9 сон - Кисточка, открывающая сердца

В девятом сне, когда меня вынули из коробки, мир заиграл бликами. До этого я всё время дремала меж собратьями, и вот её пальцы, тёплые и нервные, обхватили мою рукоять, будто нашли ключ от потайной двери.

— Ты слышишь? — спросила Веда Рам, и щетина моя задрожала, как струна. Так началась наша симфония.

Она была похожа на акварельный шторм: волосы цвета чая с чабрецом и ромашкой, глаза — два всполоха, в которых мерцали не отражения, а отсветы чего-то нездешнего.

Кисть в её руке не скользила — танцевала. То прижималась к холсту с яростью вакханки, то едва касалась его, словно боялась разбудить сон.

Она писала мной так, будто водила смычком по струнам невидимой скрипки. То набрасывала вихри акриката, как будто вырезала истину из мякоти мира, то лепила тени так нежно, что холст вздыхал.

Её стили? Они рождались, как сны: вчера — что-то инопланетное, сегодня — что-то в духе старых фресок, но с глазами, как у пьяных ангелов, завтра - дерзкая эротическая абстракция.

— Это не я, — смеялась она, когда краски лились против воли. — Это Всевышний шалит моими руками.

Люди приходили к ней, как в храм без купола.

Женщина с лицом, затянутым в узел, получила холст с гранатовым деревом — через месяц развязала тот узел, уехав в Марокко.

Однажды пришёл мужчина, который боялся быть счастливым. Он был убеждён, что всякое счастье заканчивается расплатой.
— Как только оно приходит, я жду, когда что-то сломается, — сказал он, сжимая пальцы так, будто держал что-то хрупкое и не смел разжать ладонь.
Веда молча выдавила немного золотой краски, мазнула ей по его руке, отодвинула занавеску и подставила его руку к солнечному лучу.
— Это что? — спросил он.
— Это свет, — ответила она. — Сожми ладонь.
Он послушался.
— Теперь разожми.
Он разжал пальцы. Краска растеклась по коже, оставляя пятна, но не исчезла.
— Видишь? — сказала Веда. — Свет не исчезает, даже если его схватить. Даже если его отпустить.
Он долго смотрел на свои руки. Потом кивнул. Через неделю пришёл снова, уже без страха в глазах.
— Кажется, я понял, — сказал он. В этот раз он принёс в подарок подсолнух. — Они сами тянутся к свету, не думая, что он может исчезнуть.

— Они просто вспомнили, — говорила Веда, чистя меня в банке с терпентиновым маслом. — Я лишь подбираю ключи к их грудным клеткам.

А её песни... Они текли, как подземные реки. Когда она напевала, краски на палитре начинали пульсировать. Однажды капля кармина выпрыгнула на пол и застыла в форме сердца.
— Вот видишь, — сказала Веда, тыча в меня пальцем, — даже ты ревнуешь к музыке.

Её песни меняли воздух. Когда она напевала, сидя на полу среди банок с краской, лампы начинали мигать в такт, тени сползали со стен и танцевали джигу. Как-то раз капля индиго, услышав её рулады, поползла по холсту сама, оставляя за собой след, как улитка под луной.
— Перестань, — засмеялась Веда. — Ты же не умеешь в блюз.

Но главное — её пение как и рисование — открывало двери. Не деревянные, а те, что прячутся под рёбрами. Однажды пришла женщина, потерявшая ребёнка. Веда, вместо кисти, взяла в руки колокольчик (да, иногда она писала и им), запела что-то вроде колыбельной, но на языке, которого нет в словарях. Звуки вились, как дым от костра, обнимали, как плющ. Женщина заснула тут же, на зелёном диване, а проснувшись, попросила краски и нарисовала ребёнка — не того, что потеряла, а того, что ещё придёт. Через год прислала фото с малышом, усыпанным веснушками, как мазками.

Одно из чудес случилось с Настей (автором этих строк). Она принесла Веде стихи, написанные в Избранном в Телеграм. Сидела на табурете, глотая чай с имбирём, а я чувствовала, как её страхи шелестят в воздухе, как сухие листья.
— Слишком тихо, — вдруг сказала Веда, прицеливаясь мной, как стрелой. — Давай громче!

Мазок жжёной умбры лег Насте на нос. Та застыла, словно ёжик под дождём, а Веда захохотала:
— Теперь ты помечена! Все твои истории будут звучать громче!
Краска стекала к губе, как ручеёк, пробивающий лёд.

На следующее утро Настя написала рассказ про искорку. Слова в нём били ключом, как родниковая вода, вырывающаяся из-под земли. Веда, читая, кивала:
— Умбра — цвет земли, которая не боится проклюнуться.

Теперь Настя пишет громче, она пишет здесь, а не в Избранном в телеграм.
А Веда? Она уехала в Индию, но обещала вернуться. Там она сидит под раскидистым деревом и творит. И любит. Не людей — то, что прячется за их рёбрами. Как-то недавно она обняла Настю, запачкав её в малахитовую зелень, и та, смеясь, вытирала лицо, даже не подозревая, что на спине у неё уже проклёвываются крылья — пока ещё из метафор, но ведь всё начинается со слов.

P.S. Работы Веды Рам можно найти в её цифровом саду — там, где пиксели цветут акварелью, а алгоритмы танцуют с тенями — погуглите её сайт и нельзяграм.