В доме на Боровой

В доме на Боровой

I Лягачевы
С друзьями мне везло с самого детства. Да и в юности мне все время встречались очень интересные люди. Наверное, мама заложила мне какую-то тягу к таким людям. А началось все у нас во дворе дома на Боровой улице (на углу Глазовой и Боровой, в котором когда-то случилась драка, описанная М. Зощенко; только Глазовая улица теперь называется ул. Константина Заслонова, если её не переименовали обратно).

 
Угол Глазовой и Боровой  Рис. Володи Лягачева в 12 лет   
Мне было 5 лет и я подружился с одним мальчиком с нашего двора. Звали его Володька. Зимой мы с ним катались на санках с «разрушки»: одна сторона нашего двора, выходившая на Боровую, была разрушена во время войны и зимой представляла собой горку, очень удобную для катания на санках. Летом над восстановлением дома работали пленные немцы, но потом они куда- то исчезли, и мы с Володькой играли в разные игры - он все время придумывал различные игры. А я придумать ничего не мог, и все время попадал под Володькино влияние. А больше всего, мне нравилось, что он меня никогда не обижал. У нас во дворе были мальчишки - хулиганы. И мы оба их побаивались. Особенно Юрку - губастика. Наверное, его звали так, за то, что у него была рана на губе, а может просто губы были толстые. Мы с Володькой были ровесниками, а Юрка был старше нас и часто нас бил или угрожал побить: меня, за то, что я - еврей, а Володьку – просто так. То, что я еврей, мне объяснили во дворе довольно рано, только я никак не мог понять, откуда они знают, что еврей, а не армянин.
С Володькой мы часто ходили друг к другу в гости. Он жил в угловой парадной на 2 этаже. Мне нравилось бывать у него в гостях. Володькина семья занимала две комнаты в 4-х комнатной квартире. Две другие комнаты занимали соседи. У Володьки был старший брат Олег. Очень серьёзный: он был старше нас на 5 лет и уже учился в школе.
Особенно мне нравилась Володькина мама Клавдия Петровна – молодая хрупкая, грациозная женщина с немного выдающимися скулами, делавшими её очень привлекательной. Она не работала и была всегда дома. Зато Володькин папа - Александр Андреевич, подолгу не приходил с работы, а, придя домой, продолжал работать дома. Он был научным сотрудником в Гидрографическом институте, а после работы писал диссертацию. В противоположность К.П., он был очень большой и неповоротливый как медведь. Вскоре у А.А и К.П. родилась дочь Валерия. Так что, у Володьки появилась еще и младшая сестра - Лерка. Кроме семьи самих Лягачевых, вместе с ними в комнатах жил брат К.П. – Михаил. Фамилия у него была Петухов – его фамилия была в списке ответственных квартиросъемщиков, который висел в одной из парадных дома. Не помню, чем он занимался, но помню черный проигрыватель, который у него был, и пластинки, которые он ставил. Приходила к нему еще какая-то молодая женщина. Я спросил у Олега, кем эта женщина приходится Михаилу. «Подругой жизни» - ответил Олег. Клавдия Петровна подошла к Олегу и похвалила его за этот ответ. Еще помню, что моего младшего брата Толю, когда я приводил его к Лягачевым, Михаил всегда сажал на шкаф. К сожалению, он рано ушел из жизни: утонул, купаясь в реке. Толя очень любил Михаила, поэтому о его смерти мы Толе ничего не сказали, чтобы не травмировать детскую психику.
Однажды Володька придумал такую игру: вращаться на поручнях, которые были сделаны на ступеньках, ведущих в подвал дома. Вот Володька висит на поручнях. А я подошел к нему и опрокинул его вниз головой. Он ударился о бетонную ступеньку, схватился за голову, заревел и пошел домой. Я испугался и пошел вслед за ним. Клавдия Петровна пустила нас, выслушала ревущего Володьку, и говорит мне: « Вот ты и убил своего друга». И погладила меня по голове. Я оторопел. Другая мама на её месте просто убила бы меня. А Клавдия Петровна гладит – понимает, что я сам испугался, да и мне Володьку жалко. На следующий день я снова пришел к Володьке. Володька оказался живой, но у него на голове была шишка – он мне её показал и даже разрешил потрогать – она уже не болела. С тех пор я стал еще больше дружить с Володькой.
А однажды, когда было нам уже лет по 6, я совершил страшное «предательство» по отношению к Володьке. Гулял я как-то один во дворе. Подошел ко мне Юрка - губастик, и говорит: «Вызови Володьку из дома, мне с ним нужно «поговорить». Вызови, а то я тебя побью» Я и пошел. Вместе с Юркой. Володька спросил из-за закрытой двери: «Кто там?» И когда я назвал себя, Володька открыл дверь. Но, увидев Юрку, сразу же закрыл, т.к. увидел Юрку и сразу же сообразил, зачем Юрка его вызывает. Мне стало жутко стыдно, но я уж не знаю, как я себя преодолел, но через несколько дней я все-таки пошел домой к Володьке. Дверь мне открыла Клавдия Петровна, впустила меня и сказала: «вот ты и предал своего друга». Но не выгнала меня, а позвала в большую комнату и стала мне рассказывать о Христе, об Иуде, который его предал. И о том, чтобы я никогда не забывал о своем предательстве, тогда Володька и она меня простят. Я был просто потрясен: «чтобы простить такое предательство?». Я о своем «предательстве» не забыл, но и другие Лягачевы тоже. Уже гораздо позже, когда Олег Лягачев поссорился с Михаилом Шемякиным, он написал в своем письме из Парижа домой, что «детское предательство Бориса Фридмана ничто, по сравнению с тем, что совершил Шемякин по отношению ко мне» (Олегу).
С тех пор она стала часто беседовать со мной и рассказывать о христианстве и как она его понимает. Кроме того, она мне рассказала, что Иисус был евреем, как и я, и что это - великая нация. И Христос был евреем и Карл Маркс и многие другие. Так что я не должен стесняться, что я еврей, а, наоборот, гордиться этим.
И еще она рассказывала о великой дружбе, которая должна быть между людьми: «Вот вы с Володькой дружите и потом прославитесь этой дружбой как Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Они оба были очень умные – видишь, какие у них большие головы и широкие лбы. И у Ленина очень широкий лоб. Правда, у Сталина лоб узкий, но он тоже очень умный».
Я тогда очень любил Сталина и все думал, что он живет в самой высокой башне Кремля и все время «думу думает». Думает обо всех и каждом. Я часто вырезал его портреты из газет: любовался его лбом, прической (волосы назад – до сих пор так стригусь) и усами. Мы жили в коммунальной квартире и однажды наш сосед Леонид Иванович принес и показал моему папе газету, откуда был вырезан портрет Сталина. Эту газету он обнаружил в туалете, где я любовался портретом Сталина, а потом оторвал первую страницу и применил по назначению. Папа провел со мной воспитательную работу и сказал, что газеты рвать не хорошо. Особенно с портретом Сталина.
Вскоре нам с Володькой исполнилось по 7 лет, и мы пошли в школу. Но в школы мы пошли разные: он - в школу № 293 школу, находящуюся совсем рядом, напротив окон своей квартиры, а меня мама определила в школу № 321 на Социалистической улице. Эта школа славилась как школа для «интеллигентных» родителей. У нашей соседки Анны Марковны было два племянника, жившие в нашем доме: Геннадий и Валерий. И оба учились в этой школе. И Анна Марковна эту школу очень хвалила.
И, хотя с Володькой мы учились в разных школах, дружить продолжали по-прежнему. Обычно я быстро делал свои уроки и приходил к Володьке звать его гулять. Но, оказывается, что Володька уроки еще не сделал. Он подолгу их учил, а я за это время знакомился с замечательной Большой Советской Энциклопедией, которую выписывал Александр Андреевич. В основном, я рассматривал картинки, вернее репродукции картин, которых было там великое множество (выражение К.П. Она любила слово великое, например: «великая труженица»). Но кое-что в этой энциклопедии я читал и запоминал. Читать я научился рано: года в четыре и, чтобы больше удивлять взрослых, читал взрослые книги. В 7 лет я прочитал «Каменный пояс» Е. Федорова: три или четыре книги. Не помню, что я понял из этих книг, но до сих пор помню строку, которой начинался один из томов книги: «Демидовы пошли в гору».
Я часто рассказывал Володьке что-нибудь из прочитанного, про разные страны, например, про страну со странным названием Нидерланды – очень мне это слово понравилось. Володька мне не поверил и сказал, что нет такой страны, а есть Гренланды: он проходил в своем классе континенты и острова, среди них был остров Гренландия. Он перепутал, но спорил. Он всегда любил спорить. Услышала нас Клавдия Петровна и сказала, что Борис прав. Она всегда меня звала Борис. В отличие от моей мамы, которая меня звала Бобкой. Это имя мне очень не нравилось. Тем более, что мой брат Толя меня дразнил: «Бобка коробка – красная попка». Он был младше меня на 4 года и ему все позволялось. Кстати, Володька тоже меня звал всегда Борис. Позже меня и других друзей Лягачевых стали называть по имени и фамилии: меня - Борис Фридман, чтобы отличить от друга Олега - Бориса Комиссарчука, а друга Олега - Владимирского от самого Олега (Лягачева).
Там же, у Лягачевых, я прослушал по радио про дело врачей. Впрямую врачей евреями не называли, но фамилии были в основном еврейские, и это мне очень не понравилось. Но вскоре там же у Лягачевых я прослушал про реабилитацию этих самых врачей.
Про болезнь и смерть Сталина я услышал тоже по радио, но дома. И навсегда запомнил красивую траурную музыку, которую играли по радио (траурный марш Шопена).
Вообще, радио в пору моего детства играло очень большую роль. На каникулах я всегда ждал 10 часов утра, чтобы прослушать по радио детские радиопередачи. Передачи были из Москвы и местные из Ленинграда. Московские передачи вел обычно Николай Литвинов. Передачи из Ленинградского радиокомитета вела М. Г. Петрова. Акустическая память у меня была хорошая и я почти дословно запоминал все, что она читала. Однажды мне очень повезло. Мы проходили в школе «Дети подземелья» В. Короленко, и нам на дом задавали читать главы из этой книги. А в нашем классе установилась такая традиция: делать только письменные уроки, а устные - не делать. Так что я ничего не читал. Вот вызвали меня к доске и велели рассказать содержание первой главы «Детей подземелья». И я вспомнил, что недавно на весенних каникулах М. Г. Петрова читала по радио именно «Дети подземелья». И я почти дословно пересказал содержание первой передачи. Получил «5». На следующем уроке меня учительница меня опять вызвала и попросила рассказать домашнее задание: следующую главу из «Детей подземелья». Я честно рассказал содержание следующей радиопередачи. Учительница даже обалдела. Она знала, что обычно ученики не учат уроков, после того, как их спросят. Пришлось мне опять ставить «5». Но больше мне в школе так не везло.
 
Володька – художник
 В доме у Лягачевых всегда было много картин. В основном, это были репродукции русских художников В. Васнецова, Ф. Васильева, В. Поленова, В. Сурикова (потом постепенно к ним стали прибавляться произведения Володи, Олега, затем М. Шемякина и Б. Чупова (Леркиного мужа)). К.П. прилагала массу усилий, чтобы её дети любили и изучали искусство. Первым из её детей увлекся искусством Олег. Изучал биографии художников и их картины, а затем стал коллекционировать открытки с репродукциями картин. А потом серьёзно стал изучать искусство М.А. Врубеля.
Кроме того, Олег сам стал рисовать. Рисовал обычным пером № 86 фиолетовыми чернилами. В основном, он делал небольшие рисунки, на которых он изображал своего любимого поэта М.Лермонтова и свои автопортреты, на которых он тоже был похож на Лермонтова.
Глядя на Олега, Володька стал тоже заниматься рисованием: сначала срисовывал картинки из книг (очень любил рисунки Леонардо да Винчи и А.Дюрера), а затем стал рисовать с натуры различные предметы: чернильницы, статуэтки (была у них статуэтка собаки). Сначала не больно хорошо у него получалось, но Володька был очень упорным: пошел заниматься во Дворец пионеров.
Во Дворце пионеров занятия были очень серьёзными: рисовали натюрморты: сначала карандашом, потом акварелью, а впоследствии и маслом. Но прежде, чем приступить к рисованию человека, изучали анатомию человека, потом рисовали скелет, затем скелет, обтянутый кожей и мышцами. Володька втягивал меня в свои занятия. Рассказывал, о том, что он изучал во Дворце пионеров, о преподавателе М. А. Канееве; познакомил меня со своими друзьями Толей Васильевым, Валерием Сакериным, Т. Ковалевской. Кроме того, я ему служил натурой для рисования. Володя до сих пор хранит эти рисунки. Вот Володин автопортрет, а рядом - мой портрет Володиной работы.

 










Автопортрет с зелёным шарфом                Борис Фридман, акварель на бумаге
1957 г.                1956г
            










Натюрморт с синим графином и ковром”,
акварель на бумаге, 1954 г.







Да и в школе он прославился как художник. Однажды о нем была даже передача по радио: «Школьный художник Володя Лягачёв» (с ударением на «ё»). О нем рассказывал его одноклассник Эдик Каллер (А может и не Эдик - имя я помню не точно).
Как-то мне пришлось познакомиться с Володиной школой поближе. Мы учились в 8-ых классах. И как-то Володька мне предложил присоединиться к их классу для совместной экскурсии в Москву во время летних каникул. Я попросил у мамы деньги для поездки, и я поехал вместе с их классом. Помню, что ехали мы в Москву 1,5 суток. Для экономии денег руководители поездки выбрали самый дешевый поезд: почтовый. Два дня после этого у нас в ушах стоял перестук вагонных колес и все качалось перед глазами. Ночевали мы в какой-то школе в спортивном зале. Что мы в Москве посещали, уже точно не помню. Помню только, что были в мавзолее Ленина и еще ездили в Тулу (видимо, в Ясную Поляну). За время поездки я подружился с отличником из их класса – Э. Каллером. А Володя разыгрывал передо мной сцены ревности. Я быстро понял, что уровни обучения у нас в школах были разные: в своей школе я учился довольно средне, но по сравнению со знаниями учеников (и учительницы) Володиного класса я был просто супер-отличником. Одним из руководителей поездки была учительница - географичка и я, чтобы её проверить, спросил её, не знает ли она, часом, столицу Британского Гондураса. Выяснилось, что она не помнит. А я, конечно, знал и помню до сих пор: Тегусигальпа. Знал я и столицу Доминиканской республики: Съюдатт Трухиллио. (Зато теперь почти ничего не знаю. Ни стран, ни их столиц. Теперь, когда я пишу эти строки, столицей Доминиканской республики стал город Санто Доминго - город, в котором в последнее время жил мой друг  физик Коля Сухомлин.)
Когда мы стали постарше, мы стали ходить в Эрмитаж и Русский музей изучать подлинники картин. Ходили довольно часто: раз в неделю по воскресеньям. Изучали искусство раннего средневековья, затем импрессионистов. Володя близко подходил к картине: изучал, как нанесены мазки. А потом отходил подальше: чтобы получить представление об общем колорите картины. И объяснял мне, как нужно смотреть картины, чтобы определить её колорит. Иногда мы ездили с ним на пленер, в Приморский парк победы. Володька писал пейзаж, а я ходил кругами вокруг и пел арии. «Мы--содружество искусств» - говорил Володька окружающим.
 
Мост и Улица Белинского с 34 Трамваем ”, акварель на бумаге, 1959 г

Окончив школу, Володя (уже неудобно его называть Володькой) решил стать профессиональным художником. Сначала он решил поступить в Академию художеств на отделение архитектуры. Не прошел по конкурсу, хотя успешно сдал все экзамены. Но он не сдался и решил поступать в институт, рангом пониже: в Мухинское училище. В него он тоже не поступил. Пришлось подаваться в радиомонтеры и поступить на подготовительные курсы в Мухинское училище. Я после окончания школы тоже не поступил в институт и стал работать монтером, но только не радио, а связи. В первый же день работы я прищемил плоскогубцами себе палец: образовался довольно крупный синяк на среднем пальце. Когда я показал руку Володе, он, не говоря ни слова, показал мне свою руку: у него тоже на том пальце был синяк, точно такой же, как у меня.
На следующий год Володя опять подал документы в Мухинское училище. Снова провалился, но не сдался. В конце концов, он поехал в Москву и поступил там в Московский полиграфический институт на отделение «Художник книги». 5 лет он учился в этом институте. Через несколько лет он женился на полячке Ханой Бахыньской, которая тоже училась в этом институте, но на отделении полиграфических машин. На лето приезжал в Ленинград и познакомил меня со своей женой. Говорила он по-русски довольно прилично, с очень симпатичным акцентом. Я тоже однажды приехал в Москву к ним в общежитие. Ханка угощала меня супом – харчо из баранины. Говорила, что это самый дешевый и сытный суп (баранина тогда стоила 1 руб 10 коп, а говядина – 2 рубля). Умудрялись они с Володей жить на какие-то копейки. Вскоре (в 1966 г) там у них родилась дочь Виолетта.
Учиться Володе в МПИ очень нравилось. Преподавал там выдающийся педагог и художник книги: А. Гончаров (ученик Фаворского). Рассказывать о своих педагогах и о технологии оформления книг Володя мог часами. С увлечением говорил даже о листе бумаге, который, оказывается, имеет разное сопротивление на разрыв в продольной и поперечной плоскостях (теперь технология изготовления бумаги изменилась и не так просто определить расположение волокон в газетном листе); о том, как с помощью различных цветов можно приблизить или, наоборот, отдалить предмет и другие тонкости, с которыми он познакомился в ВУЗ-е.
Когда Володя и Ханка окончили МПИ, то приехали в Ленинград. Володька поступил на работу редактором книг в какое-то издательство на стрелке Васильевского острова. Но работал он не долго – Ханка стала требовать от властей квартиру или хотя бы комнату для отдельного проживания. Но не тут-то было. Ей и Володе было заявлено, чтобы они убирались в свою Польшу. Что они и сделали. Уехали они в г. Краков.
Там в Польше Володя  стал писать свои первые «абстрактные» работы. До этого он писал пейзажи, портреты и прочую живопись во вполне классическом стиле, честно пытаясь применить знания, полученные во время учебы.
 
                Линогравюра В. Лягачева , отпечаток на бумаге, 1970, Польша
 
                Линогравюра В. Лягачева , отпечаток на бумаге, 1970, Польша


 
Линогравюра , отпечаток на бумаге, 1970 г.

Затем  В. Лягачев развелся с Ханкой и переехал в Париж: как и всякому художнику, ему хотелось жить в Париже, тем более что из Польши до Франции ближе, чем до Ленинграда. Впоследствии туда переехала и его дочь Виолетта. Там к этому времени уже серьёзно обосновался его брат Олег Лягачев. И Владимир стал работать художником. Подошел он к делу, как всегда, основательно и серьёзно: выучил французский язык (мало, кто купит работы неизвестного художника, к тому же плохо говорящего по-французски). Причем выучил бесплатно: выяснил, что при мэрии есть бесплатные курсы французского языка. Стал размещать свои работы на нескольких галереях одновременно в надежде, что где-нибудь купят. И дождался: из 10 картин, посланных на различные галереи, стали покупать одну, а то и две картины. Снял квартиру в центре Парижа: никто не поедет смотреть картины далеко от центра, тем более где-нибудь в предместьях Парижа.
Стал вести подробный учет всех своих доходов и расходов. Иногда выгодно заплатить больше налогов и получить справку о своих высоких расходах. Оказывается, что чем большая у тебя величина расходов, тем большее доверие тебе оказывает государство – ведь ты платишь больше налогов в налоговую инспекцию и ты честный и надежный налогоплательщик.
Поддерживал безупречность своего внешнего вида: не дай бог быть небритым, чтобы тебя не приняли за «клошара».
 

Вскоре Владимир решил, что более надежно иметь постоянную работу, и он стал создавать копии известных мастеров, из тех, что хранятся в Лувре. Да и эту работу было получить не просто: нужно купить сертификат на право заниматься этой работой. Каждая копия проходит обязательную проверку. Кроме того, что она должна быть похожа на оригинал, но не повторять его по размеру, т.е. копия должна быть или больше или меньше оригинала, но не совпадать с ним.
Впоследствии Владимир усовершенствует свои копии. Теперь его картины представляют собой не только копии полотна, но и тщательно выписанные рамы и окружение картины в пространстве музея.
 

Владимир около своей работы рядом с оригиналом «Габриеэлль д Эстрэ со своей сестрой», Школа Фонтэнбло, 1594 год.
Периодически Владимир Лягачев работает над созданием собственных произведений. При этом он использует современные достижения технологии, в частности технологии  динамичных WEB - страниц (WWW). Наиболее  крупный его проект, размещен на сайте ЮНЕСКО. Этот проект предоставляет пользователю возможность виртуального путешествия по Вселенной, описанной в Божественной комедии Данте, и, кроме того, знакомит пользователя  с текстом «Божественной комедии». Вселенная Данте представлена в виде виртуального глобуса. Щёлкнув «мышью», посетитель может посетить  все основные составляющие Вселенной Данте: «Ад», «Чистилище», «Земной рай» или «Небесный рай».  В путешествии по «Вселенной» используются карты различных уровней, - «кругов», как их называл Данте. При этом на каждом из выбранных кругов можно познакомится с текстом Божественной комедии, в котором описан этот круг. По желанию пользователя может быть выбран язык текста: французский или русский.
«Таким образом на сайте демонстрируются возможности новейших технологий для художественного творчества, и обеспечивается широкий свободный доступ к произведениям всемирной литературы, составляющим наследие человечества» (это цитата из статьи о Вл. Лягачеве, которую Владимир мне прислал) . Вот несколько репродукций из этого сайта:
 


 
 

 
 





Вселенная                Ад Enfer
 
Рай – Paradis                Чистилище – Purgatoire
Эти рисунки мною взяты из сайта:
Все это и многое другое рассказал мне Володя, когда мы встретились в Париже в 2001г. К этому времени мой младший брат Толя со своей женой Надей и нашей мамой переехал на постоянное местожительство в Германию, в небольшой г. Кирхайм под Штутгартом. И почти сразу же пригласили нас (меня с женой) в гости на две недели. Кирхайм – городок небольшой и смотреть особенно там нечего. И Толя с Надей предложили нам заказать трехдневную экскурсию в Париж (с пятницы по воскресенье). Но экскурсия не состоялась, так как не набралось нужное число экскурсантов. И мы решили съездить в Париж самостоятельно, на поезде (тоже с пятницы по воскресенье) предварительно договорившись с Володей, чтобы он нас встретил. Расстояние от Штуттгарта до Парижа довольно приличное и ехать пришлось всю ночь. Под утро, когда мы уже подъезжали к Парижу, поезд вдруг неожиданно остановился и стоял минут 40. По станционному радио периодически диктор извещал о каких-то «проблем». Но все обошлось благополучно: Володя терпеливо ждал на перроне.
Он нас привез к себе, уступил свою кровать, а сам пошел в другую комнату спать на полу. Несмотря на занятость, Володя  показал нам основные достопримечательности Парижа (Лувр, Дворец Инвалидов, Эйфелеву башню, Большой и Малый дворцы, музей Д"Эрси), кое-что мы посмотрели сами (Триумфальную арку - Елисейские поля - Площадь Конкорд, Нотр-Дам, Консьержери; (фр. La Conciergerie), Сен-Шапель). Он дал нам карту Парижа (вырвал несколько страниц из Желтых Страниц), и по ней мы ходили сами от его дома, даже поезъедили сами в Парижском метро, но не сильно в нем разобрались, пришлось спрашивать на английском). Все было хорошо, кроме очень холодной и дождливой погоды, да еще с сильным ветром.
В заключении мы съездили в гости к Володиной дочке - Виолетте на Монмартр, по дороге зашли в действующую церковь Сакре-Кёр (Basilique du Sacr; C;ur), поприсутствовали на службе). Потом Володя организовал у себя небольшой прием, на который приехала только Валерия. Олег Лягачев не приехал: он вместе со своим старшим сыном собирался в Санкт-Петербург, где у него должна была открыться небольшая выставка в галерее Борея на Литейном 58.  Я успел приехать в Санкт-Петербург и был открытии этой выставки, встретился со многими нашими общими старыми друзьями, познакомился с сыном Олега - Александром (он говорит по-русски очень плохо, в отличие от дочери Володи - Виолетты), но очень приятный молодой человек.
Через 2 года мы снова встретились с Володей и тоже, когда я был в Германии у Толи. На этот раз мы были дольше около недели. На этот раз мы уже разобрались в Парижском метро и сами ездили не только по Парижу, но и побывали в Версале.
Володя – один из тех моих друзей, который меня не забывает и постоянно звонит по телефону из Парижа. Рассказывает о своих работах и с особенной нежностью и любовью рассказывает о своей внучке Настеньке, которая учится в школе при российском посольстве, кроме того рисует и пишет замечательные стихи:
СУТКИ
Час за часом двадцать раз
И четыре про запас,
Сутки полные идут
Наше Время стерегут.
    
Олег Лягачев
  Олег Лягачев, собственно, «официально» моим другом никогда не был. Моим другом числился Володька. У Олега Лягачева были свои друзья, в основном, по школе: Олег Владимирский и Борис Комиссарчук. Разница в возрасте между нами – мной/ Володькой и Олегами была 5 лет и тогда она казалась громадной. Одни раз Олеги взяли нас с Володькой с собой в ЦПКиО – кататься на американских горках. Нужно было садиться в сани по два человека. Олег Лягачев усадил в сани Володьку, а Олег Владимирский – меня. Ощущение было необыкновенное: огромная скорость при спуске с горы и, при этом, ощущение надежности и защищенности.
Из детских воспоминаний остались стихи, которые при мне вслух читал Олег. Особенно любил Олег стихотворение К.Симонова «Митинг в Канаде» (наверное, он проходил его в школе). Читал он его так часто, что я его выучил наизусть и даже тоже прочитал на концерте в пионерском лагере. Позже он также часто читал М. Лермонтова «На смерть поэта», так что мне тоже не пришлось его учить в школе. Творчество М. Лермонтова сыграло роль в его последующем увлечении сначала «Демоном», а потом и всем творчеством М. Врубеля.
По характеру Олег был абсолютной противоположностью по отношению к Володьке. Если Володька был раскрытым и очень разговорчивым, даже болтливым, Олег, по преимуществу, был молчалив и никогда первым ни о чем не заговаривал. Если спросишь – ответит, но на вопросы всегда отвечал односложно и несколько загадочно. При этом несколько посмеивался, то ли над собой, то ли над задававшим вопрос. Ему нравилось напускать на себя ореол таинственности и непонятности. Казалось, что его больше всего занимает его собственная личность, и он сам никак не может в ней разобраться.
Профессионально Олег не учился ни живописи, ни рисованию, и по началу художником себя не считал, хотя талант художника в нем пробудился рано. Проявился он в рисовании карикатур на членов своей семьи и на меня. Причем очень похожих и достаточно злых. Володька не смотря, что учился рисованию, не умел выделить в человеке главное. Вроде бы нарисовано все, как надо, но все детали одинаковые - глазу не за что зацепиться. А Олег умел выделить главное. Но, конечно, не так, как М. Шемякина – у того получалось просто гениально. С этим нужно родиться.
 Закончил Олег Академию художеств по специальности искусствоведа. В начале, по настоянию А. А. он поступил в Университет, на физический факультет. Но проучился недолго, почувствовал, что это – не его призвание. Он написал исследовательскую работу о М. Врубеле и послал эту работу известному знатоку М. Врубеля – М. Алпатову. Тот очень благостно отнесся к работе Олега и даже поспособствовал ему при поступлении в Академию художеств. Учился, по моему, Олег на вечернем отделении и работал в Эрмитаже такелажником, чтобы зарабатывать на жизнь и быть поближе к искусству.
В это время О. Лягачев увлекался сочинением рассказов, нарочито простых, с большим числом диалогов, в которых один говорящий не понимает другого – слушает только себя.
Одновременно с этим О. Лягачев стал пробовать себя как живописец. Стал писать маслом портреты, пейзажи. Сделал вид из окна своей квартиры на Боровую улицу. С того же места, откуда писал пейзаж Володя Лягачев. Пейзажи очень похожи, с одной только разницей:_на пейзаже Олега нет людей – они его не интересуют, а дерево есть и оно переехало из сквера напротив дома прямо на проезжую часть Боровой улицы.
В Эрмитаже В. Лягачев познакомился с М. Шемякиным. И вместе с ним в марте 1964 г принял участие в знаменитой выставке самодеятельных художников - работников хозчасти Эрмитажа. (Кроме них, в выставке принимали участие В. Кравченко, В. Овчинников и В. Уфлянд). Я был на этой выставке на второй день после открытия. Никого особенного авангарда, тем более политической подоплеки, конечно, не чувствовалось. Выставка была






 


очень скромной: в закутке на первом этаже висело объявление: «Выставка самодеятельных художников – работников хозчасти Эрмитажа». Кто хочет – проходи. У Олега было выставлено несколько картин. У Шемякина – штук 15. Но поскольку открытие выставки случайно совпало с открытием пленума ЦК КПСС, выставку закрыли, да еще уволили директора Эрмитажа М. Артамонова, хотя увольнять его было не за что: во первых, никто из художников не был профессиональным художником и не мог составить конкуренцию официальному искусству: О. Лягачев был искусствоведом, В. Уфлянд – поэтом, В. Кравченко – актером, В. Овчинников – еще кем то; а во вторых, его вообще не было в городе. Но само закрытие выставки привело к тому, что все эти художники стали широко известны как «авангардисты-нонконформисты».
После окончания Академии художеств О. Лягачев стал работать экскурсоводом в Эрмитаже. Устроиться туда было непросто: нужно было сдать немыслимое количество экзаменов. Работая экскурсоводом, О. Лягачев продолжал заниматься живописью.
К этому времени относится появление его авангардистских работ. Эти работы отличались нарочито простым использованием цвета и формы. Использовались только синий и красный цвета на белом фоне. На картинах изображались простые геометрические фигуры: крестики, треугольники и круги. Впрочем, при рассмотрении картины на значительном расстоянии, складывались знакомые силуэты и целые картины.
Вскоре О. Лягачев принял участие в еще одной выставке и тоже совместно с М. Шемякиным: в помещении Ленинградской консерватории. На этой выставке было масса народу и масса выступающих. Сначала авторов дружно ругали, говорили, что все это уже было, вспоминали начало XX века, «голубую розу» и т.д. Замечательную речь произнес Володя, защищавший Мишу Шемякина и своего брата.
О дальнейшей жизни О. Лягачева (женитьбе на Марии-Терез - гражданке Франции, отъезде во Францию и о его творчестве) можно прочитать на сайте: http://obtaz.com/IFA_o_lyagachev_01.htm.
В последнее время Олег часто приезжает в Россию, неизменно останавливаясь на


 
О. Владимирский, Б. Фридман, С. Сигитов, А. Васильев, О. Лягачев, Б. Комиссарчук, В. Марцинкевич на выставке О. Лягачева, 2015 г

Боровой. Он устраивает собственные выставки в различных галереях Санкт_Петербурга.
Кроме того он издает свои стихотворные и прозаические произведения. Познакомившись с его литературным, особенно прозаическим творчеством, я был поражен замечательным слогом, оригинальностью и высокой культурой литературного стиля Олега Лягачева. Он сам и члены его семьи, личности которых угадываются за героями его романов, предстали для меня в совершенно неожиданном свете, весьма далеком от моего представления. В конечном счете, я пришел к выводу, что Олег Лягачев не в меньше степени писатель, нежели художник. Только – малоизвестный.



Клавдия Петровна
Семья Лягачевых была исключительно гостеприимна. Тон в доме задавала Клавдия Петровна. Я всегда думал, что К.П. происходит из дворян и что, её любовь к искусству, гостеприимство и умение занять гостей, объясняется её происхождением. (Позже выяснилось, что это не так. Только А.А происходил из Архангельской, а К.П - из Псковской области). Но все в их домке напоминало дворянские большие дружные («чеховские») семьи. Для гостей дом был открыт всегда. Никаких предупреждений, нужно было только позвонить в звонок и прийти. Звонить нужно было особым образом, чтобы хозяева знали, кто идет. Я всегда звонил три раза, причем третий раз я нажимал немного дольше, чем два первые. Когда кто-нибудь звонил, всегда говорили: «это идет Олег Владимирский (Борис Комиссарчук, Толя Васильев и т. д.)» и никогда не ошибались. Как только кто-нибудь приходил, его тут же усаживали за стол и наливали чай. Чай в доме кипятился постоянно, а из еды была, в основном, булка с маслом. Володька, обычно говорил: «бери, намазывай, пробуй», или «давай, налью тебе воды (чаю)». Жили очень бедно. К.П. не работала, зарплаты А. А. не хватало, несмотря на то, что, в конце концов, он защитил кандидатскую диссертацию. К тому же гидрографический институт, где работал А.А, закрыли и ему пришлось искать работу в других городах, где есть институты или университет. С большим трудом А.А. удалось устроиться в Кишиневский университет. Он уехал в Кишинев и оттуда пересылал деньги для семьи. Причем пересылал он деньги на протяжении всей жизни. Когда Олег и Володя уже стали взрослыми и хоть как-то могли прокормить себя, А.А. продолжал посылать деньги для К.П. и Лерки. Когда Лерка стала взрослой, он тоже присылал деньги, т.к. Лерка сначала училась (в Академии художеств на искусствоведческом факультете), а потом не могла устроиться на работу экскурсоводом.
Конечно, денег этих было мало, и, чтобы как-то свести концы с концами, Лягачевы были вынуждены закладывать какие-то вещи в ломбард. А когда заканчивался срок хранения сданных вещей, нужно было их выкупать. Для этого нужно было занимать деньги, а потом снова перезакладывать вещи. И так все-время: на протяжении всего детства и значительную часть юности я слышал это жуткое слово: ломбард. В моем доме, слава богу, у нас таких проблем не было.
К.П. сама была очень талантливым человеком. Но главным её талантом было увидеть и раскрывать этот талант в других людях. Неспособных людей, по её мнению не существовало. Хоть какой-нибудь талант был у каждого. А если не было таланта, то это были «труженики великие». Она неустанно поддерживала Володьку в его устремлении рисовать, Олега – в его стремлении сочинять и тоже рисовать, меня – в любви к пению и музыке. Все её дети и друзья её детей стали людьми искусства: художниками, музыкантами, поэтами, писателями. Все без исключения, даже если они в качестве профессии не выбрали искусство.
 Она разглядела талант философа и музыканта в Сергее Сигитове. И сама увлекалась литературой и искусством. Много читала. Слушала и понимала музыку, которую играл Сигитов. И не замечала бедности, в которой она жила. К. П. очень любила гостей, которые в обилии посещали дом Лягачевых. (В какой-то степени это её качество унаследовала Лера).
Сначала появились Володькины друзья – Толя Васильев, Валерий Сакерин, Таня Ковалевская. В начале 60-х в доме Лягачевых стали собираться друзья Олега Лягачева. Борис Комисарчук приходил со своей женой Региной, очень симпатичной, просто красавицей. Олег Владимирский со своей женой Галей. Стали появляться и друзья друзей: друг Олега Владимирского - Володя Марцинкевич, инженер. Затем в доме появился поэт Валерий Петроченков. Сейчас он профессор Джорждтаунского университета (Вашингтон, США), а тогда был просто поэт. Роста он был небольшого, но отличался необыкновенно красивой гимнастической фигурой, чем и покорял девушек на пляже. Пришел он со своей девушкой Ниной. Прочитал свою поэму о каменном карлике: «Я часто бываю камерным. Я, маленький карлик каменный». С этим карликом вышла печальная история. В конце концов, он бросился вниз со своего постамента и разбился. Стихи о карлике отличались обилием аллитераций: В.Петроченков был поклонником К.Д.Бальмонта. Так же как и Нина. Она читала стихи Бальмонта: «Хочу быть страстным», « Я рукою ловил уходящие тени».
Я тоже привел своих друзей физика Колю Сухомлина, и актера Сергея Заморева. Правда, физиком и актером они стали позже, а пока были студентами. С Сергеем мы пели дуэты. Пели «Синие сугробы».
Позже, когда Олег учился в Академии и художеств в доме появились подруги Олега: Лариса Костина, Лариса Шостак.
Всех приходящих К. П очень приветливо встречала, занимала, выслушивала, угощала чаем. Все, кто приходил, быстро становились общими друзьями и становились постоянными обитателями дома Лягачевых..
К.П. очень любила своих детей. Но абсолютно не переносила критику в их адрес. Особенно, если эта критика касалась творческих способностей её детей. Может быть, это был единственный её недостаток. Как-то, когда и Володя и Олег уже жили в Париже, кто-то из друзей-художников высказался не очень уважительно о творчестве Володи – нет самобытности и т.д. И тут К.П. вспылила, стала ему противоречить, что с ней бывало очень редко. А на следующий день у неё случился приступ инсульта. Причем приступ чрезвычайно тяжелый: У неё отнялась вся правая часть тела и она разучилась говорить. Валерия в течение долгих 9 лет учила её заново ходить, говорить. Говорить, хоть и с трудом, К.П. научилась, а ходить так и не смогла: с трудом делала несколько шагов и садилась к столу. Зато она целиком посвятила себя еще более углубленному изучению истории искусства. По-прежнему радовалась, когда кто-нибудь приходил в дом. Но друзья стали приходить реже, старались не беспокоить, да и не каждый может заставить себя общаться с больным человеком
Умерла К.П. летом 1994 г. Я её кончины не застал: был в отпуске в деревне со своей женой Ниной. Отсутствовал буквально 2 недели. Но, когда приехал из отпуска, сразу же позвонил Лерке и она мне сообщила, что К.П. умерла и её уже похоронили на Ковалевском кладбище.

Валерия Лягачева

Валерия Лягачева или, как её звали обычно, Лера  была младше Володи на 5 лет и соответственно Олега на 10 лет. Пишу «была» была потому что в довольно в молодом возрасте (лет 50 с небольшим) она умерла. Как и все остальные дети К.П., она тоже пошла по пути искусства. Но, не владея навыками рисования, она стала искусствоведом. Правда, работать по этой специальности, как и по какой-либо другой, ей не удалось: для того чтобы стать экскурсоводом, нужно было сдать кучу дополнительных экзаменов, а это было не так легко. И она стала, как и К.П., домашним искусствоведом и продолжила ее роль гостеприимной хозяйки дома. Одно время она работала на кафедре Академии художеств, где познакомилась с талантливым художником Борисом Чуповым, за которого и вышла замуж. После того, как Володя и Олег уехали за границу, я, посещая маму, непременно   шел через двор в квартиру 86,, и общался с оставшимися на Боровой -  К. П, Валерией и Борисом. Лера и Борис даже присутствовали на нашей свадьбе с моей второй женой Ниной (правда, как всегда, опоздали часа на 4).
Затем мы с ними часто ездили «на природу», в основном, в Пушкин или Гатчину, где Борис неизменно купался в прудах, несмотря на погоду. Однажды мы с Ниной и Борисом провели довольно долгую совместную поездку по малому золотому кольцу: Ростов Великий – Ярославль- Кострома- Галич - Переславль Залесский- Загорск-Москва. Лера в последний момент отказалась от поездки и мы с Ниной полностью насладились скандальным характером Бориса Чупова. Я думаю, что и Лере и К. П., можно было посочувствовать. Но долго в поездках с Лерой проводить нам не пришлось: Борис, не выписываясь из квартиры на Боровой, переехал в Париж (вернее, в пригород Парижа), где ему составил протекцию Володя. Валерия осталась в Ленинграде и в течение многих лет ухаживала за заболевшей К.П. И её старания увенчались успехом: она буквально поставила К.П. на ноги. После смерти К.П. Валерия уехала к мужу во Францию.
В последний раз мы встретились в 2001 г. Это было в Париже: мы с Ниной приехали в гости к Володе. Кроме Леры, к Володе приехал сын Олега Александр. Впоследствии мы несколько раз встречались с Олегом и Александром и еще с одним сыном Олега Матье. Правда, это было не в Париже, а в Санкт-Петербурге, куда Олег приезжал по поводу устройства своей выставки или по поводу издания своих книг. Он неизменно дарил мне изданную книгу со своим автографом. А с Лерой мы так и не встретились. В последний раз нашего приезда в Париж я позвонил Лере по её парижскому телефону и подошедший к телефону Борис, рыдая, сообщил мне, Лера умерла: у неё был обнаружен разрыв легкого. Через несколько лет после её смерти умер и Борис Чупов .
 


II Сергей Сигитов
Впервые о Сергее Сигитове я услышал от Клавдии Петровны. Она рассказала как-то, что у бывшего сослуживца Александра Андреевича по Гидрографическому институту, Михаила Кирилловича, есть сын Сергей, и он – гениальный музыкант. Сам Михаил Кириллович тоже был способным человеком в своей области, но обладал одним недостатком: сильно пил. Учится его сын в интернате музыкальной школы-десятилетки при Ленинградской консерватории. Причем так получилось, что он оказался сиротой при живых родителях. Как-то во время войны его родители расстались: его мать повторно вышла замуж и родила еще двух дочерей и сына. Да и Михаил Кириллович тоже завел другую семью, хотя неизвестно женился или нет. Мать Сергей Сигитова жила в Мельничьем ручье в собственном бревенчатом доме, а Михаил Кириллович имел комнату в коммунальной квартире на улице Егорова. После окончания школы –интерната Сергей поступил в Консерваторию, и поскольку жить ему было негде, ему определили в общежитие на ул. Зенитчиков. В это время он стал посещать семейство Лягачевых. В это время я познакомился с Сергеем поближе.
Сначала я недоверчиво отнесся к характеристике Клавдии Петровны относительно Сергея: все её знакомые были выдающимися и гениальными, включая и меня. Просто иначе не могло быть. Но познакомившись поближе с Сергеем Сигитовым, я понял, что она права. Несмотря на то, что он великолепно владел многими музыкальными инструментами, такими как фортепиано и виолончель, он определил для себя область, в которой он действительно был выдающимся: музыкальный критик: он учился на факультете теории и истории музыки. Руководил кафедрой выдающийся музыкальный ученый М. Друскин. Разговаривать Сергей мог когда угодно, сколько угодно, и на любую тему. И под все, что встречалось ему в жизни, он подводил научную философскую базу.
Как то Сергей пригласил меня в свое общежитие и познакомил со своим другом (еще по интернату) Марком Белодубровским. Марк учился по классу скрипки и все время репетировал. Заниматься в такой обстановке было трудновато. И вскоре Сергей перебрался насовсем к Лягачевым. И стал для Клавдии Петровны еще одним сыном, тем более что Володька к этому времени учился в Москве и одна кровать была свободна. Правда это была не кровать, а маленький диванчик. Но Сергей запросто на нем помещался, т.к роста он был небольшого, к тому же необычайно худ.
Для того, чтобы Сергей мог играть на фортепиано, Лягачевы взяли пианино «Красный Октябрь» напрокат. И Сергей часами стал играть на пианино, выполняя задания по игре на фортепиано. Заодно он комментировал исполняемую музыку. Музыку он особенно не учил и играл с листа. Так я (да и все Лягачевы) познакомились со всеми сонатами Бетховена. А я с удовольствием прослушал его лекцию о сонатной форме. И о диалектике, которой эта форма свойственна. Слух у Сергея был абсолютный, только голос у него отсутствовал полностью (диапазон в кварту – говорил Сергей). И музыкальные произведения он ощущал по тональности. Иногда путал произведения, написанные в одной тональности. Например, арию Князя из «Русалки» путал с арией Фауста, поскольку та и другая были написаны в ля-бемоль мажоре. Хор он не очень любил, т.к. часто хоры, которые он слушал, часто понижали тональность и он воспринимал это как фальшь.
С. Сигитов готовил себя к роли музыковеда, и усиленно пропагандировал современную западную музыку. В моем лице он нашел очень благодарного слушателя, и с удовольствием пропагандировал «среди меня». Сначала познакомил меня с музыкой представителя неоклассицизма И. Стравинского: балетом «Весна священная». Эта музыка мне необычайно понравилась. Я даже купил несколько пластинок Игоря Стравинского: наступили времена «оттепели» и появились записи с исполнением музыки Стравинского, еще недавно запрещенного, и даже эту музыку «разрешили» исполнять в концертных залах. Познакомил меня Сигитов и с «серийной музыкой» Для широкого исполнения эта музыка («додекафония» – жуткое слово – практически то же самое, что и какофония!) была запрещена, но стали появляться заграничные пластинки с записями основателя «серийной музыки» А. Шёнберга и его последователей: А. Берга и А. Веберна. Познакомился я и с основами теории этой серийной музыки – полифонии в её современном понимании со столь же строгими правилами, как и в классической полифонии, но абсолютно другими: в серии должны обязательно присутствовать все 12 тонов хроматического звукоряда, причем все 12 тонов (вернее полутонов) абсолютно равноправны. Через какое-то время я уже мог отличить произведения, написанные в серийной технике, от полностью атональной музыки («Лунный Пьеро» А.Шёнберга). Не хочу сказать, что я был в восторге от этой музыки, но все-таки слушал, и, в соответствии с идеями С.Сигитова, искал для неё соответствия в окружающей меня действительности.
 Иногда к Лягачевым приходил сокурсник С. Сигитова по консерватории (и тоже его соинтернатчик) Юрий Симонов. Он учился на двух классах сразу: класс смычковых «альт» и класс дирижирования. Он приносил пластинки с оперной музыкой, ставил и перед собой партитуры опер и дирижировал, слушая музыку. Заодно слушал и я. Но у меня терпения не хватало. У меня дома были несколько пластинок с записями любимых опер, которые я мог слушать без конца: «Пиковая дама», «Кармен», «Травиата», «Риголетто» и «Севильский цирюльник». Эти оперы я слушал помногу раз, особенно «Пиковую даму». До сих пор меня потрясают абсолютно жизненные диалоги Чекалинского – Сурина «Чем кончилась вчера игра?» и Томского – Германа «Скажи мне, Герман, что с тобою». В конце концов, эти диалоги запомнились настолько, что я мог петь за всех действующих лиц (по очереди). Этим умением я воспользовался впоследствии для знакомства с моими будущими друзьями: Колей Сухомлиным, Женей Цырлиной и другими. Остальные оперы, из тех которыми дирижировал Ю. Симонов (например «Царскую невесту» или «Князь Игорь»), больше, чем по одному разу мне слушать не хотелось. Зачастую, Ю. Симонов приходил не один – приводил подругу Валю Игумнову, которую усаживал рядом и заставлял слушать музыку и смотреть, как он дирижирует, стоя перед зеркалом. Называл он Валю – эфемерное создание: она была обыкновенной деревенской девушкой и училась в консерватории на только что открытом факультете народных инструментов (играла на домре). Вскоре Валя ему надоела и он её бросил. Я её хорошо запомнил, т.к. благодаря ней я попал на концерт Святослава Рихтера. Валя пришла к Лягачевым с двумя билетами на концерт Рихтера. Один из билетов предназначался для Юры, но поскольку Юры у Лягачевых не оказалось (он уже от неё бегал), она предложила мне пойти с ней на концерт С. Рихтера. Я испытал необыкновенное чувство, когда слушал музыку и смотрел игру С. Рихтера. Именно смотрел, т.к. вдохновенное лицо Рихтера изображало все оттенки исполняемого произведения. Изображало даже до начала игры, когда он около минуты неподвижно сидел перед открытым роялем и «входил в образ».
Мне довелось встретиться с Ю.Симоновым еще один раз, когда я в составе Камерного хора Д.К. Пищевой промышленности под руководством В.Чернушенко был в Москве в Кремлевском Дворце съездов на всесоюзном смотре художественной самодеятельности. Ввиду особой ответственности  (на заключительном концерте  должны были присутствовать члены политбюро, во главе с Л.И.Брежневым) Главным дирижером смотра был назначен Ю. Симонов, который тогда занимал пост Главного дирижера Большого театра Союза ССР (до него этот пост  занимал Геннадий Рождественский). Гуляя по запутанным коридорам КДЦ, я встретил  Ю.Симонова, направлявшегося в свой кабинет. Когда я его поприветствовал, он, глядя мне прямо в глаза, сказал, что не узнает меня. Я обалдел и сказал, что я - Борис Фридман. «Простите, Вы сильно изменились» -  ответил он, и закрыл дверь кабинета.
С тех пор он тоже изменился , как говорят, перестал «не узнавать» старых знакомых.
Приходил в гости к Лягачевым и еще один знакомый С. Сигитова – композитор Герман Окунев. Он был старше С. Сигитова и учился в аспирантуре у Д.Д. Шостаковича (Дим Димыча – называл он своего учителя). Приходил не один, а с женой Галей, которая работала в Публичной библиотеке им. Салтыкова – Щедрина. Герман сразу же усаживался за фортепиано, и играл свои новые произведения. Играл он блестяще. Мне очень нравилась его пьеса «Праздник на Неве». Иногда он приглашал нас с Сигитовым и К.П. к себе домой: слушать записи его произведений и заодно посмотреть его новую квартиру, вернее квартирку: очень она была маленькая. Один раз С.Сигитов пригласил меня в Дом композиторов, принять участие в обсуждении новой симфонии Г.Окунева. Я, естественно, в обсуждении участия не принимал, но с большим удовольствием слушал, как маститые Ленинградские композиторы делают замечания и дают указания «общего характера» как улучшить произведение. В заключение «обсуждения» писалось постановление «одобрить и рекомендовать к исполнению». Все это походило на игру взрослых людей.
Герман был исключительно обаятельным человеком: большим, шумным и восторженным. Постоянно восхищался совпадением моей фамилии Фридман с её переводом на немецкий язык – «мирный человек». К сожалению, Г.Окунев рано ушел из жизни, причем ужасно нелепо. У него случился приступ язвы, и Галя вызвала «скорую помощь». По дороге в больницу машина «скорой помощи» попала в аварию, и Герман умер не от язвы, а от ранений, полученных в этой аварии. Галя, как могла, пропагандировала музыку покойного мужа. Один раз она даже принесла мне ноты произведения для женского хора, с тем, чтобы я предложил его В. Чернушенко для исполнения Камерным хором. В. А. не взял тогда это произведение – для нашего хора оно оказалось слишком сложным. Но сейчас в репертуаре Капеллы есть одно произведение Г.Окунева, может быть то же самое, от которого В. А. когда-то отказался. Есть его музыка и в Интернете. А впоследствии С. Сигитов написал книгу Г.Окуневе.
После окончания консерватории С. Сигитов поступил в аспирантуру и стал писать кандидатскую диссертацию о ладовой системе Б. Бартока. Собственно, Б. Бартоком он стал заниматься раньше и это являлось темой для его дипломной работы в консерватории. Как всегда, С. Сигитов полностью увлекся изучаемым композитором, перечитал гору научной литературы, в частности, исследования музыковеда Б. Ярустовского. С. Сигитов доказывал, что в основе звукоряда Б. Бартока лежит музыкальный ряд, построенный по принципу «золотого сечения» - ряд Фибоначчи (бесконечный математический ряд, в котором первым членом ряда является 1, а любой последующий член равен сумме двух предыдущих). До этого считалось, что принцип «золотого сечения» применялся только архитекторами и художниками. С. Сигитов проводил сравнительный анализ двух звукорядов А. Скрябина и Б. Бартока. С. Сигитов вкладывал мощный философский смысл в структуру этих звукорядов, да и во все творчество этих композиторов.
После блестящей защиты кандидатской диссертации С. Сигитов стал преподавателем истории и теории музыки в институте Культуры. Одна из участниц нашего Камерного хора, которым руководил В. Чернушенко,- Наташа Машкова училась в институте Культуры и слушала его лекции по истории музыки. Она рассказывала, что народ ломился на его лекции, до того они были интересные, насыщенные информацией, и показывали незаурядность мышления С. Сигитова.
Когда ректором консерватории стал В.Чернушенко, Сергей перешел на кафедру музыковедения в С-Петербургской консерватории, где и работает до сих пор. В 2008 г он защитил докторскую диссертацию, правда, в результате различных перипетий, защиту диссертации ему пришлось проводить не в консерватории, а в Педагогическом университете им. А.И. Герцена.
 
 III М. Шемякин

Мое знакомство с М.Шемякиным состоялось в 1964г. Олег Лягачев тогда работал такелажником в Эрмитаже и стал рассказывать о необыкновенно талантливом молодом художнике, который тоже работал с ним – Мише Шемякине. Мише было тогда лет 25 – он был на пару лет моложе Олега. Хотя вполне возможно, что Миша тогда преувеличивал свой возраст, т.к. сейчас он оказался младше меня.  Когда-то М. Шемякин учился в СХШ, но не закончил её – не выполнил ряд обязательных работ и его выгнали. Видимо, он увлекся творчеством художников раннего средневековья, а может и западным современным искусством и его работы не соответствовали требованиям СХШ. Но, все что нужно от СХШ, он уже получил: достаточно было ему взять в руки карандаш, перо или кисть и все видели, что это настоящий художник с необычайно выразительной манерой рисования, которую ни с кем нельзя было спутать. Даже одна линия, проведенная М. Шемякиным, – живая. А то, что он умел рисовать «похоже», я впоследствии убедился на собственном опыте, когда Миша нарисовал мой портрет.
Вскоре я вместе с С. Сигитовым посетил его квартиру-мастерскую. Находилась она на углу Загородного проспекта и Подольской улицы, напротив Технологического института , на последнем, кажется, 7 этаже. Занимал он две довольно большие комнаты в громадной коммунальной квартире. Одна комната использовалась, как мастерская, в другой он жил сам. Все в его доме было необычно: колокольчик, прикрепленный к портьере на двери, ведущей в мастерскую, звеневший всякий раз, когда кто-нибудь входил в комнату; фигура распятого Христа, висевшая напротив двери. В мастерской сильно пахло масляной краской: вся комната была увешена недавно законченными картинами. В основном это были натюрморты и эскизы с обнаженной натурой. На натюрмортах старинная посуда: вытянутые бутыли и кривые тарелки. На эскизах изображалась одна и та же натурщица, причем необыкновенно уродливая, хотя не сказать, чтобы она была старая. Когда мы с Сигитовым вошли в мастерскую, то обнаружили там пожилого мужчину с палочкой, внимательно изучавшего его работы. Позже я выяснил, что это был академик Перфилов - физик, скупавший картины Шемякина и, видимо, чувствующий, что когда-нибудь творчество Шемякина когда-нибудь будет высоко цениться.
В то время, когда я впервые познакомился с М. Шемякиным, он увлекался живописью мастеров раннего средневековья и делал работы в «плоскостной» технике, присущей этим художникам: мазок нельзя было обнаружить даже при рассматривании картины с очень близкого расстояния. Все его картины отличал «сдержанный» серо-зеленый колорит. Писал он натюрморты, пейзажи, портреты и, кроме того, делал рисунки.
Его рисунки, навеянные творчеством Достоевского и Гофмана, мне чрезвычайно понравились. Это были не иллюстрации к сочинениям этих авторов. Просто, названия его работ и эти произведения вызывали схожие ассоциации.
Что еще отличало творчество М.Шемякина того периода: невероятная уродливость изображенных им людей. Причем уродство не столько физическое, сколько нравственное, которое ему удавалось видеть в людях и отображать с большой художественной силой. Т.е. его привлекала философская категория «ужасного» и он добивался необыкновенно достоверного отображения этой категории в своих работах. Но при этом, все работы М С.Шемякина: и натюрморты и портреты и графика были необыкновенно музыкальны. Даже ощущалось какое-то противоречие между уродством изображенных персонажей и гармоничностью всей картины или рисунка в целом.
В этой же мастерской постоянно находилась и собака, такая же страшная, как и персонажи Шемякина, хотя порода у собаки была хорошая – пудель. Только Миша её редко выводил гулять со всеми вытекающими последствиями.
В это время М. Шемякин был верующим и ходил в католическую церковь на Ковенском переулке. Мать его была католичкой (по национальности – полька) и М. Шемякин увлекся этой верой.
Помимо чисто художественного таланта, у Миши был несомненный дар менеджера – пропагандиста собственного искусства. Уже тогда М. Шемякин считал себя гением и не общался с людьми, не разделявшим его мнение. Он постоянно находился в кругу своих почитателей. Среди них был Лева Зайцев - тоже художник, и тоже приверженец католической веры. Лева выполнял всяческую вспомогательную работу для Миши. Распоряжался Миша Левой, как своим крепостным, хотя называл его своим другом.
В мастерскую к нему всегда приходила масса народа (я всегда удивлялся тому, что Мишины соседи не скандалят и беспрекословно открывают дверь всем, кто звонит в звонок). Один раз зашли мы с Сигитовым к Шемякину и встретили там молодого человека, пришедшего показать свои художественные работы: он наклеивал на одни фотографии другие, получалась картина (коллаж). Например, бутылка водки с головой Никиты Хрущева. Фамилия молодого человека была Юпп (Миша). «Я хочу быть художником, я только что отслужил 3 года в армии, был там поваром и, заодно, писал стихи». И принялся он читать эти стихи. И стихи были очень хорошие, и читал он их блестяще. Да и повар он был, по всей вероятности, отменный, т.к. яичницу в его стихах, прямо хотелось съесть. Мы в три голоса сказали ему, что коллажи ему делать не надо, а вот стихи писать – его прямая обязанность. Но, видимо, он и без нас это знал. Он уже вращался в кругу поэтов и рассказал, что против И. Бродского готовится провокация: хотят обвинить его в тунеядстве. Друзья Бродского предлагают устроить его фиктивно «кочегаром» в котельную: делать ему ничего не надо – только приходить два раза в месяц за деньгами. Но Бродский - ни в какую. Вскоре, действительно, состоялся знаменитое судилище над И. Бродским. Не помогло заступничество ни А.Ахматовой, ни К. Чуковского, ни адвоката Зои Топоровой (матери одноклассника моего брата – [Виктора Топорова], которого многие знают как переводчика и литературного критика).
Многие из посетителей Шемякина покупали его работы. Ценил он их не дорого. Его картину маслом «Наполеон» я купил у него за 12 рублей. Но для меня это были большие деньги. Я работал тогда монтером связи в «Электросвязи» Ленэнерго и получал 33,8 коп в час, т.е. 50 - 57 руб в месяц. Это - грязными, чистыми выходило меньше: высчитывали подоходный налог и налог на бездетность. Почти все эти деньги у меня уходили на еду (обед на работе и перекус в СЗПИ) и транспорт (на работу и в институт). Я учился на вечернем отделении СЗПИ и 4 раза в неделю ходил на вечерние лекции. Остальные деньги отдавал маме: она работала в проектном бюро Ленэнерго, получала немного и должна была содержать меня и моего младшего брата.
Покупкой «Наполеона» я не очень обрадовал свою маму. Он ей, да и всем, кто к нам приходил, не понравился. Да, особенно, любоваться в картине было нечем: уродливый генерал с одним глазом в красном кителе на сине-зеленом фоне. Знаменитого автографа «Ш.М» на картине не было. Видимо, Миша считал эту картину неудачной. По всей вероятности, это, действительно, было так, так как в ней, может быть единственной из его картин, музыкальности, о которой я писал ранее, не ощущалось. Пришлось доказывать маме, что это гениальный художник, а эта картина – «шалость гения».
Кроме «Наполеона», я купил у Миши несколько авторских копий с его иллюстраций к «Преступлению и наказанию» Ф.Достоевского по 2 рубля за штуку. Эти работы до сих пор привлекают внимание всех, кому бы я их не показывал. Тем более, на одной их них присутствует дарственная надпись и пояснение к рисунку, сделанные собственной рукой Миши: «Раскольников, убив старуху – процентщицу, прислушивается к шагам Лизаветы» 1965 г. Санкт-Петербург – святой город».
 

 

Как мог, я старался помочь Мише в реализации его работ. Пропагандировал среди своих друзей на работе и в институте. А некоторых (Колю Сухомлина и Сергея Заморева) познакомил лично (привел к нему домой).
Миша тщательный учет всем своим работам. Много позже я увидел у него довольно пухлую тетрадь с его записями. В ней я обнаружил его запись, сделанную неповторимым Шемякинским почерком: «Приходил Борис Фридман, купил эстамп «Купающаяся Венера» за 4 рубля.
Когда С. Сигитов познакомился с картинами М.Шемякина, то сразу же оценил их по достоинству и предпринял ряд героических усилий по пропаганде его творчества. Одну из картин, на которой была изображена деревенька, сделанная  в плоскостной манере, он решил преподнести в дар  приехавшему на гастроли из США композитору И.Стравинскому. Вместе с Мишей они пришли в гостиницу «Европейская», где остановился композитор и добился, чтобы их пропустили к нему в номер. Там, в номере, Сергей сказал, что М.Шемякин является горячим поклонником творчества И.Стравинского, и что эта картина с изображенной пляшущей деревеньки, навеяна, в частности, «Свадебкой» И.Стравинского, и что он хочет преподнести эту картину в дар. Таким образом, первая картина М.Шемякина попала в коллекцию И.Стравинского и была увезена в США.
Затем С. Сигитов организовал выставку М.Шемякина в своей «альма-матер», т.е. в Ленинградской консерватории. Я участвовал в процессе организации этой выставки – помогал развешивать картины. Специально для этой выставки М.Шемякин написал довольно много картин в «галантном» стиле: мазок был объемный и очень яркий с применением нитрокрасок.
 
На этом коллаже Шемякина можно обнаружить, кроме  многочисленных автопортетов, портреты О.Лягачева, С.Сигитова, Левы Зайцева, Ривы, Доры, В. Кравченко.   
Но и впоследствии, С. Сигитов принимал горячие участие в организации всех выставок М. Шемякина. Он даже «пристроил» своего сводного брата Юру Иванова в ученики к Мише и отдал в распоряжение Миши свою комнату на ул. Егорова.
Затем С. Сигитов занялся музыкальным воспитанием Миши. Заставил Мишу приобрести проигрыватель и натащил кучу пластинок с современной музыкой: А.Шёнбергом, П. Хиндемитом и т.д. Миша серьёзно отнесся к этому занятию. И упорно слушал, стараясь привыкнуть к этой музыке. Но все-таки однажды все-таки не выдержал и сказал мне (Сигитова в этот момент у Миши не было): «С каким удовольствием я бы лучше слушал Бетховена – нормальная музыка, а эту (звучала пьеса А. Шенберга «Лунный Пьеро») слушать невозможно».
Вскоре М.Шемякин женился на Риве, бывшей жене художника Арефьева и у них родилась дочь Дора. Женился тоже не случайно. Один раз, М.Шемякин показывал мне вклейки-репродукции в старинных книгах. На одной из репродукций было изображено Ривино лицо – один в один: тот же нос с горбинкой, те же глаза и  нижняя губа – полное переплетение искусства и реальной жизни.
В это время Миша искренно ненавидел советскую власть: наглухо задраивал окна во время демонстраций, чтобы не слышно было патриотических песен. Иногда, высовывался из окна и кричал антисоветские лозунги. В общем, ненавидел. Впрочем, не до конца. Один раз приехал отец М.Шемякина и оставил телевизор. В тот же день Миша включил телевизор и принялся его смотреть. С этого дня он каждое утро бежал, сломя голову, за программкой и целый день смотрел телевизор. Даже картины писать перестал. Смотрел все советские фильмы, пока Мишин папаша этот телевизор не унес обратно. Это, конечно, преувеличение: об этом эпизоде жизни Шемякина мне рассказывала Рива, издеваясь над Мишиным антисоветизмом.
Как-то я попросил Мишу расписать конверты для пластинок с оперой «Пиковая дама»: я эту оперу очень любил и решил, что драматургия этой оперы будет близка Мише, и он загорится этой работой. Я склеил из ватмана конверты для пластинок и принес ему. Он пообещал, но так ничего и не сделал. Пришлось эти конверты забрать обратно чистыми. Но потом, уже когда М.Шемякин уехал за границу, я выяснил, что Миша все-таки выпустил такие конверты, и, именно, для Пиковой дамы.
Теперь расскажу, как М.Шемякин писал мой портрет. Я был в учебном отпуске и какое-то время у меня было свободным. Миша предложил мне прийти к нему домой – позировать. Когда я пришел к нему, он осмотрел меня со всех сторон, принес кусок какой-то атласной материи и повязал мне вокруг пояса. «Будешь в виде тореадора»- сказал он. Усадил меня в громадное старинное кресло, страшно тяжелое. Когда я хотел помочь Мише его подвинуть, Миша сказал : «я – сам». Силы он был необыкновенной: накачал мускулы, таская картины в Эрмитаже. Писал он меня час или немного больше. Когда я взглянул на портрет, то ахнул: я абсолютно живой, как в зеркале. Миша сказал, что нужно прерваться.  Я пришел на следующий день, то вообще обалдел: от реалистически выполненного портрета не осталось и следа, все мое лицо Миша замазал белой краской, туловище – еще чем-то. Один только красный пояс остался. «Тут в этом портрете от тебя больше, чем в тебе самом» - сказал Миша. Я пригляделся и понял, что Миша прав. Картина сильно отличалась от жутких образов, которые изображал когда-то Миша. От неё веяло чем-то, что я в себе ощущал, но выразить словами не мог.
Затем Миша предложил купить этот мой портрет, вернее «Тореадора» за 45 рублей – таких денег у меня не было и, как бы я не пытался укрыть от мамы такие деньги, мне бы ничего не удалось. Я и так тратил какие-то деньги (но не более 10 рублей в месяц), чтобы хоть как-то помочь Лягачевым: они все еще сильно нуждались. И к ним я никогда не приходил с пустыми руками. Иногда давал им деньги в долг. В общем, я отказался заплатить за эту картину. В дальнейшем с этой картиной произошло вот что: перед своим отъездом в Париж М.Шемякин подарил её О. Лягачеву и она висела у Лягачевых. Когда Олег Лягачев уехал в Париж, Лерка и её муж Борис Чупов отдали эту мне эту картину бесплатно. И я повесил её в маминой комнате на Боровой. Кстати, эта картина, в отличие от Наполеона, маме понравилась.
Через несколько лет в Париже между О. Лягачевым и М. Шемякиным произошла ссора. Миша из Франции прислал в Ленинград женщину забрать у Лягачевых картины, за которые не было заплачено, и увести их в Париж. И Борис Чупов попросил меня эту картину вернуть, что я и сделал. Действительно, вскоре приехала женщина и забрала эту картину и еще какие-то. (М.Шемякин всегда вел учет своим картинам и знал, за какие заплачено, а за какие – нет.)
Дора, Мишина дочь, росла очень своенравным ребенком. Меня часто просили, чтобы я укладывал Дору спать и я ей пел «Колыбельную» Моцарта - Флиса, чтобы она заснула.
Рива ей нашила очень своеобразных кукол с красивыми заграничными именами и Дора много с ними играла. Один раз, когда я пришел, я увидел, что все её куклы лежат вниз лицом на какой-то детской посудине и когда я спросил, что это с куклами, она ответила: «Плишки напились». Был тогда такой болгарский коньяк – «Плиска». Миша и Рива им очень увлекались. По характеру Дора была вся в Мишу. « Я буду учиться только во французской школе» - говорила она.
Впоследствии, так и вышло. Миша познакомился с Диной Верни, бывшей натурщицей скульптора Майоля, которая содержала свою галерею в Париже. Она купила его работы и вывезла их в Париж. Затем в Париже оказался и Миша. Говорили, что его специально отпустили спецслужбы, чтобы не мешал строить коммунизм.
***
Прошло много лет. И я снова встретился с М.Шемякиным. Встреча была в фонде Шемякина, на Садовой д.11. Там открылась выставка "Художник и театр". Шемякин был сильно рад встрече, а я не ожидал, что он меня узнает и не очень подготовился (Прошло 45 лет со времени нашей последней встречи), и тут же потащит фотографироваться. Познакомил меня со своей женой Сарой. Она - американка, но по русски говорит очень хорошо. Потом подошли еще несколько наших общих друзей, с которыми он встречается почаще, чем со мной (С.Сигитов, О.Лягачев - художник и А Васильев. Сара сделала довольно много наших снимков на громадном профессиональном фотоаппарате. Миша взял мои координаты и обещал прислать профессиональные фотографии. Ну, а я попросил Сару сделать снимок и на мою мыльницу. Вышло не очень удачно. Что вышло, то вышло. А Мишины снимки я жду до сих пор.
 
С. Сигитов, М. Шемякин и я . Декабрь 2014г (Сделала Сара с моей «мыльницы»)
Обо всем, что происходит с Шемякиным сейчас, он говорил 50 лет назад. Он говорил, что его гениальность как художника, будет признана во всем мире; что он будет жить во Франции, что его дочь Дора будет учиться во французской школе; что он хочет в США издавать тематические книги для художников. Например, о каких-нибудь предметах или животных, чтобы художнику не нужно было перерывать горы книг, чтобы узнать, как писали этот предмет художники разных эпох и направлений. И все это говорилось тогда, когда у него не было и гроша в кармане и приходилось за копейки продавать картины и графику. Иллюстрации к "Преступлению и наказанию" он продавал по 2 рубля.  Все, о чем он тогда говорил, сбылось. Правда, вместо книг он сделал гениальные фильмы "Воображаемый музей". Хотя лучше ему было его назвать "Виртуальный музей Шемякина". Т. к. все картины реальные, а не воображаемые.


IV Школа № 321
Весной (в апреле) 1949 г мне  исполнилось 7 лет и осенью я отправился в школу. Школу (мужская, № 321) выбирали родители  по совету нашей соседки по квартире Анны Марковны, у которой уже учились два племянника Геннадий (постарше) и Валерий (помладше). Эти племянники вместе со своими родителями и тетей жили в нашем же доме. Только квартира у них не коммунальная, как у большинства моих друзей и знакомых, а отдельная.  Эти племянники были очень умные, учились хорошо – действительно школа была хорошая. Но чтобы добраться до неё, нужно было пройти почти всю Социалистическую улицу, притом пересечь довольно оживленную улицу Марата, по которой ходили трамваи (№№ 9, 28, 34), а впоследствии прибавился и автобус 45 (Написал и удивляюсь, как это я помню всякую чепуху – наверное, потому что у меня – склероз – не помню, то что было 5 минут назад).
Определили меня в класс 1 А - класс интеллигентных родителей – как выяснил я,  когда кончал школу (подслушал разговор в учительской). Кроме нашего класса был еще класс Б, видимо для детей, чьи родители не имели высшего образования. Класс был довольно большой - 40 человек. Все детки выглядели одинаково: одеты в серую школьную форму и пострижены наголо. В школу они  приходили с мамами, а некоторые с бабушками.
Первый день в школе я помню довольно хорошо. Нас встретила учительница Валентина Николаевна и привела нас в класс, довольно большой и светлый. На стене перед нами   висел портрет Ленина в детстве – в виде ангелочка. Долго рассказывала нам про Ленина, какой он был умный мальчик  в детстве. Потом показала там,  как нужно сидеть в классе и, как задавать вопросы:  руки нужно держать на парте, положив одну руку на другую и, при необходимости, аккуратно разогнуть одну руку и поднять ее на 90 градусов. Сидеть нужно тихо, спокойно ожидая, что учительница эту руку заметит. Рассказала, что главный в школе - директор  Макарий Георгиевич, он очень строгий. При встрече с ним нужно поздороваться: медленно опустить голову, а потом также медленно поднять. На переменках нужно вести себя тихо, разговаривать не громко. Ни в коем случае не съезжать по перилам лестницы - на перилах были прибиты специальные дощечки, которые препятствовали этой езде. Самое главное в школе - поведение, оценка за него должна быть только «5», а самое страшное  – получить сниженную оценку по поведению (4). Про более низкую оценку она даже не говорила. В нашем классе были только мальчики: тогда еще были школы с раздельным обучением. Рассказывала Валентина Ивановна нам и про школу: когда-то в ней учились братья  Жемчужниковы (будущие соавторы Козьмы Пруткова).
Друзей по школе я приобрел довольно скоро: это были Саша Эглит, Володя Калинин, а позже подсоединился и  Игорь Баш и Костя Иванов. Мы с ними так и проучились с 1 класса по 10. Некоторые фамилии одноклассников помню до сих пор: Игорь Моисеев (отличник) - с ним мы учились только с 1 по 4 класс, Валерий Куракса, Рома Струзер (мальчик, играющий на скрипке), Андрюша Финкельштейн (будущий академик по астрономии, одно время про него много писали в газетах, а потом он скоропостижно скончался), Лазарь Цейтлин, Изя Грудников (потом перешел в другую школу № 320, но он об этом забыл и как-то встретил меня и уговаривал прийти на вечер встречи).
Учиться в школе мне не очень нравилось. В первом классе мне было не интересно: учили читать, а я и так умел читать с 4-х лет, да еще думал , что умею писать (печатными буквами). А когда мы стали учиться писать, оказалось, что мое умение писать никому не нужно: писать как  нужно письменными буквами. Тут начались сплошные трудности. Они продолжаются до сих пор: при необходимости я пишу чертежным шрифтом; хорошо, что появился компьютер, а то так бы я никаких воспоминаний писать не стал.
Уроки я делал обязательно. Но только письменные. А устные уроки мне делать не хотелось. Хотелось, чтобы уроки запоминались сами, или вспоминалось то, что нам рассказывали на уроке, или после того, как я прочитал страницу в учебнике, она всплывала в памяти, как фотография. У моих товарищей по школе видимо так и было, так как они говорили, что устные не учили, но они получали хорошие отметки. Не пятерки (отличников у нас не любили), но вполне приличные. Но мне почему-то не вспоминалось и не всплывало. А то, что я с 1 класса привык делать письменные уроки по математике, мне пригодилось в это и при подготовке к поступлению в институт. Когда я занимался на подготовительных курсах оказалось (видимо по сравнению с другими абитуриентами), что математику я знаю блестяще. И мне была гарантирована 5. Да сейчас,  что я что-то помню и это пригодилось мне при занятиях с моей внучкой Виолой.   
Все-таки школа у нас была хорошая. Саша Эглит стал профессором и до сих пор преподает в холодильном институте (видимо, сейчас – университет). А Володя  Калинин, окончив тот же холодильный институт,  некоторое время работал  в институте глубокого холода, защитил кандидатскую диссертацию, получил звание кандидата технических наук. В школе он, так же как я, не блистал отметками, но некоторое время после окончания школы  стал заниматься на курсах переводчиков - синхронистов английского языка. Говорил, что это страшно трудно. Но он справился и ему пригодилось это после перестройки. Он уехал в длительную командировку за границу. Сначала в США, а потом в Японию. По-моему, он до сих пор живет в Японии. Оттуда трудно выбраться, да и своя страна стала для него чужой. Хотя, кажется, его дочь по-прежнему живет в Санкт-Петербурге .
Начиная с 6 класса,  наша школа стала смешанной: к нам подсоединились и девочки. Они перешли к нам с 320 женской школы, которая находилась неподалеку на улице Правды, напротив института кинематографии. В 5 классе в нашей  школе был ремонт, и мы в этот год учились в этой школе. Появление девочек нас сильно смутило. Мы их боялись. Видимо и они нас. Но поменьше.
Фамилии некоторых девочек я запомнил: подружек – отличниц и хорошисток (Наташу Бондареву, Свету Гуревич, Свету Моисееву и Марину Демагину), и девочек, которые перешли к нам из 293 школы, в которой учился мой друг-художник Володя Лягачев: Ирину Кузьмину и Валю Ажу. Об Ире Кузьминой  мне Володя рассказывал очень много, по всей вероятности был в нее влюблен. Действительно, Ира оказалась очень симпатичная и живая девочка, к тому с определенными вокальными данными:  на одном из школьных вечеров она пела на французском языке песню бразильского разносчика газет «Сё  журнале (Вот - газета, газета)». Впоследствии она стала журналисткой и живет в Москве.
В последних классах я часто общался с Костей Ивановым и Валерием Куракса. С Костей мы часто играли в шахматы. Шахматами я «заразился» от своего младшего брата Толи. Толя посещал Дворец пионеров, где занимался у мастера В. Бывшего (изучал теорию шахматных дебютов) и добился солидных успехов – получил 1 разряд. Я, хоть и почитал Толин учебник по шахматам (курс дебютов Панова), особенных успехов в шахматах не имел. Хотя и знал, в отличие от Остапа Бендера, несколько больше шахматных ходов, чем E2 - E4. У Кости разрядов не было (у него был брат – кандидат в мастера), но меня он обыгрывал легко, даже когда мне давал фору ферзя. Кроме того, он психологически давил на меня, что мне было очень непривычно: «дураков надо бить!», кричал он и я обалдевал и проигрывал.
Один раз Костя Иванов и Валерий Куракса задумали издать стенгазету и не с кем её не согласовывать.  То, что стенгазета не была согласована с комсомольской организацией, и было самым большим преступлением. Конечно, газета была очень не похожа на стандартные школьные стенгазеты. Она была очень веселой и состояла из подправленных высказываний Козьмы  Пруткова, кстати авторы которого когда-то учились в нашей школе: «Нельзя объять необъятное – например, талии наших девочек». (это было для красного словца – девочки, в основном, были тоненькие). Были еще лозунги: «Наш бог - Ван Гог» . А меня ребята попросили написать музыковедческий очерк о джазе. Я написал, что знал, про синкопы и дважды пунктированный ритм. Но, когда я увидел газету – то не узнал мною написанное. Там была хвала этим самым синкопам: «Да здравствуют синкопы и хорошо пунктированный ритм!».  Рядом с «моей» статьей была нарисована очкастая рожа, по-видимому, изображавшая меня. В общем веселая была газета. За эту газету нам (вернее Косте и Валерию – я не был указан в качестве авторов, только рожа) сильно попало. Наш завуч Валентина Федоровна прочла нам лекцию, из которой мы узнали, что Ван Гог – представитель буржуазного направления в живописи - импрессионизм (что было неправдой, т. к. Ван Гог – экспрессионист, причем первый. К тому же в газете была помещена цитата из «Маяковского», которого мы проходили в школе.). А статью о джазе якобы написал апологет буржуазной музыки.  Хотя импрессионизм в это время уже «разрешили» и в Эрмитаже уже состоялись их первые выставки, стенгазету было велено снять. В итоге она провисела всего один день. Меня Костя и Валерий не выдали.
Где сейчас Костя и Валерий неизвестно. Вернее известно, что Валерий Куракса живет в Израиле, а  Костя живет в Санкт-Петербурге, только до него трудно дозвониться.
В 9 или 10 классе в нашей школе по инициативе одной учительницы русского языка Нины Александровны был организован литературно-музыкальный монтаж, посвященный какой-то годовщине Октябрьской революции. В монтаже принимали участие многие ученики, в том числе и я (пел с одним мальчиком из параллельного класса «Как родная меня мать провожала»). Но запомнился мне этот литмонтаж тем, что на нем я познакомился со стихами поэтов,  которые я до этого никогда не слышал. Особенно потрясли меня стихи Э. Багрицкого («Смерть Пионерки») и М. Светлова («Гренада»), Павла Когана и Иосифа Уткина. Потрясли своей музыкальностью, звучностью, остротой, ритмичностью и абсолютной увлеченностью и верой в справедливость совершенной революции. Я очень пожалел, что Н.А. преподавала не в нашем классе. Те редкие уроки, когда она заменяла нашу Р. И. , она садилась на стол и читала стихи.
А со своими одноклассниками мы встречались несколько раз. Сначала вскоре после окончания школы. Сначала в очень небольшом составе: Саша Эглит, Володя Калинин, Игорь Баш, Света Моисеева (вскоре она стала Коноваловой). На меня она произвела очень большое впечатление. Впрочем, Валя Ажу (она стала Аданиной) тоже произвела большое впечатление. Особенно после того, как рассказала о себе – она стала ученым-биологом. Занималась  дельфинами.
Впрочем, почти сразу после окончания школы  (когда я работал на 1 ГЭС) мне позвонил Игорь Баш  и  предложил мне поехать с ним на лыжах на его дачу (в Орехово или Лембалово, я уже забыл). Он объяснил, что со мной его мама его отпустит хоть на край света. Видимо я у многих, в том числе и у мамы Игоря, создавал впечатление абсолютно безгрешного ангела, от которого все пороки отскакивают в ужасе. А помимо меня, Игорь пригласил покататься на лыжах  и незнакомых девочек. Ночевали мы в неприспособленной для зимней ночевки даче, и, несмотря на натопленную печь, всю ночь дрожали от холода.  Надежды мамы Игоря я полностью оправдал. Ничего страшного ни со мной, ни с Игорем, ни с девочками не произошло.
В более или менее расширенном составе мы собрались на 25-летии окончания школы. Я в это время уже «владел» интернетом и, насколько возможно, узнал о телефонах одноклассников. Особенно трудным оказалось выяснить телефоны девочек: многие повыходили замуж и поменяли фамилии. Кроме того, к этому времени (абсолютно безвременно) умерли  2 человека – мальчика. Володя Тареев (видимо, от злоупотребления алкоголем). Он все время учился в параллельном классе, но в 10 классе учился с нами. И Юрий Опенченко, как я выяснил, умер где-то в Москве. Удалось выяснить телефоны человек 15, а собрать  удалось человек 10: Тамара Егорова-Анисимова (С ней мы попозже переписывались в «Вконтакте»), Валя Ажу-Аданина, Света Розанова, Вера Рязановская, Алла Есенина, Рита Голубева и Валерий Столяров.
 Собрались мы у Светы Моисеевой (Коноваловой): с ней мы оказались почти соседями, оба проживаем в Кировском районе. Вообще это дело хлопотное - принимать гостей. За всеми потом нужно убирать, мыть посуду и т.д. Так что Света сделала великое дело. Принимала она нас в очень хорошей  «сталинской» квартире, в которую переехала недавно. Когда я пришел к ней, уже до меня ей помогал на кухне Саша Эглит. Помогал чрезвычайно бесшумно, любезно, мягко и послушно. Видимо, наше школьное воспитание привело к тому, что мы стали очень управляемы. Впрочем, эта мягкость не помешала Саше стать профессором, о чем он нам сообщил. Потом за столом каждый рассказал «свою историю». Я рассказал о своих знаменитых знакомых Шемякине и Чернушенко. Но больше всех нас удивил Игорь Баш. Он рассказал, что нашел истинную веру. Неоднократно посещал Индию, где эта вера особенно почитаема. После атеизма, который намертво нам привили в школе, слушать это было, по крайней мере, странно. В заключение, Игорь сфотографировал всю нашу честную компанию и  пообещал напечатать снимки. Я тоже хотел пофотографировать, но Игорь меня уверил, что это не требуется: он в этом деле – профессионал. С этого времени прошло еще лет 30, но фотографии мы так и не получили.
В последнее время мы общались, в основном, со Светой Моисеевой - Коноваловой. Выяснилось, что у нас есть общий знакомый: актер Сергей Заморев, которому посвящена одна из следующих глав. Но они (Света и ее муж-подводник  Женя, капитан 1 ранга - сын знаменитого подводника, Героя Советского Союза контр-адмирала В. К. Коновалова), знакомы с Сережей Заморевым через его первую жену Таню, о которой у меня остались не самые приятные воспоминания. И сразу после его развода с первой женой их знакомство несколько ослабло. Тем не менее, Сережа с большой радостью воспринял мои слова о знакомстве с Женей и Светой и сразу же пригласил их (через меня) на свой спектакль. К сожалению, Женя уже не сможет посещать его спектакли: в апреле 2015 г  Женя неожиданно умер.  Умер на больничной койке. Вполне возможно, из за врачебной ошибки (лечили совсем не то).
 

На этой фотографии слева муж Светы, а ниже его отец.
 Раз в год, перед Новым годом звонит Игорь Баш, говорит, что очень хочет встретиться, обещает раздать, наконец, наши фотографии 1989 или 1990 гг. Разговаривает очень душевно. Видимо, у него сохранились  очень нежные чувства к своим одноклассникам.
Совсем недавно, «гуляя по просторам интернета», я натолкнулся на рубрику «Беседы с философом Константином Ивановым». Познакомившись с этой рубрикой, я обнаружил, что философом, с которым проводится беседа, является наш одноклассник Костя Иванов. По крайней мере, отчество и год рождения совпадают с нашем Костей. Оказывается, он стал не просто философом, а основателем движения «Открытое христианство». Нашел я и книгу, в которой изложены беседы с К. Ивановым. Смысл бесед оказался настолько сложным, что я не смог преодолеть и нескольких страниц книги. А книга довольно большая. В общем, я понял, что до этой книги я не дороc, и стал читать комментарии к ней. Из них я понял, что К. Иванов, в отличие от многих последователей христианства, и в частности православия, не относится враждебно к привержанцам других конфессий. Это мне очень понравилось и я попробую повнимательней познакомиться с трудами К. Иванова.



V На 1 ГЭС
 Весной 1959 г умер мой отец. Последние годы он сильно болел: у него была гипертония, которую лечить тогда не умели, в основном, только откачивали жидкость.
Я как раз в это время сдавал выпускные экзамены. Когда я задумывался о том, куда мне поступать после окончания школы, то приходил к выводу, что я должен поступать в дирижерско-хоровое училище: уж больно мне нравилась профессия Г.И.Беззубова –руководителя Хора юношей Дворца пионеров. Г. И. даже обещал мне составить протекцию при поступлении в это училище, так как я совсем не владел фортепиано. Но этим моим фантазиям сбыться было не суждено. Как только школа была окончена, все наши ученики бросились поступать в институты, и я ринулся вслед за ними. Первым был выбран технологический институт холодильной промышленности: у одного из моих соучеников (Володи Калинина) там работала мама. Но нет тут-то было: у меня даже не взяли документы (к этому времени моя близорукость достигла – 6 диоптрий, и мне сказали в приемной комиссии, что в этом институте очень много времени занимает черчение, и с моим зрением туда лучше не соваться). Тогда я понес документы в Технологический институт: там уже учился на 1 курсе мой двоюродный брат Оська. Но и там мои документы не взяли, сославшись на ту же причину, хотя черчения в Технологическом институте совсем не было. Взяли мои документы только в Институт советской торговли (я ходил в институты, расположенные недалеко от моего дома). И я стал готовиться к сдаче экзаменов. Экзамены я сдал и даже довольно успешно (16 баллов из 20 возможных). Но, слава богу, я не прошел по конкурсу и сразу же забрал оттуда документы, хотя документы мне не хотели отдавать (через какое-то время мой балл мог стать проходным за счет отсева кого-нибудь по каким-либо причинам).
Тогда мама сказала мне, что она устроит меня на работу, а в институт я буду поступать на следующий год, скорее всего на вечерний. Мама работала в Ленэнерго в проектном бюро («Энергопроект»), а меня решила устроить монтером связи в родственное предприятие «Электросвязь» Ленэнерго.
Осенью 1959 г я приступил к работе в Ленэнерго в качестве ученика монтера связи. Зарплата у меня была тогда стандартная - 45 руб. Предприятие Ленэнерго представляла собой сеть электростанций, разбросанных по различным частям города и области, и административного здания Ленэнерго на Марсовом поле. Около месяца я проработал в главном – административном здании, а потом меня перевели на 1-ю ГЭС, находящуюся на Обводном канале. «Поближе к дому» - сказали мне начальники. На 1 ГЭС был ручной коммутатор 2 х 50 номеров, который круглосуточно обслуживали 6 телефонисток. Кроме них были: начальник – техник связи Бородихин Василий Андреевич и 2 монтера: старший мастер Семен Власов и я.
Работы было немного: повреждения случались редко. Но, чтоб мы уж совсем не бездельничали, периодически нужно было ходить на профилактику: осматривать телефонные аппараты, протирать их (для красоты) машинным маслом и поговорить с телефонисткой, продергивая микротелефонный шнур (проверка внутренних замыканий в шнуре). Самой сложной была работа по установке новых телефонных аппаратов: нужно было проводить проводку. Стены в помещениях на 1 ГЭС были, в основном, кирпичные, поэтому нужно было под каждую скобку пробить отверстие и замазать эту стенку алебастром. А иногда была работа совсем уж сложная - установка новых телефонных кабелей: для неё нужно было вмазывать в алебастр шурупы, с навернутой на резьбу медной проволокой. После того как алебастр засыхал, нужно было отвернуть шуруп, надеть на него скобку для крепления кабеля, а затем снова завернуть. И только после этого кабель закрепить скобками.
Кроме работы по обслуживанию телефонов, в нашу обязанность входила подводка вторичных электрических часов, которые были установлены в каждом помещении. Но эта подводка случалась редко: когда пропадало питание, и происходило переключение 24 В на резервный фидер (тогда часы «разбегались»).
Один раз мне в воcкресенье позвонили домой и попросили срочно приехать, чтобы подвести часы: остальные Бородихин и Власов жили далеко, а я жил в 3-х остановках от 1 –ой ГЭС. Пришлось взбираться на громадную лестницу – стремянку, которую и свол’очь было тяжело и вытянувшись во весь рост, подвести часы, которые висели в цехе на высоте 5 м. Вот, собственно, и все обязанности, а в остальном, можно было заниматься своими делами (учиться, болтать с телефонистками и, главным образом с друзьями).
Начальник В.А. сильно мне не досаждал. У него был свой кабинет и он большую часть времени проводил там. Я к нему обращался, чтобы отпроситься в институт. В.А. некогда в этом не отказывал и неизменно отвечал на мою просьбу одним словом: «ступай». За все годы работы он только один раз сам лично ремонтировал какою-то аппаратуру, которую он называл таинственным словом: «комплект». Там стояли какие-то штучки, обмотанные лакотканью, которые В.А. называл «дросселями». Мне и в голову не могло прийти, что я через несколько лет я стану крупным специалистом по этим самым «комплектам» и «дросселям».
Из всех видов работ мне нравилась «профилактика»: она давала мне возможность ходить по всем помещениям и знакомиться с другими работниками станции (работниками «основного» производства: котельного цех, турбинного цеха, дежурного пульта и т.д.).
Таким образом, я познакомился с одним молодым человеком по имени Валентин Фамилию я уже не помню, кажется, Тимофеев. Сначала он работал кочегаром в котельной, а потом перешел на «чистую» работу: стал юристом-претензионистом. У него появился свой кабинет. Юридического образования он не имел: зато он был каким-то родственником директора 1 ГЭС Д. Жернакова. Когда я приходил к нему в кабинет, он бросал все дела. усаживал меня и начинал болтать. В основном, о женщинах.
Но основными моими друзьями стали Саша Пассов и Света Рошаль.

Саша Пассов и Света Рошаль
Саша Пассов работал дежурным в турбинном цехе, а Света Рошаль – в химической лаборатории: занималась химводоочисткой. И оба они по вечерам учились. Саша - в СЗПИ, а Света - в Технологическом институте.
Но с Сашей я познакомился не на его рабочем месте (там телефона не было). На 1 ГЭС был довольно вместительный концертный зал (Красный уголок), в котором стоял беккеровский рояль. И я после работы стал приходить играть на этом рояле, вернее учиться играть. Ноты я знал по урокам сольфеджио во Дворце пионеров, а клавиатуру фортепиано было изучить не трудно. Стал играть сразу музыкальные пьесы. Из тех, что мне нравились, но выбирал не слишком сложные: «Элизе».Бетховена, «Сентиментальный вальс» Чайковского, а впоследствии первую часть «Лунной сонаты» (») и 2 часть «Аппассионаты».
 Когда мне надоедало играть – я пел. Пел отрывки из опер или целые арии. В это время любимым моим певцом стал П. Г. Лисициан. Я с огромным удовольствием прослушивал его пластинку. Больше всего мне нравилась сцена и ария «Ренато» из оперы Верди «Бал-Маскарад». Пел её П. Лисициан, впрочем как и все остальное, блестяще. И я стал петь эту арию, поневоле подражая ему. Нахальства было меня тогда было много и я не очень обращал внимание на людей, приходивших в зал. Один из них стал мне подпевать, изображая оркестр. Причем пел в нужном месте и то, что играл оркестр. Это был Саша Пассов. Он также, как и я, очень любил оперу.
На 1 ГЭС была довольно большая художественная библиотека. Там можно было подходить к стеллажам с книгами и выбирать самому. Таким образом, я обнаружил книгу «Записки оперного певца» В. Левика. Эта книга потрясла меня не столько воспоминаниями о великих певцах, сколько профессиональными и очень точными характеристиками тембров певческих голосов и другими профессиональными тонкостями. Когда я показал её Саше, он тоже увлекся этой книгой и мы оба решили приобрести эту книгу в книжном магазине. Одну мне удалось купить в старой книге, и она до сих пор у меня имеется. А потом вышло новое дополненное издание этой книги, но почему-то не столь интересное.
Саша приглашал меня к себе домой и мы с удовольствием с ним пели дуэтом: он - за Жермона, я – за Виолетту. Очень мне нравились Сашины родители, особенно папа: исключительно добрый человек. Особенно весело было на Сашиных днях рождения. Приходила масса народу, и все очень шумные и веселые. Сашин дядя, работавший крупным специалистом на Кировским заводе, вечно рассказывал какие-то смешные истории. Приходили Сашины двоюродные брат Миша и сестра Хиля (Канэ): Миша всегда приходил с гитарой и пел известных тогда авторов-исполнителей: Булата Окуджаву, Ю. Визбора, В. Высоцкого, А. Галича, но особенно любил А. Городницкого. Большинство авторов - исполнителей Миша знал лично, а с А. Городницким он выступал совместно: А. Городницкий не владел гитарой. А Миша владел и довольно прилично. Впоследствии я часто встречался с Мишей в Доме культуры пищевой промышленности: я ходил в Камерный хор В.Чернушенко, а Миша – в клуб авторской песни «Восток»; сначала он был просто членом клуба, а потом стал его возглавлять.
Со Светой у нас обнаружились другие интересы. Она была поклонницей поэзии и театра. Я в это время тоже увлекался поэзией: среди моих друзей, собиравшихся на Боровой, был настоящий поэт Валерий Петраченков. И мне очень нравились его стихи «О карлике». О семье Лягачевых и их окружении я часто рассказывал Свете и Саше.
Особенно модными были тогда молодые поэты Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Вознесенский. Со Светой мы посетили несколько концертов поэтов, которые они давали на различных площадках: Концертном зале у Финляндского вокзала, центральном лектории на Литейном. Кроме того, мы читали (брали в библиотеке) сборники новых стихов Е.Евтушенко «Взмах руки» и А.Вознесенского «Парабола» (или что-то в этом роде). Помню, там были такие строки:
«Жил огненно-рыжий художник Гоген,
Богема, а в прошлом - торговый агент
Чтоб в Лувр королевский попасть из Монмартра
Он дал кругаля через Яву с Суматрой
И в Лувр он проник не сквозь главный порог
Параболой гневно пронзил потолок»
В общем, А.Вознесенский немного напутал. Перепутал Гогена с Ван Гогом (мы уже прочли в библиотеке 1 ГЭС «Жажду жизни» и биографию этих художников знали). Да и с географией он был не совсем в ладах: остров Таити он заменил Большими и/ или Малыми Зондскими островами. Но тогда это было неважно: достать книги этих поэтов было невозможно - удавалось купить только пластинки с записью этих поэтов, да и то по подписке.
Кроме поэтов, открытием того времени был Антуан де Сент Экзюпери. Его сказка «Маленький принц» пользовалась ошеломляющим успехом. По радио довольно часто передавали радиопостановку с участием В.Бабановой, которая своим трогательным дрожащим голосом изображала Маленького принца. Впоследствии  я купил книжку «Маленький принц» в переводе Норы Галь в Доме книги.
Ходили мы и в театры. С Сашей на оперные спектакли: в Мариинский театр на «Пиковую даму» с участием З. Анджапаридзе и Г. Ковалевой (она пела только Прилепу), на гастроли Тбилисского театра им Палиашвили (на «Кармен» с участием Зураба Анджапаридзе и на «Сельскую честь» с участием Нодара Ангуладзе. Дирижировал оркестром О. Димитриади и даже бисировал антракт к 3 действию «Сельской чести». А со Светой ходили один раз в театр Музыкальной комедии на спектакль «Дождь- хорошая погода» с участием В. Никитенко. Но, по-моему, пьеса была неважная. Так что я её не запомнил. А в театр им. М. Горького я ходил один – иногда можно было достать билет у одной из наших сотрудниц (не помню её фамилию и специальность, помню только что у неё была дочка моего возраста или помладше).
 Написал я все это и до сих пор не понимаю, когда мы успевали учиться. Хоть и в заочном институте, но все-таки учились.
 С Сашей и Светой продолжали мы встречаться и позднее, когда я перешел на работу в ОКБ при «Красной заре». А когда они поженились, я был свидетелем (со стороны невесты, т. е. Светы. Я постоянно был свидетелем на свадьбах, причем именно со стороны невест – Наташи Ермолаевой, Лены Айзенштадт?, Марины Остроумовой). Встречались они и с Колей Сухомлиным и Сережей Заморевым и с туристами из «Красной зари». А вот с Лягачевыми, кажется, не встречались, разве что только с Сергеем Сигитовым.
Впоследствии, когда у Саши и Светы родилась дочь Алена, я был свидетелем того  как Саша обучал ее учить стихи: Саша начинал читать начальную строку: «одеяло», а Алена продолжала: «убежало». Этот способ мне чрезвычайно понравился, и я использовал этот прием при занятиях со своими детьми Андрюшей и Сашей. А не так давно применял его и при занятиях со своими внучками Виолой и Анжеликой. Встречаемся мы и до сих пор.
 
Лена Айзенштадт
Ленэнерго была богатой организацией. В этом я убедился еще в детстве, когда моя мама, работавшая в «Энергопроекте» Ленэнерго, ежегодно отправляла меня в пионерский лагерь в пос. Серово на берегу Финского залива. Лагерь был великолепный с 2-х этажными теплыми каменными домами и просторными светлыми спальнями. Его называли даже - «Северный Артек».
 Пионерские лагеря меня теперь не интересовали, а заинтересовали подготовительные курсы в институт (СЗПИ), которые были организованы в головном здании Ленэнерго. Главным было то, что экзамены на этих подготовительных курсах одновременно были вступительными экзаменами в институт. Хотя я в СЗПИ поступать не собирался, но на подготовительные курсы поступил. Курсы были очень хорошо организованы. Руководителем курсов был Николай Николаевич Малеев, который пригласил для преподавания на курсах очень хороших преподавателей. В частности, преподавателем математики был у нас Веролайнен. Да и сам Н.Н. очень хорошо вел курс литературы.
Хотя 321 школа, которую я окончил, считалась хорошей школой, преподавание в ней велось достаточно традиционно. На уроках литературы для сочинений свободных тем не задавали: только то, что входило в обязательный список литературных произведений. А Н. Н. первым делом предложил для сочинения свободную тему о людях какой-либо профессии. И я в своем сочинении написал о Г. И. Беззубове – своем руководителе Хора юношей, о его скромности и пользе, которую он приносит людям. Н. Н. вызвал меня и попросил, чтобы я пригласил для собеседования свою маму (он знал, что моя мама тоже работает в Ленэнерго). Я думал, что он хочет поругать меня за сочинение, как это не раз бывало в школе. А, оказалось, наоборот, мое сочинение ему очень понравилось, и он хотел меня похвалить. Кроме того, он стал говорить моей маме, чтобы я поступал не в ЛЭИС (который мне ближе по специальности), а в СЗПИ. Уговорил. Но решающее значение в моем выборе оказал преподаватель математики Веролайнен (имя забыл, но Лена, наверное, помнит точно). Это был блестящий преподаватель. Я всегда математику знал довольно хорошо, хотя я не думал, что об этом кто-нибудь, кроме меня, еще знает. Пятерок в школе у меня никогда не было - всегда делал ошибки из-за невнимательности и получал «4», а вот мой сосед списывал с меня и получал «5». Но Веролайнен очень меня оценил, и сказал, что если я даже и сделаю на экзамене какую-нибудь ошибку, он мне все равно поставит «5». Кстати, так и вышло. На экзамене он мне специально дал сложную задачу. И я задачу до конца не решил, а только рассказал ему, как я буду её решать. И он мне поставил «5», не дожидаясь полного решения.
Там на подготовительных курсах в СЗПИ я познакомился с Леной Айзенштадт: мы были самыми молодыми в группе, а затем и на факультете. Остальные студенты были значительно старше: ведь институт был заочный.
С Леной мы так и проучились вместе в институте, хотя у нас были разные варианты: у меня «6», а у Лены «5», так что списывать друг у друга мы ничего не могли.
Лекции независимо от вариантов мы слушали вместе в огромном лекционном зале института. Особенно нравились нам лекции по нашему профильному предмету: автоматическому регулированию. Эти лекции читал молодой преподаватель Е. И. Хлыпало. Ему было 37 лет, а он уже был доктор наук. Когда мы слушали его лекции, все казалось просто и понятно. Я до сих пор помню основы автоматического регулирования: переходные функции (реакции на ступенчатое воздействие), ЛАХ и т. д. Становилось ясно, что когда лектор хорошо понимает предмет, который он ведет, то и умеет доходчиво объяснить суть этого предмета. К сожалению, он очень рано умер – о его смерти я впоследствии узнал от мужа Лены – Володи: он с ним пересекался, когда учился на математическом факультете Ленинградского Университета.
Но наиболее  мы с Леной сблизились на лекциях по английскому языку. Лекции читались не в институте, а в обычной школе у Аларчина моста. (Впоследствии, мне пришлось жить на ул. Римского – Корсакова, совсем рядом с этой школой – все в жизни пересекается). Группа английского языка была небольшая – человек 12 - 15. Фамилию преподавательницы я уже забыл, а некоторых соучеников помню: Валентин  Абезгаус, Семен Гуревич, Игорь Разнотин, Ира Здрогова-Висленёр (вот помню эту фамилию, и не очень помню, чья она) и еще какая-то симпатичная девушка (имя не помню, но очень кокетливая. Так говорила про неё Лена.).
 Из школы мы всегда возвращались вместе с Леной и шли пешком по очень красивым местам Ленинграда.
Я часто ходил к Лене домой – заниматься. Жила Лена тогда в самом центре Ленинграда – на Старом Невском. Жила вместе со своей мамой Галиной Марковной. Та всегда (а может быть не всегда, но часто) нас угощала картошкой – фри (жареной во фритюре). Картошка мне нравилась необыкновенно (это сейчас я знаю, как это вредно). Галина Марковна рассказала мне как её готовить. И как-то я приготовил дома на кухне в коммунальной квартире картошку фри по её рецепту. В кастрюльку налил растительного масла, и когда оно закипело, стал понемногу окунать в масло сырую картошку. Вскоре масло почернело, запахло на всю квартиру. Пришли соседи, стали меня ругать, что им пахнет. Вмешалась моя мама и выгнала меня с кухни. Пришлось заканчивать и оставшийся фритюр пришлось вылить. Но немного картошки-фри у меня получилось. Правда, несоленой. Я забыл спросить у Галины Марковны, в какой момент её нужно солить.
К Лене домой приходила её подруга Тамара. Они смотрели какие-то модные журналы и спрашивали меня, какой фасон лучше. И очень смеялись, когда я никак не мог ответить на такой простой вопрос - все, что не касалось искусства, проходило мимо меня,
Я много рассказывал Лене о своих друзьях Лягачевых, Сигитове, а затем и о Шемякине. Как-то я даже принес ей одну работу Шемякина «Музыкант» и попросил купить: Шемякин очень нуждался в деньгах. Лена эту работу купила и она до сих пор находится у неё дома, но только этот дом теперь в Израиле.

VI Коля Сухомлин
Одним из самых больших достоинств Ленэнерго был его Совет физкультуры. Председателем Совета был Салоп (впоследствии он занял такую же должность но, в Областном Совете физкультуры). Салоп доставал и распространял в Ленэнерго массу туристских путевок. Список этих путевок вывешивался в январе, нужно только было сделать заказ и заказанную путевку выдавали в нужный месяц. Стоила путевка 60 рублей. Таким образом, в 1962 г я заказал себе туристскую путевку маршруту № 43: «Путешествие по Военно-Сухумской дороге». На этом маршруте я познакомился с Колей Сухомлиным, и, таким образом, еще более расширил круг своих знакомств.
Наш туристский маршрут начинался в г. Теберда, до которого нужно было доехать сначала поездом до Невинномысска, а потом автобусом. Несколько дней мы провели в Теберде, затем на автобусе нас привезли в Домбай, откуда мы должны жить несколько дней, осуществляя радиальные походы, а затем совершить пеший переход через Клухорский перевал к Южному приюту, а затем на автобусе к Сухуми. В пеший переход мы должны были идти без вещей. Вещи (рюкзаки, чемоданы) везли на грузовике в обход туристской тропы. Кто не мог идти – того везли на грузовике вместе с вещами.
С Колей Сухомлиным мы познакомились в первый же день моего приезда в Теберду. Я увидел небольшую летнюю эстраду на сцене которой стоял рояль. Я сразу подошел к роялю и стал показывать свои достижения – играть «к Элизе» и «Лунную сонату». Я до сих пор удивляюсь своей наглости: играл я не очень хорошо, вернее довольно плохо. Но ко мне сразу же подошел очень молодой человек и стал заинтересовано слушать. Потом представился: «Сухомлин Николай – физик. Пойдем, я угощу тебя настоящим чешским 12-градусным пивом». Коля приехал в Теберду на день или два раньше меня и уже многое там поразведал. Он повел меня в какую-то палатку, где можно было купить маленькие бутылочки импортного чешского пива. Пиво было необычайно холодное. Вместо электрических холодильников там использовали настоящий лед, доставленный из ближайших гор. Как и откуда там взялось настоящее чешское пиво неизвестно – тогда обыкновенное жигулевское пиво достать можно было не всегда.
Мы разговорились. Коля только что поступил на физический факультет Университета и очень этим гордился. Как и тем, что окончил специальную школу 10-летку, с преподаванием ряда предметов на французском языке. Говорить он мог на французском, как на своем собственном.
Кольке был очень юн. Ему было 18 лет, но выглядел он еще моложе и он был похож на молодого львенка. Он даже еще никогда не брился - тут я ему пришел на помощь и побрил его рыжий «пушок» (Возможно, что процесс первого бритья состоялся позже, уже в Ленинграде.) По сравнению с ним я был уже старым: мне был 21 год и впоследствии Коля стал называть меня, не иначе, как «старый Боб».
Я рассказал ему немного о себе, спел ему почти все диалоги из 1 действия «Пиковой дамы», которая ему необычайно понравилась. Раньше он эту оперу не слышал.
Рассказал я ему о своих друзьях Лягачевых и о Шемякине. Все это очень его заинтересовало, и он слушал.
В Теберде, а еще больше в Домбае нам чрезвычайно понравилось. Природа просто сказочная: со всех сторон Домбайскую долину окружают Кавказские горы немыслимой красоты. К этому времени уже построили несколько гостиниц в альпийском стиле - двухэтажных домиков с башенками. Только мы жили не в этих домиках, а в больших туристских палатках.
Место в Домбае, куда нас привезли, называлось «Солнечная долина», по аналогии с одноименной долиной в кинофильме «Серенада Солнечной долины». Только подвесной канатной дороги, которая была в фильме, в Домбае не было: её строительство только начиналось. Кстати, там день и ночь там крутили этот фильм. Я посмотрел его впервые. Фильм произвел на меня ошеломляющее впечатление. Вернее, музыка из этого фильма. Вот что значит настоящий джаз! Крикливость и грубость, которые должны были присутствовать в джазе (как нам долгие годы вбивали радио и газеты) отсутствовали вовсе. Очень мягкое, завораживающее звучание, особенно при сочетании засурдиненных тромбонов с еще какими-то инструментами. Я был в полном восторге. И от музыки и от природы. И от предвкушения новых впечатлений. Вскоре эти самые впечатления не заставили себя долго ждать.

После Домбая мы были должны пойти в пеший поход через Клухорский перевал, но Коля подвернул (или сломал, но, наверное, все-таки подвернул) ногу. Через перевал Колька не пошел: поехал на грузовике вместе с нашими вещами в ближайшее после перевала туристский лагерь «Южный приют», откуда нас должны автобусами были отвезти в Сухуми. А мы (без Кольки) пешком отправились через перевал. Очень красивый. Переход занял целый день и мы должны были заночевать в какой-то долине в палатках. И тут мы пережили землетрясение. Самое настоящее. Но, наверное, не очень сильное. О том, что начинается землетрясение, мы не поняли. Просто начался сильный дождь. Мы забрались в палатки. И тут раздался сильный гул и задрожала земля. Я думал, что поблизости идут танки. Но танки так и не появились. Потом гул стих и земля дрожать перестала. Но дождь лил до самого утра. Хорошо, что мы землетрясение нас застало в долине, а не в горах, где мог бы быть обвал.
На следующий день нас погрузили в грузовики и повезли по Военно-Осетинской дороге к Черному морю. По дороге к нам в грузовик подсели кинематографисты с киноаппаратурой и рассказали, что едут снимать документальный фильм о землетрясении, которое случилось накануне. Мы спросили как можно снять фильм про землетрясение, которое уже прошло.”Будем трясти кинокамеру” - ответили они.
В лагере, куда нас привезли, я встретил Кольку и он рассказал, что у них тоже было землетрясение. Он был в это время в кинотеатре. Во время демонстрации фильма их сиденья затряслись – началась паника. И все, мешая друг другу, побежали к выходу. Колька вышел последним, лег на землю и обхватил её руками, чтобы не упасть в трещину, которая могла бы образоваться. Тягостное впечатление на него произвела девушка, которая громко кричала, что не хочет погибать молодой.
Всю остальную часть нашего похода я помогал Кольке при ходьбе, но, по моему, когда мы приехали в Сухуми, Колька уже не хромал.
Несколько дней мы жили в Сухуми, купались в Черном море. И ходили к какому-то Колькиному дальнему родственнику, который там жил.
Колька мне рассказал (под большим секретом), что он тайно от родителей женат на девушке 10-класснице Наташе, которая живет с ним на одной улице (Зайцева), в доме напротив его дома.
Когда мы приехали в Ленинград, то попрощались и разъехались по домам, предварительно обменявшись телефонами.
Через несколько дней у нас в коммунальной квартире раздался телефонный звонок. Звонил Колька и сказал, что он хочет встретиться со мной и познакомить меня со своей женой Наташей и своим другом - актером Сергеем Заморевым, своим одноклассником по французской школе.
Встретились мы на Садовой - в кафе «Лакомка», где угощались очень вкусными крохотными печенюшками «лакомка» и кофе, которое приносили в маленьких кофейниках. Наверное, мы таким образом, отмечали день рождения Наташи, который был 3 июля (наше путешествие с Колей состоялось в июне, так что все сходится). И Наташа и Сергей Заморев мне чрезвычайно понравились. Сергей только что поступил в Театральный институт и был полон разнообразных надежд (в Театральный институт поступить не так-то просто). Он рассказал, что увлекся театром во французской школе, где их преподавательница ставила спектакли на французском языке. Она и посоветовала ему поступать в Театральный институт.
После кафе мы пошли домой к Наташе. По дороге я пел – из репертуара хора юношей. И выяснилось, что Сергей Заморев тоже знает этот репертуар. Мы с ним исполнили на 2 голоса «Заря лениво догорает» прямо на улице. Во время пения Сережа приложил ухо к моей спине и сказал с уважением «спина звучит». Он мне льстил - правильно петь я до сих пор так и не научился, так что спина навряд ли у меня спина звучала.

Наташа Сухомлина жила в великолепной двухкомнатной квартире на ул. Зайцева. В Наташином доме вместе с ней жила её сестра -близнец Валя. Родителей дома не было. Папа Наташи и Вали находился во Владивостоке. Он работал Главным механиком на корабле дальнего плаванья и только что вернулся из кругосветного плаванья. А мама поехала к нему на свиданье из Ленинграда во Владивосток через весь Советский Союз.
Сережа жил тоже на улице Зайцева, ближе к проспекту Стачек, в 3-х комнатной «сталинской» квартире с мамой, старшей сестрой и с её мужем   .
Меня несколько удивило, что когда мы расставались, Колька, так же как и я и Сережа, ушел к себе домой. Ушел от жены. И Наташа никак этому не препятствовала. Ушел и ушел. И только через лет через 5, когда Колька и Наташка сыграли свадьбу, выяснилось, что Наташка до этого вовсе не была его женой - Колька наврал про их тайную женитьбу. А я принимал это за чистую монету и никаких попыток «отбить» Наташку не предпринимал. Наташа мне очень понравилась своей живостью, была исключительно веселой, озорной и очень любила танцевать. Правда, меня несколько огорчало, что Наташе категорически не нравились обожаемые мной певцы Ф. Шаляпин и Н. А. Обухова - ей нравилась эстрадная музыка.
 Впрочем, у Кольки никогда нельзя было понять, шутит он или говорит правду: говорил он всегда серьезно. На полном серьезе уверял меня, что умеет делать прически. Он объяснил мне, что он однажды пришел в парикмахерскую и попросил, чтобы его научили делать стрижки, т.к. ему - актеру поручили роль парикмахера и, чтобы получше вжиться в образ, он решил овладеть основами парикмахерского искусства. И он честно ходил в эту парикмахерскую и научился. Или с очень серьезным лицом просил, что бы я, когда он умрет, а умрет он скоро, непременно женился на Наташе.
Вскоре я познакомился и с Колиными и Сережиными семьями. Коля жил вместе с родителями и младшей сестрой Ниной на той же улице напротив Наташиной квартиры, тоже двухкомнатной, но очень маленькой - «хрущевкой».
Познакомился я и с Наташиной дачей. У Наташиных родителей была дача, вероятно, дом в садоводстве в Лосево на берегу Вуоксы. Один раз я был на этой даче. Меня, Колю, Наташу, Сережу и Сережину приятельницу Элю Наташин отец Вячеслав Николаевич вывез на катере на небольшой островок, где мы пробыли один или два дня. Мы должны были жить в палатке и питаться пищей, приготовленной на костре. В процессе приготовления пищи произошла небольшая неприятность. Я вызвался открывать консервы перочинным ножом, т.к. никакого консервного ножа мы не взяли. И моментально порезал палец, причем настолько сильно, что мы не могли унять кровь в течение часа. Этот эпизод послужил мне наукой и с тех пор я всегда стал брать с собой в походы консервный нож, несмотря на пренебрежительное отношение к этому моих товарищей.
Осенью этого (или следующего года) я провожал Кольку и Наташу на отдых в Сочи, вернее в Лазоревское и вскоре получил от Коли телеграмму: «срочно пришли 10 рублей по адресу: «Сочи. До востребования. Сухомлину». Я выслал, но на почте меня попросили уточнить имя и отчество. Я не долго думая, уточнил: «Николаю Ивановичу» (перепутал с отчеством Сережи Заморева), хотя уже знал, что отца Коли зовут Борис. Через два дня я получил от Кольки новую телеграмму: «Подтверди, что я - Борисович». Я подтвердил, но денег Коля так и не получил, как-то добрался до Ленинграда без денег.
В течение нескольких следующих лет я отмечал у Коли или у Наташи или у Сережи Заморева практически все праздники, в том числе и Новый год.
Первое время я, на правах старшего, пытался воздействовать на Колю, старался знакомить его с произведениями искусств, со своими друзьями Лягачевыми, а затем и М. Шемякиным. Но через некоторое время я заметил, что мы поменялись ролями и я сам оказался в плену Колиного влияния (в хорошем смысле этого выражения). Именно Коля познакомил меня с только входившим тогда в моду французским шансоном. Это от него я услышал такие имена, как Жильбер Беко, Сальваторе Адамо и другие. Он по 2 часа стоял в очереди в кинотеатр «Великан» за билетами на фестиваль французских фильмов. Причем, сначала фильмы он смотрел сам, потом доставал, снова простаивая в огромных очередях, билеты для нас с Наташкой. Также он достал билеты в Зимний стадион на французскую певицу Мирей Матье, но на этот раз мы ходили с ним вдвоем. Мне Мирей Матье не очень понравилась своей статичностью: стояла на эстраде как вкопанная.
Он очень гордился тем, что знает французский язык, и в разговоре со мной постоянно «учил меня»: неустанно произносил французские слова или целые выражения, чтобы я оценил их звучность и красоту. «Послушай», говорил он, - как звучит слово «шер» – это «дорогой», а это слово «шеер» - мясо, причем, сырое.
Одного французского языка ему оказалось мало, он стал изучать сначала чешский язык, затем итальянский и испанский. В его лексиконе появились слова на этих языках: ему хотелось, чтобы я тоже проникся любовью к этим языкам. Но у него это плохо получалось – способностей к языкам я как-то не обнаружил. Но некоторые выражения запомнил, такие как: «сэ ла ви, э не па пурну де ля кузе».

Я делал попытки свести всех моих друзей вместе. Я познакомил Кольку и Сережу со своими друзьям по Боровой – Лягачевыми. Во время встречи мы с Сережей спели на 2 голоса туристскую песню – «Синие сугробы» Ады Якушевой. Кольке очень понравилось у Лягачевых.


Коля и Наташа на моей свадьбе (первой)

И он уже без меня часто стал ходить к ним ходить, тем более, что ему очень понравилась Валерия Лягачева – младшая сестра Володи и Олега, хотя к этому времени он уже женился на Наташе Ермолаевой и у них даже родилась дочь Ольга. Видимо, Кольке очень нравилась роль несчастного влюбленного. А, добившись взаимности, он как-то охладевал к предмету своей любви. Вскоре Коля и Наташа развелись, что было для меня психологическим ударом.
После окончания ЛГУ Коля уехал в Калмыкию, в Элисту. Там он познакомился с молодой женщиной калмыцкого происхождения Ией и женился на ней. Находясь в Элисте, а может быть и раньше, Коля стал сочинять стихи - своеобразные философемы. Все они были посвящены музыкальным произведениям каких-либо композиторов. Он буквально забрасывал ими (стихами) своих друзей. Очень часто я получал от Коли письма, в которых ничего не было, кроме стихов.
После возвращения из Калмыкии Коля поступил на работу в ЛИАП и мы снова возобновили с ним встречи. После того, как я пригласил Колю на один из своих концертов Камерного хора под руководством Владислава Чернушенко, Коля решил лично познакомиться с ним и, действительно, не только познакомился, но и уговорил разрешить ему разместить в галерее Капеллы выставку своих стихов, посвященных музыке. Впоследствии, находясь в Париже, Коля приходил на концерты Капеллы во время их гастролей в Париже, приходил за кулисы и беседовал с В.Чернушенко. Но имя свое, по-видимому, не называл. Просто подходил и беседовал.
После поэтического периода у него начался период увлечения историей создания Гостилиц. И, как всегда, проявил необычайный энтузиазм по восстановлению усадьбы в Гостилицах. Каждую неделю он настойчиво приглашал на работы по восстановлению усадьбы и не успокоился, пока не добился, что я тоже приехал и «поучаствовал» вместе с ним в работе по восстановлению усадьбы в Гостилицах, вернее по очистке завалов этой усадьбы. Заодно я познакомился с его дочкой от второго брака Аней.
Период увлечения Гостилицами у Коли плавно перешел в период увлечения французским художником Йозефом Дезире Куртом. Работа этого художника с изображением владелицы усадьбы в гостилицах Т. Б. Потемкина ему попались, когда Коля рылся в архивах библиотек и собирал материалы по истории создания Гостилиц. Исследованию творчества этого художника он посвятил значительную часть своей жизни и даже адрес его электронной почты представляет собой дату рождения и дату смерти этого художника: «n1797_1865».
После открытия «железного занавеса» Коля уехал за границу. Некоторое время он жил в Париже, где жил у одной из знакомых Валерии Лягачевой. В этот период он защитил две диссертации: по истории искусств и политологии. Потом довольно неожиданно (по крайней мере, для Лягачевых и этой знакомой) переехал в Гаити. Последние 9 лет он жил в Доминиканской республике. Переписывались мы с ним, в основном по праздникам. Вернее по дням рождения. Он неизменно поздравлял меня с Днем рождения (путал мой день рождения 3 апреля с днем рождения Сережи Заморева – 17 апреля). Во время своих кратких возвращений в Петербург, Коля звонил и приглашал меня с женой к себе домой, где жила его вторая жена Ия. Угощал изысканными французскими сырами и французскими винами (сухими). Но настоящим изыском были манты, которые великолепно готовила Ия.
Находясь заграницей, Коля продолжил свои исследования о Курте, но не забывал Гостилицы, приглашал туда туристов-французов. В одном из его последних писем просил меня разыскать переводчицу, у которой хранились какие-то ключи от команаты, в которой должны были жить эти туристы.
Передо мной одно из его электронных писем, написанное в 2006 г. В нем он, соболезнуя мне по поводу смерти моей мамы, сообщает, что тоже хотел бы, чтобы после смерти его кремировали и похоронили рядом с родителями. И как бы, между прочим, сообщает, что он решил одну сложную экономическую  задачу, которую сильнейшие математики всего мира (не менее 1000) более 35 лет не могли решить. Хотя Коля с присущей ему скромностью объяснял, что для решения он просто применил закон сохранения чего-то, известный ему из физики. Но ничто не бывает случайным. Именно его необычайно глубокие знания во многих областях науки и помогли решить ему эту задачу.
Последнее поздравительное письмо от него (как и многие его письма, только с заполненной графой «Тема») - датировано 1 января 2010 г. На мое встречное письмо от 13 января» «где ты», он не ответил. А через несколько дней в утренних новостях по телевидению сообщили, что среди жертв землетрясения на Гаити оказался один гражданин России – профессор Н. Б. Сухомлин. Оказывается, что живя в Санто-Доминго (Доминиканской республике), он на неделю поехал с лекциями в Университет на Гаити в Порто-Пренсо, где его застало землетрясение - второе в его жизни и последнее. Случилось это 13 января. Единственно, что я мог сделать для его памяти – позвонил В. Чернушенко по телефону и попросил его посвятить концерт в Капелле памяти Н. Б. Сухомлина, что В. А. и сделал 20 января 2010 г, где произнес перед началом концерта речь о Н. Б.  Кроме того, я восстановил знакомство с ближайшими родственниками Коли – замечательной парой Ниной и Колей Бариновыми.

VII Сережа Заморев
 Когда я впервые увидел Сережу Заморева я ничуть не удивился, что его с первого же захода приняли в Театральный институт: он был (и остается) очень красивым и стройным молодым человеком. При этом он оказался исключительно мягким, добрым и интеллигентным. Стоило услышать его глубокий красивый голос и сразу становится ясным, что это - глубоко порядочный человек. Причем, это его качество у него проявляется всегда: даже если он играет негодяев или звонит среди ночи с поздравлениями (есть, у него такая привычка). Образ для меня настолько обаятельный, что я с первой же встречи полюбил его на всю жизнь.
На спектакле, куда он нас позвал с Колей и Наташей (кажется, это было  «Обыкновенное чудо», где он играл роль первого министра очень мягкого, напоминающего короля в исполнении Гарина в «Золушке». Потом он с удовлетворением сообщил нам с Колей Сухомлиным, что на просмотре был И. П. Владимиров, главный режиссер Театра Ленсовета. И ему и его сокурснику Ю. Головину он предложил поступить в его театр.
Несколько позже, когда я работал уже на «Красной заре» и с группой «туристов» ходил в туристские походы, Сережа Заморев познакомил меня с входившими тогда в моду авторскими («туристскими») песнями. Однажды я пришел к Сергею домой и был поражен песнями, разносившимися из магнитофона. Эдик, муж Ларисы, сестры Сергея, сказал, что это запись концерта туристской песни во Дворце Ленсовета. Запись очень качественная, т. к. Эдику удалось подключить вход своего магнитофона к профессиональной записывающей аппаратуре. Концерт был большой, в 2-х отделениях. Свои песни исполняли Ю. Кукин, А. Клячкин, Ю. Визбор, А. Городницкий, В. Высоцкий, А. Дулов и другие. Весь концерт мне чрезвычайно понравился. Песни были очень мужественные, вместе с тем очень простые и мелодичные. Некоторые очень трогательные, некоторые очень смешные. Особенно понравился дуэт двух девушек  - Иры Левинзон и еще одной девушки, фамилию которой я забыл. В основном, они пели чужие песни («Ты у меня одна» Ю. Визбора. Но были и свои (И.Левинзон – «Золотая лебеда»). Все песни очень легко запоминались. И музыка и слова. Вскоре я выучил эти песни наизусть.
На протяжении всей жизни я посетил практически все «заморевские» спектали, сначала в театре им Ленсовета» («Трехгрошовая опера», «Бременские музыканты», «Карлсон, который живет на крыше», «Двери хлопают»). Особенно часто я ходил на его спектакли, когда у меня немножко подросли мои сыновья, которые с удовольствием встретились с дяденькой, который играл петуха или вора. Теперь я хожу на заморевские спектакли с внучкой Виолой, которой очень нравится преподнести цветы знакомому актеру, а после спектакля зайти за кулисы и встретиться с ним в его уборной. Правда, это театр уже другой («На Литейном») и спектакли не детские. И сейчас, когда Сережа уже стал заслуженным артистом с бородой, по непосредственности восприятия окружающей действительности он по-прежнему остался ребенком.
 Это его свойство не помешало Сереже стать серьезным ученым – психологом, специализирующего на лечении детей, страдающих психическими расстройствами, причем не медицинскими средствами, а средствами искусства, в первую очередь, наиболее близким ему видом – театральным. Причем он стал не просто ученым -теоретиком, а психологом – практиком. А оформить ученое звание он решил уже после того, как он стал вести театральный кружок с больными детьми и в процессе работы убедился, что занятия в этом кружке приносят детям несомненный лечебный эффект.
После защиты диссертации Сергей стал совмещать службу в театре с преподавательской работой в Государственном гуманитарном университете профсоюзов. Для написания математической части своей диссертации (статистической обработки накопленного материала) он привлек Колю Сухомлина. (Кстати, мне тоже пришлось попросить Колю мне помочь. Вернее не мне – а моему сыну Андрюше, когда он вздумал поступать в Политехнический институт. Только помочь не в математике, а по основной Колиной специальности – физике. Андрюша остался очень доволен и успешно поступил в Политехнический институт. У Коли были потрясающие педагогические способности, но он относился к ним довольно скромно: «нас в Университете готовили в первую очередь быть преподавателями, причем не только по физике, а по «смежным» дисциплинам: математической статистике, теории вероятностей и т.д». Это ему пригодилось и в Гаитянском и Доминиканском университетах: он брался за преподавание любой вакантной дисциплины. И это притом, что преподавать ему нужно было на французском или испанском языке. И когда преподаватели в этих университетах, которые десятилетиями вели только одну дисциплину, удивлялись Колиной «всеядности». Коля скромно отвечал: «нас так учили»).
Вскоре Сережа позвонил мне и похвастался тем, что выпустил книгу по детской психотерапии: «Игровая терапия. Совсем не детские проблемы» и попросил поискать её в продаже т.к. у него совсем не осталось авторских экземпляров. Я ринулся было по книжным магазинам, но не тут-то было: Сережину книгу раскупили с потрохами. Не оказалось её и в интернет-магазинах, ни в общих, ни в специализированных - книжных. С большим трудом я нашел в интернете файл с текстом книги в формате Word, набранные без пробелов и абзацев. Видимо, кто-то из студентов или, что более вероятно, студенток психологического факультета отсканировал эту книгу и разместил в интернете для своих товарищей, воспользовавшись автоматическим распознавателем. Я как мог её подредактировал этот файл и у меня теперь есть более или менее правильный вариант книги. Действительно, число экземпляров этой книги - 2000 экземпляров по нынешним временам, не такое уж маленькое, но книгу раскупили. Вполне вероятно, что родители детей с психическими расстройствами.
В апреле 2010 г Сергею Замореву исполнилось 65 лет и он пригласил меня и Наташу Сухомлину (после развода с Колей, Наташа оставила за собой его фамилию) на свой бенефис, посвященный этой дате. В этот вечер состоялся спектакль «Счастливые люди» в «Театре на Литейном», а после него состоялся само празднование.
Билеты на этот спектакль не продавались – практически все места в зале были заняты приглашенными. Хоть я недавно был уже на этом спектакле, с удовольствием просмотрел его еще раз. Просмотрел и у меня сложилось впечатление, что я смотрю другой спектакль: настолько изменились мизансцены, да и интонации диалогов совершенно изменились. И я понял, что двух одинаковых спектаклей не бывает, это не кино. Но, на этот раз, спектакль был не главное, а чествование Сергея, которое состоялось после спектакля прямо в фойе театра. На этом чествовании торжественные и неторжественные речи произносили и режиссер театра и известные актеры. Молодые актеры выступали с куплетами, разыгрывали «капустник». Выступил и Сережа, спев на французском языке песни из репертуара Джо Дассена. Спел очень хорошо, продемонстрировав замечательное знание французского языка и приличную вокальную школу. К сожалению, я не дождался окончания чествования, а уехал, бросив свою замечательную спутницу одной дослушивать это представление. Впрочем, у Наташи, настолько покладистый характер, что она на меня не обиделась.
В последнее время Сережа продолжает играть в нескольких театрах (Театр на Литейном, и Театр Музыкальной комедии). Кроме того, в последнем он преподает актерское мастерство.
 
Сережа на спектакле «Барышня – крестьянка» в день своего рождения – 25 апреля 2015 г
 
Не успел я написать эти строки, как зазвонил телефон и услышал глубокий и проникновенный голос Сережи. Он рассказал, он теперь не только преподает в Театре музыкальной комедии, но поет как артист оперетты. Как только состоится премьера спектакля,  он меня пригласит. Кроме того, он сказал (вернее с этого начал), что умер Эдик – муж его сестры Ларисы. Тот самый Эдик, который когда-то доставал магнитофонные записи с вечера туристской песни во Дворце Ленсовета. Кажется, что это было совсем недавно, а прошла целая жизнь.


VIII Женя Цырлина
Все мои туристские поездки обычно оканчивались тем, что я привозил новых друзей и включал их в круг моих старых знакомых. Не стала исключением и поездка в Нальчик, которая состоялась в 1966 г. Поскольку я близко знал членов совета физкультуры завода «Красная заря», то мне по блату досталась практически бесплатная путевка в Нальчик. Мой приятель Володя Анчиц раскрыл мне небольшую хитрость: сначала за путевку платил профсоюз и стоила она треть от стоимости. Затем она проходила через Совет физкультуры, и стоимость путевки снижалась еще вдвое. Таким образом, я заплатил за путевку что-то около 13 руб (при её официальной стоимости 80 р). Да еще мне её принесли, в то время как другие туристы её добивались в своих профкомах за полную стоимость. Единственная сложность состояла в том, чтобы найти попутчика. И вскоре он появился. Это был вновь испеченный член партии Гена. Фамилии его я уже не помню. Хотя она была довольно простая, кажется Михайлов. Помню только, что он мне говорил, что наиболее важным словом для него было слово «надо». Поэтому он в партию и вступил: там часто произносят это слово. Вся эта поездка закончилась для меня тем, что я приобрел группу еще одних своих друзей: Женю Цырлину и её подруг. Поездка была очень интересная. Мы побывали в исключительно красивых местах. Маршрут начинался в Нальчике, проходил по перевалу Бечо и заканчивался в Новом Афоне. По перевалу мы шли пешком от турбазы «Эльбрус» к ущелью Юсеньги и далее к Северный приюту, затем по перевалу шли до Южного приюта к поселку Бечо. До сих пор стоят перед глазами удивительные и сказочные снежные горы  и дремучие леса (кажется, это была Сванетия), мимо которых мы проходили, когда спускались с гор. 
С Женей Цырлиной я познакомился так. Когда мы ехали в автобусе на место нашего предварительного расположения в Нальчике, я обратил внимание на группу молодых девушек, пытающихся распевать канон «Братец Яков». Я недолго думая, подошел к ним со словами: «Да вы не так поете!». И предложил свою версию канона, спев за каждую из партий. Девушек было трое: два научных работника НИИ онкологиии Женя Цырлина и Марина Остроумова (обе - кандидаты медицинских наук) и Женина племянница Лена Линова, студентка Мухинского училища. Руководила всеми Женя, не обладающая  особыми певческими данными, но знающая все слова, в том числе, как выяснилось позже, и текстом оперы «Пиковая дама», знанием которой я не преминул похвастаться. Я им предложил им спеть гармоническую гамму из репертуара хора Дворца пионеров Г. И. Беззубова (см. мои воспоминания о Хоре юношей на сайте «fridman-boris.narod.ru»). После нескольких повторов гамма получилась. Вскоре состоялся конкурс художественной самодеятельности, на котором соревновались различные отряды (или маршруты). Каждый отряд должен был сочинить что-нибудь свое: сочинить или спеть песню. Например, один из отрядов сочинил слова на музыку «Я - бедный Чарли Чаплин», которая начиналась словами: «Девочка и мальчик - путевки взяли в Нальчик» (поэтому я и вспомнил сейчас, что путевка начиналась в Нальчике! Вот что делает настоящая поэзия!) А припев был: «Успехов всех не счесть, в маршруте 46» . А нашей самодеятельностью руководила Женя, которая предложила четырем молодым людям станцевать «Танец маленьких лебедей». По моему, я тоже был одним из лебедей. А может быть, мне это только кажется. Постановку танца тоже делала Женя, показывала движения. Успех танца был ошеломляющий и перекрыл даже выше приведенную песню.
Мы подружились и я с удовольствием рассказывал Жене о своих друзьях и увлечениях, а Женя делилась со мной секретами своей работы: их обычная повседневная деятельность могла служить материалом для кандидатской диссертации. Конечно, это было не совсем просто: потом выяснилось, что Женя буквально «пропадала» в Публичной библиотеке и должна была постоянно изучать реферативные журналы, чтобы быть в курсе последних научных достижений в своей области.
Горное путешествие закончилось, как всегда, на берегу моря. На этот раз это был Новый Афон (В походе с Колей Сухомлиным поход заканчивался в Сухуми). С  Женей было настолько интересно, что я следовал за нею повсюду, как собачка. Один раз, правда, я её обидел. Женя пообещала показать мне и еще нескольким туристам что-то необыкновенное. Она разбудила нас в 7 утра (или 6) и долго водила по каким-то рощам или лесам. Привела на очень живописную полянку, где луч только что взошедшего  солнца пробивался сквозь листву деревьев, и сказала: «смотрите». По моему невыспавшемуся недовольному лицу, она поняла, что я не очень оценил её подарок. И произнесла строки из Евгения Онегина, которые помню до сих пор:

 
Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о  нём?
За то ль, что мы неугомонно
Хлопочем, судим обо всем,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет, иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит,
Что слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
Что глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры
И что посредственность одна
Нам по плечу и не странна

Но этот эпизод не порушил нашей дружбы и перед отъездом в Ленинград Женя  вместе со всей компанией (к Марине приехал её жених - коллега по НИИ онкологии Аркадий Сыромятников) свозили меня за свой счет (собственные деньги – 10 или 15 руб, у меня к тому времени уже кончились) в ресторан в г. Эшеры (между Новым Афоном и Сухуми), где я впервые в жизни попробовал свежевыловленную и свежепожаренную форель. Мне она так понравилась, что я всю её съел, вплоть до плавников и хвоста. С тех пор прошло много лет, но вкус этой форели я помню до сих пор и думаю, что более вкусной рыбы я никогда не ел. А вкус нынешней форели, выращенной в искусственных водоемах), импортной «турецкой» и даже нашей «карельской», совсем не тот.
История продолжения наших отношений, почти полностью повторяет историю продолжения нашей дружбы с Колей Сухомлиным: буквально на следующий день после  приезда в Ленинград, по телефону позвонила Женя и пригласила меня к себе домой. Она познакомила меня со своей семьей и друзьями-коллегами по работе. Меня поразила огромная профессорская квартира, в которой жила Женина семья (Женя оказалась дочкой военного хирурга профессора Владимира Ванштейна).  Женин отец сразу же спросил меня, врач ли я. И, видимо, был несколько разочарован, услышав, что я – турист. По-видимому, в эту семью были вхожи, в основном, врачи.
Еще более меня поразила замечательная и веселая атмосфера, царившая в этой квартире. Во время праздников  мы пели дуэты под аккомпанемент фортепиано, на котором играла Марина, но особенно интересными были  шарады, которые  придумывала Женя.
Вскоре состоялось бракосочетание Марины и Аркаши, в котором я принял участие как свидетель со стороны невесты Марины. Свидетелем со стороны жениха была коллега Жени и Марины Ира Ковалева, без пяти минут кандидат наук. Вскоре эти 5 минут истекли: Ира благополучно защитила кандидатскую диссертацию, а меня Женя пригласила участвовать в подготовке капустника в честь вновьиспеченного кандидата медицинских наук: должен был в  нужный момент пропеть  фразу «что и врач - человек» (вместо «и актер - человек», которую поет П. Лисициан в опере «Паяцы»).
Однажды Женя позвонила мне по телефону и сообщила, что скоро должен выйти  из печати ранее запрещенный роман М. Булгакова, который нужно обязательно прочитать.  Речь шла о романе «Мастер и Маргарита», который должен был быть напечатан в 11 номере журнала «Москва». И действительно, как только журнал появился в продаже, Женя его купила и дала мне, но только на 3 дня. Правда, напечатана была только половина романа, вторая половина должна была быть напечатана уже в следующем 1968 г.  То, что я прочитал, меня настолько потрясло, что я, постарался прочитать эту половину романа, но и отнес прочитать эту книгу Лягачевым (Клавдии Петровне и Олегу) с предупреждением, что нужно прочитать за  1 день. Не знаю, как они успели, но журнал мне отдали вовремя.
А я, в свою очередь, познакомил Женю с творчеством М. Шемякина. Одну или несколько его работ Женя купила. Когда состоялась выставка  работ М. Шемякина в  консерватории, я пригласил на неё Женю и Иру. Впоследствии, когда я стал петь в камерном хоре ДК пищевой промышленности под руководством В. Чернушенко и выяснилось, что это «уникальный» (по словам Геннадия Рождественского)  хор, я неоднократно приглашал Женю и Виталия на наши концерты в капелле.

Гвандра
«Восхождение» на Эльбрус» мне настолько понравилось, что я решил и на следующий год поехать на Кавказские горы. Причем, на этот раз сходить не туристский всесоюзный маршрут, а самодеятельный горно-туристский маршрут. Организацией таких маршрутов по Кавказу занимался клуб «Гвандра», находившейся при Доме Культуры им. Ленсовета. Набор  групп происходил следующим образом. В фойе Дворца были развешены листки с наименованием маршрута и фамилиями будущих руководителей групп. В этот листок нужно было записать свою фамилию. Когда группа набиралась, все участники будущего маршрута собирались вместе, знакомились между собой и с руководителем похода, который давал указания, как нужно готовиться к походу. В один из листков с фамилией руководителя Боря Злотников и наименованием горного маршрута «Перевал Ленинградец» я записался, заодно записал фамилии Цырлиных (Женю и её мужа Виталия), которых уговорил пойти со мной по этому маршруту.  В нашу группу, кроме нас, записались еще 4 девушки и один мужчина (Наум, никогда до этого не ходивший ни в какие походы). В числе девушек были Женина коллега по НИИ онкологии, моя коллега по «Красной заре» - Людмила и еще одна  девушка – художница.
 
И летом 1967 г мы поехали в горную Осетию, где располагался лагерь. В лагере нас встретил инструктор весьма живописного вида: громадного роста и лыжных штанах красного цвета. Первым делом он сообщил нам, что скоро выйдет фильм «Высота» с новыми песнями Высоцкого и он знает эти песни. С гитарой он не расставался и спел нам: «Здесь вам не равнина».
Несколько дней мы тренировались, учились подниматься на ледник и спускаться по ледяному и травянистому склону. Одна из тренировок была посвящена подъему на скалу с отрицательным углом. После того как наш руководитель остался доволен нашей подготовкой, мы отправились по маршруту. Боря Злотников дорогу знал чисто теоретически: его заставили выучить маршрут по описанию и карте, так что со всеми тонкостями маршрута нам предстояло познакомиться уже в пути.
 
 
Женя Цырлина взбирается  по отвесной скале

Этим летом я, работая  на «Красной заре», часто ездил на всякие туристские слеты и чувствовал себя довольно натренированным: без труда забирался по отвесной скале во время тренировки. Видимо поэтому, Борис Злотников назначил меня своим заместителем на время своей незначительной отлучки: сам он  пошел в разведку, и нам предстояла холодная ночевка в горах: выше по склону уже не было деревьев, из которых мы могли бы напилить дрова. (По настоянию руководства клуба «Гвандра» мы из Ленинграда везли с собой пилу и поручили нести её Науму. Наум нес её и страдал от уколов, которые наносила ему пила. Единственно о чем он мечтал, чтобы поход поскорей закончился и он отправился отогреваться в Батуми.)
Как только мы остались без Бори Злотникова, я  сразу же стал изображать из себя  начальника  и требовать, чтобы ночевка была «горячей» и дрова нужно нести с собой в рюкзаках. Подчиненные подчиняться не захотели и мне пришлось согласиться идти наверх без дров. Когда я поднял свой рюкзак, мне показалось, что он больно тяжелый. Но я взвалил на плечи свой рюкзак и  упрямо полез в гору, хотя все время чувствовал, что рюкзак может меня перевесить. Почему-то это очень веселило всех остальных. Когда мы поднялись на гору, на которой нам предстояло ночевать, я скинул свой рюкзак и понял причину общего веселья: рюкзак был набит дровами, которые мне подложили ребята. Так я был наказан за свое упрямство: хочешь нести дрова – неси. Но, по моему, в этот день  разжечь костер нам так и не удалось: наверное был сильный ветер или еще что-то помешавшее его развести. Вскоре к нам подсоединился Боря Злотников, который сообщил, что он обнаружил новый путь к перевалу и мы устремились к вершине, откуда  открывалась дорога вниз к морю.
Дорога, или вернее тропинка, по  которой мы шли, пролегала между ущелий невиданной красоты. Стоило свернуть с дороги и заглянуть вниз в ущелье и мгновенно захватывало дух: глубоко внизу были видны крохотные озера изумительной красоты, заполненные неподвижной водой ярко голубого или зеленовато-синего цвета. Не дай бог оступиться.
По пути мы встречали очень красивые горные пастбища овец (кошары) и выменивали тушенку у пастухов на настоящий айран: его приносили в ведре. Более вкусной простокваши я ни до этого, ни после не пробовал. Продающийся сейчас одноименный напиток ни в какое сравнение с настоящим айраном не идет. 
Дойдя до вершины,  мы отметили ее достижение поеданием мороженного: его приготовила  Женя, намешав в снег немного яичных белков и сахарного песка (всю дорогу она яйца и песок несла с собой).
 Обогнув перевал, мы стали  спускаться вниз. Особенно радовался Наум: вниз он уже не шел, а бежал. Но спускаться вниз мы не торопились: мы с Виталием обнаружили малинник и вытащить нас оттуда было нелегко. 
Закончился наше пребывание на Кавказе несколькими днями на диком пляже в Пицунде. Мы не стали даже забираться в палатки: спали прямо на пляже. Обед готовили на костре.
 
На этой фотографии мы с Виталием разжигаем костер на берегу моря: кусок бревна из бука кидаем прямо в костер. До этого мы в течение часа  безуспешно пытались его распилить пилой: оно не поддавалось. Тогда мы кинули его прямо в костер. И к нашему удивлению, оно сразу же стало гореть. С тех пор я уяснил, что бук – дерево очень твердое, поддается холодной обработке с трудом, но зато великолепно горит.
В день, когда нужно было возвращаться домой, мы с ужасом обнаружили, что одного рюкзака нет: его украли, пока мы спали на берегу моря. И как раз в этом рюкзаке были все билеты на обратный путь. Денег у нас практически не было. Правда, мы оставили какие-то крохи  на кутеж в Сухуми. Женя нас обещала угостить настоящим абхазским хачапури  в местной пекарне, о которой знают только она и местные абхазы. Но это пиршество не состоялось: все оставшиеся деньги пришлось потратить на взятки проводникам. На свой поезд до Ленинграда мы опоздали. Женя и Виталий  продолжили отдых, по моему, в Батуми. Мне с оставшимися 5 туристами пришлось добираться сначала до  Москвы, потом до Ленинграда. В поезде мы уже ничего не ели. На 6 человек было только 2 яблока, которые девушки выпросили на базаре. До сих пор помню чувство ненависти к мальчишке, который выбрасывал в окошко поезда чуть помятые помидоры. Очень хотелось есть, но подойти и попросить  отдать нам эти помидоры, было совестно.  Потом мы ехали на дневном поезде в Ленинград (на билеты нам как-то денег хватило).
Вскоре я женился и мои туристские походы закончились, т.к. моей первой жене Тамаре они не очень нравились, хотя познакомился я с ней тоже благодаря походам – она была подругой одной из моих краснозаревских друзей-туристов Вали Зарембо. Но с Женей Цырлиной, её подругами и Виталием я продолжал встречаться. Сохранилась фотография из Дворца бракосочетаний, на которой среди гостей запечатлены Женя и Виталий. Сохранился также замечательный Женин подарок на мой день рождения: керамический африканский вождь, очень похожий на меня, такой же костлявый и неуклюжий. Встречались мы и после рождения нашего первого сына Андрюши.  Но потом моя семейная жизнь и все большее мое увлечение своей работой на «Красной заре» и хором как-то отдалило нас друг от друга.
Спустя лет 40, мы снова встретились. Женя и её коллеги периодически встречаются у кого – либо дома, отмечают праздники, например, масляницу. На этот раз встречались у Марины Остроумовой. Не сразу, но я узнал несколько изменившуюся Женю. Да и меня, как сказал Виталий: «узнать оказалось можно, хотя я моложе не стал». И вскоре, мы вместе со всеми гостями (гостей вместе с детьми и внуками Марины было человек 12) , как и много лет назад, пели:
- Чем кончилась вчера игра?
- Конечно, я продулся страшно. Мне не везет.
- Был там Герман?
Женя подсказывала слова.;
2017 г