Лавина

За день до Пасхи мы закрыли на два замка двери нашей квартиры, и пошли  к автобусной остановке. Мы выглядели путешественниками на недалекое расстояние: у тебя за спиной был тощий рюкзак и фотоаппарат через плечо, у меня - легкая спортивная сумка и лыжная палка: рифление на подошве ботинок поистерлось, а я не желала быть тебе обузой при подъеме.
Направлялись мы на туристическую базу «Эдельвейс», что выше других в долинах Тянь-Шаня. Я - заряженная извечным своим упрямством - преодолеть, ты - привычным охранным чувством. Похоже, тебе надо было сдать меня с рук на руки тренеру, как сдают матери брыкающегося ребенка, только что выхваченного из-под колес машины: «На, дальше отвечаешь сама». И ты, наблюдая мои ранние сборы утром, сказал:
- Я тоже хочу подработать.
Зарядил в темной комнате ванной пленку, натянул спортивный костюм, чуть не забыв поддеть мною вязаный пуховой свитер, и, отказавшись позавтракать, вышагнул за порог.
Я ни на чем настаивать не стала: к моему репортажу, действительно, снимок не окажется лишним, ну а сто первый поход в горы с тобой ничего не меняет. Одним меньше, одним больше...
Мы ехали молча. На Медео, откуда уже начинается пеший подъем, как раньше, ни за что цепляться не стали, экономя время, хотя соблазнов было больше, чем в будние дни: понаехали снизу, из города, лотки, гремела веселая музыка, голоса из репродуктора зазывали на аттракционы, в кафе, объявляли звучные имена конькобежцев, прибывших со всего мира на знаменитый каток.
Оставив весь этот гам под собой, мы решили передохнуть. Вообще-то, мы и не устали, просто сработала привычка: под этой огромной елью с распростертыми шатром лапами мы задерживались всегда, уже раскрасневшиеся и уже счастливые: красота-то вокруг какая!
Красота была прежней, но мы ее не видели.
- Зря ты пошел, - высматривая на ели белку, которая осыпала снег мне на плечи, сказала я, чтоб сохранить уже возникшую между нами дистанцию.
- Ты же знаешь - зачем.
- Я должна буду с тобой делиться площадью в газете. - Утром почему-то этот аргумент не пришел в голову
- Добьюсь, чтоб не за твой счет, - прекратил ты ненужный разговор, и мы стали подниматься по узкой тропе вверх. Впереди - несколько баз, где мы не задерживаемся, и только к вечеру покажутся домики «Эдельвейса».
В небе прогремел самолет. Он летел так низко, что стало страшно - врежется в какую-нибудь скалу.
Одинаковые мысли повернули наши головы. Что-то прежнее разлилось в наших, обращенных друг к другу взглядах, но мы тут же поторопились их развести. Я была уверена, что ты вспомнил, как я отвела от тебя смерть, когда ты шел ей прямо в лапы.

...Тогда нет смысла - лететь завтра. После юбилея.
Я понимала: твой отец болен, юбилей у него последний, но твердо знала и другое: если я тебя отпущу сейчас, то никогда уже не увижу.
Ты складывал в чемодан подарки, я вспоминала, где лежит авиабилет. Вспомнила, распахнула дверцы шифоньера, сунула руку в нагрудный карман твоего пиджака. Вот он, в паспорте.
- Пожалуйста, оставь! – шагнул ты ко мне, надеясь успеть.
- Нет! – отступила я, разрывая билет в клочья. – Нет, нет, нет!
- Где мы теперь возьмем деньги на новый?.. – опустился ты на стул, обидевшись и расстроившись одновременно.
- Займу, - пообещала я.
У твоих родителей не было телефона, чтоб ты мог оправдаться. А снова посылать телеграмму - бесполезно. Не успеет дойти.
Но в полдень позвонили они. Я первая сняла трубку и услышала сдавленный голос твоей матери: она сообщила, что тебя не встретили, потому что самолет рухнул на поле перед городом.
Таким же перехваченным голосом я сказала ей:
- Он не полетел. Он дома.
Мне не поверили, но ты подошел и доказал, что – жив.
О катастрофе говорили долго, но только говорили: тогда в печать не просачивались подобные сведения. Ты полетел на день позже, я провожала тебя и была спокойна…

Тропа становилась все круче и круче. Ты протягивал мне руку, я мотала головой и отказывалась от помощи, все чаще опираясь на лыжную палку: сегодня шлось не так легко, как всегда.
Мы чуть припозднились, и тренер встретил нас насуплено:
- Думал, только пообещали…
- Пришли же, - тоном на тон отозвалась я.
- Ну и хорошо, - быстро успокоился тот и повел нас в домик, где мы будем ночевать.
- А остальные?
- Там, - он махнул рукой в сторону длинного деревянного строения. - Все устроились там. Есть хотите?
Мы ели суп из тушенки с макаронами. Потом я вызвалась приготовить завтрак впрок и кликнула на помощь девочек из группы, о восхождении которой и затевался репортаж. Вернее - не так о группе, как о тренере при ней: опытном, идущем на какое-то звание и потому нуждающемся в срочной рекламе. Как он договорился с нашим редактором, меня не занимало: я ведь все равно пошла бы на выходные по этой тропе вверх, и они оба это знали.
Уже в потемках в наш домик постучался метеоролог - знакомый казах, кажется, тут, на вершине, и родившийся, лет пятьдесят тому назад. Он посидел, покрутил малахай в руках, потом сказал:
- Завтра нельзя подниматься.
- Почему? - просто так спросила я.
- Лавина будет.
Лавину, как землетрясение, за день не предсказать. Я попросила:
- Не надо пугать. Ничего не случится.
- Завтра ваша Пасха, тринадцатое. А ущелье зовется «Чертовым». Лавина будет...
«Зарядил», - вздохнула я про себя и отвлеклась на другие мысли.
Метеоролог и ты вышли за порог. Тебя долго не было. Я решила – сидите у тренера, уговариваете. Знала, что зря стараетесь: тот меня заполучил, отменять восхождение не станет, иначе в газете о нем не напишут.
Вернувшись, ты объявил:
- Не пущу. Или пойду сам.
- Иди сам, - выбрала я второй вариант.
Как ни странно, ты, уже в начале нашей жизни, умел все, кроме одного: хорошо ходить на лыжах. Я - почти ничего, но лыжи любила с детства и нынче не могла отказать себе в возможности продемонстрировать свое единственное над тобой превосходство.
Метеоролог еще раз, войдя в гущу готовящихся к восхождению, попросил:
- Сойдет лавина. Большая. Не надо ходить!..
Кроме тренера все остальные были молоды и бездумны. На предостережение ответили демонстрацией бесстрашия и задорным смехом. Тренер успокоил метеоролога:
- Я же с ними. Ты что, Абдулла?
Метеоролог подошел к тебе, ты послушал, пожал плечами, он ткнул пальцем вниз и ты начал перешнуровывать ботинки, пряча концы шнурков вовнутрь.
Мы шли вверх, ставя лыжи под углом - елочкой или поворачиваясь к вершине боком. Держались вместе, чтоб слышать наставления тренера.
Ты был ближе всех ко мне, и я боялась, что чувство благодарности захватит меня и перекроит все мои решения...
А потом у меня над головой пронеслась лавина и запаковала меня так, что ни рукой, ни ногой не двинуть. «Лыжами надо работать, надо отвоевывать пространство, чтоб продержаться...» - вспомнила я теорию. Отвоевывать пространство оказалось делом почти невозможным - надо мной неподъемная толща снега...
Наверное, после самолета, смерть переставила срок твоего ухода с этой земли в конец своего черного списка. Уже отслуживший армию в горах под Грозным, ты умел главное: не теряться в экстремальных ситуациях. И ты не растерялся. Когда уже нечем было дышать и любое движение сковывала лень, я далеко-далеко услышала твой голос. Ты окликал меня самым ласковым именем, которое изобрел сам. И голос твой становился все ближе и ближе.
А потом ты нес меня на руках вниз и иногда на лицо мое падали горячие слезы. Но я не могла открыть глаза и потому была уверена, что это - пот с твоего лба...
Из группы в город, по той же самой тропе девять человек - девушки, почти все - мои ровесницы - спускались на носилках. Метеоролог по рации вызвал помощь, но им она уже не понадобилась.
Мы с тобой решили задержаться в домике: я была еще слаба, а ты не хотел оставлять меня на попечение тренера, за которым, впрочем, приехали позже люди в милицейской форме.
Ты сидел и молчал. Я молча лежала на нарах, уткнувшись лицом в стенку. И оба, похоже, думали об одном и том же: почти месяц назад мы с тобой затеяли бракоразводный процесс и окончательное решение судья должен будет объявить завтра.