London is the capital of Great Britain

       Она взяла лист бумаги и стала осторожно выковыривать воспоминания из крошечных клеточек памяти.
       Каждый раз, принимаясь за писанину, Ия мечется, не зная, как подступиться к заявленной теме: мысли роятся, толкая  друг дружку  -- каждая старается пробраться на передний план, чтобы быть замеченной, чтобы её не упустили и не забыли упомянуть, ибо каждая считает себя самой главной. Ну, что с ними делать? 
        Стараясь избежать потерь, она нацарапывает их на огрызках бумаги – счетов за ЖКХ. Но странное дело: как только она фиксирует объект для описания,  в голове открывается неведомый клапан и оттуда вылетают краткие, яркие отрывки воспоминаний – отпечатавшиеся кадры жизненной хроники, из которых хочется создать связный словесный фильм.
 
        Можно сказать, что это была первая запомнившаяся в жизни любовь –необъяснимая, но такая призывная. Когда старшей сестре посчастливилось начать изучать  в школе  только-только начинавший входить в моду  английский язык, Ия  в восхищении слушала непонятную  чарующую речь, пытаясь имитировать отдельные слова и фразы. Вроде той, что в заголовке.
       Что мы знали об Англии в далёких пятидесятых? Да ничего.  Правда, в семье был шикарный  по тем временам  радиоприёмник, и они с сестрой пытались уловить не очень одобряемую английскую речь, что  удавалось только изредка, урывками, найдя радиостанцию «Голос Америки». Да, это был американский английский, но они обе замирали в нетерпеливом  предчувствии  упоительной фразы, произносимой знаменитым ведущим программы  «Music USA»  Уиллисом Кановером,  голосом, сопоставимым разве что с нашим Юрием Левитаном:  “This is the Voice of America. Breakfast show. Jazz hour.”   В течение дня  они многократно  с наслаждением  повторяли эту фразу, смакуя её с большим удовольствием, чем заварное пирожное с кремом.
       Про Англию Ия могла узнать разве что из 31-томного собрания сочинений  Чарльза Диккенса, занимавшего дома целую полку книжного шкафа орехового дерева. Однако тёмно-зелёный многотомник  скорее отпугивал, чем притягивал Иечку, которая вообще не была замечена  в пылкой страсти к чтению.
       Однажды в затемнённом шторами Актовом зале  школы показали невесть откуда взявшийся английский фильм о доме, где жила Агата Кристи.  С тех пор  очарованная необычайной картинностью  природы,  перемежающейся густо-увитыми-плющом  домами, Ия ощутила  навеки-поселившуюся  в  душе светлую любовь и непреодолимую тягу к этому краю. Эти чувства нашли практическое отражение-выражение в отличных отметках в школе и на филфаке университета.

       Когда приотдёрнулся железный занавес и на Невском проспекте зазвучала иностранная речь, у Ии  был не один шанс  выйти замуж за англичанина и перебраться в  Альбион. Каждое лето она работала гидом  Интуриста,  за которым закрепилась репутация  стартовой площадки, хорошенько оттолкнувшись от которой,  десяткам юных незамужних русских, очень популярных в то время за рубежом, прелестниц удалось оказаться  по ту сторону Атлантического океана,  или, в крайнем случае, по ту сторону пролива Ла-Манш.
       О джентльменской культуре англичан юным гидессам рассказывали  побывавшие там «главные гиды», которые благодаря сотрудничеству  с КГБ и безукоризненной репутации не раз побывали в заветных краях.
       Ия любит вспоминать рассказ, услышанный от одной из них,  о случае, свидетелем которого она была, сидя в гидовском автобусе Лондона: два водителя что-то не поделили на перекрестке. «Ну»,  - думали наши дамы, в предвкушении  разборки по-английски потирая руки, - «сейчас услышим настоящую английскую речь, а не пустые фразы учебника».   Каково же было их удивление, когда покинув кресла, водители  вышли  на Чаринг-Кросс и мирно завели  разговор. Приведём его полностью:
       -- Sorry, Sir. It’s my fault.
       --No, no, Sir. It’s been entirely my fault.
       Проведя краткую, но очень содержательную беседу и выяснив отношения, они обменялись карточками  и мирно разъехались. Фрустрации гидов не было предела, ибо  подобное поведение  не вписывалось в концепцию советского менталитета.

       Кроме  непостижимого для советского человека уровня культуры,   «альбионцы», как известно,  обладают несравненным чувством юмора. В одном  из своих  романов Билл Брайсон, которого мы с пылом рекомендуем читающей публике, рассказывает, как однажды, шагая по заброшенному кладбищу, он неожиданно наткнулся на неухоженную, заросшую травой могилу Мэри Шелли,  жены великого английского поэта  Перси Биши Шелли.  Мэри  прославилась  не только благодаря этому обстоятельству, но и тем, что практически за восемь дней  создала всемирно известный роман о Франкенштейне, доход от публикации которого покрывал расходы на содержание многочисленной  семьи. На надгробии писательницы валялись скомканная пачка сигарет и смятая банка из-под пива. Брайсон посмотрел на этот натюрморт и сочувственно подумал о прохожем, который, безусловно,  хотел возложить цветы в изголовье памятника, но поскольку цветов под рукой не оказалось, но очень хотелось как-то почтить память великой женщины, он решил в знак внимания оставить на могиле то, что у него было под рукой.
      
       Майкл Астор, молодой лондонский инженер,  не обладал достаточными средствами, чтобы заказать персонального гида для экскурсии по городу, однако  на так называемую «сборную экскурсию» денег у него хватило. Перегнувшись через стойку администратора, указующего ему на экскурсовода, он встретился глазами со стоящей  поодаль Иечкой.  И всё. Высокий, кудрявый, симпатичный блондин, он всю дорогу не спускал с Ии глаз, а после экскурсии, робея, подошёл познакомиться. Они долго ходили по нешумным улицам центра, говорили о чём-то, но  не о том, о чём хотелось сказать. Он всё время повторял, что чувствует себя здесь абсолютно свободно, хотя в Лондоне ему говорили обратное. Потом Ия заторопилась домой, где ждал муж  в коммунальной квартире, в комнате,  которую они  делили со свекровью. В волнующий момент, когда Ия побежала к трамваю,  который должен был увезти её от него навсегда, он, споткнувшись, выронил дорогой фотоаппарат на булыжную мостовую.  В Лондон он улетел тем же вечером.
       Потом от него приходило несколько коротких писем и открыток, естественно, на адрес Интуриста, где вся переписка тщательно перлюстрировалась. Личные контакты  Интурист  не поощрял, недаром его лозунг был «Не брать, не давать и не вступать». Но  Ия почему-то запомнила  одну фразу из его письма и по сей день, спустя пятьдесят пять лет,  с лёгкой грустинкой  любит её вспоминать. “My camera is still dented, and me?”  Особенно её волновал вопросительный знак  -- в нём так много было сокрыто…

       Эту фразу Ия взяла с собой, когда, наконец, столь широко распахнулся железный занавес, что стало возможно поехать в Лондон с группой туристов. Февраль 1998 года, шесть дней в Лондоне – какое счастье!
       Ию с приятельницей поселили в микроскопическом номере гостиницы в северо-западном районе Лондона, недалеко от стадиона Уэмбли. Ия прогуливалась по близлежащим улицам, поражаясь абсолютной идентичности домиков с мансардами. Перед каждым домом, как правило,  ухоженный палисадник площадью два квадратных метра с цветами и кустами. Сзади – в два раза больше дворик, отгороженный от соседей забором. Перед  домом три бака для раздельного сбора мусора – это в 1998 году, когда мы об этой причуде и понятия не имели. Обитали в этих домах, в основном, негры, индийцы и прочие не-альбионцы.
       В гостинице Ия сразу привлекла внимание симпатичного молодого администратора, да так, что он всю неделю не давал ей прохода. Только в  конце он признался, что тайком посмотрел её паспорт, хранящийся в сейфе,  и Иин возраст показался ему нелепой ошибкой: в свои полста она действительно выглядела на тридцать.
       Однажды он всё-таки добился её согласия провести с ним вечер, поскольку Ие очень хотелось  окунуться  в настоящую ночную лондонскую  жизнь. Мальчик оказался хорватом, обучающимся в Лондонском университете, а по ночам работающим администратором отеля.
       Всё было очень красиво. Сначала они ненадолго заскочили к нему домой: он хотел переодеться, чтобы соответствовать. Молодой человек  снимал  комнату в небольшом доме, где, кроме него,  жили парень и девушка. Оттуда они отправились  в известный лондонский паб. Ия никогда не забудет ощущение, охватившее её при посадке в такси.  Представляете? Распахивается дверь тэксикэба с низким полом,  и вы входите в авто  с прямой спиной, слегка наклонив голову, а не согнувшись по привычке в три погибели.  Уже в тот момент Ия почувствовала себя леди. В баре было чрезвычайно многолюдно  и накурено – дым  в прямом смысле слова  стоял столбом. Поскольку Ия не любительница пива, он предложил попробовать неведомый ей ранее  напиток под названием «Текила сан-райз», или «Рассвет в Текиле» – крепкий  алкоголь  с долькой подсоленного лимона или лайма, надетой на ободок бокала.   Ие неожиданно понравился и сам напиток,  и,  не в последнюю очередь, музыкальность звучания: те-ки-ла-сан-райз – прелесть!
       Он очень участливо отнёсся к Ииной  попытке разыскать Майкла Астора, выписав всех его тёзок из огромной лондонской телефонной книги, которая, вся обтрёпанная,  в те времена висела  в каждом красном лондонском телефоне-автомате. Таких Майклов Асторов Ия  насчитала около тридцати, но тогда не было мобильных телефонов,  и  поиск был весьма проблематичен.  Но  поскольку новый знакомый вполне достойно заменил Майкла,  Ия не очень-то и расстроилась. Накануне отъезда он подарил Ие толстенную книгу писем великих людей издания Оксфордского университета, купленную в Хэрродзе (Harrod’s), которая по сей день стоит у Ии на полке книжного шкафа  со словами “With love and respect”.
      Кстати о Хэрродзе, крупнейшем, роскошнейшем универмаге Лондона, начало которому положил в середине девятнадцатого века простой бакалейщик Хэррод  (напоминает историю нашего Елисеева).  Посещение магазина стало для Ии одним из потрясений, пережитых в Лондоне в конце прошлого века. Действительно, 330 отделов магазина, или целой планеты, не могут не потрясти даже искушённого шоппера. 
       Неподалёку  от него ещё два чуда света: изящный памятник принцу Альберту, мужу королевы Виктории, с золотой надписью на нём, не так давно восстановленной после того, как она была закрашена чёрной краской  в 1915 году, чтобы не привлекать немецких цепеллинов, бомбящих Британию в Первую мировую войну.
       Рядом с памятником находится музей, который привёл Ию в полное недоумение: откуда могла взяться эта прикладная роскошь, да ещё в таком немыслимом количестве?  Речь идёт о Музее Виктории и Альберта. Чего там только нет! Охая и ахая,  переходила  она  из зала в зал и,   не переставая,  спрашивала  у служителей, откуда  эти умопомрачительные богатства, как они оказались  в музее. Инета  тогда ещё не было, иначе Ия не задавала бы глупых, смущающих  сотрудников  вопросов о происхождении неизмеримого демонстрируемого богатства.  Конечно, поразмыслив, она сама догадалась, что вся эта роскошь была, извиняюсь, награблена по всей гигантской Британской империи, владевшей более, чем полмиром.
        Среди уникальных  шедевров музея – «Давид» Микеланджело. Как известно, оригинал статуи находится в Академии изящных искусств  во Флоренции, а самая известная копия  стоит именно в Музее Виктории и Альберта. Любопытно, что в эпоху королевы Виктории  она была снабжена  фиговым листочком, так как при первом посещении экспозиции  королева была крайне смущена наготой Давида. После этого и был заказан  фиговый листок  с двумя  крючками на случай следующего  визита королевы.
       Нет смысла перечислять главные достопримечательности Лондона, но без их упоминания в связи с происшедшими событиями не обойтись.
       Трафальгарская площадь.  Кстати, среди широких масс опрошенных студентов, что такое и где находится злополучный Трафальгар, царит твёрдая уверенность  в том, что он в Лондоне. А между тем, Трафальгар  -- это мыс на испанском берегу  Атлантического океана, недалеко от города Кадис и  Гибралтарского пролива. Наверху колонны, стоящей в центре площади,  одинокая фигура  возглавлявшего британский флот адмирала Нельсона, однако это вознесение не делает Горацио счастливым, ибо он стал ещё дальше от своей возлюбленной леди Гамильтон.
       Оказавшись на площади, Ия с завистью отметила испытываемое ею и всеми гуляющими там ощущение праздничной приподнятости и свободы, которое она как-то не чувствовала на обыкновенно пустынной, холодной, пусть и величественной,  площади своего города. Тут же, не отходя от кассы, как говорится, прославленные музеи – Национальная галерея и Британский музей. Сил у Ии на подробное знакомство  с гигантскими музейными сокровищами поубавилось, поэтому она довольно лихо прошагала по залам, изредка кивая знакомым полотнам. Единственным, кто скрашивал затруднённое передвижение из зала в зал,  был симпатичный униформенный охранник, который, что называется, положил на неё глаз и старательно ловил обращённый к нему взгляд. Служебный долг не позволял ему отлучаться из зала, чтобы следовать за Ией.  И всё же, когда она проходила через его зал на обратном пути, он подошёл и на прекрасном  королевском английском  сказал, что через полчаса у него перерыв,  и он приглашает её на чашечку чая, чем совершенно смутил Ию, которая бы и рада в рай, да грехи не пускают.

       Начало февраля, казалось бы, зима по нашим меркам, но там это слово вообще лишено смысла, который мы вкладываем в него: повсюду вечнозелёные деревья  и разнообразные кустарники. Оказавшись перед Букингемским дворцом, Иечке хотелось себя ущипнуть, чтобы проверить, не кажется ли ей всё это – точно как на картинке, дворец, перед которым возвышается памятник королеве Виктории, смена караула, медвежьи шапки  гвардейцев, чёткий марш.
       Но одно зрелище всё же необычно. Вокруг площади тянется сквер с дорожками, лужайками, фонтанами. Внимание Ии привлёк грузовичок,  с которого двое мужчин снимали огромные рулоны, раскатывали  их вдоль дорожек, без видимых усилий создавая знаменитые английские газоны.  Для Иечки девяностых годов прошлого века  это зрелище было не менее захватывающим, чем королевские бриллианты, которые она вскоре увидит, посетив Тауэр.

       Незабываемым оказалось посещение собора Святого Павла. Интересно, что при мысли о Лондоне в Иечкиной голове  возникает не Темза, здания Парламента,  Биг Бен или  Вестминстерское аббатство,  а именно собор. Построенный архитектором Реном  в начале восемнадцатого века, он сооружался как противовес англиканской церкви римско-католической. После кончины в 1723 году сэр Кристофер Рен удостоился чести быть захороненным  в построенном им соборе. Краткая эпитафия на надгробной плите гласит: Si monumentum requires, circumspice! «Если ищешь памятник, посмотри вокруг!»  Всего в соборе двести захоронений великих британцев: среди них Горацио Нельсон, герцог Веллингтон, Тернер, Уинстон Черчилль.
       Волей счастливого случая Ия  с подружкой оказались  в соборе к началу службы. Оказавшись в нужный момент у алтаря, Ия неожиданно услышала приглашение служителя войти  на Хоры, находящиеся в алтарной части, и принять участие в службе. Невесть откуда взявшаяся у Ии храбрость позволила ей откликнуться  на призыв.  По обеим сторонам Хоров тянулись ряды удивительных резных дубовых  кресел  с высокими спинками, на каждом из которых вырезаны имена закреплённых за ними каноников. Резные деревянные скамьи на Хорах собора считаются самым ценным его убранством: в грандиозную композицию  скамей включены колонны,  гирлянды из цветов и фруктов,  ажурные решётки, головки херувимов. Это святая святых собора, ибо на Хорах находится главный алтарь.  Ия сохранила тексты песнопений, которые раздавались приглашённым, таким же случайным людям , как она. Опять Иечке захотелось ущипнуть себя: она ли это поёт псалмы на английском языке  на Хорах собора? В конце службы была евхаристия – причащение. И вишенка на торте – хор мальчиков. Надо было видеть эти божественные личики, надо было слышать эти ангельские голоса! Оставшаяся перед алтарём приятельница не могла не позавидовать (порадоваться?)  случайной роли, выпавшей на долю Иечки.

        Дело было к вечеру. В  номере гостиницы был устроен небольшой прощальный сабантуй из недоеденных продуктов и бутылочки винца. Сидели, болтали, думая о раннем подъёме  и грядущем отъезде. Внезапно Ию как током ударило: как она, преподаватель английского языка,   может вернуться домой, к студентам,  не откушавши  главного английского блюда -- fish&chips ?  На дворе лёгкий мороз, слабый снег, ночь. Накинув пальтишко, Ия выскакивает на улицу и начинает метаться в поисках деликатеса. К счастью,  вскоре  её взгляд выхватывает из ночной мглы  светящийся огонёк. Продрогшая, она ввалилась  в торцевую дверь дома,  внутри на неё пахнуло нестерпимым жаром  и глаза затмил яркий свет. Пообвыкнув, она видит, что находится в небольшом помещении, две трети которого занимает гигантская, никогда-прежде-не-виданных размеров плита  с двумя огромными дырами, извергающими жар горящих углей. Одну пропасть закрывает здоровенная сковорода метр шириной с горой  скворчащего,  нарезанного палочками румяного картофеля. На другой громадной сковороде купаются в масле и собственном соку  белоснежные куски трески.  А посреди этого действа вырисовывается приземистая мужская фигура с огромным белым  колпаком на голове и раскрасневшимся, пылающим лицом.
       Ошарашенная зрелищем, Ия не находит ничего умнее, чем спросить: " Do you sell fish and chips?"  Как будто могли оставаться сомнения в предназначении этого заведения.  На что краснолицый колпак задаёт встречный вопрос:”Are you kidding?”, что в переводе, в  зависимости от настроения,  может означать как « Вы шутите?» или «Вы издеваетесь?»
       Наконец, достигнув  консенсуса, Колпак  вручает Ие два внушительных,  обжигающих руки пакета : один доверху набитый аппетитной жареной картошечкой, жирные пятна которой уже оставляют след на бумаге, и другой – с огромными кусками,  истекающими слезами счастья быть вскоре съеденными, атлантической  трески. В отеле подружки  смели  подчистую    всё содержимое пакетов  и,  что удивительно, даже  успели вздремнуть пару часов.
      
       А  Иечка  всё писала, улыбалась и плакала, осторожно перебирая выковыренные воспоминания о том, что было всего каких-то тридцать лет тому. Или почти…