Мечта

«Для игры Этюды 5» Светлой Ночки http://proza.ru/2025/01/03/165
Тема 2.  Это было недавно,  это было давно…

Есть мечта? Иди к ней!
Не получается идти к ней? Ползи к ней!
Не можешь ползти к ней? Ляг и лежи в направлении мечты!
(Из анекдота)

Я родилась в неподходящее время в неподходящем месте. Война только пять лет как закончилась, люди жили плохо - ни еды нормальной, ни одежды в поселке, где мы жили, не было. Но люди  радовались уже тому, что остались живы: они привыкли обходиться малым. Особенно это касалось одежды: одно и то же пальто носили десятилетиями: перелицовывали, когда уже вид становился вообще затрапезный, потом шили из него сарафанчик для дочки, а конце концов - бабу на заварной чайник (у нас, кстати, такая была). А когда все такие нищие, никто никому и не завидует.

А мне повезло. У нас в семье я была одета лучше всех благодаря маминой подруге Вере Успенской. Вера, жена главного инженера гидростанции, в прошлом модная портниха, правдами и неправдами добывала через знакомых и спекулянтов ткани в Ленинграде и шила для себя и своей дочки Леночки умопомрачительные наряды. Деньги на ткани она зарабатывала тем, что шила на дому знакомым. Верина дочка, старше меня на пару лет, даром, что хорошенькая, была толстушка, каких мало. Пошитая Верой дочкина одежда через год уже не налезала на неё, и часть её платьев (после ушивания в  боках) доставалась мне. Эти платья я гордо носила, они мне очень нравились, помню их до сих пор: малиновое шерстяное с воротничком, на котором были вышиты то ли ромашки, то ли маргаритки; пёстрое, все в цветах, летнее крепдешиновое (когда оно становилось мне коротко, мама вшивала в подол очередную ярко-зеленую атласную ленту, таких лент было три, а значит - я носила это платье четыре года). Была ещё юбка на резинке из красно-черной шотландки с белой батистовой кофточкой, да всего и не упомнишь: нарядов до школы у меня было явно больше, чем у мамы.

Потом мамина подруга переехала в Ленинград, потому что ее муж пошел на повышение: его перевели в Ленэнерго начальником какого-то отдела. Я очень горевала: Леночка Успенская, источник моего благополучия,  уехала в Ленинград с мамой и папой, а вместе с ней уехала и моя надежда на её будущие платья. Что я буду теперь носить? Но мама успокоила меня: я ведь пойду в школу, сказала она, буду ходить в школьной форме, это лето как-нибудь переживу в старых платьях, а на следующее что-нибудь придумаем. Денег накопим, в Ригу съездим, на взморье, заодно и из одежды чего-нибудь купим. Рига - это вам не наш посёлок и даже не Ленинград, там с одеждой получше.

А на гидростанцию в августе прислали нового главного инженера Вячеслава Ивановича Каплина. Он приехал с семьей - женой, которая тоже стала работать на гидростанции, в бухгалтерии, и дочкой Машей, моей ровесницей, ей тоже было семь лет. Въехали они в бывшую квартиру Успенских, которая находилась в нашем дворе, в угловом доме. Маша Каплина мне очень понравилась: хорошенькая, как куколка, улыбчивая девочка. Но с Машей ни мне, да и никому другому не удалось подружиться: гуляла с ней няня, которую Каплины привезли с собой из Ленинграда. Няня, а скорее бонна, была высокой, костистой, чем-то похожей на Раневскую в фильме "Подкидыш" дамой. Каждую свободную минуту она использовала, чтобы говорить с Машей по-французски. Так что ребята со двора быстро оставили Машу в покое: говорить с ней не о чем, дружить не получается - уж очень она другая.

В школе мы с Машей оказались в одном и том же классе, но там поначалу я с головой погрузилась в учебу: первый класс, так много нового, непривычного... Общение с Машей не вписывалась в круг моих интересов, мне было просто не до нее. В первом классе я была жуткой перфекционисткой: старалась добиться,  чтобы мои тетради выглядели идеально. Если идеально не получалось с первого раза (а тогда писали стальным пером, макая его в чернильницу, и запросто можно было посадить кляксу на страницу), я выдирала лист и переписывала всё заново. Могла и два раза переписать, мне было не лень. Но к концу полугодия я наконец угомонилась; прошло моё, как папа его называл, "сумасшествие": к этому бесконечному переписыванию он относился неодобрительно, но ничего не мог со мной поделать. Я не успокоилась, пока не научилась писать красиво и аккуратно, просто-таки каллиграфическим почерком: как в прописях. Так писала моя соседка по парте Люда Каретникова. Люда вообще была очень аккуратной от природы девочкой, живым примером для подражания: в отличие от меня, чьи волосы были вечно растрепаны, волосы Люды, заплетенные в косы и завязанные корзиночкой, не растрепывались до самого конца занятий. Если бы я могла и здесь следовать примеру Люды, я бы последовала: ни один волос не выбивался бы у меня из прически! Но, увы и ах, это была невыполнимая мечта. Не с моими волосами: они вились и никак не хотели лежать гладко.

Наступила зима, похолодало, все стали тепло одеваться, и тут я заметила, как красиво одета Маша Каплина на улице. Какая чудесное у неё пальто (а не вытертая кроличья шубейка, как у большинства из нас), бурочки на ногах (а не валенки с галошами, как у всех), какие у неё красивые вязаные рейтузы из шерсти бордового цвета (таких не было ни у кого, все носили байковые шаровары с резинкой внизу поверх валенок). Но это бы ещё ничего, я не завидовала Маше, потому что понимала, что ничто подобное мне не светит. Поразил меня вязаный Машин беретик, тоже из бордовой шерсти с вышитыми белыми снежинками, который она носила, кокетливо сдвинув набекрень (одно ухо было открыто). Никогда, никогда бы моя мама, вечно боявшаяся, что я простужусь, не разрешила мне ходить зимой с открытым ухом! Этот беретик показался мне не только идеалом красоты, но и верхом свободы и независимости, о которых я втайне мечтала.

Как-то папа, обратив внимание на взгляд, каким я проводила прошедшую мимо Машу, заметил:

- Не смотри на неё таким завистливым взглядом! Да, красивая девочка и хорошо одета, но это не главное. Было бы чему завидовать!

- Да я и не завидую! Мне просто хочется такой же беретик!

- Это и называется - завидовать. Ты уже большая, должна понимать, что такого же беретика у тебя не будет: его некому связать да и не из чего. И вообще, завидовать можно только уму, всё остальное - ерунда, не стоит зависти. Как ты считаешь, Маша умнее тебя?

- Нет, не умнее, - ответила я. - Она даже не знает, что ЖИ и ШИ пишутся с И. Всё время забывает, до сих пор пишет с Ы, её Зоя Ивановна каждый раз поправляет. И читает она медленно, спотыкается на каждом слове.

- Ну, вот видишь. Это она должна тебе завидовать. Беретик у тебя когда-нибудь будет, не волнуйся, а вот чтобы у Маши появился ум, надо будет хорошо потрудиться и ей, и её учителям.

Папа говорил со зннием дела: когда-то он закончил педагогический техникум и даже успел поработать до армии директором детского дома. Так что его слова я приняла к сведению, но мечту о беретике так до конца и не изжила. Но появился он у меня только пять лет спустя.

Мы уже жили в другом городе, к тому времени я и думать забыла о бордовом беретике, но как-то на уроке домоводства учительница предложила девочкам связать шапочку.

- А можно берет? - спросила я.

- Почему нет? Можно и берет, если все согласны!

Всем было всё равно, никто не стал возражать. И через месяц я стала, как и обещал  когда-то папа, обладательницей  вожделенного берета, да ещё связанного своими руками. Бордовую шерсть мне добыть не удалось, но у мамы нашелся старый вязаный жакет малинового цвета. Мы его распустили, хватило и на берет, и на помпон к нему, и даже на шарфик. Можно было бы и снежинки вышить, но я решила, что это уже будет перебор. Я и так была счастлива и горда собой. Моя давняя мечта наконец-то осуществилась.

Это был последний раз, когда мне до смерти хотелось чего-то, принадлежащего другому. Через месяц берет мне надоел, но носить его пришлось долгих три года: в те времена вещи просто так не выбрасывали. И до меня наконец дошло: папа прав, никому не надо завидовать, никому не надо подражать. Толку от этого нет никакого. Надо жить своей жизнью.