Сентиментальное путешествие в страну моего детства

По несчастью или к счастью, Истина проста: Никогда не возвращайся в прежние места.
Даже если пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно я бы запретил, я прошу тебя, как брата, душу не мути.
А не то рвану по следу — кто меня вернёт? — и на валенках уеду в сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю, там, где — боже мой! — будет мама молодая и отец живой.
(Геннадий Шпаликов)

Хорошо сказал поэт, но…отправиться в сентиментальное путешествие по стране давно прожитых лет – это ли не мечта каждого пожившего на этом свете человека?

В историческом масштабе шестидесятые, для нас, не такое уж далекое прошлое. До него не так уж трудно дотянуться. Многие живы те, чьи глаза видели, а уши слышали то село, которое осталось там, в далёких шестидесятых, несуществующего, уже, государства.
А как было бы здорово самому побывать в том селе. Селе Троицкое Тюльганского района Оренбургской области! Сколько можно было бы увидеть и узнать интересного! Думая об этом, я даже представил себе, как я иду весной 1964 года по улице Междуречье, а навстречу мне шагает старый знакомый моих дедушки и бабушки, тот, который вынул для меня, из кармана телогрейки, такую вкусную шоколадную конфету с золотистым фантиком. Он еще не стар, полон сил, что-то несет под мышкой. «Подойти, что ли, – подумал я, – поздороваться, объяснить. Не поверит ведь, примет за сумасшедшего. Да и стоит ли к нему подходить, он ведь даже на похороны деда и бабки не пришел, да и потом ни разу не объявился. Бог с ним, пусть идет своей дорогой»…
Интересно, ведь в том Троицке я мог бы встретить своих будущих учителей, а сколько замечательных простых людей, помнивших прежнюю жизнь и унесших свою память в могилу, увидел бы я! Как было бы здорово закрыться с таким человеком в уютной комнате, пить сладкий чай с лимоном и слушать, слушать, слушать.
А с каким интересом бродил бы я по селу, вглядывался в лица прохожих, заглядывал во дворы и окна, ища знакомые с детства уголки!
К тому же, путешествуя в Прошлое, ты застрахован от всяких нелепостей и попаданий пальцем в небо, если не будешь думать о будущем нынешнего села.
А на что же, в своем путешествии в будущее, селяне обратили бы внимание? Во-первых, прилетев на каком-то летающем аппарате в наше время, они оказались на Базарной площади, с которой исчезли им знакомые каменные магазины, а «Ласточка» стала какой-то обшарпанной и без перьев.  Оглядевшись, увидели бы множество домов с пустыми окнами, оторванными ставнями, а некоторые не нашли вообще бы своего дома, на месте которого был бы пустырь или вовсе заросшее высокими деревьями пространство.
Не увидели бы наши путешественники из шестидесятых и переката с дорогой через реку Ташла, куда ходили в детстве купаться, с Междуречья на «большак», моста на Зелёный Клин, да и сами улицы бы не узнали, сколь новых домов понастроено, сколь снесено, не увидели бы домов с соломенными крышами, бригадного двора под горой за Междуречьем, да и самого колхоза имени Ленина не обнаружили бы наши путешественники. Очень бы удивились, что на сельсовете развивается имперский флаг, а не родное красное знамя, да и самого сельсовета то нет, а есть какая-то администрация.
Вспомнили бы статьи в районной газете шестидесятых, которые в отличие от западных, мечтавших о кладах и миллионах долларов, ограничивались теплом и хлебом, удоями и сельскохозяйственными работами, рассказами о людях труда, жителях села и района, и информацией о международной обстановке – такими простыми и, понятными им вещами. Будущее в прессе рисовалось безоблачным и коммунистически правильным. Сегодня мы стали осторожней в своих прогнозах на будущее. А ведь не так давно нам казалось, что советская власть простоит еще лет триста. Наши же соотечественники в 1925 году были смелее, они полагали, что уже в 1960 году мировой Совнарком и Коминтерн будут распущены за ненадобностью, а Хрущёв вообще обещал, что в 80-ом году в СССР наступит коммунизм.
Теперь, думая о будущем, и вспоминая прошлое, нельзя исключить того, что когда-нибудь, в соответствии с научными прогнозами, климат Земли потеплеет, на том месте, где было село, будет стоять лишь памятный знак наподобие того, что стоит на бывшем хуторе Александровка за Рудным, а может наоборот, Троицкое разрастётся, разбогатеет так, что райцентр переведут туда, а Тюльган вконец захиреет, из за того, что угольные разрезы позакрывают окончательно и люди будут разъезжаться из-за отсутствия работы. Но случится это, надеюсь, не через пятьдесят лет, а несколько позже.
Вот какие дурацкие мысли лезут в голову после сопоставления прошлого с нашим настоящим и думой о будущем.
А под влиянием воспоминаний и этаких мыслей, мечта о приобретении в личное пользование «машины времени» стала овладевать мною все больше и больше. Я стал искать любую возможность для того, чтобы отправиться в путешествие и, конечно, не в Будущее, а в Прошлое. Зачем лететь туда, где тебя никогда не будет, где тебя никто не ждет и тебе не рады?

Но не нужно брать с собою наше будущее,  в этом путешествии должно быть одно прошлое, то прошлое, в котором мы были ни борцами за идею, ни проповедниками, а только простыми советскими людьми. В него-то, в это прошлое, мы и уйдём, вместе со всей своей лохматой седой головой. И как раз из настоящего в это прошлого вернёмся, но ненадолго. Когда же я решился на такое путешествие, то понял, что не следует мне углубляться в прошлое настолько, дабы не оказаться в нём навсегда, находясь в настоящем, а посему выработал для себя алгоритм, несколько полезных советов самому себе, на тот случай, если мне все-таки удастся оказаться в прошедшем времени.
Советы были такие: не бери с собой ничего лишнего. Ведь в прошлом ты был здоровее и выносливее, чем теперь, и наверняка обойдешься без всего того барахла, которым оброс за прожитые годы. Главное – больше смотри, слушай, запоминай и постарайся забыть нанесенные тебе когда-то обиды. Помни, что человек, обидевший тебя или твоих близких, чуть позже, в то далекое время ни тебе, ни им еще ничего плохого не сделал и твоя неприязнь к нему будет выглядеть беспричинной, а значит, несправедливой и нанесет ему незаслуженную обиду, после которой его проступок перед тобой получит свое оправдание.
«Усвой, сказал я себе, еще одну простую вещь: возвращаясь из прошлого, ты ничего ценного захватить с собой не сможешь, все отнимает таможня из архангелов, поэтому постарайся не думать о пустяках – пропавших когда-то игрушках, книжках, фотографиях, бабушкиных серебряных ложках и прочем барахле, а сам постарайся оставить в прошлом, как можно больше хорошего. Это не пропадет. Все к тебе вернется. Самому легче станет. Не веришь? Вспомнишь мои слова.
Что нас мучает больше всего, – думал я садясь в машину времени, – так это вина перед покойниками. Им ведь ничего не объяснишь, прощения у них не попросишь. Твоя вина перед ними так за тобою и ходит, как голодная собака. Чтоб ей… И последнее, – склонив на грудь лохматую голову, говорил я себе, – бойся попасть в страну „вылетевших воробьев“ и „черной неблагодарности“. Попав туда, ты никогда не сможешь вернуться домой…»

Да, здорово было бы уснуть и проснуться, в нашем Троицком, году так в шестьдесят четвёртом. Это, наверное, самый простой и единственный способ побывать там, в родном и далеком. Как это у Пушкина: «Люблю летать, заснувши наяву …» И тогда тебя, улетевшего, начинают окружать впечатления далекого детства, милые и уже позабытые. И неповторимый запах из печных труб в зимний солнечный день, и мычание, блеяния бредущего стада по улице, и раскаленный дрожащий воздух у самоварной трубы с вылетающими из нее в синее вечернее небо искрами, и парное молоко бабушкиной коровы, и поднятая со дна колодца ледяная вода, и грохот привязанной к ведру железной цепи. В общем, все то, что смешалось в твоей памяти вместе с пылью городских дворов, паром над корытом, гудением примуса, тиканьем ходиков и запахом кошек в чулане.
Размышляя обо всем этом, я и не заметил, как  за окном стемнело, видения куда-то исчезли. «Они, наверное, все превратились в сон», – подумал я и сам стал куда-то проваливаться.
… И вот я такой, как есть, без денег, паспорта и проездного билета, оказался в июне 1964 года в родительском доме на улице Междуречье, откуда лет через 7, был увезён в Свердловскую область, и откуда я регулярно приезжал, на каникулы, обратно.

Радиоточка «Север» в доме транслировал позывные Оренбургского радио, за окном светило солнце, а в доме было тихо и тускло. Только на печке светились ярким желтым светом два немигающих глаза кота Васьки, проходимца и обжоры. Испугавшись этих глаз, я ушел в переднюю, подошел к окну и выглянул на улицу. Там я увидел проезжающую по улице бричку, «большого» мальчишку, который жил в доме на бригадном, и еще одного мальчишку, на велосипеде, с круглым рулём от автомобиля.. «Стоило ли было из-за такой ерунды углубляться в историю?» – подумал я. И что вообще делать современному человеку в деревне шестидесятых? Куда девать привычки и блага цивилизации, накопленные за прошедшие годы? Интернета нет. Телевизора нет. Даже у тех, у кого имелся, чуть позже,  чёрно-белый «Рассвет», не всегда казал чисто и без «снега». Телефона нет. Да и некому даже позвонить.  Приятели мои еще лежат в колясках и пускают слюни, а девочки, так украсившие жизнь, еще и на свет-то не появились.

И тогда я подумал: а не пойти ли мне в Троицк? В детстве я так любил ходить в Троицк. Да-да, именно в Троицк, с Междуречья в Троицк. У Междуреченцев, ещё, сохранилась память о том, что их улица, некогда, называлась хутором, хутор Старая Америка. И встречные на улице, на вопрос,- куда или откуда, всегда говорили, – пошла в Троицк за хлебом. Иду с Троицка, с амбулатории… 
Может вечером сходить в кино? Память услужливо подсказывает, что детский билет стоит 5 копеек… а фильм сегодня идёт индийский, «Бродяга». Именно после этого фильма молодёжь стала отращивать тонкие усики, как у главного героя, и в шутку вытаскивать кошельки у своих подружек и сокурсниц.  А на следующей недели будет итальянский, взрослый, «Ночи Каберии». Немного подумав, я решил не ходить, что толку смотреть эти фильмы и сидеть на длинной скамье, которую выставляли для ребятни,  впереди всех рядов, перед экраном, когда за стенами клуба Троицк, Троицк шестидесятых годов!

И я решил просто прогуляться.

Еще рано, значит, есть время пошататься по селу, по магазинам, тем более в базарный день.
Поразмышляв, я решил отправиться туда. Воскресенье! Подводы с соседних сёл уже подтягиваются, башкирки вынимают пуховые, тяжёлые шали на продажу, тётки занимают места за прилавком длинного открытого всем ветрам, окрашенного зелёной краской, с крышей, торгового ряда, двери каменных магазинов услужливо открыты, перед «Ласточкой» в киоске уже торгуют газетами, журналами и прочей канцелярщиной. На площади кипит базар, всхрапывают кони у коновязи, фырчит зилок с будкой разъездной торговли, приехавший из Тюльгана, задние двери которой распахнуты и мы видим развешанные халаты, кофточки, кальсоны и ещё какое-то шматьё, нужное селянам. Рядами, на всей площади, на земле, на газетках, на простынях, разложены нехитрые предметы торговли… Вот и крытый мясной павильон, захожу, мясо, мясо, ряды торговцев за прилавком, в белых нарукавниках и фартуках, перед весами и грудой кусков красного мяса, зазывают покупателей и расхваливают товар. И ни кто не ведает, что через 40 лет не будет ни этих каменных магазинов, ни киоска, длинный ряд зелёного крытого прилавка придёт в упадок, но всё же сохраниться и его, немного, отреставрируют. Исчезнет лимонадная будка, и на всю жизнь всем запомнится неотразимый, искристый вкус холодной той газировки, а места бывших магазинов и мясного павильона зарастут травой и деревьями.

  Время идёт, базар рассасывается.
Я подхожу к киоску и покупаю свежий номер «Прогресса» за 2 копейки, которые нашёл тут же, рассыпанную кем-то мелочь, почему то он за 1968, а не 64 год, как я надеялся, да ладно, я же в шестидесятых! Мелочи хватило и на бутылочку лимонада, да-да, того самого, знаменитого Троицкого лимонада, по 27 копеек за бутылку, что шибает в нос своим газом, а во рту долго стоит лимонадное послевкусие.
 Сажусь на опустевший прилавок, рядом с будкой, и разворачиваю газету «Прогресс» от 7 октября 1968 года.
Из газеты я узнаю, что издаётся она аж 1935 года, на первой полосе вижу портрет тракториста Гайзуллы Мазитова из совхоза им.Свердлова. В Тугустемире готовятся к празднику Сельского Труженика, а труженики совхоза им. Димитрова подошли к выполнению годового плана и им осталось сдать 50 центнеров молока. В колхозе «Заря», на ферме №4 доярки Л. Плаксина и Р. Горшкова получили в сентябре от своих бурёнок по 160 литров молока.
  За достигнутые успехи в развитии просвящения, в годы семилетки, Президиум Верховного Совета СССР своим Указом наградил учительницу Троицкой сельской школы Абоимову Нину Максимовну и Денисову Екатерину Ивановну, уборщицу Ташлинской средней школы, орденом «Знака Почёта». А будут ли награждать в 21 веке, от куда я прибыл, уборщиц?- усмехнулся я. Тут же колонка: Сводка надоев молока на одну фуражную корову, почему то в килограммах и за 1966 год – колхоз «имени Ленина» 157, «Заря» 147, «Рассвет» 151, а самые удойные коровы были в колхозе имени «Победа» и давали по 165 килограмм молока.
Тут же большая передовица о том, что начал работать «Ленинский Университет Миллионов», занятия проходят организованно и со стопроцентной явкой слушателей, однако особо «отличились» Ташлинцы, в бригаде колхоза «Заря» занятия в политшколе были сорваны без видимой причины.
              Чтение газет, должен вам сказать, не такое уж скучное занятие.

  Может подкрепиться? И я иду в столовую. В чайную – услужливо подсказывает память. Не ту, что построят через несколько лет шабашники, белую, кирпичную, а ту, что стоит на отшибе от базара, рядом с проулком, спускающимся к речке, мимо Писаревой горы. Иду мимо ветлечебницы, она закрыта, по случаю выходного дня. Здание столовой, которое исчезнет несколькими десятками лет позже, большое, деревянное, поднимаюсь по лестнице вверх, огромный зал со столиками и народом, вкусно пахнет, пахнет столовой, запахи блюд смешались и щекочут ноздри.
Выстояв очередь и заплатив, смешную для современного человека будущего сумму, что-то чуть больше полтинника, отхожу к столику у окна,   занавешенного белым тюлем, и ставлю поднос рядом с солонкой и перечницей. Пюрешка с тонкой, но довольно большой котлетой, приправлена красноватым соусом, ароматный компот и два слегка чёрствых кусочка хлеба… вкусно!
Вижу, как к столовой подошел Оренбургский автобус и выходящих из него нарядно одетых, по-городскому, людей с сумками, а один в лётной форме гражданской авиации. Это же дядя Володя, сын моего дедушки, Беляева Ильи Даниловича! С кожаным чемоданом, ладный и подтянутый! Выскочить, крикнуть, как в детстве, дядя-я  Во-ло-дяяя… но… нет … он знает, что я только родился, кто я  для него сейчас, седой, бородатый дядька, старше его на пару десятков лет… А как интересно было бы поговорить с ним, послушать об авиации, тайге, Якутии, где он летал на вертолёте и где чуть не погиб вместе с экипажем, когда вертолёт рухнул в тайгу, амортизировав лопастями на макушках деревьев это падение. Да что там, трижды он был на волосок от гибели, в Оренбурге, простукивая колёса, лежал под составом поезда, когда тот неожиданно тронулся, а в армии что-то произошло с его водолазным костюмом, чудом был вытащен на поверхность… и вот вертолёт…
  Приезжие и встречающие расходятся, водитель автобуса заходит в столовую, и идёт к раздаче, а я выхожу на крыльцо. Позже, в этом здании, когда будет построена новая столовая, временно расположится магазин, запчасти, что-то ещё, книги, пионерские и канцелярские принадлежности, игрушки. Эти товары несколько раз переезжали из одного магазина в другой… помню мужчину в сером халате за прилавком… а продавались в магазинах знамена, горны, барабаны, канцелярские принадлежности, настольные письменные приборы, вымпелы, перочистки, переводные картинки, пионерские галстуки, октябрятские значки, один из которых, с чёрно-белым фото маленького Ленина, я несколько раз покупал в каменном магазине, напротив «дежурки», куда успели из бывшей столовой перебраться товары, за 5 копеек, и всё мечтал, что бы мне купили пионерский горн или на крайний случай барабан…   В послевоенной Москве такой магазин назывался бы магазином «Пионертоваров».
  Были в магазине и игрушки. Там я увидел заводную птичку, а также заводных мотоциклиста в военной форме и физкультурника, болтающегося на турнике. Вот на прилавке одна довольно мощная и дорогая игрушка, она стоила четыре восемьдесят и называлась «Чапаев». Игрушка представляла собой тачанку, в которой находился Чапаев со своими боевыми товарищами. Сбоку игрушки торчала какая-то ручка, наверное, для того, чтобы ее заводить. Продавались там и кубики, и деревянные обручи, и так называемые «скакалки» – палки с лошадиными мордами на конце. А на полке, с боку, стоял пластмассовый мишка. Тот самый, красного цвета, с двигающимися передними и задними лапками и головой. Именно его я получил зимой 68 года, от мамы, ясно слышу, как хлопнула калитка, я выглянул в окно, вдоль изгороди идёт мама и машет мне чем то красным…  Этот мишка до сих пор стоит на подоконнике на даче, и я каждый раз, приезжая туда, здороваюсь с ним, как со старым знакомым, а он, как и прежде, добродушно, как умеют все мишки, улыбается мне из детства.

Книжный. Много книг продавалось в деревенском магазине, я любил в них заходить, но это позже,  в семидесятые, вот книги о юных пионерах, красочная книга о Мальдивах, совсем неинтересные взрослые книги, тут же деревянные перьевые ручки по 2 копейки и коробок самих перьев, чернила и тетради с промокашками. А репродукции картин-постеров на картонной раме? У меня до сих пор висят на даче две такие, Иванушка скачущий на сером волке и охота на лис, бородатый мужик на лошади,  пущенной в галоп и лиса, несущаяся по полю на фоне гор, очень похожих на наши, Троицкие. Иногда завозили гипсовые скульптуры, Емеля со щукой, сестрица Алёнушка и братец Иванушка, огромный петух…  одна из них то же сохранилась, комбайнёр в гимнастёрке и галифе, сидит на пеньке играет на гармошке… Бабушка любила покупать такие картины и скульптурки.
Из книжного я отправился мимо «Ласточки», а что я там не видал? Ну, нитки-шпульки, одеколон Шипр, Гвоздика и Фиалка, ткани, ножницы.. неинтересно мне было там в детстве, и сейчас не интересно. А направился я в комиссионный, что стоял около парка, на краю базарной площади, тёмное, невзрачное, и даже, страшненькое кирпичное здание. Войдя, я, как Данте, «земную жизнь, пройдя до половины… очутился в сумрачном лесу» – так было темно и мрачно в магазине, высокий прилавок, вдоль стен, до потока полки с товаром.. что на них лежало, я и не помню, но вот запомнилась большая игрушечная гоночная машина, длинная и зубастая, своим радиатором.. так хотелось её тогда. Дайте, - попросил я продавщицу, та недоумённо уставилась, потом подошла к лесенке, и достала мне заветное авто. Тяжёлая, металлическая игрушка приятно холодила ладони, крупные колёса вращались с характерным шумом, я молча вернул обратно. Нельзя мне её брать назад, в будущее. Не понравилась? давно лежит, несколько лет уже, почти и не спрашивают, - пожаловалась продавщица… Я молча развёл руками, скажите, - А игры, такие картонные с кубиками и фишками, которые передвигают по полю, у Вас есть?,- пока нет, но я сделала заявку. И я вспомнил, как по нашей улице прошёл бум покупок таких игр, мне купили две, другу Феде несколько…  и куда они так быстро запропастились?

Выйдя на улицу, я сощурился от яркого снега. Что такое? Заходил, было лето… ах да, моя «машина времени» сделала скачок на несколько месяцев. Я   огляделся, базарная площадь была по-прежнему оживлённой, сбоку, от прилавка, стояла понурая лошадь, в санях сено, а у прилавка, закутанная в клетчатый, зимний платок баба, распродавала остатки, остатками оказались несколько замороженных кружков молока, лежащие там же, на возу, на сене. Помню такое молоко, когда у нас не стало коровы, мы покупали молоко зимой в таком, вот, замороженном виде, очистив от сена и мусора, его растапливали в кастрюле, а я любил сосать мороженые кусочки, что такое настоящее мороженое я в то время не знал, слышал, конечно…
Рядом кто-то продавал плетёные, то ли из лыка, толи бересты, половники-шумовки для пельменей, а рядом покупательница...  я вздрогнул, бабушка! Моя бабушка покупала половники и я помню, как она их принесла домой с базара! Ей сейчас чуть больше шестидесяти, скоро я её догоню, грустно подумал я, и молча,  отошёл от прилавка. В прошлом негоже встречаться ни с самим собой, ни с родственниками.

Бродя по базарной площади, я заходил и в другие магазины, мне было интересно посмотреть, чем они торгуют.
Продуктовый и дежурка, хлебный и хозяйственный, он стоял чуть дальше, за комбинатом и был такой же грязно-неприступный с виду, неряшливый и высокий. В нём было так же полутемно, отпускались скобы, топоры, замки, а гвозди брались специальным черпаком из деревянных ящиков, заворачивались в промасленную бумагу и взвешивались.
Хлеб привозили нечасто, и всегда выстраивалась очередь, в продуктовом я увидел замечательный мармелад, огромный, квадратный кусочище, в лощёной бумаге, от него ножом мне продавщица отрезала кусочек и завернула в бумагу. Выйдя на свет божий, я тут же съел это лакомство детства.

Куда дальше? Оставив базарную площадь, я иду в сторону улицы Ленинская, слева комбинат, в котором я попал на настоящую ёлку с подарками и Дедом Морозом, там же была и парикмахерская, в которой работала добрая тётя Валя. А ёлка та, была событием для детворы, праздник устроило руководство комбината для детей своих рабочих, как я туда попал, непонятно, моя мама работала в те дни телефонисткой на почте. Весело было, хоровод и стишки, Дед Мороз и Снегурочка, огромная ёлка в углу, до сих пор в ушах звучит песня в исполнении Ирины Горячевой, стоя на табуретке она пела – «На Мамаяевом кургане тишина»...  Нет теперь ни парикмахерской, ни тёти Вали, да и самого здания нет. Нет, уже, и самой Ирины, и только её песня звучит в ушах… Исчез и хозяйственный магазин, нет и следующего дома, двухэтажного, на втором этаже  которого, через несколько лет, я буду посещать «подготовительный» класс перед школой, и где получу первое в своей жизни домашнее задание – обрисовать клеточки в тетрадке, которые я добросовестно обводил, коряво и не умело. Уже потом, в классе третьем-четвёртом, вспомнив этот свой подвиг, удивлялся, и почему я не взял линейку, да не расчертил всю страницу?
 
Выйдя на Ленинскую поворачиваю налево, дохожу до почты, там на коммутаторе работала мама, и где у рукомойника она нашла забытые кем то часы… ни кто не явился за пропажей и я, гордо, раза два, надевал их на руку и приходил в школу, часы и так были в те годы редкостью, а тут у первоклашки, можете себе представить фурор в классе?  Зайти, нет, и я повернул во двор начальной школы, с которой начнутся, вскоре, мои школьные годы. Была перемена, детвора носилась по двору, мальчишки сцепившись руками, неслись развёрнутой цепью на девчонок, «загоняя их в сети», те визжали, но были довольны. Но вот на крыльцо вышла женщина с колокольчиком в руках, и по двору разнёсся мелодичный звон, все поспешили в классы. 
Зашёл за ними и я. Вы за кем-то пришли? - спросила меня тётя с колокольчиком. Я из газеты,- зачем то соврал я,- можно посмотреть пионерскую комнату? Комната оказалась такой, какой я её помнил, в ней было всегда прохладно, по стенам и вдоль расставлены стенды и плакаты, знамёна, горн и барабаны, пионерская атрибутика тех лет, огромный, цветной портрет В.И.Ленина, фото Ленина на субботнике, фото пионеров героев, какие-то статьи, вымпелы и грамоты. Скоро, мы всем классом будем фотографироваться здесь, расставят длинные скамейки, мы радостные будем занимать места, мне, стоя на скамейке, места не достанется и я саду на краешек первого ряда с девочками, - они не кусаются,- скажет, мне тогда моя первая учительница, Любовь Петровна.
Пока я предавался воспоминаниям, которые произойдут в будущем, в коридоре прозвенел колокольчик, возвещающий о новой перемене. Шум, гам, топот, за дверями «пионерской», столпотворение, куда-то бегут, визжат, спотыкаются. Осторожно выглянув, я понял, в чём дело. Большая перемена и в школу привезли пирожки!!!
О, эти пирожки! Самые вкусные пирожки на свете, огромные, с тонкого теста, с большим количеством повидла, кусанёшь, а оно брызжет, выдавливается на пальцы, горячее и вкусное! Их приносили со столовой в эмалированных вёдрах с крышкой, с пылу с жару, по пятачку за штуку, остальное доплачивал колхоз. Бывало и не хватало на всех. На этот раз хватило, и даже я, стеснительно заглянул в окошечко, попросил один…
Выйдя на улицу я побрёл куда глаза глядят, встречались прохожие, проезжали телеги, прогрохотал трактор. Все эти люди был моими односельчанами,
спали в своих кроватях, ходили в бани, говорили о ценах на базаре и в магазинах и если и думали о будущем, то не больше, чем и в наше время.
Как то незаметно я вновь оказался на базарной площади. Зашёл в «дежурку», где застал не большую очередь.  Здесь находились моя бабушка Мария Степановна, тёти - Маня Стычова, Нюра Беляева, Катя Акишина и ещё две незнакомые мне женщины в цигейках, топилась большая круглая печь, в которой краснел уголь, скрипели половицы, было тепло и уютно. Еще молодые и полные сил женщины, которые из них, превратившись в старушек, умрут в 70-80-е годы, стояли у прилавка, переминались, что-то выбирали, или спрашивали у продавщицы и, конечно, разговаривали. Я, желая услышать их рассказы о старом Троицке, завел разговор на эту тему. Все увлеклись воспоминаниями. Вспомнили о том, что в двадцатые, начале тридцатых  построили клуб, вспомнили военные годы, как работали на износ, как встречали мужей с фронта, и о том, как совсем недавно меняли столбы освещения и «выписывали» шифер на дома, взамен соломы на своих крышах, а колхоз помогал им в этом, т.к.  соломенные крыши, это повышенная вероятность пожаров и в первую очередь шифер выделялся ветеранам. 
Я же стоял и думал: Боже мой, о чем они говорят, ведь скоро всё изменится, а они о всякой ерунде, о чьём то внуке, который расквасил нос, катаясь на ледянке, о дяде Коле, который напился и дал шороху на деревне, о том, что на неделе обещали привезти майонез в стеклянных банках….  Не знают, что их ждет. Кончится счастливая эпоха, которую назовут застоем, да что «застой», они даже не знают, какая будет погода, а я знаю, помню. Зима 69 выдастся столь снежная, что ходить будут через плетни и заборы, пока откопаются, и зимой 1978-го будет очень холодно, лето ж 1979-го – жаркое, а осень 1984-го солнечная, но прохладная и ветреная.
 Вот какие сюрпризы готовила погода этим людям, мирно стоящим у прилавка магазина, который звался «дежурка». Смотрел я на них и думал: сказать им о том, что их ждет… и, подумав, решил: не буду говорить, а то еще наболтают где-нибудь о кончине Брежнева в 1982, о «перестройке», о развале Советского Союза, а потом их затаскают „за провокационные разговоры“. Решив ничего не говорить, я продолжал стоять и слушать, но через несколько минут, неожиданно для самого себя, выпалил: „А вы знаете, что скоро будут войны?“ – „С кем?“ – спросила тётя Катя. – „В Афганистане, интернациональную помощь будем оказывать, а в девяностых ряд чеченских прокатится“, – ответил я. – „Ах, оставьте, какой Афганистан!“ – воскликнула одна, а Чечено-Ингуши наши, кто ж с ними воевать будет?  И тут заговорили все. Никто не хотел верить в то, что будет вновь война и наши ребята, по призыву в армию, будут направлены в Афганистан, 15000 не вернётся оттуда. Ну а если и будет, решила «дежурка», то ненадолго, разбили же мы финнов, японцев на Халхин-Голе, немцев в 45-ом, что же, мы и там  не справимся? Моя бабушка посчитала, что не допустит войны наше руководство, тем более в Чечне. Я уж пожалел о том, что вылез со своим предупреждением: и не убедил никого, и настроение всем испортил. Потом до меня дошло: они ведь не знали, кто я такой, и поэтому мои слова никакой ценности для них не представляли: мало ли кто что болтает, а то, может быть, я вообще какой-нибудь подосланный, с целью проверки их морально-идеологического состояния. В общем, сенсации не получилось. И хорошо.
Нечего соваться к людям с открытиями, время которых еще не настало.
Что бы своим видом не напоминать женщинам о плохом, я решил уйти и взять в киоске ещё одну газету.    Мне было интересно узнать, о чем ещё писал в шестидесятых наш «Прогресс», районная газета того и нашего времени.
  В газете все было тихо и безмятежно, как в летнее украинское утро, когда старосветские помещики Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна делают первые зевки и почесывают запревшие после сладкого сна складки разомлевшего тела.
«Прогресс» сообщал о том, что колхозникам теперь разрешается часть урожая, полученного сверх плана, оставлять себе, сообщалось в газете также о том, что учитель Ташлинской средней школы Евдокимов С.Г. выписал на следующий год 13 газет и журналов, а в селе Боклинка вот уже 2 месяца нет электричества, однако туда направлен специалист, который занимается ремонтом генератора и оборудования местной электростанции. 
  Просмотрев газеты, я убедился в том, что приятные и не очень события происходили в районе довольно часто. Помимо приведенных выше, к таковым относились и начало занятий 4 октября в системе политпросвещений. А в газетных объявлениях говорилось о том, что «Саракташский плодопитомнический совхоз приступил к продаже плодово-ягодных и древесных саженцев».
  Нашлось в газете и место критики, так водители Башкирской автоколонны, в письме в газету, сетуют на то что в Тюльгане не работает с восьми вечера столовая, а у них путь не близкий, осенние дороги известно, плохие, от Исянгулово до Тюльганской нефтебазы ехать довольно долго, а покушать вечером негде… да и « на широкоэкранной киноэстраде, в рабочем посёлке Тюльган, не демонстрируются киножурналы, а на вечерние киносеансы допускаются дети и подростки, которые мешают смотреть фильмы взрослым, киномеханику Н.Чертыковцеву указано на необходимость улучшить качество показов, а контролёр З.Белан предупреждена, что бы во время показа киносеанса вход был закрыт.»
  Тревожные международные новости: 4 тысячи американских солдат высадились 5 октября в Южном Вьетнаме и общее их количество составило 321 тысячу человек,  однако на этот период бойцы Армии освобождения Южного Вьетнама сбили и повредили  1467 самолётов и сильно потрепали 1-й аэромобильный дивизион США. Атаки южновьетнамских патриотов только в одной провинции Биньдинь за сентябрь 1968 года, одержали 9 крупных побед и вывели из строя 14000 американских солдат и офицеров. 
Странная статистика, надо сказать, но я порадовался успехам Воинов Вьетнамской Народной Армии, тем более знал, чем закончится эта интервенция в будущем.

Почитав, я решил пройтись в сторону ферм колхоза имени Ленина, о котором часто писала газета. Путь мой лежал в сторону Казённого моста, который имел такое название, ещё, с дореволюционных времён, Там же стояла и мельница, куда свозили на лошадях мешки с зерном и семечками сельчане. А какой вкусный «колубь» мне приносил от туда дедушка! И почему он так звался, этот спрессованный кусок отходов производства подсолнечного масла?
Миновав Казённый мост, я попал на массовое гуляние! Не уж то масленица?  Да-да, было такое, расчищалось поле от снега и на нём проводились скачки на лошадях. В этот момент скачки закончились, и какой-то приз взяла девушка-башкирка на своём жеребце. Играла гармошка, люди расходились, кто пешком, кто на санях в Николаевку, кто в Ивановку, кто на Рудный…  вот к ним то я и напросился, запрыгнул в сани, устроился на соломе и с ветерком, под звон бубенцов, под развевающимися разноцветными ленточками, лошадка лихо доставила меня обратно, на Междуречье, через мост с Зелёного Клина. 
В моём доме было по-прежнему тихо. Тикают ходики с кукушкой, рядом висит огромная репродукция картины « Опять двойка», в передней, в углу, стоит огромный лимон, который ежегодно цветёт, издавая такой аромат, что голова кружилась от приторного запаха и бабушка выносила его на веранду. Кот Васька по-прежнему сидит на печке и таращит свои зелёные глазищи.
А в окнах, между рам, как водится, лежат украшения. Многие в Троицке делали так: на полено укладывали вату, посыпали толченым цветным стеклом, который получали из разбившихся новогодних игрушек, раскладывали искусственные цветы, а бабушка, ещё, устанавливала игрушки, до сих пор сохранились две белые пластмассовые лисички-сестрички, которые сейчас стоят на телевизоре моей дачи. Привет, лисички,- помахал я им рукой, - скоро увидимся, лет так через 50, в будущем!
  И я решил затопить печку. Когда занялся огонь, уселся на скамеечку, перед открытой дверцей, уставился на потрескивающие поленья и задумался. Далёкое детство вспомнилось мне, я перебирал в воображении картины проказ и событий наших. Вспомнил как прыгали с маленького, старенького дома Неведовых в сугроб и как Рая, старшая сестра моей подружки Зои, утопла по самую шею, еле выкарабкалась, как «пахали» целину на лыжах с другом Федей, ходили по полю взад-вперёд, смещая лыжню в сторону и получалось, как будто вспаханное поле, вспомнился незабываемый полёт на велосипеде с «горбатого» моста, прозванного в народе Шаранов-мост, когда мне не хватило силёнок поднажать на педали и въехать на его макушку и я кувырнулся в низ, повезло, приземлился на ноги и на меня свалился велосипед, а потом я сидел во дворе у подружки Зойки и выжимал носки, а бабушка, которой кто то уже доложил, пошла меня искать, увидела, встала и осуждающе кивала головой…
Поленья потрескивали, кот тихо урчал где то на лежанке, зажужжал часовой механизм, опуская гири, кукушка начала отсчитывать своим ку-ку годы и десятилетия, и я стал куда то вновь проваливаться в забытьё, было тепло и уютно сидеть вот так, перед открытым огнём и предаваться воспоминаниям…
  О многом передумал я, чего не увидеть уже ни когда. Нет того Троицка шестидесятых, нет тех людей, что жили в то время и сгинули в вечной памяти прошедших десятилетий. Уже не увидеть своих близкий, и не возможно встретиться с самим собой, больше никогда не услышать мычание бредущего домой стада, щёлканье кнута, грохот, проезжающей мимо дома телеги, и рокот проходящего по дороге трактора Т54, от которого дребезжали стёкла. Ни когда не звякнет калитка и не улетит рой пчёл из сада, так же, как некогда все мы улетели из родного села, лишь сохранив его в своих воспоминаниях.
Всё унесёт с собой время…
Пора домой, назад, в будущее.

КОНЕЦ.