К. Д. Носилов. Первый храм на Крайнем Севере

Константин Дмитриевич НОСИЛОВ (1858 – 1923)

Русская колония и первый храм на Крайнем Севере



Было 20 число июля 1870 года, когда к пустынным, каменистым берегам полярного острова Новая Земля с океана, со стороны Белого моря, тихо плыла русская военная эскадра под флагом Eго Императорского Высочества Великого Князя Алексея Александровича. Много флагов и русских, и иностранных видали берега этой пустынной, арктической страны, много гостей принимали они, много отважных моряков приставало к ним с надеждой на счастье, и много погибло их и похоронено в каменистой земле. Здесь были зимовки, были летние промыслы, существовали промышленные артели, кой-где появлялись промысловые хижины, но временные обитатели или оставляли здесь свои кости, или покидали негостеприимный остров с тем, чтобы больше на нем не бывать. Долго человек старался отвоевать себе этот клочок земли у сурового севера, но слабы были силы человека, и он уступал, часто дорого, человеческими жертвами, окупая свою отвагу. Но вот пробил урочный час, русская эскадра недаром стремилась к этим любопытным берегам, она положила здесь начало новой жизни. Эскадра вошла в залив Моллера и бросила якорь на Мало-Кармакульском рейде. Этот рейд был лучшим из известных тогда «становищ» западного берега, он издавна посещался русскими промысловыми судами и был хорошо знаком нашим поморам. Он понравился Высокому Гостю и был первым избран для жизни человека. Здесь решено было устроить станцию и приют общества спасания на водах и поселить колонистами самоедов, как людей, для которых пустыня и север составляют родину.
С Высочайшего разрешения, из государственного казначейства было отпущено обществу спасания на водах для этой цели — 25.000 р.; от самого общества было выдано 7.844 р.; от лесопромышленника Русанова поступило пожертвование леса на сумму 4.650 р., и вот, благодаря собранному капиталу, устройство станции и приюта с колошей перешло от слова к делу. При горячем содействии этому благому делу Архангельского губернатора д. с. с. Ник. Ал. Игнатьева, в 1877 году в Мало-Кармакульское становище были доставлены на кораблях здания станции и приюта и на месте необитаемого промыслового становища, где были только следы когда-то существовавшей избы, поставлены были 3 прекрасные здания с сторожевой будкой на вершине ближайшего холма. В одном здании поместили несколько семейств самоедов-колонистов, хорошо обеспеченных провизией и принадлежностями охоты, в главном здании поместился склад и отведены комнаты для приюта, а третье здание отведено для бани.
Но этим дело не ограничилось; для изучения условий жизни на этом острове на следующий год был командирован от морского министерства на станцию штабс-капитан Тягин, который и прибыл в Мало-Кармакулы летом 1878 года со своим семейством, с целью прожить здесь зиму или год. Но не посчастливилось нашей полярной колонии в первое время ее существования, — тот бич арктических стран, цинга, который всюду на Крайнем Севере встречает неприязненно человека, и здесь значительно повредил благому делу: из 25 человек умерло от цинги 7, и это очень повлияло на поселенцев; они однако же остались. Наблюдения г. Тягина над условиями жизни колонистов были хотя и неутешительны, но существование на этом острове оказалось все-таки возможным для самоеда, потребность и невзыскательность которого кое-как укладывалась и здесь в узкие рамки своеобразной полукочевой, полу-оседлой жизни. После г. Тягина в Мало-Кармакулах осталась часовня; она была устроена в 1878 году в здании, где помещался наблюдательный пост, оказавшийся ненужным. Сюда при нем сходились для молитв по праздникам самоеды, им прочитывались часы, а во время прибытия срочного парохода из Архангельска, командированным для отправления богослужебных треб священником здесь служились всенощные, вечерни и совершались требы. В то же время, когда интересами Новой Земли было занято и правительство, и общество, Архангельским епископом Нафанаилом был поднят вопрос об учреждении здесь монашеского скита, были собраны даже небольшие пожертвованиями средства (600 р.), но мысль, что здесь невозможно существовать русскому человеку, была еще крепка, и благой почин этого дела остался без последствий. С 1879 года наступило тяжелое время для колонии, интерес к Новой Земле ослаб, жизнью колонистов занималось только общество спасания на водах, ежегодно снабжая их жизненными припасами, но количество припасов ежегодно уменьшалось, и в правлении общества был поднят вопрос: не следует ли упразднить учреждения общества на Новой Земле (Годовой отчет Общества за 1887 год, стр. 16). Однако ж убеждение в том, что эти учреждения важны для погибающих при кораблекрушениях с одной стороны, и, с другой стороны, что присутствие их на Новой Земле служит пока единственным доказательством принадлежности этого острова России — заставило общество снова заняться интересами Новой Земли, и оно снова ассигновало сумму для поддержки зданий и жизни колонистов, как бы желая еще сделать опыт удержать эти учреждения за собой и не дать упасть имени России пред иностранцами, которые давно ищут способа захватить этот богатый остров в свои руки, как захватили о. Грумонд (Шпицберген), который так же, как и Новая Земля, еще не в давнее время исключительно посещался русскими, чувствовавшими и там себя хозяевами острова, как привыкли чувствовать ими себя и на Новой Земле. Это время случайно совпало с отправлением моим на этот остров для научных исследований. Я ехал сюда с намерением провести на нем несколько лет и, так как не имел еще возможности доставить туда свой дом, то должен был пока поместиться в одном из зданий общества. Это обстоятельство и просьба Архангельского окружного правления общества спасания на водах заставили меня принять участие в делах общества, и я решился посильно помочь обществу в осуществлении его благих намерений.
Отправившись 11-го июня 1887 г. за совершающем обязательные рейсы пароходе «Великий Князь Владимир» из гор. Архангельска, я дорогою познакомился с командированными лицами епархиального начальства, которые ехали для исполнения богослужебных треб у колонистов-самоедов: священником и псаломщиком. Первый — иеромонах Архангельского Корельского монастыря Иона. Он ехал уже не в первый раз, и ему достаточно были известны и колонисты, и положение станции, и условия самого дела, для которого он был командирован. Он откровенно признался, что условия его миссии крайне затруднительны и, что помимо исполнения треб колонистам, нужно многое, чтобы они могли считаться христианами. Действительно, когда мы наконец, после продолжительного перехода через Ледовитый океан с его волнениями и туманами, пришли на Кармакульский рейд и высадились на берег, то для меня стало ясным всё что здесь было, и чего нет, и что нужно. Прекрасные здания, с двойными деревянными стенами, красиво, прочно сложенные, с хорошими гигиеническими условиями постройки, были так запущены самоедами, что без отвращения невозможно было зайти ни в одно здание. Всюду была грязь, пахло ворванью, даже колонисты, — и те были словно подавлены чем-то и поистине представлялись дикарями этого пустынного острова. На месте когда-то еще недавно устроенной г. Тягиным часовни, красовавшейся на ближайшем красивом холмике на мысу, у красивой бухты, стояли одни голые стены, разрушенные наполовину штормами и затем наполовину сожженные одичавшими обитателями острова. На вопрос, что случилось с часовней, они наивно отвечали, что крышу ее снесло ветром зимою с холма на лед залива, где они ее взяли и порубили на дрова, затем стали пользоваться для этой же цели и стенами своего единственного молитвенного здания... Пришлось, скрепя сердце, очистить одну комнату от грязи, отворить окно, проветрить ее; едва можно было отслужить тут всенощную, а наутро обедницу. Пароход торопился назавтра же уходить, и о. Ионе предстояло сразу исполнить в одни сутки все разнообразные требы и служения. Через час он уже крестил давно родившихся детей, венчал две давно уже поженившиеся пары, записывал в метрики новых христиан и пр. Вечером, уставши и от морского путешествия, и от многосложных треб у самоедов, он уже опять служил, исповедовал и пр., а между тем его паства, относясь равнодушно к совершавшемуся служению, более была занята другим, развлекалась новостями дня, отвлекалась работой выгрузки парохода, искала удовольствий, и ему стоило немало хлопот привлечь ее к службе, уговорить исполнить священный обряд, принести детей для крещения, исповедаться, повенчаться, и я видел, как одна пара молодых была неожиданно взята от выгрузки дров и поставлена под венцы прямо в мокром рабочем платье... Тяжело было видеть всё это со стороны, но как должно быть это тяжело, горько самому миссионеру. Это был человек, душой преданный святому делу, скромный, простой монах, вышедший сам из среды простого народа и хорошо его знавший. Он горько жаловался мне, но что мог я сделать в первый день своей жизни на этом острове, разве только обещать помочь... Ясно было, что здесь нужна постоянная миссия, постоянно живущий священник и храм; но как это устроить, кого просить, что делать, когда многие утверждают, что здесь немыслимо самое существование человека. Я решился поправить часовню и приготовить самоедов хоть к лучшему приему священнослужителей, написав прошение преосвященному Нафанаилу, чтобы он послал церковно-богослужебных книг, свеч и ладану, присовокупив при сем, что крайне желательно было бы хотя временное, более продолжительное летнее присутствие здесь миссионера. Мы почти друзьями расстались с миссионером, и я взял с него слово, что если осуществятся мои мечты, то никто другой, как он, приедет сюда для святого дела.
При помощи команды военного судна, посетившего одновременно с нами Новую Землю, удалось восстановить стены часовни, покрыть ее тесом и привести ее в порядок. К 22 июля, ко дню тезоименитства Высокой Покровительницы нашей станции, Ее Императорского Величества Государыни Императрицы [Марии Феодоровны], часовня была уже восстановлена и украшена, насколько было это возможно, иконами и церковными принадлежностями.
Ранним утром этого торжественного для станции и колонии дня здания были украшены флагами, колонисты принарядились, и мы отправились в нашу возобновленную часовню. Самоеды охотно спешили ставить свечи, один из них, бывалый в селах Печорского края, самоедин Фома Вылка, достал где-то ладану, жена его принесла горячих углей, и он благоговейно стал окуривать из ковша иконы и присутствующих, тогда как я начал читать часы по добытому с военного судна Псалтирю, под звон единственного спасательного колокола, взятого со станции для часовни.
После этого первого молебствия, я пригласил всех присутствующих к себе на чай, где и началось наше знакомство. Самоеды простосердечно рассказали мне, как они живут, как трудна и тяжела подчас бывает их жизнь, какие лишения приходится им выносить и как тяжело бывает им порой без нравственной поддержки. Оказывается, что они не менее нас сознают потребность молитвы, что в минуту опасности обращаются к святителю Николаю Чудотворцу, жертвуют ему предметы промысла, что у некоторых из них водятся на случай и восковая свечка, и кусочек ладану, хотя другие, если не все они, порой также служат и тем богам, которым покланялись их отцы. Старик Фома, ревностный мой помощник, в доказательство своей веры даже принес мне свой ветхий засаленный псалтирь, который он добыл где-то в тундре у зырянина и с тех пор читает по складам с замечательным терпением, хотя мало понимает славянскую речь. — Он был первым грамотеем Новой Земли, как был первым жителем ее, переселившись сюда 17 лет тому назад из Печорского края. Другие самоеды не только не знали грамоты, но оказалось, что не знали даже ни одной молитвы. Между тем религиозные потребности ими живо чувствуются, и когда я им сообщил свои надежды относительно устройства здесь миссии, то они обрадовались этому и стали доказывать, что тогда им будет несравненно легче здесь жить, они не будут бояться цинги, и жизнь на Новой Земле тогда будет русской. Следующие воскресные дни мы также начинали в часовне, самоеды в эти дни уже перестали отлучаться на промыслы, воскресный день стал и для них праздником, а приглашение на чай после часов сделало то, что к молебствию уже стали ходить все и даже женщины, которые раньше не ходили.
С военным судном я отправил второе письмо преосвященному Нафанаилу, где описал ему наши успехи и снова горячо просил об устройстве здесь храма и командировке миссионера на жительство, прибавив, что в средствах этому делу препятствий не будет. Одновременно с этим были посланы письма и моим землякам, известным ревнителям христианства, одному в Иерусалим — начальнику русской миссии архимандриту Антонину, и другому в Москву —протоиерею о. Платону Капустину. Я был убежден, что в будущем году на Новой Земле в религиозном отношении будет лучше, и решился зимою начать в свободное время учить самоедов и приготовлять их понемногу к более лучшему их положению и приему миссионера, и ожидать этого лучшего времени нам пришлось недолго.
Третьего сентября на наш рейд снова пришел пароход из Архангельска и на нем, к великому моему утешению, к нам прибыл о. Иона с псаломщиком и уже не на короткое время, а на всю зиму и даже с позволением преосвященного устроить в нашей часовне храм. На берег была торжественно перенесена с парохода икона святителя Николая, имени которого посвящался первый храм Новой Земли. Самоеды были в восторге.
Наша миссия была в изобилии снабжена припасами на весь год и поместилась в половине главного здания общества, хотя на первое время и не совсем в удобном помещении, но достаточном по Новой Земле. — 7-го числа пароход ушел, и мы остались одни. Весь сентябрь был посвящен нами устройству храма.
Помещение часовни, занимающее всего четыре квадратных сажени, было перегорожено привезенным из города Архангельска стареньким иконостасом, украшенным привезенными иконами, обито частью материей, частью обоями, все убожество прежней часовни было скрыто, и наш маленький храм казался нам очень красивым. Самоеды постоянно наведывались к нам, помогали устраивать и относились к устройству храма с таким нетерпением, что постоянно спрашивали о дне освящения, крайне интересуясь этим событием Новой Земли. По воле преосвященного, освящение должно было состояться 1-го октября; в этот и предыдущий день наш архипастырь намерен был по случаю этого освящения служить и торжествовать этот день в г. Архангельске, почему мы и приготовили все к условленному дню освящения. — Наконец, наступило 30-е сентября. Вечером все здания станции были убраны флагами, освещены скромной иллюминацией, и в 7 часов три пушечных выстрела возвестили пустыне о начале торжества. Начался благовест. Самый храм наш, красиво возвышаясь на горке, над заливом, словно горел под огнем иллюминации и внутреннего освещения. Началось богослужение. Колонисты все были давно уже у храма, многие из них нарочно прибыли с мест своих зимовок и теперь торопились попасть в храм, чтобы поставить свечи. Оживление было необычайное для Новой Земли, как и самое торжество. Храм далеко не вмещал всех, половина полярных прихожан его стояла на крыльце и на улице, забывая о морозе, и молилась, с удивлением любуясь необыкновенным освящением и убранством своего первого храма. Так как все непременно хотели поставить как можно больше свеч, то места для свеч не хватило, и многие просто держали зажженные свечи в руках, что придавало богослужению еще более торжественный вид. Дети и сами самоеды, тоже дети природы этого севера, не могли сдерживать своих восторгов, они шепотом хвалили свой храм, указывали, восхищались и радовались. Что-то таинственно-неотразимое влекло к этому храму, какое-то необъяснимое сильное чувство волновало нас в эту незабвенную ночь... Казалось, и сама природа торжествовала вместе с нами в эти часы богослужения. Бурный океан стих, поверхность залива стояла как зеркало, отражая в себе ряд освещенных зданий и самый храм, отражающийся в темной поверхности воды всеми разноцветными своими огнями... Самое небо словно нарочно раскинуло над нами роскошную, сияющую, беспрерывно вспыхивающую огнями дугу чудного, необъяснимого северного сияния... Это было торжество всей Новой Земли, оно по впечатлениям глубоко запало в душу, и едва ли кто из присутствующих на нем в состоянии когда-нибудь забыть его и те чувства, которые оно навевало своим видом...
Наутро, при той же торжественной обстановке, при той же тихой ясной погоде, был совершен и самый обряд освящения храма. Торжественный крестный ход, великие слова пред запертыми дверями храма: «Возьмите врата, князи, ваша и внидет Царь славы» и пр. были сопровождаемы оглушительными пушечными выстрелами, раскаты эха которых долго откликались и в горах и на море... Началась первая литургия. Необыкновенное зрелище торжественного богослужения сильно волновало самоедов, они охотно подпевали клиросу, следили за всем, и если бы кто видел их в те минуты, то никогда не поверил бы, что они способны были принести человеческую кровавую жертву идолу... А между тем это был факт, ныне уже юридически обнаруженный и осужденный. Всего 8 лет тому назад на этой же Новой Земле, которая теперь освящена храмом, было совершено страшное дело: самоедами была принесена в жертву, чрез удавление, сделанному ими идолу взрослая девушка, кровью которой они так же усердно мазали идолу губы, как искренно теперь молились истинному Богу. С благословения священника, я обратился после литургии к присутствующим с речью, где, насколько мог, поздравил их с великим торжеством и выразил желание видеть их отныне истинными христианами Новой Земли и верными прихожанами первого новоземельского, самого северного во всем свете храма...
С этого дня наша жизнь стала полнее, самоеды тоже чувствовали, что свершилось кроме самого события что-то особенное, и выражали это чувство, говоря: теперь стала жизнь другая, русская, мы живем теперь по-русски, в России.
В воскресные дни на мачте поднимался флаг, самоеды с утра вынимали запасные иконы из сундуков, ставили их и в дому, и в чуму на божницы, засвечали свечи, окуривали ладаном, одевались в лучшие наряды и шли в церковь. Праздник стал и для них таким же днем отдыха и молитвы, как и для всякого русского. В эти дни они уже не ездили на промыслы в море, а если случались праздники, незнакомые для них, то они накануне спрашивали о значении их и любили слушать о библейских событиях нашей христианской церкви, подолгу расспрашивая миссионера о мельчайших подробностях.
Дети охотно шли учиться грамоте, и хотя самое обучение шло очень медленно, так как они не понимали русской речи, а только догадывались, однако и здесь была надежда видеть к концу года нескольких мальчиков, знающих молитвы и чтение азбуки.
Настала полярная ночь, начались бури, мятели, наступили холода, жизнь самоедов стала труднее, беспрерывная тьма давила человека, постоянный холод и шторм убивал всякую энергию, и много-много раз в это тяжелое время освещенный храм, богослужение маленького храма, оживляли однообразную тяжелую жизнь и вносили в нее новое чувство, новые силы и веру в светлое будущее... Только в эту полярную беспросветную трехмесячную ночь с ее убийственным холодом и бурей, с ее таинственной неизвестностью, когда, казалось, самое солнце покинуло землю и оставило человека здесь на вечный мрак, — только тогда становилось понятным, насколько здесь нужен храм, как много он значит и какую веру он поддерживает в человеке. Сами колонисты теперь не узнавали своей жизни, им было значительно легче, они сгруппировались в колонии и учились жить по-русски так же охотно, как учились у миссионера и христианской вере.
Промышляя на море, они часто несли в дар своему маленькому храму шкуры тюленей, белых лисиц и прочее; приезжая из зимовок со стороны, они заказывали молебны, ставили рублевый свечи, покупали в запас ладану и свеч и, отправляясь в путь, просили благословения своего пастыря.
Наступившие праздники Рождества Христова, хотя еще полярная ночь и не окончилась и ездить по этой пустыне было опасно, собрали снова всех жителей этого острова в колонию и были так же торжественно отпразднованы, как и день освящения храма. Мы приняли все меры, чтобы торжественнее устроить Рождественскую ночь и затем веселее провести время русского зимнего праздника и показать самоедам, как богата русская жизнь и верой, и удовольствиями. В день Богоявления было устроено новое для этой земли торжество — первое освящение ее вод, крестный ход со всеми колонистами и даже с маленькими детьми, которых несли вслед на руках их матери, на озеро за три версты от станции, занял всё светлое время коротких сумерек и представлял поистине трогательную картину под этим полярным небом... Пушечная пальба, звон единственного колокола, развевающиеся флаги над зданиями, молебен на первой иордани Новой Земли с ружейными залпами надолго останутся в памяти самоедов... С этим праздником на Новой Земле связывается первая надежда человека в полярную ночь скоро увидеть благодатное солнце, как у нас в России связывается ожидание весны с праздником Благовещения. Действительно, 19 января мы снова увидали солнце, оно воротилось к нам и снова принесло нам силы, которые заметно падали среди беспрерывной тьмы. Полярная ночь кончилась благополучно, цинги, этого бича полярных стран, не было, и этот год был первый, когда эта болезнь наконец пощадила здесь человека...
Жизнь для человека оказалась не такой страшной в полярную ночь, как принято у нас думать, и мы довольно легко, не изменяя ничего в своих привычках, прожили это тяжелое полярных зимовок время, занимаясь спокойно каждый своим делом. Хотя отсутствие света и замена его светом лампы заметно влияли на человека, но здоровый, холодный воздух хорошо влиял на организм и уничтожал все то, что у нас в холодных местах влечет к заболеваниям и заразе.
Зима была вообще умеренная. Значительных холодов вовсе не наблюдалось, средняя температура держалась между 10°—15° Цельсия, редко понижаясь до 25°. Океан, открытый и зимою, оказывал значительное влияние на температуру этого острова и по временам, во время бурь и ветров с юга и юго-запада, повышал температуру даже до таяния снега, и мы не раз на этом полярном острове среди зимы наблюдали даже дождь. Единственно, что давало себя чувствовать в сфере атмосферных явлений, это береговые бризы и бури. Близость и положение гор усиливали малейший ветер со стороны гор и доводили его до степени шторма. Эти последние, бушуя по целым суткам, а  иногда и по неделе, решительно держали в осаде наше маленькое поселение. Двинуться куда бы то ни было тогда невозможно, и путник должен был пережидать погоду, зарывшись в снег вместе с собаками, на которых здесь ездят, и проводить время подобно зверю в снежной берлоге. Ветер поднимал половину всего снега на воздух, кружил его, унося в океан, заносил всё встречное, и наши дома еще с осени были окружены целыми стенами снега вплоть до крыш, что давало случай в тихие дни кататься нашим ученикам школы прямо с крыши нашего дома на лед залива.
Часто мы по суткам, в дни шторма, не видали своего храма, боясь за его участь; нередко приходилось о. Ионе служить в своей квартире, за невозможностью попасть в храм; часто в нем было жутко стоять, когда вой вихря заставлял вздрагивать, заглушал пение, когда сила ветра буквально трясла здание, как железнодорожный вагон, когда постоянно являлась мысль, что сила ветра снесет здание и сбросит его с высоты холма на лед бухты вместе с молящимися. В таких случаях мы выходили из храма не иначе, как взявшись руками вместе, чтобы противостоять напору ветра и помочь встать тем, кого сбрасывало с ног. Эти штормы немало причиняли нам беспокойства и в доме, где ходили двери, шевелились картины, качалась лампадка, ветер ходил по комнате и дрожали и стены и печь... Но стихали бури, наступали тихие, обыкновенные зимние дни, и мы вознаграждали себя за пережитое моционом на воздухе, в котором здесь особенно нуждается тело, лишенное на три месяца благотворного влияния света. Со времени появления солнца (19 января) время дня стало быстро прибывать, в феврале день уже был полный для зимнего времени, и колонисты выбыли из колонии на промыслы, удалившись почти все, с семействами, на охоту за оленями на Карский берег моря. Океан пригнал к берегам нашим ледяные поля, затер заливы, и температура воздуха стала заметно понижаться. В марте солнце уже закатывалось на короткое время, снегу было много, днем пригревало, но ночами трещали такие морозы, с которыми мы еще были не знакомы. При ясном небе почти постоянно было 30° и даже доходило до 38°. Но и эти холода при штиле и солнце были незаметны по влиянию и переносились легко и гораздо легче, чем штормы, метели и бури темной полярной ночи. В наступивший пост наличные колонисты соблюдали его и были все с детьми приобщены Святых Таин.
В начале апреля, когда солнце уже закатывалось только на 5 часов и температура воздуха стала по временам веять весной, я отправился в путешествие на берега Карского моря, посетил кочующих там наших колонистов и нашел их благоденствующими по-своему, благодаря свежей оленьей пище, которую они ели и в сыром, и в вареном виде, одинаково. Там, на их становище, я между прочим неожиданно открыл и того идола, которому 9 лет назад была принесена жертва колонистами этой земли. Это был небольшой, с аршин величины, простой обрубок дерева, с заостренным на верху концом в виде колпака и грубо сделанными глазами, носом, ртом и лицом. Он стоял на том самом холмике, где разыгралась когда-то страшная история жертвоприношения. Побуждением к принесению человеческой жертвы был голод.
Зимою 1878-1879 года зимовщиками этого берега, самоедами, добровольно переселившимися сюда летом того года тремя чумами, здесь не было убито почти ни одного оленя. В полярную ночь они терпели страшную нужду, доходило до того, что они ели шкуры белых медведей, тюленей, но под конец ночи и этой пищи не стало. Моря затерло льдом, в горах же не видно было и следов оленей. Открылась цинга, стали умирать дети, и зимовщикам грозила смерть. Пути в колонию, о существовании которой они слышали, они не знали, и помощи им ожидать было неоткуда. Они рисковали вымереть от цинги. В эти тяжелые дни вожаком их был придуман обычный в тундре способ умилостивления божества, покровителя промысла. Он устроил идола, установил его на холме вблизи чума и вместо того, чтобы принести в жертву, по обычаю их, оленя, он задавил 16- летнюю девушку- сиротку, вымазал ее кровью губы созданному богу и совершил тот несложный обряд жертвоприношения, который мне не раз приходилось наблюдать у вогул и остяков Березовского края, где ни миссии, ни церкви еще не в состоянии искоренить обычай суеверия среди уже просвещенных христианством жителей. Говорят, что на другой же день вблизи того холма, где принесена человеческая жертва, было убито 7 оленей, и с той поры олени массой появились вблизи становища и зимовщики избавились от голода... Но не так отнеслись к этому поступку товарищи вожака, они протестовали против такого необычного и в тундрах Сибири жертвоприношения и стали избегать зачинщика, боясь подвергнуться ответственности. Вожак их это заметил, боязнь быть открытым заставила его вооружиться против своих товарищей по зимовке, и он их стал убивать. Таким образом погибло около 6 человек и двое потерялись без вести. Последними был старик с маленькой девочкой, они бежали с берега на маленькой лодочке в море и там вероятно или потонули, или погибли с голоду, затертые льдами. Известно только, что им не удалось попасть к берегам Ялмала и Вайгача, куда лежал их трудный путь.
Ко дню святой Пасхи я возвратился в колонию и сообщил о. Ионе всё, мной обследованное. На другой же день Пасхи, торжественно встреченной нами и отпразднованной при стечении колонистов, о. Иона отправился на санках, запряженных собаками, на место становища самоедов и после трудного пути прибыл туда для дел своей миссии. Там он расколол идола своими руками, сжег его и пепел его развеял пред глазами его поклонников. Затем, водрузив крест, он отслужил пасхальный молебен, освятил чумы и таким образом сообщил радость празднества и этому далекому становищу охотников.
Они отнеслись к этому сердечно, им стыдно было своего прежнего суеверия, и хотя вера в идола у них совсем не исчезла, но была уже поколеблена увещаниями их пастыря.
С 26-го апреля наступила весенняя пора, солнце уже ночью не закатывалось, снег начал таять, и хотя и в мае еще было не особенно тепло, но к концу этого месяца весны земля стала обнажаться, зашумели ручьи, колонисты собрались в колонию и стали ожидать прихода судов.
В июне появилась первая зелень, горные ветры отогнали ледяные поля, и 29 июня пришло первое судно от берегов дальней родины.
В Петровский пост были исповеданы и приобщены и те, которые были в отсутствии в Великом посту. Дела школы закончены, результат получился хотя и не блестящей, но вполне достаточный для первого года. Дети и взрослые научились молитвам, некоторые читали, умели считать и выглядывали уже настоящими школьниками нашей церковно-приходской школы. Дела по просвещению и церкви шли хорошо, самоеды много жертвовали для храма из предметов своих промыслов, охотно каждую службу ходили в храм, и было приятно писать о. Ионе свой первый отчет по своей миссии (Напечатан в «Арханг. Епарх. Ведом.» за 1888 год).
26-го июля на наш рейд, наконец, пришел и наш срочный пароход. Крайне интересуясь нашей зимовкой и делами колонии, на пароходе прибыл начальник губернии князь Голицын; ему была устроена встреча, отслужен молебен в храме, а прибытию парохода был сделан обычный пушечный салют.
На этот раз пароход нам привез почти неожиданное извести, крайне обрадовавшее наше поселение. На пароходе был доставлен вполне готовый, устроенный в г. Архангельске большой деревянный храм и были привезены рабочие для постановки его на место. Оказалось, что мои письма были не напрасны, они были горячо приняты многими, и первое место по заботе о постройке храма и сборе средств принадлежало давнишним ревнителям христианства о. Антонину и о. Платону Капустиным, которые первыми взялись за это трудное дело, собрали средства, вещи, книги, церковные принадлежности и привлекли к этому делу и благотворительность матушки Москвы и щедрость далекого Иерусалима...
Преосвященный Архангельский Нафанаил ревностно и со свойственною ему энергией занялся устройством храма, и храм был скоро сооружен, разложен и нагружен в судно в г. Архангельск, откуда с посланным на лето, взамен о. Ионы, иеромонахом Прокопием и был отправлен на Новую Землю.
Храм этот сравнительно с нашим был значительный, вместительностью на 200 человек и хорошей архитектуры, но к сожалению был слишком высок внутри и не отвечал нашему желанию быть теплым; за отсутствием леса на Новой Земле отапливать его привозными дровами из г. Архангельска, из-за океана, было бы дорого и почти невозможно, и о. Иoне предстояло и на будущее время совершать богослужение в холодном храме, как и этот год первой зимовки, что при температуре в 20° и 30° трудно...
С прибытием парохода колония наша закипела жизнью, колонисты помогали разгружать пароход, всюду было движение, и три дня остановки парохода были праздником колонии и развлечением и ее жителям и гостям. Через три дня пароход увез нас в г. Архангельск, куда и прибыли мы благополучно 4 августа. Так кончился первый год духовной миссии на Новой Земле. Будущее представлялось уже обеспеченным, и оставалось уже немногое, чтобы обеспечить существование духовенства и храма на этом острове.
Доходами прихожан, численность которых была всего до 70 человек и при будущем населении острова, храм и причт существовать, разумеется, не могли. Решено было хлопотать об устройстве монашеского скита. Это был единственный исход, чтоб наше дело не погибло при самом начале.
Эта мысль, высказанная мной при свидании преосвященному Нафанаилу, была принята, и этот наш ближайший покровитель и строитель, энергично отдался этому делу, обещая многое сделать для Новой Земли и просвещения ее полярных обитателей, равно нуждающихся в религии, как и все русские подданные.
Теперь мне оставалось сердечно поблагодарить от имени колонии наших ревнителей в Москве и порадовать новостями в Петербурге г. председателя общества спасания на водах министра К.Н. Посьета, которому давно было близко и дорого сердцу всё хорошее Новой Земли, для чего я и отбыл немедленно из Архангельска, стараясь поспеть возвратиться к осеннему рейсу парохода на Новую Землю.
К началу сентября мы снова собрались в гор. Архангельск. Пароход назначен был на 12-е число, и о. Иона с новым псаломщиком уже были готовы пуститься в путь. На этот раз они получили благословение своего архипастыря по приезде на Новую Землю освятить новый храм и снова продолжать просвещение самоедов и на этот год. Снабженные хорошо провизией, книгами, вещами и домашними принадлежностями, они ехали, уже не опасаясь ни цинги, ни полярной ночи, ни одиночества и замкнутости. Новая Земля уже стала обычным местом зимовки и не возбуждала тревог ни в тех, кто отправлялся на нее, ни в тех, кто заботился об участи отправившихся. Завеса с нее снята, и она была теперь признана возможной для существования не только самоедов, но и русских.
Мной были приглашены и взяты на этот второй год экспедиции три русских поморских жителя, которые, узнав о существовании храма и нашем зимовье, охотно поехали на зимовку. Желающих из помор Белого моря было довольно, многие просились с нами, многие желали селиться там, но для этого требовались средства, почему мне поневоле пришлось отказывать желающим и обещать доставить им эту возможность на будущее время. Богатые морские промыслы давно привлекали смелых помор, они одиночными партиями заезжали туда много раз, но, мало обеспеченные, большею частью погибали там от цинги, которая скоро и закрыла им доступ к этой богатой стране.
Теперь в них явилась надежда стать твердой ногой жителя на Новой Земле; устройство храмов, наша зимовка, внимание и помощь правительства сразу изменили их невыгодное мнение о Новой Земле, и желающих явилось много.
13-го сентября, в 8 ч. утра, мы оставили Соломбальский рейд и вышли на том же пароходе «Великий Князь Владимир» в Белое море. 14-го вечером мы вышли в океан и взяли курс в Новую Землю.
Утром 16-го мы издали увидали берега Новой Земли, они были уже сплошь покрыты снегом. Входя в залив Моллера, мы далеко увидали новый храм и крест его. Он так удачно был поставлен, так красиво выделялся среди однообразной белизны покрытых снегом гор, что, будучи духовным маяком жизни человека на этом острове, он являлся вместе с тем маяком и для моряков, посещающих этот остров.
Мы входим на рейд, бросаем якорь при пушечных салютах с берега и снова выходим на берег уже знакомой нам земли. Храм был совершенно готов для освящения, и не задерживал парохода, мы назначили день этого торжества на 19-е число. Теперь это событие должно было совершиться в присутствии русского судна и наших гостей-моряков.
Наступил вечер 18-го сентября, такой же тихий, теплый, с звездным небосклоном, как и год тому назад, при освящении первого храма, теперь тоже украшенного нами по возможности.
Здания колонии были иллюминованы и украшены флагами, пароход, стоя бортом параллельно берегу, был весь убран флагами и иллюминован, а самый храм, освещенный внутри и снаружи, красиво обрисовывался среди темноты на холме, словно застывши в своем величии.
Три пушечных выстрела возвестили начало богослужения, раздался благовест, и первое всенощное бдение началось в новом храме. Долго продолжалось при стечении молящихся богослужение, самоеды не верили глазам, восторгаясь благолепием нового храма, дети не скрывали восторгов, переживая незабвенные для них минуты торжества.
Когда мы потом вышли из храма, то были буквально очарованы чудной картиной нашей колонии. Весь берег, вся освещенная колония, сияющий огнями храм, всё это отражалось и, казалось, застыло в темной поверхности воды залива.
Пароход тихо горел разноцветными огнями, вдвойне видимый и на воздухе, и в зеркальной поверхности воды. Мы толпой подошли, очарованные, к краю береговой скалы, под которой спало тихое море, и, обнажив головы, восторженно среди глубокой тишины запели «Боже, Царя храни»... Ура! ура! — раздалось с берега и парохода, взвились в воздух ракеты, грянула пушка, и клич восторга далеко разнесся по морю, откликнулся эхом в далеких островах и, долго перекатываясь громким эхом, замер и стих и в горах земли, и в просторе океана... Наутро было торжественно совершено и самое освящение храма. После богослужения мы отправились на судно, где были провозглашены тосты за Государя Императора, за Высокую Покровительницу станции, Государыню Императрицу, за благотворителей и архипастыря, сопровождаемые громким дружным «ура» и на пароходе, и на берегу. Мы стали прощаться, пароход тихо снялся с якоря и, оставив нас снова на долгое одиночество, под флагами вышел в океан, унося радостную весть к берегам Отечества. Восторженной телеграммой известил я нашего просвещенного покровителя генерал-адъютанта К.П. Посьета о нашем событии, ему дорого было всё благое, всё хорошее, благодетельное для этого острова, и спустя 11 месяцев, когда снова мы были связаны с миром, я имел счастье получить ответную, весьма лестную для нас депешу. Так просто, скоро, при помощи Бога и добрых людей, произошло то, о чем я боялся мечтать всего год тому назад.
Опять началась зимовка, снова пошли своим чередом наши работы по образованию и просвещению самоедов; теперь жизнь, условия ее здесь были известны, вера в будущее была крепка, и было легко и нам и жителям этого острова переносить и невзгоды жизни, и темную полярную ночь. О. Иона с новыми силами принялся за обучение грамоте; в его квартире, по-самоедски, сидя на полу, теперь учились и мальчики и девочки, и женщины и мужчины. Русский язык, обычаи заметно стали входить, вмешиваться в самоедское наречие и жизнь, и наши объяснения с ними происходили уже свободнее первого года.
Вторая зимовка, вторая полярная ночь прошла уже легче для жизни колонистов, они были хорошо обеспечены и снова, как и в первый год, бич полярных стран — цинга — не была известна колонии. Зимой богослужение происходило уже больше в новом храме. Хотя без отопления его было и холодно служащим, но жаровня углей вблизи престола на время службы давала возможность совершать и литургию. Предстоящие же по обычаю стояли в теплой зимней одежде и, по-видимому, не замечали холода. Но были дни, когда в нашем храме было полных 30° холода, и о. Ионе тогда приходилось выносить многое: едва, с большим трудом он мог совершать богослужение.
В праздничные дни по-прежнему развевался флаг над главным зданием приюта и служил немым сигналом празднества и отдыха работающим.
Весною, в мае месяце, о. Иона отправился навестить и далеко зимующих колонистов — на Маточкин Шар; там он крестил новорожденных и исполнял другие требы. Поездка его едва не сделалась для него роковой: так как была уже распутица, то ему пришлось вброд переправляться через речки и даже переходить по льдам один залив с риском быть унесенным ветром в океан, так как льды сломало бурей, и они едва держались в пределах берегов залива.
16-го июля 1889 года на наш рейд снова пришел пароход, и мы, после пережитых в одиночестве десяти месяцев, снова были связаны с миром, получили известия и были несказанно обрадованы разрешением правительства открыть на Новой Земле скит и отпускать на содержание его 500 рублей в год. Для открытая и освящения места для скита прибыл на пароход архимандрит Архангельского монастыря о. Ювеналий, который после торжественно отслуженной соборне всенощной и на другой день литургии, к особенному удовольствию самоедов, при стечении всех колонистов и гостей освятил и место под здание монашеского скита. Оно было избрано рядом с зданиями приюта и колонии и должно было увеличить наше скромное полярное поселение новыми зданиями.
На этом же пароходе прибыл и состав скита из монашествующих и служащих; он был по средствам достаточен и состоял вместе с настоятелем скита о. Ионою, назначенным на это волею архипастыря, из иеродиакона, трех послушников и письмоводителя и одного повара. Эта миссия была достаточно снабжена одеждой, припасами и принадлежностями зимовки и, оставшись на лето, осталась от второго осеннего рейса и на зимнее время, я же покинул Новую Землю для отдыха и родных на эту зиму и выехал с осенним пароходом в г. Архангельск, а затем и Москву и Петербург, где снова сообщил наши новости любезно принявшему меня председателю общества спасания на водах.
Рядом лекций и сообщений зимою этого года мне удалось возбудить интерес общества к Новой Земле и объяснить все то значение, которое она имеет для Отечества, промышленности и дела христианского просвещения в настоящем и будущем. В пределах же родины моей, Пермской губернии, в г. Екатеринбурге, где мне привелось прочесть об этом острове две лекции, я был осчастливлен таким редким вниманием слушателей моих лекций, которое надолго останется в моей памяти. Просвещенное общество и слушатели отнеслись с живым интересом к делу просвещения самоедов Новой Земли и поднесли мне для нашего дорогого храма, самого северного в мире, дорогое, с художественно исполненными серебряными массивными обложками, напрестольное святое Евангелие, которое я осенью 1890 г. имел особенное удовольствие передать на воспоминание нашему храму от земляков своих и их щедрости.
Третья зимовка, ныне монашеского уже скита, хотя и была благодетельна по результатам образования и просвещения жителей нашего острова, но для скита и колонии она не была так счастлива, как в бытность мою первые годы. Колонию посетила нежданная гостья севера — цинга и унесла жертвою повара монашествующих. Колонисты же, похворав, все оправились и ко времени моего приезда, 24 августа, были все здоровы. Зима была необыкновенно сырая, ненастная, сопровождалась постоянными бурями, океанскими волнениями, нередко выпадал среди зимы дождь, и в климатическом отношении значительно разнилась от первых двух годов.
Выдающихся событий никаких не было, если не считать весеннее посещение скита и колонии белыми медведями. Эти любопытные посетители скромной обители пришли к зданиям весенней ночью и были настолько деликатны, что не обеспокоили спящую братию, а полазав по крыше дома, закусивши тюленьим жиром и осмотревши поселение, мирно ушли в море, где снова отправились на плавающие свои льды, в дальнейшее свое путешествие.
Образование детей в эту зиму подвинулось значительно, а колонисты, благодаря благотворному влиянию монашествующей братии, еще более освоились, и в религиозном и в экономическом состоянии изменив свою жизнь и оставив те обычаи, которые были противны и церкви и общественной жизни.
С прибытием первого летнего парохода монашествующие выехали в город Архангельск, а на место их был командирован, как и в предыдущие года, на летнее время иеромонах Архангельского монастыря Прокопий.
С приходом осеннего парохода, о. Иона снова занял место настоятеля скита и остался на зимовку четвертого года с одним псаломщиком, находя, по средствам и отсутствию достаточного помещения, несвоевременным увеличение монашествующей братии скита, тем более, что и дело просвещения немногочисленных колонистов от этого страдать не может. Нынешняя зимовка от прошлых таковых особенным ничем не отличалась; жизнь как священнослужителей, так и колонистов уложилась уже в прочные, раз установившиеся рамки; обучение грамоте идет своим чередом довольно успешно, самоеды охотно посещают храм, жертвуют, часто довольно даже щедро, предметы своего промысла, исполняют требования церкви и вообще сердечно относятся к всему тому, что сделано для них со стороны правительства и нашей церкви.
В виду случаев заболевания колонистов и членов миссии, с осени прошлого года на Новую Землю командирован фельдшер, местожительство которого назначено в Кармакульской колонии. Таким образом колонисты обеспечены как духовным врачом, так и телесным.
Зима нынешнего года сравнительно с первыми двумя в климатическом отношении почти не разнится, хотя были довольно частые бури и метели, сопровождавшиеся дождями и повышением температуры.
Колония, как и в прошлую зиму, и ныне подверглась нашествию белых медведей, один из которых посетил ее даже среди дня, как раз во время учебных занятий, но замеченный вовремя учащимися из окна квартиры их почтенного учителя и наставника, был окружен и убит у стены квартиры миссии, на глазах всей школы. В июле сего года в Кармакульскую колонию снова прибыл обычным рейсом пароход, с прибытием которого мы привыкли считать окончание зимовки.
Вновь назначенный на кафедру Архангельской епархии преосвященный епископ Александр, с свойственными ему заботливостью и вниманием, позаботился и о нашем ските. Собравши средства, он послал к нам рабочих с материалами, и когда я навсегда уже оставлял Новую Землю, закончив работы по изучению ее, то наш новый храм украшали обшивкой стен и красили, заканчивая этим дело его окончательного устройства. Оставляя Новую Землю, вновь устроенный скит и храм вместе с небольшим населением, в среду которого вошли уже и русские, я не мог опасаться, что дело может когда-либо заглохнуть или упасть. Как основалось оно, так, при помощи Всевышнего, оно и впредь будет существовать. Мы идем вперед. Отечество наше быстро развивается и расширяется, и волна жизни и деятельности со временем захватит и этот остров. Для этого он многое имеет в своих недрах и в море.
Единственно, что очень желательно, это организация при ските самостоятельных своих рыбных и звериных (тюлени, дельфины и пр.) промыслов, какие существуют на Соловецких островах при монастыре, принося последнему ежегодно значительное материальное подспорье.
Те же промыслы, какие издавна развились в Соловецких скитах, могут развиться и здесь. Океан богат, рыбы и морского зверя здесь множество, он значительно богаче окружающего Соловецкий остров Белого моря, и Новоземельский скит может быстро развиться, устроив промыслы без вреда промышленности колонистов, что одинаково благодетельно будет влиять и на монашествующих, оживляя их скучную однообразную жизнь, и на колонистов, знакомя их с правильным хозяйством и жизнью промышленников по русскому обычаю. Но и это желание, благодаря Богу, уже осуществляется. Сын известного, ныне покойного, товарища министра народного просвещения князя А.П. Ширинского-Шихматова, князь Андрей Александрович пожертвовал уже на это дело 500 р. При передаче их я имел лестный для меня случай видеть в Крыму прошлой осенью его высокопревосходительство Обер-Прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева, который весьма сочувственно встретил наше желание и выразил готовность поддержать это действительно выгодное и удобное дело для скита своим широким влиянием.
Преосвященный епископ Архангельский Александр, в письме ко мне от 25 октября, точно так же выражает готовность поставить это дело на твердую почву и намеревается в текущем году командировать на Новую Землю как опытного руководителя, настоятеля скита, так и рабочих. Можно быть уверенным, что со временем на Новой Земле на месте нынешнего скромного скита будет обширный и богатый, и благодаря ему, как мы видим из истории развития населения по всему нашему северу и Сибири, около него сгруппируются и поселения, и оседлость, и промышленность. И нужно желать этого. Новая Земля — это порог на пути в великую Сибирь по океану. Морской путь в Сибирь из Европы должен открыться, если уже нельзя считать и теперь его открытыми, и Новая Земля с своими удобнейшими гаванями, кроме своих минеральных богатств, не уступающих северному Уралу, должна будет на этом пути играть немаловажную роль.
Многое возможно для человека: его деятельности, энергии уступает сама природа сурового севера; для Всевышнего же, для символа нашей веры — святого креста — нет пределов и на самом дальнем севере. Это мы видим из этой простой истории развития духовного просвещения на Новой Земле.

К. Носилов.
Село Батуринское.

(Прибавления к «Церковным Ведомостям», издаваемым при Святейшем Правительствующем Синоде. 1892. № 21 (23 мая). С. 755 – 764; № 22 (30 мая). С. 795 – 800).

Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.