯ. Что там, в твоей записке-то важного, если не секрет?
АЛЁНУШКА. Номер телефона. Пожалуйста, если ко мне придёт гость, приветь его. Или скажи, чтобы не ждал, завтра созвонимся. Варя, я никуда не поеду. Прости. Бабушка, я пошла, пока!  (Уходит.)
ВАРЯ. Да на здоровье! Идите вы все, куда хотите! Эй, тётенька Мокашина, я к соседке пошла, лясы поточу, следи тут за стиркой. (Одеваясь.)

Из спальни выходит Мокашина.

МОКАШИНА. Нет! А если что-то с машиной! Она же ломалась уже, старая! Я боюсь! Я же не знаю, что потом делать!
ВАРЯ. А я и знать не хочу. Почитай в материалах Пленума, вдруг там опубликована инструкция на случай поломки старой стиральной машины. Может, её перестроить на новую?
МОКАШИНА. Как можно перестроить стиралку…
ВАРЯ. Вот и я говорю, невозможно. Выбросить на помойку и купить новую. В новую квартиру. В новой стране. Вот тогда и заживём по-новому. Не бойся, тебе не грозит. (Уходит.)
МОКАШИНА. Сволочь – Цыплин, выскочил, как чёрт из табакерки, заселил мою жилплощадь, кем ни попадя, а я тут ответственный квартиросъёмщик, между прочим, спрос с меня! А я ни в ком… ни в чём не виновата! Нигде и никак.


ВОЗРАСТ 5. 1999 год. В летнем сквере прогуливается Варя.

ВАРЯ (напевает).
«Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет».
 
Входит Алёнушка, с большим почтовым конвертом, садится на ближайшей скамье, распечатывает, достаёт отпечатанные листы, буклет.

ВАРЯ (приглядевшись). С ума сойти, Алёнушка… Холодное лето в этом году, не правда ли?
АЛЁНУШКА (не узнавая). Да, да.
ВАРЯ. Не узнаёшь?
АЛЁНУШКА. Нет. Голос знакомый… Варя!?! (Обнимается с Варей.)
ВАРЯ. Алёнушка... Или теперь Алёна Рудольфовна?
АЛЁНУШКА. Ну, да. Ты же, вроде бы, уезжала?
ВАРЯ. Двенадцать лет, а будто эпоху назад виделись.
АЛЁНУШКА. Как же классно ты выглядишь!
ВАРЯ. И уехала.
АЛЁНУШКА. А мы тут с папой договорились встретиться. Как всегда, фотографирует один и тот же сквер уже тридцать три года.
ВАРЯ. Тридцать четыре.
АЛЁНУШКА. Точно-точно! Помнишь. Вчера смотрела этот его «скверный» альбом, свидетельствую, мало, что изменилось, разве что качество фотоплёнки.
ВАРЯ. Я в Ленинграде теперь.
АЛЁНУШКА. Обожаю!
ВАРЯ. Папа женился?
АЛЁНУШКА. Не на тебе-то! Нет, нет. Как я тебе завидую, белым-бело, жить в Питере – красота, чудо!
ВАРЯ. Так-то бы так, для приезжих, а, по сути, нельзя жить в музее. Как я погляжу, в астрологию вдарилась или вообще мистикой увлеклась?
АЛЁНУШКА. Как все. Ты-то как?
ВАРЯ. Натальную карту заказала?
АЛЁНУШКА. Ага, в Подмосковье. Сегодня прислали.
ВАРЯ. Была дважды замужем. Одному отстрелили голову, другому – банковский счёт. Что за буклет?
АЛЁНУШКА. Гороскоп какого-то грека. Имя известное, а кто да что не знаю, любопытно.
ВАРЯ. Знаю-знаю, покупала. В науке, конечно?
АЛЁНУШКА. В детском саду. Психолог.
ВАРЯ. О, боже ж ты мой!.. Золотая медаль, красный диплом!.. Что случилось-то!? Или, прости господи, сама, как сдуру задумывала в детстве?
АЛЁНУШКА. Да.
ВАРЯ. Всё идёт по плану – нас везут в тюрьму.
АЛЁНУШКА. Хочешь кушать настоящий хлеб, посей его.
ВАРЯ. Но хотя бы замужем!
АЛЁНУШКА. Помнишь, ты бросила в стирку мои джинсы с запиской? Там был номер телефона случайного встречного.
ВАРЯ. Обалдеть – не встать.
АЛЁНУШКА. Тот парень так мне запомнился, что не оставляет… ни память, ни душу.
ВАРЯ. Я застирала любовь!
АЛЁНУШКА. Ты постирала джинсы, а я дура. Вот и вся любовь.
ВАРЯ. Мне - тридцать семь и рожать надо срочнее срочного.
АЛЁНУШКА. Мне не хочется становится матерью.
ВАРЯ. У меня природа свербит, или тараканы в мозгу, уже точно не знаю.
АЛЁНУШКА. И в папином сквере ты, конечно, не случайно.
ВАРЯ. Естественно. Я не могу избавиться от него, от нас с ним.
АЛЁНУШКА. Да вон он.

Входит Цыплин, с фотоаппаратом.

ЦЫПЛИН. Не помешаю? (Варе.) Здравствуйте. (Алёнушке.) Что у тебя за украшение на кофточке, значок, что ли?
АЛЁНУШКА. Около колледжа культуры парень раздавал значки всем девчонкам.
ЦЫПЛИН. Зрение у меня совсем никуда. Что там написано: «Солнце моё»!?
АЛЁНУШКА. Ну, да. Девчонки многие отказывались, отругивались. Редко, кто брал, но прицепить на грудь позволила лишь одна - я. Сама напросилась на презент, так захотелось!
ЦЫПЛИН. Мило. Извините, прервал, вы говорите, говорите, а я пойду ещё в тот угол сквера. (Узнаёт Варвару.) Оттаскивай… Варвара!?
ВАРЯ. Рудик…
АЛЁНУШКА. Я пойду в тот угол, почитаю, что тут мне наворожили. (Идёт в дальний угол сквера.) 
ВАРЯ. Не узнал.
ЦЫПЛИН. Зрение, чёрт бы его, этот возраст, побрал.
ВАРЯ. Обними меня, родной.
ЦЫПЛИН. Иди ко мне. (Обнимается с Варей, целуется.) Meine Sonne…
ВАРЯ. Я к тебе приехала. За тобой.
ЦЫПЛИН. Зовёшь меня в даль светлую?
ВАРЯ. Ты простил меня, правда же.
ЦЫПЛИН. Да я и не обижался. У каждого своя судьба, своя любовь.
ВАРЯ. У нас так мало времени осталось.
ЦЫПЛИН. Что случилось?
ВАРЯ. Надо серьёзно поговорить. Очень важно!
ЦЫПЛИН. Ты же меня знаешь, говори, я всегда твой, от всего сердца, искренне…
ВАРЯ. Я хочу уехать из этой страны.
ЦЫПЛИН. Вот как.
ВАРЯ. Поедем вместе? Пожалуйста, не руби с плеча! Подумай, я обожду.
ЦЫПЛИН. Двенадцать лет не видеться, редкие письма, спонтанные телефонные разговоры, и вдруг – ба-бах!
ВАРЯ. Твоего любимого Советского Союза больше нет. На престоле алкаш. И тебе не противно здесь жить?
ЦЫПЛИН. Ельцин – наш президент. Он не алкоголик, это всё коммунистическая пропаганда.
ВАРЯ. Наивный…
ЦЫПЛИН. Алкаши так высоко не поднимаются! Я не верю. Он настоящий трагический персонаж. Больше актёр правда, но всё же.
ВАРЯ. Да чёрт с ним и со всей их кремлёвской камарильей, Рудольф! Ты – немец, советский немец, но страны твоей тебя лишили. Обманули, ограбили, обмишулили. Ведь так? Признайся, так!?
ЦЫПЛИН. Внешне, может быть. Но мы наверняка ничего не знаем, нам, естественно, ничего не говорят. Я надеюсь, всё наладиться.
ВАРЯ. Да я же тоже только «за»! Но почему нам, с тобой, не посмотреть на эту наладку со стороны? Родной мой, ты – моё Отечество, и мне всё равно, где, лишь бы быть с тобой, но зачем нам страна, где все друг друга ненавидят? Стыдятся друг друга! Убивают физически и морально. Разве, ты не устал от всеобщего вранья и воровства, Рудольф! Забудь, что ты – Цыплин, похорони своё советское эго, ты его честно отработал и отжил, пережил даже! Кончился советский народ, нет его больше, вокруг одни дорогие россияне. Вспомни, кто ты, герр Цеппелин! Душой, телом и гражданством порадуй своих предков возвращением к истокам, к корням!
ЦЫПЛИН. Как это всё пафосно… но как верно. Жаль, я не готов…
ВАРЯ. Совок!
ЦЫПЛИН. Да все мы одним миром мазаны. Амэн, дорогая.
ВАРЯ. Алёнушка – вот, ради кого теперь тебе стоит жить. Понимаешь? Ей тридцать три, а у неё – хрущоба и значок на груди. Вот тебе «солнце твоё», дорогой, милый, любимый…
ЦЫПЛИН. Ты – буря… ураган…

Входит Мокашина.

МОКАШИНА. Все собрались?
АЛЁНУШКА. Да, бабушка, все!
ЦЫПЛИН. Договорились встретиться, чтобы вместе идти по поводу приватизации.
ВАРЯ. Рудик…
МОКАШИНА. Пошли.
ВАРЯ. Здравствуйте, Леонелла Гордеевна. Не узнали?
МОКАШИНА. Цветёшь и пахнешь.
ВАРЯ. Пожалуйста, дайте нам договорить с Рудиком.
МОКАШИНА. Да на здоровье. Просто в приватизации через час обед. Алёнушка?
ВАРЯ. Она нам тоже нужна для разговора.
МОКАШИНА. К концу тысячелетия все как взбесились, куда девались покой и разум. Чёртов девяносто девятый год! Суета, бардак. Всё куда-то спешит, все носятся, как угорелые. Всё покупается. Но не всё продаётся! Варвара, сделай одолжение, не показывайся мне на глаза в следующем миллениуме ни разу. (Уходит.)
ВАРЯ. Сумасшедшая…
АЛЁНУШКА. Ребята, вы оставайтесь, а я – с бабушкой, она сегодня излишне активна…
ВАРЯ. Как пятна на солнце!
АЛЁНУШКА. Увидимся. (Уходит.)
ВАРЯ. Алёнушка!.. ты красавица! Постой!
ЦЫПЛИН. Она права.
ВАРЯ. Мокашина?
ЦЫПЛИН. Алёнушка.
ВАРЯ. А… ну, наверное.
ЦЫПЛИН. Я тоже пойду, ни к чему отменять мероприятие, для Леонеллы это стресс на неделю, покуда не повторим общий заход. Давай, встретимся попозже?
ВАРЯ. Конечно! Сколько ей?
ЦЫПЛИН. Шестьдесят три, но всё ещё завуч.
ВАРЯ. Школьные учителя бессмертны, замороженные, они питаются юностью учеников.
ЦЫПЛИН. Не забыла, что мне уже пятьдесят пять?
ВАРЯ. Я из тебя пацана сделаю на раз-два-три, только дай мне волю.
ЦЫПЛИН. Где остановилась?
ВАРЯ. В отеле, конечно. Чего завис?
ЦЫПЛИН. В отеле же!
ВАРЯ. В отеле, ага, как же, в гостинице. Встретимся в ресторане, внизу, пообедаем.
ЦЫПЛИН. Ресторан я не потяну.
ВАРЯ. Не переживай, за мой счёт. В котором часу?
ЦЫПЛИН. В два устроит?
ВАРЯ. Да. Я очень, очень жду. К чертям кабак, закажу в номер! Триста пятый, Рудик, лифт в лучшем отеле города, конечно, не работает.
ЦЫПЛИН. Дорогу осилит идущий.
ВАРЯ. Позвони снизу, встречу, на руках отнесу.
ЦЫПЛИН. Эй, мужчина-то я.
ВАРЯ. Жду. Поцелуй.
ЦЫПЛИН. Только коротко. (Чмокает Варю.) А-то расслаблюсь раньше времени. Всё, побежал.
ВАРЯ. Жду!
ЦЫПЛИН. Я тебе нужен для отъезда.
ВАРЯ. Нет! Для любви!
ЦЫПЛИН. До нашей встречи переговорю с Алёнушкой…
ВАРЯ. Нет, я сама!
ЦЫПЛИН. Всё-то у тебя продумано.
ВАРЯ. Ещё бы! Под одной крышей пять лет в законном браке…
ЦЫПЛИН. Прощай.
ВАРЯ. До свидания же!
ЦЫПЛИН. Так жалко «дорогих россиян» оставлять один на один друг с другом, как они, несчастные, тут одни останутся, лицом к лицу с обстоятельствами, с самими собой. Представляешь картинку! Как там у Есенина…
«Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь,
Корабль в плачевном состоянье.
Земля — корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Её направил величаво».
ВАРЯ. Вообще, это про Владимира Ильича. Куда нас направил Ленин, мы уже знаем, приплыли.
ЦЫПЛИН. Ничего, найдётся ещё какой-нибудь Владимир. Да выплывем, не сомневайся.
ВАРЯ. Вот и пусть себе плывут…
ЦЫПЛИН. Ну, да, ну, да…
«Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
Я, конечно, не поэт…
ВАРЯ (подхватывает). …Но я скажу стихами: Пошли они лесом, мелкими шагами.
ЦЫПЛИН. Ну, да, ну, да… Резкая моя. Время!
ВАРЯ. Не рефлексируй, и не бзикуй, пожалуйста!
ЦЫПЛИН. Я тебя понял. Я всё понимаю. (Уходит.)
ВАРЯ. Цыплин, ради бога! (Напевает.)
«И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу».


ВОЗРАСТ 6. 2016 год. Квартира. Алёнушка, в платье невесты, с орденом и значком на груди, накрывает праздничный стол.

АЛЁНУШКА. Всё готово! К столу, к столу, народ! (Заглянув в спальню.) Бабушка, выходи. (Постучав в дверь ванной.) Пап… папа! Хватит там уже, мы ждём.

Из ванной выходит Цыплин.

ЦЫПЛИН. Жаль, я больше не фотографирую, такой тебя я ещё не запечатлевал.
АЛЁНУШКА. Ну, бабушка же! Налито, горячее стынет.
ЦЫПЛИН. Я – фотограф, но любитель… Не маньяк, но, признаться, шибанут.  Плёнку проявить, как ребёнка зачать, получилось – ладно, не получилось – бог с ним. А вот проявление фотоснимка… о! Рождение ребёнка. Особенно в первые мои годы, пятьдесят лет назад. Что получится, узнаёшь только с появлением.

Из спальни входит Мокашина.

МОКАШИНА. А вырядилась-то!
АЛЁНУШКА. Мой юбилей, что хочу, то и ворочу. Садимся.
МОКАШИНА. Ну, орден – понятно, правительственная награда - это можно, но какой-то значок прикреплять к подвенечному платью! Это даже не святотатство, это курам на смех.
АЛЁНУШКА. Прошу поднять бокалы. Каждому – своё, только его, я предусмотрела.
ЦЫПЛИН. Через десять минут я должен буду выйти за молоком, бочку должны подвезти к одиннадцати, а сейчас… самый раз будет.
МОКАШИНА. Что там написано? «Солнце моё»? Ты клоунесса какая-то. Медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» и «Солнце моё»!.. Как это вяжется в твоём уму, не пойму.
АЛЁНУШКА. Сегодня мне исполнилось пятьдесят.
МОКАШИНА. Ужас.
АЛЁНУШКА. За всю мою юбилейную жизнь я ни разу не расписывалась в ЗАГСе, не венчалась, и даже не знаю, как выглядит голый мужчина во всём своём бесстыдстве. Наград я удостаивалась всегда, от школьных грамот за успеваемость до вот такого престижного ордена, полученного из рук Самого. Произошло это ровно месяц назад. А сегодня утром меня уволили.
МОКАШИНА. Ух, ты…
АЛЁНУШКА. Обвинили в том, что я не владею английским языком в той степени, какой владеет им любой сегодняшний школьник.
МОКАШИНА. И орден не помог! Вот это да… ай, да добрый молодцы да красны девицы, своего вождя ни во что не ставите! Бессовестные. Прежде хотя бы пожаловаться было кому, а сейчас – никого и ничего. Да здравствует великая Россия! Ну, а мы, людишки еённые, детишки да быдлишки, уж как-нибудь так и сяк. И – все дела. Да что говорить, если не о чем.
АЛЁНУШКА. Осень. Моя осень.
ЦЫПЛИН. Обожаю запечатлевать природу. Полвека снимал один и тот же сквер, Сегодня, спустя пятьдесят один год, я провёл мою последнюю встречу со скверной моей жизнью. На этом всё. Больше нет средств на плёнки, реактивы. Вот проявил последние плёнки и уже сделал последние мои карточки. Полвека – это не только жизнь, она бывает и у покойных младенцев, полвека - это судьба. Пришла пора разобрать фотографии.
АЛЁНУШКА. Никакой работы мне не предложено, никаких очевидных вариантов в моём возрасте просто нет. Я впервые в жизни оказалась не у дел, и этот новый опыт мне надо как-то пережить. Торжественно обещаю, я буду стараться изо всех моих дамских сил. Я всё это сказала, чтоб как бы подвести итог моего первого реального юбилея. От похвальной грамоты до медали – это всё, что было, что осталось. Беде отворим ворота завтра. А сегодня мы отмечаем мои пятьдесят.
МОКАШИНА. С праздником!
АЛЁНУШКА. От одного мне всегда было горько, признаюсь сегодня, я не знала мамы.
ЦЫПЛИН. Конечно, я кидался на все прорывы фото технологий, как коршун. Как все. Нет, коршуны, как все не кидаются. А я – как все, значит, не коршун. Ворон? Воробей? Какая разница, всё достойно внимания, всё впечатляет, если приглядываться, всматриваться. Но скоро возвращался к прежнему принципу фотографии, к моим шестидесятым годам. Разве в фотографии важно то, что фотографируешь? Для меня важен мой взгляд. Не то, что я вижу, а то, как. Потому я по старинке, собственноручно проявлял и печатал моё видение жизни. Больше я её не увижу.
АЛЁНУШКА (напевает).
«Ласточки пропали,
А вчера зарей
Всё грачи летали
Да как сеть мелькали
Вон над той горой.
С вечера всё спится,
На дворе темно.
Лист сухой валится,
Ночью ветер злится
Да стучит в окно.
Лучше б снег да вьюгу
Встретить грудью рад!
Словно как с испугу
Раскричавшись, к югу
Журавли летят». (Задохнувшись, затихает.)
ЦЫПЛИН. А дальше-то? Алёнка… Девочка, ау… Алёнушка. Господи, разве можно так, доча!? Нельзя бросить песню так просто, не кончив… Угасло солнце моё.  Оттаскивай… Meine Sonne, meine Sonne... Тогда я сам. (Напевает.)
«Выйдешь — поневоле
Тяжело — хоть плачь!
Смотришь — через поле
Перекати-поле
Прыгает, как мяч». (Поднимается из-за стола.)
МОКАШИНА. Давно собиралась, но сегодня, таки, скажу. Я, Алёнушка, твоя мама. Не бабушка - мама. Родная. Настоящая. Почему она не отвечает?
ЦЫПЛИН. А зачем.
МОКАШИНА. Так принято.
ЦЫПЛИН. Мне идти надо.
МОКАШИНА. Зачем?
ЦЫПЛИН. За молоком.
МОКАШИНА. Что?
ЦЫПЛИН. За бочковым молоком, за бочковым. Там люди каждый раз мне очередь держат, неловко не прийти. И молоко нужно, здоровье надо поддерживать, покуда жив. Зачем!?
МОКАШИНА. Что ты истеришь?
ЦЫПЛИН. Зациклился на себе, об Алёнушке мыслить надо было, ради неё жить. Дурачина, увёз бы в Германию, хотя бы картинку сменила бы, интереснее стало бы, понимаешь, любопытнее, а любопытство сильный допинг, стимул мощный.
МОКАШИНА. Что происходит, Цыплин!
ЦЫПЛИН. Наша страна так предсказуема, всегда одно и то же, всегда к одному и тому же, и что ни делается, всегда об одном: погасить человека, окоротить.
МОКАШИНА. Почему она не реагирует? Она знает, кто я, что ли, или нет?
ЦЫПЛИН. Главное, что знаешь ты.
МОКАШИНА. Я настаиваю!
ЦЫПЛИН. Лёка… Алёнушки больше нет.
МОКАШИНА. Что!?! Нет же!  Как же, вот же… Почему нет?
ЦЫПЛИН. Потому что умерла.
МОКАШИНА. Одна я с ней не останусь. Я - с тобой, за молоком бочковым…
ЦЫПЛИН. Meine Sonne…
МОКАШИНА. Ich liebe dich!
ЦЫПЛИН. Meine Sonne…