Безвременье и реальность

Безвременье и реальность
Работник Неба
(Вторая часть дилогии. Первая - повесть "Часы и сны")

ПРОЛОГ

Гора была всё та же. Она царила над городом. С одинаковой щедростью она дарила его жителям ослепительную ясность свежего снега, сырую и мудрую первобытную тьму, зелень мха, - а иногда и радугу, начерченную на склоне широкой небесной малярной кистью. О чём бы ни волновался город, какие бы мысли ни слал небу, морю и далёким сиреневым островам, - гора каждое утро медленно проявлялась из тумана и темноты.

Гудмунд поудобнее положил руки на подоконнике и перевёл взгляд с далекой невозмутимой горы на дотлевающий в грязной банке скомканный окурок.  Он уже не помнил, когда в последний раз мог позволить себе вот так спокойно стоять у окна и любоваться горой. С тех пор уже, наверно, прошло… Нет, это нельзя было выразить в привычных нам единицах измерения времени: ни в часах, ни в секундах, ни в годах,  месяцах, декадах, семестрах и кварталах. Скажем так: за это время можно было бы совершить кругосветное путешествие пешком или на лошади, или в одиночку построить дворец, или неспеша прочитать всё собрание сочинений Халльдора Лакснесса дважды, или самому написать роман-эпопею…  Но даже так, наверно, было бы трудно дать понять,  когда именно в жизни поэта начались перемены. Ведь на земле больше не было ни периодов, ни сроков, а само понятие «время» было объявлено устаревшим.

ГУДМУНД ОТМЕНИЛ ВРЕМЯ
Итак, времени больше не было. Земля не остановилась в своём вращении, и горы вокруг Рейкьявика делались, когда положено, белыми от снега или ржаво-зелёными от молодых мхов, и дни бежали своим чередом. Но со столов людей исчезли органайзеры, часы и календари, а из их голов – страх опоздать. Теперь позади и впереди человека простирались немереные, вольные дни, которые никто не смел захомутать кругами циферблатов, запрячь в железные оглобли дат и сроков…
Началось всё с того, что безработный житель Рейкьявика, в прошлом моряк и разнорабочий, а по призванию поэт и философ, - Гудмунд Сверриссон и его друг, Стейнгрим Торстейнссон, преподаватель истории искусств в университете – опубликовали в центральной газете статью, в которой заявляли, что они – ни больше, ни меньше, - отменяют летоисчисление и всякое точное измерение времени в прошлом, будущем и настоящем, даже отменяют сами понятия «прошлое», «настоящее» и «будущее», - и призывают всё население земли сделать то же самое. Излишняя сосредоточенность на сроках и датах, писал Гудмунд, только отвлекает человечество от более важных проблем. Она заставляет людей уделять больше внимания скорости работы, а не её качеству, парализует лучшие творческие силы. Разве строители возведут прочный и красивый дом, если от них требуют сдачи «объекта» непременно к указанной дате? Разве ученый сможет сделать научное открытие, если его обязывают непременно дописать диссертацию к строго определённому времени? А уж о каком прогрессе в обществе может идти речь, если сплошь и рядом посредственных, но пунктуальных работников предпочитают неорганизованным нерасторопным гениям? Измерения времени в современном мире – не просто измерения: это культ, вера, а вечно спешащая секундная стрелка и лист календаря – суровые боги, постоянно требующие жертв. Современным людям, рассуждал Гудмунд, вопрос о времени важен не только тогда, когда от нашего промедления или спешки действительно что-то зависит (например, когда мы мчимся на пожар или спасаем тяжело больного). Нет, нам нужно знать время даже тогда, когда это знание решительно ничего не меняет. Оно интересно нам не только в нашем личном быту, но и применительно к посторонним людям, минувшим дням. Зачем, например, историкам ломать копья по поводу того, родился ли Йоун Сигурдссон 17-ого или 18-ого июня? Комбинации дат и цифр, будь они ложные или истинные, всё равно не отменят того факта, что Йоун был великим борцом за независимость Исландии от датской короны. Или, скажем, что изменится для современных исландцев, если мы узнаем, что Исландия была заселена не в 874 году, а раньше или позже? Или, например, -  какой смысл имеет устанавливать, что бомба взорвалась в три часа ровно, а не в три пятнадцать, если все эти измерения всё равно не помогут пострадавшим при взрыве? Такие исчисления занимают умы не по причине своей практической важности, а просто потому, что время возведено в статус божественной силы…
В дополнявшем этот манифест историческом экскурсе, который сочинил Стейнгрим, доказывалось, что отмена традиционных единиц измерения времени вовсе не повредит развитию точных наук, не отбросит их на много веков назад. В истории, утешал автор, бывали прецеденты, когда измерения времени проводились без привычных нам часов, минут и секунд. Стейнгрим приводил в пример научные эксперименты Леонардо да Винчи: в эпоху, когда население Европы не было знакомо с минутами и секундами, длительность опыта записывалась, например, так: «Бомба взорвётся по истечении того времени, которое требуется, чтобы три раза прочитать „Ave Maria““. Те, кто знает,  какой промежуток времени требуется для того, чтоб прочитать короткую католическую молитву, воспримут такое измерение как очень точное. Для нас оно неожиданно, но оно не хуже и не ущербнее того, к чему мы привыкли. Ведь мы, доказывал Стейнгрим, не станем умалять значение трудов гениев Возрождения только из-за того, что у их авторов не было современных хронометров? Коль скоро речь зашла об истории, - рассуждал Стейнгрим дальше, - то они  с Гудмундом  предлагают отменить понятие исторического прогресса. Культ измерений времени  в нашем мире неизбежно создаёт иерархические отношения между различными отрезками времени: одни из них почем-то считаются важнее других; то, что было раньше – более «отсталым», а то, что позже – «передовым». А после упразднения измерений времени так называемые исторические эпохи (ведь, что ни говори, их различиями нельзя пренебрегать!) будут считаться не этапами одного и того же поступательного процесса, а автономными культурными мирами. Мы привыкли считать, что разные эпохи порождают и обусловливают друг друга, но при этом не могут соприкоснуться, - точно так же, как не могут встретиться современный человек и неандерталец. Но отныне, писал Стейнгрим, эпохи будут равноценны и самостоятельны по отношению друг к другу, - как, например, два разных современных человека: «Если представить, что современность – это индивид по имени Стейнгрим, то какая-либо иная эпоха, например, семнадцатый век – это не тот же Стейнгрим в детстве, а уже другой индивидуум, допустим, Гудмунд. Но, спросите вы, как же тогда быть с самими названиями типа «Семнадцатый век»? Порядковые номера были присвоены эпохам исключительно по недостатку фантазии и вовсе не отражают их сущность. Но при полном равенстве всех периодов важнее дат и цифр станут сами факты. Вместо унылых порядковых номеров эпохам можно будет дать звучные названия, например, звать семнадцатый век «Эпохой Малого Ледникового периода» или  «Эпохой Реформации», или «Тёмным веком». Такие обозначения будут лучше запоминаться и лучше отображать специфику этих явлений».
Манифест Гудмунда и Стейнгрима заканчивался призывом к читателям не быть рабами искусственных ограничений, а освободиться от них, а вместе с тем освободить время от своего дотошного контроля, отпустить дни на свободу и познать сладость бытия в девственном безвременном мире.

Публикация манифеста не обошлась без инцидентов. Друзья потребовали, чтобы выпуск газеты с их воззванием вышел в свет без номера и числа: датировка, даже напечатанная самым мелким шрифтом на последней странице, противоречила бы духу их мероприятия и разом перевела бы всю затею в разряд невинных шалостей. Редактор газеты, несмотря на приятельские отношения со Стейнгримом Торстейнссоном, отказался уступать, а под конец заявил, что он и так делает товарищам одолжение, соглашаясь публиковать их писанину, и они не имеют права диктовать ему условия. Гудмунд запаниковал, а Стейнгрим на всякий случай написал два новых варианта манифеста на датском и английском языках. Тогда редактор забеспокоился, что зарубежные СМИ узнают о революционной идее его соотечественников раньше, чем исландская публика, - и согласился на всё.
Манифест был многократно перепечатан в газетах и на сайтах в Интернете. Он имел широкий резонанс в Исландии и во всём мире. Сначала он вызвал у публики испуг. Собственно, тревогу породила даже не сама идея Гудмунда и его товарища, а ответная статья видного американского культуролога с красноречивым названием «Апология светопреставления»: в ней автор, не жалея красок, описывал фатальные последствия, к которым неминуемо приведёт принятие идеи исландских энтузиастов. Неужели наивные островитяне не понимают, что после отмены измерений времени в мире воцарится хаос и общественные механизмы не смогут функционировать! Да что там общественные механизмы – простому человеку нельзя будет ни поехать на поезде, ни сходить в магазин, если будут отменены все часы и расписания; а в компьютерных системах произойдёт сбой, встанут управляемые машины, бесконтрольно взовьются в воздух крылатые ракеты, - и по сравнению с этим Армаггедон покажется детской сказкой…
Но в ответ ему быстро появилась статья другого видного культуролога, датского, в которой так же убедительно и красноречиво доказывалось, что отмена измерений времени означает вовсе не конец мира, а выход на новый уровень сознания. Что это – истинно демократическое, прогрессивное мышление: не будет никаких жёстких структур, никакого линейного развития, обязательного для всех; напротив, прошлое, настоящее и будущее станут равноценными, а различные индивидуальные темпы жизни и восприятия времени уравнены в правах. И тогда каждый будет волен выбирать себе ритм жизни и даже эпоху по своему вкусу…
Прав оказался именно датский культуролог: мир принял идею Стейнгрима и Гудмунда, - и разлада в мире не произошло. Народы, привыкшие жить не по часам и календарям, а по природным или солнечным ритмам (а таких на земле оказалось большинство) вообще не заметили перемены. А в странах Западного мира, где, по общему мнению, секундная стрелка как раз и была возведена в ранг богов, выяснилось нечто совсем неожиданное:  люди не заметались в панике, тоскуя по утраченной власти дат и расписаний, а  наоборот, охотно восприняли новый миропорядок. Сложную концепцию Стейнгрима и Гудмунда для удобства стали называть коротким словом «Безвременье». Это эффектное название, разумеется, не отражало всей сущности произошедших изменений, - но было запоминающимся, быстро вошло в обиход, и сменить его на другое, более точное, стало затруднительно.
Истых приверженцев «культа секундной стрелки», как его назвал Гудмунд, оказалось немного. Люди быстро оценили прелесть Безвременья: приходить на работу теперь стало нужно не тогда, когда часы отсчитают условленную минуту, а тогда, когда в определённом работнике действительно была потребность. Новые книги (а также журналы и газеты) стали выходить не в назначенные издателями сроки, а тогда, когда мысль автора полностью вызревала. (Правда, газеты после этого стали выходить не регулярно, а только тогда, когда действительно случалось что-нибудь достойное описания, - но в мире без дат нерегулярность не смущала никого.  Заполнять полосы легковесными новостишками, только чтоб успеть сдать номер к сроку, стало бессмысленно – и многие газеты и журналы сами собой закрылись). Самолёты и поезда стали отправляться не по расписанию, а тогда, когда набиралось достаточное количество пассажиров. Дети вместо того, чтобы унылой толпой тянуться в школу по утрам, стали предпочитать индивидуальные занятия, когда сами чувствовали себя наиболее сосредоточенными и способными к запоминанию нового.
На компьютерных системах, за которые так боялся американский оппонент Гудмунда, отмена измерений времени вообще не отразилась: для программистов и сетевых администраторов биты и байты оказались важнее минут и секунд. Физики с радостью взяли на вооружение метод Леонардо да Винчи. Астрономам и астрологам часы и минуты с успехом заменил древний арсенал градусов планет и звериных созвездий.
Единственными, кто пострадал от отмены измерений времени, были режимные предприятия и офисы. Нововведение Гудмунда подорвало сам принцип, позволявший им держать сотрудников в повиновении. Начались перебои в работе военных заводов. У чиновников обнаружился беспорядок в бумагах. Дисциплина в армиях всего мира безнадёжно расшаталась: когда из рук командования оказался выбит привычный кнут – минутная стрелка, стало невозможно ни назначить время штрафных работ, ни проследить, чтобы караул сменялся вовремя. Та же участь постигла банки. Когда измерений времени не стало, стало нельзя следить за колебаниями валютных курсов, назначать проценты, взимать пени с тех, кто не внёс в срок квартплату… Даже сама поговорка «Время – деньги», испокон веков бывшая девизом всех ростовщиков и банкиров, обратилась в пустой звук.
Предпосылки для любой власти: административной, экономической, военной, - больше не существовали.
Вскоре крупная американская газета поместила на первой полосе статью, озаглавленную: “The Timelessness of Sverrisson – the New Utopia”. После этого газета закрылась: ей больше нечего было сказать. На сбросивших гнёт графиков и планов материках шумели леса, не вырубаемые на бумагу для пустопорожнего чтива, не прорезанные асфальтированными тропками для праздных туристов. Ведь после отмены времени исчезло не только понятие пунктуальности, - исчезло и желание «убить время», этот извечный спутник неудобных и опустошающих сознание распорядков.
То, о чём создатели провокационных социально-политических теорий смели лишь мечтать – теперь стало реальностью. И воплотили всё это в жизнь ни кто иные, как безработный повеса и скромный преподаватель с маленького острова, до того известного лишь своими горными пейзажами да музыкальными фестивалями!
Более того: Гудмунду удалось ненароком воплотить в жизнь давнюю мечту писателей-фантастов. Поскольку друзья отменили поступательность исторического процесса и объявили все эпохи равными, - перемещение в другие века стало очень простым. Эпоху для жизни действительно стало можно выбирать по своему вкусу, - и те, кто стосковался по экзотике или посчитал заведённый Гудмундом порядок неудобным для себя, просто подались в другие века, подобно тому, как переселяются в другую страну. Между эпохами, как между странами, появилось почтовое сообщение: с обыкновенного почтамта ничего не стоило отправить письмо другу, уехавшему, к примеру, в Эпоху викингов или в 19 век. Такие письма не вызывали у почтальонов саркастических улыбок и всегда доходили до адресата. Впрочем, дерзнувших насовсем переселиться в другие века было немного; в основном люди довольствовались короткими поездками, - и возвращались усталые и счастливые, ещё твёрже убеждённые в преимуществах родного «безвременного» миропорядка. На глазах Гудмунда уже успело подрасти целое поколение, для которого такие короткие путешествия в чужие эпохи были сами собой разумеющимися.

Продолжение см. : https://dimentionen.wixsite.com/haabetstrae/крупная-проза

В сборнике "Повести о времени".