Под сенью ленты Мёбиуса. Байки-2

 Для игры Светлой Ночки «Этюды-5» - http://proza.ru/2025/01/03/165. Задание 2. Это было недавно,  это было давно…            


                Два весьма пожилых академика прогуливаются по академическому дворику, старательно глядя под ноги и обходя то кучки снега, то блестящие на солнце лужи.
               — Весной пахнет, — Лев Николаевич стягивает с головы вязаную шапочку, подставляя бледную лысину мартовскому солнцу.
               — Я бы сказал: в бывшей академической столовой котлеты горят, — поводит внушительным носом Пётр Кириллович.
               — Эх, уважаемый! Когда это было! — смеётся собеседник, оглядываясь на подвальные окна Президиума Академии. — Нынче у них тут кафе высшего разряда, всякие делегации принимают. «Лента Мёбиуса» называется, ни больше, ни меньше… Правда, кофе варить по-прежнему не умеют… Зиночка наша теперь у них главная.
               — А вы, Лев Николаевич, помните Зиночку, когда она ещё за кассой в столовой сидела? — оживляется Пётр Кириллович. — Бюст её над нашими скорбными сардельками с гарниром так нависал, что не было сил о чём-то другом думать.
               — Зато если находился кто-то из математиков, особо стойкий к её прелестям и уличал красавицу, что обсчитывает, раздавался плач Ярославны на всю столовую: «Обшибьтеся каждый может» — подхватывает воспоминания молодости академик-филолог.

               — Может, к нам в институт зайдём? — радушно приглашает Пётр Кириллович. — Всё равно в сквере все скамейки мокрые, не присядешь. А у нас в вестибюле уголок отгородили, поставили пару столиков и объявление повесили: «Мы варим такой вкусный кофе, что ради него стоит прийти на работу». Директор возмутился, но ребята-продавцы угостили его кофе и спрашивают: «Вы всерьёз верите, что ваши сотрудники ради той зарплаты, которую получают, на работу приходят?» По слухам, промолчал шеф…
               — Добрый день, Екатерина Сергеевна, — прерывает рассказ академик, специалист по элементарным частицам и, сорвав с головы смешную вязаную шапочку с белыми петушками, нервно пытается засунуть её в карман куртки.
               Мимо собеседников, высоко держа голову и распрямив плечи, шествует старуха в длинном пуховике леопардовой раскраски, делающем её не просто дородной, но необъятной, и в совершенно немыслимой фетровой шляпке с цветами.
               — Расслабьтесь, мальчики, вольно, — небрежно бросает пожилая женщина, едва поведя глазами в сторону склонивших головы академиков.

               —  Не поверите, Лев Николаевич, — вздыхает и жалуется Пётр Кириллович, — как её увижу, до сих пор сердце с ритма сбивается.
               — Ещё бы! — понимающе кивает собеседник. — Она как только появилась в аспирантском общежитии, у всех головы закружились, и у холостых, и у женатиков. Такую красоту разве что на старинных портретах увидишь, а тут – живая девчонка, на кухне в общежитии… Сейчас-то и подавно: лауреат почти всех престижных математических премий.
               — Правильно Нобель завещал математикам премии не давать. Непостижимее женщины–математика – лишь чёрные дыры, — убеждённо провозглашает специалист по элементарным частицам и чёрным дырам, а кроме того, первый муж Екатерины Сергеевны.

                — Сказала же: расслабьтесь, — машет рукой Лев Николаевич, — меня она тоже сто лет назад бросила.

                Вздохнув, меняет тему разговора:
                — Слышал, вы с супругой и внуком собирались посмотреть в кино «Пророка» с Юрой Борисовым. Как впечатления?

                Пётр Кириллович отвечает не сразу:
               — Третью ночь перед сном «Евгения Онегина» перечитываю, даже, назло Альцгеймеру, наизусть выучил:

                «Когда благому просвещенью
                Отдвинем более границ,
                Со временем (по расчисленью
                Философических таблиц,
                Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
                У нас изменятся безмерно:
                Шоссе Россию здесь и тут,
                Соединив, пересекут.
                Мосты чугунные чрез воды
                Шагнут широкою дугой,
                Раздвинем горы, под водой…»

                — «…Пророем дерзостные своды,
                И заведет крещёный мир
                На каждой станции трактир», — заканчивает Лев Николаевич.

                — С трактирами вроде всё в порядке…
                — Даст Бог, лет через двести и дороги отремонтируют, — смеётся академик-филолог. — Фильм-то как? У нас профессора ругают, аспиранты помалкивают…
                — Вот и моя супруга всё время твердит: и то не так, и это не так…
                — Не люблю Радзинского, но однажды он произнёс гениальную фразу: «Пушкинисты – не профессия, это – религия», — понимающе кивает Лев Николаевич.

                — Илюша, старший наш внук, они как раз Пушкина в школе проходят, сначала во всём соглашался с бабушкой, потом замолчал… А дома сказал: «Как было «так», я, бабушка, во всех твоих умных книгах прочитаю. Зато, когда кино смотришь, тебя «заводит»: туда, к Пушкину хочется, словно это всё сегодня, а не двести с лишним лет назад происходит. Пусть он неправильный, но живой».
                Помолчав, Пётр Кириллович договаривает:
                — Вот и мне туда хочется. Сидишь на каком-нибудь унылом заседании научного Совета, слушаешь, что руководство вещает, и так хочется иногда вскочить с ногами на стул и, как лицеисты, а вместе с ними и Державин, затопать, отбивая ритм: «Нас с детства в лицее учили свободе, и вам не удастся её отобрать»…
Смущённо улыбается:
                — Как в кино… Не было, невозможно, но весело…

                — Представляю реакцию коллег, — заливается звонким молодым смехом Лев Николаевич.


                И неожиданно переходит на «ты», как было когда-то, когда будущие академики жили в одной комнате аспирантского общежития, и любовь к красивой женщине ещё не встала между ними преградой:

                — Люди всегда другие. Нам только кажется, будто мы что-то знаем: ты обо мне, я о тебе. Мы с тобой о Кате, а пушкинисты о Пушкине… Ты зиму семьдесят восьмого помнишь?
                — Ну… холодная зима выдалась.
                — Вот. В декабре шестидесятилетие образования  БССР праздновали, всё Политбюро на трибунах, а Катька в заплыве моржей решила новый итальянский купальник продемонстрировать, без плечиков… Они там, понимаешь, для форса перед трибунами волну сделали, купальник-то и соскользнул… Катерина наша и глазом не моргнула, стоит, на трибуне овации...
                — Лёва, я это сто раз от тебя слышал, — осторожно говорит бывший Петька.
                Но Лев Николаевич с размаху нахлобучивает на лысину шапочку с помпоном и продолжает:
                — Катя замуж вышла за члена армянской делегации, который громче всех ей аплодировал… Свекровь, конечно, неправильную невестку, которая по заграницам мотается, не одобряла… А потом они, вся семья, в Спитаке погибли. Сын приехал мать навестить, пока Катерина на симпозиуме в Париже выступала…
                — Не знал. Я думал, она просто вернулась…
                — Она долго ничего не рассказывала. Просто жила, девочку растила… А потом у девочки нашлись родственники в Америке, они её и забрали: родная кровь всё-таки. А Катерина, понимаешь, чужая… Чёрт, солнце слепит, — трёт глаза Лев Николаевич.
                — Кофе-то пойдём, выпьем? — зовёт Пётр Кириллович.
                — Не могу: после обеда – семинар. Пойду… «Глаголом жечь сердца» аспирантов, — улыбается академик. — Жизнь, Петя, почему-то всегда другая, не такая, как мы о ней думаем.