Шёл сапёр на задание

драма в 2-х действиях



время действия _ август 1941 г.
место действия _ западная область СССР



действующие лица:

ТАМАРА, библиотекарша военного гарнизона
ЛИЗА, повариха заводской столовой
ГРАНЯ, скотница из колхоза
ВИЦИНА, связистка, рядовая
МУРАШОВ, сапёр, лейтенант
ВАСИЛЬЕВ, конвоир, ефрейтор
РАДИМИН, вор – рецидивист, осуждённый
ТУТЫНИН, военный дирижёр, капитан
СТЕКЛЯННИК Дмитрий Савельевич, егерь
САВКА, его сын




Действие 1

СЦЕНА 1. День. Перелесок. Обочина. Авианалёт. Неподалёку взрыв последнего снаряда бомбёжки, затихающий рёв самолёта. Из-за деревьев, через кусты, не разбирая пути, выбегает Тамара, прижимая к груди ридикюль.

ТАМАРА (кричит). Фашисты! Мама... фашисты. Фашисты! (Убегает в лес.)

По тропе едва бредёт Мурашов, в полном снаряжении, раненный в бок и голову. 

МУРАШОВ. Хватит орать… Голова, голова… (Опускается в высокую траву.) Не могу больше… Могу, могу. Не могу. Надо. Полежать чуток. (Замирает.)

Из-за деревьев, пошатываясь, с сидором, выходит Граня.

ГРАНЯ (озираясь, хрипит). Боженьки мои… боженьки. (Оседает.) Что ж такое… ноги… не могу, не могу.

Из кустарника выбирается Радимин, волоча по земле Васильева.

РАДИМИН. Зачем тащу, дурак, жмура. Парень, ты жив, нет? (Останавливается.) Хоть бы братва не видела… Да нет там живых, нет.
ГРАНЯ. Ноженьки мои… ноги.
РАДИМИН. Мои тоже, отнимаются. А здесь хоть дышать есть чем, а? Такая же там вонь непролазная, караул.

Из-за деревьев выходит Лиза, с мешком сухарей, ест.

ЛИЗА. Товарищ… товарищ, эй.
РАДИМИН. Чего!
ЛИЗА. Сухарики…
РАДИМИН. Что?
ЛИЗА. Будете?
РАДИМИН. Гуляй отсюда.
ЛИЗА. Ты чё на меня хайло раззявил! Ты кто такой, чтоб на меня голос повышать!
ГРАНЯ. Бей его, девка, бей!
РАДИМИН. Виноват! Простите!
ЛИЗА (Гране). Ты кто?
РАДИМИН. Некогда мне, не видишь, товарищ умирает.
ГРАНЯ. Граня.
ЛИЗА. А, ну тут да. Да… Теперь все мрут. Я – нет. Сухариков?
РАДИМИН. Благодарствуем, имеется.
ЛИЗА. Я тут пойду куда… (Уходит.)
ГРАНЯ. Я – Граня! Граня – я!
РАДИМИН. В другое время я тебе показал бы, куда пойти… такая корма! Сам причалил бы… Каравелла! Так, всё, проверка жизни. Хоть бы сдох. (Проверяет пульс и глаза Васильева.) Сволочь, дышит. Прибить, что ли, не оставлять же за спиной пса. А на хрена из огня вытаскивал!? А хрен его знает. Живи, поганка. Чуток вздохнуть и – ноги, там разберёмся. (Ложится, закрыв глаза)

СЦЕНА 2. Кордон. Двор. Стеклянник, экипированный для работы, с ружьём, выходит из избушки.

СТЕКЛЯННИК. Савка! Хватит возиться!

Из глубины двора выходит Савка, экипированный, как отец, с ружьём и пестерем на спине.

САВКА. За пестерем возвращался. Слышишь?
СТЕКЛЯННИК. Самолёты.
САВКА. Гул какой… ужас.
СТЕКЛЯННИК. Отбомбились.
САВКА. Точно – немцы?
СТЕКЛЯННИК. Точно – не наши.
САВКА. Люди гибнут, страна в опасности, а мы тут ягоды-грибочки, лютики-цветочки…
СТЕКЛЯННИК. Успеем хлебнуть, не сомневайся. Мирному человеку за войной бегать не надо, она сама за ним придёт.
САВКА. Пап, ну, пойми меня…
СТЕКЛЯННИК. Хватит об этом! Я всё сказал. Расходимся.
САВКА. Не можешь ты понять советского человека, старорежимный у тебя склад.
СТЕКЛЯННИК. Шагом марш!
САВКА. Вот именно. (Уходит в лес.)
СТЕКЛЯННИК. И помни, я за тобой слежу! Тоже мне, новорежимец… Придумают же всякую ересь. (Уходит в лес.)

СЦЕНА 3. Обочина. Граня сидит, обнимая сидор. Мурашов и Васильев, по-прежнему, без сознания. Радимин дремлет. Возвращается Лиза.

ЛИЗА. Я – Лиза. (Гране) Сухариков?
ГРАНЯ. Да сядь ты уже.
ЛИЗА. Ага. (Усаживается.)
ГРАНЯ. Глаза мозолишь.
ЛИЗА. Ничего.
ВАСИЛЬЕВ (привстав, осознаёт).  Мура… морок… (Увидев Радимина, выхватывает из кобуры пистолет.)
РАДИМИН. Волыну же надо прибрать. (Присаживается, видит пистолет, направленный на него.) Здрасьте вам, пожалуйста, - спасибо.
ВАСИЛЬЕВ. Осуждённый, руки!
РАДИМИН. Куда?
ВАСИЛЬЕВ. Повернулся спиной, живо.
РАДИМИН. Я тебя из пожара вынул…
ВАСИЛЬЕВ. Мигом, сказал!
РАДИМИН (разворачиваясь). Я тебе жизнь спас…
ВАСИЛЬЕВ. Не вставать! Руки!
РАДИМИН. Куда мне их?
ВАСИЛЬЕВ. Сам знаешь.
РАДИМИН (поднимая скрещенные за спиной руки). Я же не бегу. Поговорим?
ВАСИЛЬЕВ. Молчать, осужденный. (Надевая наручники.) В карцер приспичило?
РАДИМИН. Карцер? Ты хоть врубись, начальник, где мы да что кругом делается. Весь мир в карцере.
ВАСИЛЬЕВ. Разговоры! Кто таков?
РАДИМИН. Осужденный Радимин. Статьи перечислять?
ВАСИЛЬЕВ. Убийство есть?
РАДИМИН. Ни боже мой, гражданин начальник, я честный вор.
ВАСИЛЬЕВ. Рассказывай.
РАДИМИН. Давняя тема, долго получится.
ВАСИЛЬЕВ. Про сейчас говори!
РАДИМИН. Артналёт. Бомбёжка. Я целый, выбираюсь из «воронка», слышу стон, смотрю: вы шевелитесь. Я вас за шкирку и чуть не бегом, подальше, вдруг что шарабахнет. Притащился сюда, вас аккуратно устроил, проверил на жизненность организма, сам, думаю, отдохну чуток и отнесу товарища к каким-никаким эскулапам.
ВАСИЛЬЕВ. Кому?
РАДИНМИН. Медикам. Эскулапами образованные люди называют медицинских работников.
ВАСИЛЬЕВ. В харю хочешь?
РАДИМИН. Никак нет. Виноват.
ВАСИЛЬЕВ. Что, никого не осталось?
РАДИМИН. Мамочка моя родная в Питере, да папашу где-то носит. Сестрёнки…
ВАСИЛЬЕВ. Издеваешься? С нами, кто выжил?
РАДИМИН. Не приглядывался, но, похоже, ни души, одни останки.
ВАСИЛЬЕВ. Проверим. Отдышусь и пойдём. Документы! (Проверяет наличие документов в кармане.) Вроде всё в порядке. (Лизе и Гране.) Не слушать! А ну, отошли на положенное расстояние от конвоя!
ГРАНЯ. Ты чего командуешь? Видали не таких…
ЛИЗА. Уходим-уходим, товарищ военный! (Гране.) Чего ты гундишь, не видишь – кто? Пошли отсель.
ГРАНЯ. Отсель – это кудель, у меня ноги не ходят.
РАДИМИН. А ты сидор отставь, как птичка полетишь.
ГРАНЯ. Я щчас кому-то чего-то отставлю…
ЛИЗА. Да она не слушает, я тоже с ушами мучусь с детства. Товарищ военный, отстаньте вы от нас, здесь не тюрьма, не казарма, здесь все войну переживают! А вы очухаться не успели с того света и уже боевым оружием на своих угрожаете, разве так можно!
ВАСИЛЬЕВ. Ладно, ладно, всё, сидите, хорош…
ЛИЗА. Мы ещё же и девушки!
РАДИМИН. А вот я, к примеру, этот факт проверил бы на наличие. Не желаете следственный эксперимент попробовать?
ВАСИЛЬЕВ. Осуждённый! Ша!

Из травы приподнимается Мурашов.

МУРАШОВ. Хорош орать, пожалуйста… голова раскалывается…
ВАСИЛЬЕВ. Эй, а ты кто?
МУРАШОВ. Дед Пихто.
ВАСИЛЬЕВ. Документы предъявляем.
МУРАШОВ. Я тебе ефрейтор сейчас так предъявлю девять граммов в лобешник! Петлички не видишь?
ВАСИЛЬЕВ. Никак нет… Ой, увидел! Ефрейтор Васильев, конвойный взвод!
МУРАШОВ. Да понял, понял, громкость убавь.
ВАСИЛЬЕВ. Где?
МУРАШОВ. Говори потише.
ВАСИЛЬЕВ. Виноват!
МУРАШОВ. Ничего. Лейтенант Мурашов. Штаб дивизии.
ВАСИЛЬЕВ. Извините, товарищ лейтенант, служба.
МУРАШОВ. Видел я твою службу, всю перекорёжило, как мало кого.
РАДИМИН. Может, летун с бомбардировщика тоже не любит конвой, вот и приголубил бомбочкой нам по макушечке.
МУРАШОВ. Я, с ребятами, тоже попал под раздачу. Я-то хоть выжил, перевязался как смог, а идти надо, задание-то никто не отменит. Так-так-так. Вот, что, товарищ ефрейтор. Документы я тебе предъявлю, а также ещё одну справочку. На, смотри. (Демонстрирует удостоверение.) Я – командир сапёрного взвода. А вот и справочка, вроде мандата. (Подаёт документ.) Читать умеешь?
ВАСИЛЬЕВ. По печатному – бегло. (Просматривает документ.)
МУРАШОВ. Тогда торопись побеглее, боец, времени нет.

Из лесу выходит Тамара.

ТАМАРА. Живая… Я – живая. Девчата, мы живые…
РАДИМИН. Ещё одна психичка.
ЛИЗА. Садись. Сухариков дать?
ТАМАРА. Не поняла?
ЛИЗА. На, погрызи. (Подставляет открытый мешок.)
МУРАШОВ. Зек?
ТАМАРА. Ой, спасибо.
РАДИМИН. Осужденный.
МУРАШОВ. Жулик.
РАДИМИН. Вор.
МУРАШОВ. Гордяк не заклюёт?
РАДИМИН. Покуда терпится.
МУРАШОВ. Много болтаешь.
ТАМАРА. Такая я голодная!
ГРАНЯ. Провиант в ридикюле?
ЛИЗА. Меня Лиза зовут.
ТАМАРА. Провиант? Что вы, документы и только документы. Я – Тамара. Остальное всё там осталось.
ГРАНЯ. Глафира. Так-то Граней можно.
ТАМАРА. Ужас! Ужас! Вы там были! Так страшно!!!
ЛИЗА. Ну-ну, успокойся.
ВАСИЛЬЕВ. Всё ясно, товарищ лейтенант. А мне, зачем знать?
МУРАШОВ. За тем, что со мной отправишься.
ВАСИЛЬЕВ. Товарищ лейтенант…
МУРАШОВ. Всё. По-человечески объясняю в первый и последний раз. Одному мне не дойти, ежели и доползу, то опоздаю. Ты, Васильев, мне нужен, как страховка. Я упал – ты меня поднял.
ВАСИЛЬЕВ. У меня начальство…
МУРАШОВ. Нет у тебя теперь начальства, кроме меня, на основании мандата. Да и по-простому, боец, никого ты сейчас не найдёшь. Ежели вообще доберёшься. Немцы сейчас везде, и с тыла, и с флангов, а покуда мы тут из-под их бомбёжки выбирались, может, уже и в котле. Но боевую задачу выполнить мы обязаны. По выполнении решим, что делать, куда двигать. О тебе я сообщу командованию, не переживай.
ВАСИЛЬЕВ. У нас разные ведомства…
МУРАШОВ. Ничего подобного, у нас одно ведомство: война! Мы оба служим в Красной Армии, остальное неважно. Хватит сидеть, двигаем, товарищ ефрейтор.
ВАСИЛЬЕВ. У меня осужденный.
МУРАШОВ. Я же сказал: война! Оглох?
ВАСИЛЬЕВ. Не понял.
МУРАШОВ. Не до него, или отпусти на волю, или в расход.
РАДИМИН. Граждане начальники, у вас мозги, что ли, отключились? А кто снаряжение понесёт? Да мало ли чего в пути понадобится. Я, конечно, вор, но человек-то больно уж хороший. Верно, говорю!
МУРАШОВ. Как бы из-за тебя действительно больнее не стало.
РАДИМИН. Куда больнее-то.
МУРАШОВ. Согласен. Загружайся.
РАДИМИН. Браслеты бы снять.
ВАСИЛЬЕВ. Нельзя.
МУРАШОВ. Снять.
ВАСИЛЬЕВ. Товарищ лейтенант!
МУРАШОВ. Ещё одно возражение, ефрейтор, и я тебя точно в расход пущу. Хватит бузить! Две минуты на сборы.
ВАСИЛЬЕВ. Есть. (Радимину.) Руки. (Отстёгивает наручники.)
МУРАШОВ. Фамилия?
РАДИМИН. Радимин.
МУРАШОВ. Твой груз килограммов тридцать, потянешь?
РАДИМИН (нагружаясь снаряжением). Вы, вон, едва живой, и то тянули.
МУРАШОВ. Васильев, помоги ему. По пути следования мои приказы не обсуждаются, выполняются тут же. Повторять не стану, пристрелю.
ВАСИЛЬЕВ (помогая Радимину). Давайте, без угроз, и так тошно.
МУРАШОВ. Принято. А ты ловко управляешься.
ВАСИЛЬЕВ. Я ж в армии-то служил, как раз сапёром.
МУРАШОВ. Прям чудеса! А ну, предъявить документы.
ВАСИЛЬЕВ. Есть, предъявить. (Подаёт документы Мурашову.)
МУРАШОВ. Ишь, спокойный.
ВАСИЛЬЕВ. Куда идём?
МУРАШОВ. В Георгиевский гарнизон.
ВАСИЛЬЕВ. Не знаю.
МУРАШОВ. Если скончаюсь, карта – в планшете, груз доставишь по-всякому. Обсудим детали на ходу. Оружие – только пистолет?
ВАСИЛЬЕВ. Так точно.
МУРАШОВ. Маловато на троих.
РАДИМИН. Так пошли обратно, после бомбёжки наверняка всякого добра найдётся, пошуршим.
ВАСИЛЬЕВ. Мародёрничать зовёшь, сволочь!
РАДИМИН. Оружие бесхозное искать, для боевых действий нашего отряда!
МУРАШОВ. Некогда возвращаться. Идти 42 километра.
ВАСИЛЬЕВ. Ох, мамочка! По лесу, на ночь глядя…
РАДИМИН. На тот свет поближе будет. Организовать?
ВАСИЛЬЕВ. Заткнись!
МУРАШОВ. Пойдём по дороге, вдруг попутка.
РАДИМИН. У вас ведь бумага серьёзная, можно реквизировать.
МУРАШОВ. Или реквизируем. Только, ребята, просьба, поторапливаемся не спеша. Я – впереди, Васильев – замыкающий.
РАДИМИН. А мне - почёт и уважение, в серёдке-то.
МУРАШОВ. Вперёд.

Мурашов, Радимин и Васильев уходят.

ГРАНЯ. И что теперь…
ЛИЗА. Ушли.
ГРАНЯ. Погрызём, подумаем…

СЦЕНА 4. Гарнизон. Комната дежурного воинской части. Тутынин сидит за служебным столом, с телефонами, справочниками и брошюрами, изучает проблему. Звонит телефон.

ТУТЫНИН (по телефону). Слушаю, дежурный. Так точно, товарищ подполковник, капитан Тутынин. Готов, записываю.

Входит Вицина, с жёсткой папкой в руке.
 
ТУТЫНИН (жестом показав молчание). Так точно, на всякий случай, сам изучаю вопрос. Читаю литературу. Да, записал. Есть. (Кладёт трубку.)
ВИЦИНА. Разрешите обратиться?
ТУТЫНИН. Конечно.
ВИЦИНА. Рядовой Вицина, телефонограмма.
ТУТЫНИН. Давай. (Аринимая документ) А чего это ты представляешься, думаешь, забыл фамилию?
ВИЦИНА. Служба есть служба.
ТУТЫНИН. Не поспоришь, Юленька. Где расписаться? А, вижу. (Ставит автограф.)
ВИЦИНА. Можно спросить?
ТУТЫНИН. Да.
ВИЦИНА. Когда вы снимаетесь?
ТУТЫНИН. Крайний срок завтра до одиннадцати.
ВИЦИНА. Мы последними уходим.
ТУТЫНИН. Хотел тебе звонить. Ты дружишь с библиотекаршей, как её…
ВИЦИНА. Тамара Колобкова.
ТУТЫНИН. Не важно. Она ещё в гарнизоне?
ВИЦИНА. Последним автобусом гражданских лиц отбыла, ещё утром.
ТУТЫНИН. Жаль. Мне так нужны все имеющиеся материалы по сапёрному делу, просто позарез. Не уверен, но в библиотеке вполне могут быть источники.
ВИЦИНА. Через час кончается моё дежурство, могу проводить. Я знаю, где взять ключ от библиотеки.
ТУТЫНИН. Превосходно! Ты – моя радость. Ох, да, прости, мы же договаривались.
ВИЦИНА. О чём?
ТУТЫНИН. Ну, что я не стану более ни намёком даже напоминать о моих чувствах.
ВИЦИНА. Правда? Не припомню.
ТУТЫНИН. Вот как!
ВИЦИНА. Очень может быть, что мы больше не увидимся. Куда вас направят, куда нас – кто знает.
ТУТЫНИН. Да, девочка моя, война.
ВИЦИНА. Юра… Всё, о чём ты меня просил… абсолютно всё… Я не возражаю. Точнее, я согласна. Я просто хочу.
ТУТЫНИН. Юля…
ВИЦИНА. Не говори. Потом. После. Надо бежать. Поцелуй меня.

Тутынин и Вицина целуются.

СЦЕНА 5. Обочина. Тамара, Лиза и Граня сидят рядком на пригорке.

ГРАНЯ. Пойду, чего телиться. Порасспрашиваю, может, там штаб какой организовали.
ТАМАРА. Фашисты проклятые, что творят, что творят!..
ГРАНЯ. Фашисты… Немцы – вот, кто они. Придумали название: фашисты.
ЛИЗА. Фаш… звучит, как фарш.
ГРАНЯ. Как будто они небо какое-то без имени, или земля. Нет, у них имена есть, фамилии, друзья.
ЛИЗА. А у кого-то дети. Сами же родители, а бомбят детей.
ТАМАРА. Немцы? Ну, да. Конечно. Мне надо обратно, срочно, как можно скорее.
ЛИЗА. Куда-то?
ТАМАРА. В Георгиевский гарнизон.
ЛИЗА. Так эти же туда пошли, надо было с ними.
ТАМАРА. Я ж не собиралась, только сегодня оттуда приехала, со всеми попрощалась.
ЛИЗА. Как путёвая. Бывает.
ГРАНЯ. Военным-то могла бы и подсказать.
ТАМАРА. Ага, им подскажи. Сами бы не поняли, а меня под прицелом погнали бы впереди себя. Нет уж, знаем, проходили.
ЛИЗА. Литёха очень уж славненький. И грозненький. Люблю таких.
ГРАНЯ. А они тебя?
ЛИЗА. Я б того сама на руках отнесла на задание, не то, что сорок километров, всю оставшуюся жизнь. Хотя бы на время войны. Нет, Глафира, они меня не любят. Потому что не знают, какая она – я. Мне бы взять такого на ручки, полчасика побаюкать, сам слезать не захочет.
ТАМАРА. Дадите мне немного сухариков в дорогу?
ГРАНЯ. Своё надо иметь.
ТАМАРА. У меня было! Даже яблоки были! (Плачет.)
ГРАНЯ. Ой, ладно, не подумала я. Яблоки сейчас – да, август люблю, всё есть, грибы, картошка. Не плачь, сказала же «извини». Побереги влагу, пригодится ещё. Война… мать моя вся в саже, натуральная! Думала, нас минет, пронесёт. Куда там.
ЛИЗА. Я на заводе работаю… Сама деревенская.
ГРАНЯ. Кем?
ЛИЗА. В столовой, на раздаче.
ГРАНЯ. Оно и видно.
ЛИЗА. Ну, да, лишний вес, но я-то же не при чём, это всё запахи, куда от них в кухне деваться. А ем я как птичка, совсем по чуть-чуть. (Плачет.)
ГРАНЯ. Вот леший, эта ещё заревела! Тьфу на вас три раза.
ЛИЗА. На, возьми сухариков сколько-то. Тамара тебя зовут?
ТАМАРА. Да, спасибо.
ЛИЗА. Просто я незаметно полмешка схрумала, а больше-то ведь тоже ничего. Ни кола, ни двора. До общаги день пути, до деревни дней пять, и то там уже фашисты. Немцы фашистские. Скоро вечер, там холодная ночь. Да, надо что-то решать.
ТАМАРА. Всё, пойду.
ЛИЗА. Там, небось, и с транспортом потом нормально?
ТАМАРА. Пошли, вдвоём веселее.
ГРАНЯ. Сорок кэмэ пешкодралом!?
ТАМАРА. Напрямик, через лес, восемнадцать, мы как-то ходили.
ЛИЗА. Скоро стемнеет.
ТАМАРА. А там кордон по ходу, егерь с сыном живут, переночуем. У нас там ежегодные соревнования по спортивному ориентированию проводились. Часа два с половиной идти.
ЛИЗА. Нормально. Сухари есть. Речка же есть какая-то, чтоб воды набрать?
ТАМАРА. Родники есть, и речка, и озерцо.
ГРАНЯ. А в гарнизоне будет, где остановиться?
ТАМАРА. Конечно, военные ушли ещё неделю назад, гражданских тоже, в основном, эвакуировали. Ой, да у меня в библиотеке можно обосноваться. Я – библиотекарь.
ЛИЗА. Ух, ты! А я слышу, говоришь как-то не по моему. Образованная.
ГРАНЯ. Так-то бы разумно, если подумать.
ЛИЗА. А тебя никто не зовёт.
ТАМАРА. Ой, да что вы, конечно, идёмте. Там хоть обстановку выясним, и люди есть взрослые, опытные, посоветуют.
ЛИЗА. Я точно иду.
ГРАНЯ. Бешенной собаке семь вёрст не крюк.
ЛИЗА. Было бы откуда да куда крючить, одно недоразумение, куды ни кинь, всюду клин.
ГРАНЯ (Тамаре). Чего приспичило вернуться?
ТАМАРА. Подружка там осталась одна… Короче, не важно, надо и всё тут. Идёте?
ГРАНЯ. Я – нет, наверное.
ЛИЗА. Жаль, в сидоре, небось, не сухарики, а? Из деревни ведь, запаслась, погребок тащишь, никакой бомбой из рук не вырвать.
ГРАНЯ. И сало есть, и рыбка, и колбаска, а как же. Нечего на меня пялиться голодными зенками, тут ещё неизвестно, куда да когда судьба киданёт. У самой с голоду жопу в кулачок сводит.
ТАМАРА. Время. Я пошла. (Уходит.)
ЛИЗА. Иду-иду… обожди! (Уходит.)
ГРАНЯ. Ещё ноги топтать, неизвестно за что. И там дышать нечем… да покуда разберёшься… Девки, я с вами! Девки, погодь! Погодь, говорю! (Убегает.)

СЦЕНА 6. Ближе к вечеру. Лес. С разных сторон выходят Стеклянник и Савка.

СТЕКЛЯННИК. Сигналы сработали.
САВКА. Слышал.
СТЕКЛЯННИК. Идём прямиком на запад, там сориентируемся. По-моему, вошли две группы.
САВКА. Тоже так показалось. Здорово ты придумал с охранными сигналами!
СТЕКЛЯННИК. Придумать несложно, когда жизнь диктует правила.
САВКА. Значит, там разделимся, если группы две?
СТЕКЛЯННИК. Да.
САВКА. Доверяешь?
СТЕКЛЯННИК. Отец – сыну? Да ты что. Всё, ходу.
САВКА. А слеги срубить?
СТЕКЛЯННИК. У меня там заготовлены.
САВКА. Как же я не люблю ходить по болоту.
СТЕКЛЯННИК. Не отставай. (уходит)
САВКА. Камарьё проклятое. Придумали бы какое-нибудь снадобье от них. (Уходит.)

СЦЕНА 7. Вечер. Гарнизонная библиотека. Тутынин спит за столом. Включенная настольная лампа освещает книги и брошюры. Звучит вальс. Входит Вицина, в белой ночной сорочке, с играющим патефоном.

ВИЦИНА. Ой, спит…
ТУТЫНИН (проснувшись). Нет. Что?
ВИЦИНА. Белый танец.
ТУТЫНИН. Ты пригласила патефон?
ВИЦИНА. Ты же занят.
ТУТЫНИН. Я вызываю его на дуэль!
ВИЦИНА. Патефон?
ТУТЫНИН. О, да.
ВИЦИНА. Не надо, ты победишь, а другой музыки у нас не будет.
ТУТЫНИН. Шикарное платье.
ВИЦИНА. Юра, это ночная сорочка.
ТУТЫНИН. Да ладно тебе прибедняться.
ВИЦИНА. Из спектакля «Макбет», вспомни, ты же дирижировал.
ТУТЫНИН. Да, да… да поставь ты уже патефон.
ВИЦИНА (ставит патефон на стол). Мне так и не дали сыграть. Сказали, леди Макбет имеет право изображать исключительно председатель женсовета.
ТУТЫНИН. Я помню, ты репетировала потрясающе.
ВИЦИНА (читает монолог). «...Все завтра, снова завтра, снова завтра
День ото дня ползет в неспешном темпе,
До слог последних времени и хроник.
А наши все вчера лишь осветили
Глупцам дорогу к глупой, пыльной смерти.
Прочь! прочь, свеча ничтожная!
Что жизнь? — Всего лишь тень;
Актер, что жалко тужится на сцене,
Чтобы затем навек с нее исчезнуть;
Рассказ безумца, полный ярости и силы,
Но полностью лишенный капли
Смысла».
ТУТЫНИН. Умница. Браво. Сильная вещь. Почему нам так хочется исполнять трагедии? И на театре, и в музыке, и в живописи, и в танце – во всех самых древних видах искусств. Комедия – понятно, благодаря автору, ты быстро-быстро получаешь успех, известность, подарки. Но трагедия – жутчайше сложный и опасный путь к популярности, иначе, зачем люди занимаются искусством в принципе. Вот и придумали драму, как жанр, чтобы не особенно затрачиваться. Вместо драматургов запустили газетчиков, вместо композиторов – тапёров, вместо художников – карикатуристов. Но нет, талантам нужна трагедия.
ВИЦИНА. Считаешь меня талантом?
ТУТЫНИН. Конечно, кокетка моя обожаемая. Просто пришла к нам, ко всем, война, и хочешь – не хочешь, можешь – не можешь, а приходится размышлять о вечном. Комедия к размышлениям не располагает, драма – тем более, низкий жанр.
ВИЦИНА. Проще говоря, задвигаете трагедию в искусстве, получайте её в жизни?
ТУТЫНИН. Как-то так, вроде того.
ВИЦИНА. Закон равновесия и гармонии.
ТУТЫНИН. Разве есть такой?
ВИЦИНА. Понятия не имею. Должен быть.
ТУТЫНИН. Ангел мой. Но время заступать на дежурство, старшина там уже, наверное, в бешенстве.
ВИЦИНА. Строгого подчинённого ты себе выбрал.
ТУТЫНИН. Меня только то и спасает, что мне он подчинённый, зато для всего оркестра – начальник.
ВИЦИНА. О, да, сама строгость, наблюдала.
ТУТЫНИН. Сегодня я обход постов делал. Едва хватило списочного состава на все объекты. Сверхсрочников, конечно, поставили на артиллерийские склады.
ВИЦИНА. В просторечии: артсклады, кого как не артистов туда поставить на охрану.
ТУТЫНИН. Сверхсрочники, говорю же, народ тёртый, и крым и рым прошли, а вот музыканты срочной, те да – артисты. Один на посту письма подружке строчит, роман составить можно по объёму. А Скорняков, разгильдяй, уселся под фонарём на пригорочке и книжку читает. Из этой самой библиотеки. Вот орясина, хоть под трибунал отдавай.
ВИЦИНА. Ну, не станешь же на самом деле…
ТУТЫНИН. И некстати, и простительно. Простительно не за факт чтения, а за содержание. «Воспитание чувств», представляешь!
ВИЦИНА. Неужели Флобера!
ТУТЫНИН. Именно. Призвался весной дуб дубарём, а тут, видите ли, зарубежная классика да на посту.
ВИЦИНА. А на чём он играет?
ТУТЫНИН. Если бы не голос от Бога, месил бы грязь в пехоте. Пристроили к большому барабану.
ВИЦИНА. Да ведь он потрясающий романсеро!
ТУТЫНИН. Не спорю. А что на тарелках вытворяет, так это просто отпад. Причём, исключительно по нотам. Ладно, хватит о грустном.
ВИЦИНА. Нашёл здесь, что хотел, разобрался?
ТУТЫНИН. Как и предполагалось, конечно, нет. Кроме тебя, естественно. Из меня подрывник никудышный. Ну, не технарь, мозги не так заточены.
ВИЦИНА. Будем надеяться на явление сапёра в гарнизоне. А, так ты спал не на самоучителе по взрывному делу, а на партитуре!
ТУТЫНИН. Дирижёр я или что!
ВИЦИНА. Кто бы сомневался, дирижёр. Глинка «Патриотическая песня». Здорово.
ТУТЫНИН. Да. Но прежде, чем покинуть сей приют типа «библиотека», решительно и бесповоротно объявляю: никогда и ни за что, а, главное, никому я тебя не отдам. Радость моя.
ВИЦИНА. Товарищ капитан… мой милый, верный муж…
ТУТЫНИН. Да! Жена моя ненаглядная…
ВИЦИНА. Не перебивай.
ТУТЫНИН. Виноват, исправлюсь.
ВИЦИНА. Если я поставлю вальс сначала, мы станцуем его?
ТУТЫНИН. И пусть весь мир подождёт! И даже старшина.
ВИЦИНА (поставив пластинку). Я готова.

Тутынин и Вицина танцуют. Музыка кончается.

ТУТЫНИН. Я побежал.
ВИЦИНА. Люблю.
ТУТЫНИН. Обожаю. Нет, не сорочка, эксклюзивное бальное платье. Я тоже придумаю прикид под стать. До встречи. (Уходит.)
ВИЦИНА. «Рожай мне только сыновей. Твой дух
Так создан, чтобы жизнь давать мужчинам!»
Поверь, уж нарожаю, ежели война как-нибудь не разлучит.

СЦЕНА 8. Вечер. Кордон. Стеклянник, с вёдрами воды, пересекает двор.

СТЕКЛЯННИК. Почему так долго.

Из лесу выходит Савка, с пестерем, ружьём и убитым гусём.

САВКА. По ходу гуся взял.
СТЕКЛЯННИК. Пестерь полный?
САВКА. Не, торопился, и грибов мало.
СТЕКЛЯННИК. Не про то думал! Грибов столько, что слепец наберёт на целую деревню одним заходом.
САВКА. А про что ещё думать, пап! Ты сам только видимость напускаешь, думаешь, не знаю. Отпусти, пожалуйста.
СТЕКЛЯННИК. Придёт повестка – пойдёшь.
САВКА. Да когда ещё придёт!
СТЕКЛЯННИК. За гуся – молодца, народу-то набирается… Кто там у тебя?
САВКА. Трое девок. Одна, я так понял, из гарнизона, лицо знакомое. Безобидные.
СТЕКЛЯННИК. Далеко?
САВКА. Минут пять. О, уже баньку сварганил! А у тебя?
СТЕКЛЯННИК. Тоже трое: раненный офицер, ефрейтор, похоже, из конвойных, и арестант, с поклажей.
САВКА. Ничего себе, компашка!
СТЕКЛЯННИК. Идут в гарнизон. Троица любопытная. Разберёмся. Девушек первыми запустим. Потом отведёшь их в однокомнатный гостевой. Сам - на сеновал. Ну, а мужчин в генеральские  нумера поселим.
САВКА. Чего это?
СТЕКЛЯННИК. Конвоир с зеком под одной крышей спать не станет. Военным – по комнате, тем более, лейтенант ранен, а жулика – на чердак. Или как себе сами захотят, места хватит.
САВКА. Гуся - сами или девок подключим?
СТЕКЛЯННИК. Что за выражение: девки! О шлюхах, что ли, речь!
САВКА. Не придирайся.
СТЕЛЯННИК. Скажи спасибо, что не выдрал. Девчатами ты займёшься. Гуся - в кухню, сам приготовлю. Мигом обратно, девчонок – в баню, прихватишь вёдра, я их встречу.
САВКА. Идут. (Уходит, с вёдрами.)

Из лесу входят Тамара, Лиза и Граня.

ТАМАРА. Дмитрий Савельевич! Добрый вечер.
СТЕКЛЯННИК. Посмотрим ещё добрый ли.
ТАМАРА. Вот, попутчицы.
ЛИЗА. Здрасьте.
ТАМАРА. Лиза.
ГРАНЯ. Я – Глафира. Всего доброго.
СТЕКЛЯННИК. Всё равно не запомню. Тебя-то как звать, напомни?
ТАМАРА. Тамара из гарнизона.
СТЕКЛЯННИК. Не важно.

Из леса выходят Мурашов, Радимин и Васильев.

РАДИМИН. О, да тут вечеринка!
ВАСИЛЬЕВ. Молчать.
МУРАШОВ. Доброго здоровья. Я – лейтенант Мурашов, эти двое со мной. Идём в Георгиевский гарнизон.
СТЕКЛЯННИК. Сам-то едва жив.
МУРАШОВ. Живой же.
СТЕКЛЯННИК. Ночевать останетесь в баньке. Покуда остынет, поужинаем. А сейчас девушки пойдут мыться. Я – с вами, осмотрим раны.
РАДИМИН. А марухи-то знакомые, начальник.
ВАСИЛЬЕВ.
Я думал, примерещилось, и стемнело. Товарищ лейтенант, это те самые, помните?

Входит Савка.

САВКА. Девушки, за мной.
СТЕКЛЯННИК. Мой сын – Савка, школьник на каникулах. Я – егерь Георгиевского лесхоза, Стеклянник Дмитрий Савельевич. Девушки, ступайте за парнем.
МУРАШОВ. Нет-нет, извините! Надо проверить их документы, подозрительная складывается ситуация.
СТЕКЛЯННИК. Вот эту гражданку я знаю, она наша, из гарнизона.
МУРАШОВ. Из гарнизона?
ТАМАРА. Библиотекарь.
МУРАШОВ. Нам надо пообщаться.
ТАМАРА. Возражений нет.
ЛИЗА. У вас, товарищ лейтенант, раны сильно кровоточат. Я курсы санинструкторов кончала, могу осмотреть, перевязать.
МУРАШОВ. Спасибо.
СТЕКЛЯННИК. Понадобится, приглашу.
ВАСИЛЬЕВ. Документы проверить надо.
САВКА. В темноте, что можно прочитать…
ВАСИЛЬЕВ. Пацан, тебя не спросили!
СТЕКЛЯННИК. Полегче на поворотах, воин, мой сын тебе не подчинённый.
ВАСИЛЬЕВ. Извиняюсь, конечно, но у нас в деревне ни один молокосос не может встревать в разговоры старших, тем более, военных, да ещё когда война!
СТЕКЛЯННИК. Справедливо, и всё же попридержи коней, юноша.
МУРАШОВ. Васильев, заткнись, надоело, тявкаешь на всех.
ТАМАРА (достав из ридикюля документы). Вот мой паспорт, комсомольский билет, служебное удостоверение.
ГРАНЯ. Кто они такие, чтоб документы требовать. Самих надо проверить.
ВАСИЛЬЕВ. Что ты сказала!
СТЕКЛЯННИК. Проверите потом, время поджимает, у меня тут электричества нет. Банька по чёрному. Так что, некогда тут…
ВАСИЛЬЕВ. Не пойдёт так…
РАДИМИН. Точно, гражданин начальник, на них же нарисовано чёрным по белому: вражеские диверсанты.
ВАСИЛЬЕВ. Молчать!
ЛИЗА. У меня документы в одежду зашиты, распарывать надо.
ГРАНЯ. И у меня так же.
СТЕКЛЯННИК. Лейтенант, угомони подчинённых, иначе придётся вам ночевать в лесу.
ВАСИЛЬЕВ. Что это вы их прикрываете?
МУРАШОВ. Хватит, Васильев! Ещё слово без моего разрешения и утра ждать не станешь, немедленно отправлю обратно, на поиски своего командования. Вот там и демонстрируй свою бдительность, сколь влезет. Командуйте, товарищ егерь, вы здесь хозяин.
СТЕКЛЯННИК. Савка, рули, и воду не забудь.
САВКА. Девушки, идите за мной. (Подхватив вёдра, уходит в глубь двора.)

Тамара, Лиза и Граня уходят за Савкой.

СТЕКЛЯННИК. А вы, ребята, за мной. Сначала обустроимся. В дом не приглашаю, маловата избушка, да и не желаю я в доме посторонних. Ваш гостевой домик - в той стороне. Специально для начальства срубили, чтоб с комфортом в лесу хозяйничали. Сколько зверя бессмысленно загубили, устал считать. Всё. Смотрите под ноги, мостков нет, кочки да ямы. Идём. (Уходит.)
МУРАШОВ. За мной.

Мурашов, Радимин и Васильев уходят за Стеклянником.

СЦЕНА 9. Ночь. Гостевой дом. Комната Мурашова. Горит лучина. Мурашов лежит в постели, Лиза наводит порядок.

МУРАШОВ. Елизавета, вы не напрягайтесь так…
ЛИЗА. Никаких напряжений, товарищ лейтенант, мне в удовольствие заниматься делом. А за настоящим офицером ухаживать просто гордость.
МУРАШОВ. Спасибо.
ЛИЗА. Вынесу отходы, и в комнате станет шик, блеск, красота.
МУРАШОВ. Тра-та-та, тра-та-та. Кино вспомнил.
ЛИЗА. Я – тоже. (Подхватив ведро с отходами.) Пошла.
МУРАШОВ. Вы обещали вернуться.
ЛИЗА. Что-то не припомню.
МУРАШОВ. Мне страшно одному, в лесной избушке.
ЛИЗА. Вот же мужики, на ладан дышать будут, а юбку мимо не пропустят, чтоб не лапнуть. Мамаши вас приучают к женским прелестям.
МУРАШОВ. Обидел, что ли? Я не хотел.
ЛИЗА. Обида? Ни чуть-чуть. Мне в удовольствие, сказала же. Даже в радость.

Стук в дверь.

МУРАШОВ. Войдите! (Закашливается.)
ЛИЗА. Ну, сказали же вам, не утруждаться.

Входит Васильев.

ВАСИЛЬЕВ. Разрешите?
ЛИЗА. Проходите, проходите. Товарищ лейтенант, никаких усилий хотя бы до утра, из-за кашля или, к примеру, смеха у вас швы могут разойтись.
МУРАШОВ. Хорошо-хорошо.
ЛИЗА. Пошла. Поговорите, я ещё загляну перед сном. Да, товарищ ефрейтор, мы предъявили наши удостоверения личностей товарищу лейтенанту, не переживайте и не подозревайте нас, мы – честные советские люди.(Уходит.)
ВАСИЛЬЕВ. Очень правильно, что проверили документы.
МУРАШОВ. Слушаю, товарищ Васильев.
ВАСИЛЬЕВ. Как вы?
МУРАШОВ. Раны не смертельные, хоть и болючие, гадины такие. Кровопотеря большая. Как сказал егерь, надо недельку-другую отдохнуть, точнее, отлежаться, озаботиться правильным питанием. Ну, далее по списку, как в медсанчасти. Как будто кто-то отменит боевое задание, а Гитлер остановит наступление. 
ВАСИЛЬЕВ. Гражданские слабо разбираются в военных правилах поведения.
МУРАШОВ. Думаю, наш хозяин не так прост. Сдаётся у него не просто военное прошлое, но офицерское.
ВАСИЛЬЕВ. Вот и мне так показалось! Может, он притаившийся беляк?
МУРАШОВ. А почему не красный командир в отставке? Почему ты во всём видишь угрозу и предательство? Кругом одни враги, что ли, людей вообще не видишь?
ВАСИЛЬЕВ. По правде, самого гнетёт. Честное слово. Никогда прежде не задумывался, а весной в отпуск на родину ездил, мне дед, через сутки после общения, таких люлей навешал за отношение к людям. За лесом, говорит, деревьев не видишь. Да как огрел оглоблей, еле откачали. До сих пор обидно.
МУРАШОВ. Так ведь и с ума сойти недолго.
ВАСИЛЬЕВ. Точно. Из наших рядов немало народу в психушку загремело. Особенно, конечно, из расстрельной команды. За день, в среднем, по сотне человеческих затылков перед тобой проходит. Точнее, сам перед ними идёшь…
МУРАШОВ. Расстреливал?
ВАСИЛЬЕВ. Однажды, когда проходил отбор в команду.
МУРАШОВ. И?
ВАСИЛЬЕВ. Отбор прошёл. Но тут грянула война и мой перевод отменили.
МУРАШОВ. Добровольно или по приказу?
ВАСИЛЬЕВ. В команду-то? По разнарядке. Но я не возражал, в мирное время служить в элитном подразделении очень даже славно. Да что теперь говорить.
МУРАШОВ. Моего отца расстреляли.
ВАСИЛЬЕВ. И у меня - троих дядьёв, старшую сестру. У многих нас есть такие потери, чуть не у каждого. А что поделаешь, порядок-то в стране надо поддерживать. Иначе каюк государству, чего никак нельзя допустить. Государство же наше, родное, настоящее – рабоче-крестьянское. Вернутся буржуи и всякие царские холуи с помещиками, и что тогда, куда деваться простому человеку, опять шею под ярмо подставлять, а горбы под плети? Нет уж. Нет.
МУРАШОВ. Ты чего пришёл, на ночь глядя?
ВАСИЛЬЕВ. С просьбой, очень важной.
МУРАШОВ. Расстрелять твоего арестанта?
ВАСИЛЬЕВ. Нет, зачем, суд его к расстрелу не приговаривал.
МУРАШОВ. Удивляюсь, как ты его без присмотра оставил.
ВАСИЛЬЕВ. Во-первых, в наручники закатал, во-вторых, так приторочил к лежаку, что двинуться без боли нельзя.
МУРАШОВ. Хоть на лежаке и в тепле, не-то бросил бы на пол, под кроватью, чтоб как в крытке.
ВАСИЛЬЕВ. На чердаке.
МУРАШОВ. Твоя воля.
ВАСИЛЬЕВ. Моя. Ваша воля – надо мной, моя – над ним, а его – в крытке.
МУРАШОВ. Суров, однако, конвоир.
ВАСИЛЬЕВ. Да я же не дурак, знаю, что нас, конвойных, не любят, хотя боятся, презирают. Но тут уж ничего не попишешь, кто на кого учился, кто куда призван.
МУРАШОВ. Просьба?
ВАСИЛЬЕВ. Так точно. Я уже говорил, что в армии служил в сапёрном взводе. Товарищ Мурашов, очень вас прошу, настоятельно, посодействуйте в моём переводе на фронт.
МУРАШОВ. Вот как!?
ВАСИЛЬЕВ. Из нашей службы и так-то не уйдёшь, а по собственному желанию, так и вовсе ни единого шанса. Разве, что в арестанты. А меня сегодня, как рубануло фашисткой бомбой… Ну, вы знаете, сами там были. Очень я решительно подумал, что надо отомстить проклятым германцам. И не просто пойти на фронт, пушечным мясом служить много умения не надо. Нет, я хочу пойти сапёром. Чтобы от моих мин разрывало в клочья ненавистных гитлеровских гадов! Понимаете вы меня?
МУРАШОВ. Понимаю.
ВАСИЛЬЕВ. Я – комсомолец, имею благодарности, поощрения с занесением в личное дело, вот ефрейтора присвоили.
МУРАШОВ. Понимаю, Васильев, понимаю.
ВАСИЛЬЕВ. Поможете?

Входит Лиза, с пустым ведром.

ЛИЗА. Ой, вы ещё разговариваете! А я уже и ведро отдраила, куда без него. Под кровать поставлю…
ВАСИЛЬЕВ. Пойду.
МУРАШОВ. Да.
ВАСИЛЬЕВ. Могу я надеяться, товарищ Мурашов?
МУРАШОВ. Да.
ВАСИЛЬЕВ. Благодарствуем. Разрешите идти?
МУРАШОВ. Да.
ВАСИЛЬЕВ. Доброй ночи. (Уходит)
МУРАШОВ. Вымотался, сил нет.
ЛИЗА. Надо поспать, скоро восход.
МУРАШОВ. Только жарило, уже знобит.
ЛИЗА. Я рядом, ничего не бойтесь. Всё, гашу лучину. Я хорошо в темноте вижу, а вас пусть не дразнит.
МУРАШОВ. Что ж вы сидеть собрались?
ЛИЗА. А как же, назвалась сиделкой – сиди.
МУРАШОВ. Может, приляжете… рядом.
ЛИЗА. Конечно, товарищ лейтенант. И вам теплее, и мне покойнее, чуть что, сразу почувствую. Всё, гашу и к вам. (Гасит лучину.) Аккуратненько… Не двигайтесь, кровать широкая.
МУРАШОВ. Тепло… мама родная… хорошо.

СЦЕНА 10. Изба Стеклянника. Двор. Неподалёку, во тьме, на пеньке сидит Граня, с сидором. Из дому выходит Стеклянник, садится на крыльце, закуривает.

СТЕКЛЯННИК (не замечая Грани, напевает).
Сыплет звезды август холодеющий,
Небеса студены, ночи — сини.
Лунный пламень, млеющий, негреющий,
Проплывает облаком в пустыне.
О, моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность!
Для кого душа моя зажжённая
Падает звездою в бесконечность?
ГРАНЯ. Уххх…
СТЕКЛЯННИК. Кто тут?
ГРАНЯ (выходит из тьмы). Так вы это… просто как-то… не сказать.
СТЕКЛЯННИК. Садись, не маячь. Понравилось?
ГРАНЯ. Очень. Ничего не понятно, да как-то чарующе. Только маловато, ещё бы надо.
СТЕКЛЯННИК. Наталья Васильевна Крандиевская сочинила, ей виднее, сколько надо слов для истины.
ГРАНЯ. Женщина! Ишь, какая…
СТЕКЛЯННИК. Да уж, замечательная.
ГРАНЯ. Вы ведь не из простых, правда же? Папиросы курите. Руки красивые, хотя вроде и не холёные, мужские. Не-не, я никому не скажу, и ни про что не спрашиваю.
СТЕКЛЯННИК. Я не скрываюсь, но открываться тоже ни к чему. Думал, вы там с дороги все попадали и глядите себе свои романтические сны.
ГРАНЯ. Закроешь глаза, а там ужас… как людей под бомбами корёжит. Стирает напрочь с земли. Запах так и стоит, как будто ты там, а не в чистом лесу.
СТЕКЛЯННИК. Любишь лес?
ГРАНЯ. Не знаю. Не думала. Я ж колхозная. Сначала дояркой, потом скотницей. Света белого не видишь не то, что леса. Да ваш погуще будет, суровее. Решила на фабрику поступить, в город. Ну, там людей много, пошумнее, озорней, что ли. Временный паспорт выправила, только – на порог, а тут Гитлер. Остальные, как себе хотят, а вот колхозников вывезли организованно. Ну, мы же люди государственные, дисциплинированные, рта лишний раз не раскроем, гонор давно в кладовке пылится. Мы, такие, нужны, тем паче на войне. Бережно отнеслось начальство, покуда на верхах не решат, куда нас бросить. На работы, на фронт. Туда-сюда перебрасывали, перевозили, бездельничать, понятно, не давали, те же окопы рыли, укрепления ставили. Под обстрел, правда, не попали ни разу. А тут, как будто за все дни войны, одним ахом – на тебе, Граня, самолёты  бомбами, по живым людям железяками. Да ещё со свистом. И так-то умираешь со страху, а тут этот свист, и знаешь, что умерла, а оно всё свистит. Понимаешь, что жива, а это свистит! Ох, мамочки мои… ох, мамочки…
СТЕКЛЯННИК. Ну-ну… Привыкать трудно, больно. Придётся.
ГРАНЯ. Страшно. Страшно мне! Вы не сердитесь, там мы, девчонки, одни, защитить некому. Я, конечно, поспала бы, да боюсь. Решила подремать около вашей избы. Спокойнее.
СТЕКЛЯННИК. Давно здесь?
ГРАНЯ. Да с час где-то.
СТЕКЛЯННИК. Сидор-то с собой зачем?
ГРАНЯ. Тут у меня всё – документы, одежда,  провиант. Всегда чтоб было под рукой, так лучше. И не доверяю я там никому, познакомились только да ещё после бомбёжки, мало ли. Дура я, да?
СТЕКЛЯННИК. Ага. Но милая.
ГРАНЯ. Правда? Буду знать.

Из-за избы выходит Тамара.

ТАМАРА. А ты права, Граня, мне восьми строк Крандиевской тоже не хватило. Взяла, и присочинила сама.
«Облако плывёт – куда, не скажется.
Звёзды потеряются, наверно.
Вдруг меня однажды не окажется,
Чтоб кому-то стало просто скверно».
ГРАНЯ. Вот! И всё понятно. Ух, ты!
ТАМАРА. Это точно – ух я.
ГРАНЯ. И давно ты тут подглядываешь?
ТАМАРА. Я такой моды не имею.
ГРАНЯ. А чего вышла?
ТАМАРА. Чтобы не подглядывать.
ГРАНЯ. Как же тогда быть со стихами? С самого же начала нашей случайной беседы тут была!
ТАМАРА. Сначала я услышала. И что такого, у вас ведь не свидание. Почему я должна там одна сидеть! Все с людьми, а я с окошком. И не смейте меня уличать, я честный человек.
СТЕКЛЯННИК. Что вы все бродите-колобродите, заставить надо себя заснуть. Хотя бы просто полежать, тело должно отдыхать. Душа – да, другое дело, но тут броню надо ставить. Конечно, покуда нарастёт, время нужно, значит, главная задача на этот период выжить, и терпеть, терпеть, терпеть. Однажды всё срастётся – и бронированная душа, и тренированное тело, и очищенное сознание. Тогда вас ни страх не убьёт, ни шальная пуля.
ТАМАРА. Помните, Дмитрий Савельевич, подружку мою? Нет, конечно.
СТЕКЛЯННИК. Связистку?
ТАМАРА. Да.
СТЕКЛЯННИК. Шустрая, крепкая, надёжная. Она после очередных соревнований, по дороге в отпуск, сюда попросилась, неделю пробыла. Тоже август был, прошлого года. Со мной по лесу ходила, Савке моему легко фору могла давать. И с обходом помогала, и на рыбалке, и с запасами на зиму. Юлия – молодца.
ТАМАРА. Вот как! А мне не сказала. Значит, я права.
ГРАНЯ. Ой, да говори уже, не тяни.
ТАМАРА. Вы-то здесь при чём!
ГРАНЯ. Ещё «на вы» ругается.
СТЕКЛЯННИК. Вы себе, как хотите, девочки, а у меня распорядок жизни полностью зависит от работы.
ТАМАРА. Она немка.
ГРАНЯ. Вот шкура!
СТЕКЛЯННИК. И что.
ТАМАРА. Тайная.
СТЕКЛЯННИК. Тебе же известно.
ТАМАРА. Ну, да, мне она сболтнула в минуту душевной близости. Но больше никому! Вы понимаете? Особенно, настораживает её интерес к вашему кордону.
ГРАНЯ. Шпионка!
СТЕКЛЯННИК. Кордон не имеет военного значения просто никакого. А национальность – не порок и не подлость, это данность.
ТАМАРА. Вы, товарищ Стеклянник, человек старой формации, и можете не понимать всей опасности, которую несут нашему Отечеству скрытые враги, особенно, засланные.
ГРАНЯ. А что ж ты раньше не сообщила?
ТАМАРА. Раньше… раньше…
ГРАНЯ. Раньше ты её любила, да?
ТАМАРА. Раньше не было бомбёжки. Вот ты верно говорила про свист летящей бомбы. Я же думала про них, что они фашисты. А после осознала: нет, они – немцы. А потом я случайно оказалась свидетелем ситуации с сапёром.
ГРАНЯ. Я тоже. Там ещё Лиза была с нами.
ТАМАРА. Да-да. Я поняла, что лейтенанту важнее собственной жизни необходимо дойти до гарнизона, выполнить некое боевое задание. Неважно, зачем туда надо ему, важно, что наш гарнизон – важная военная цель. И тут вспомнила Вицину. В голове, как молния, она же немка! И даже не во всём этом дело. Может быть, я просто нагнетаю, возможно, лейтенант-сапёр не при чём, а Юлька настоящий советский человек. Этот сапёр, как заминировал меня… Вернее, наоборот подорвал заряд заложенный ранее. Неважно! Важно, что меня хотят убить немцы. Важно, что это немцы сбросили на меня бомбу. Пусть я выжила, но сколько невинного мирного народу разнесло в клочья! Женщины, которые ещё не родили и могли бы родить, дети, которые так и не выросли и тоже не продолжат нашу замечательную жизнь. Немцы убивают наше будущее. Значит, я должна убивать немцев, чтобы всё это прекратить. Убить хотя бы одного немца, пусть не фашиста, но немца, вот моя главная задача на ближайшее время. А далее посмотрим. Я на войне. (Уходит.)
СТЕКЛЯННИК. Бедная девочка.
ГРАНЯ. Я не девочка, я здоровая молодая баба. А так хочется быть женщиной! Особенно, когда вашу песню слушала. Мелодия тоже еённая?
СТЕКЛЯННИК. Тшшш, больше ничего не говори. Пойдёмте, юная женщина, заночуете в моём доме. Хоть немного выспишься. Граня. (Уходит в дом.)
ГРАНЯ. Я сейчас заплачу… точно ведь плачу… Не плачь, не плачь. (Уходит в дом.)

Действие 2

СЦЕНА 11. Ближе к утру. Чердак гостевого домика. Во тьме лежит привязанный и окованный Радимин. Высвечивается луч фонарика – это входит Савка.

РАДИМИН. Кто здесь? Не молчи…
САВКА. Ты кто?
РАДИМИН. Голос пацанский. А, егерский сынок?
САВКА (освещая фонариком Радимина). Зек.
РАДИМИН. Так точно. В глаза не свети!
САВКА. Ясно.
РАДИМИН. Что тебе ясно во тьме-то…
САВКА. Не кричите, скот встревожите.
РАДИМИН. Ты про кого, про домашних животных или про людей?
САВКА. Недосуг мне балакать, возьму, за чем пришёл, и прощайте.
РАДИМИН. Давай, вали. А-то мешаешь тут человеку отдыхать, дышать целебным воздухом.
САВКА (разбирая кучу вещей, под которой спрятан вещмешок). Смешной вы.
РАДИМИН. Озорной. Таким родился. А как здесь со слышимостью?
САВКА. Имеете ввиду тех, кто в доме?
РАДИМИН. Ну.
САВКА. Слышимость, конечно, есть. Но мне же надо было сюда попасть и не попасться, я и подсыпал сонной травы в лечебный отвар. Так что, все спят крепко.
РАДИМИН. Да ты просто криминогенный талант!
САВКА. Чего, не понял?
РАДИМИН. Долго объяснять, плюнь.
САВКА. Если вы про подготовку к побегу, то тут таланта не надо, нам в школе на уроках подробно рассказывают о борьбе революционеров с царским режимом. Например, Камо, друг товарища Сталина…
РАДИМИН. Не надо подробностей, не в школе.
САВКА. Можно спросить?
РАДИМИН. Будьте любезны, молодой человек, осчастливьте.
САВКА. Как-то образованно вы разговариваете.
РАДИМИН. Так я ж питерский, образование мне положено по самому рождению. И гуманизм, к слову, тоже.
САВКА. Гуманизм?
РАДИМИН. Любовь к людям.
САВКА. А, ну, да.
РАДИМИН. Вернее выразиться, сочувствие к ближнему.
САВКА. Я атеист и комсомолец, религиозные слова меня не волнуют.
РАДИМИН. Очень хорошо, просто молодца тебе за это. Дольше проживёшь с нетронутой совестью, так и помрёшь невинной сволочью.
САВКА. Зачем обзываться-то.
РАДИМИН. Это сарказм, молодой человек.
САВКА. А «питерский», значит «ленинградский»?
РАДИМИН. Да.
САВКА. Питера давно нет, на берегу Невы стоит город Ленина. Всё, что связано с этим святым именем – священно. Понятно?
РАДИМИН. Ну, да…
САВКА. Вот так.
РАДИМИН. Ещё вопросы?
САВКА. А я ничего ещё и не спрашивал.
РАДИМИН. Да ладно, надо же. От боли, вишь ли, тупею. Ни вздохнуть, ни пёрнуть, так повязал гражданин начальник невиновного человека, аж слёзы изо всех отверстий. А ведь я ему жизнь спас.
САВКА. Как?
РАДИМИН. Ну, попали мы под бомбёжку, наш «воронок» раскурочило. Как я выжил, непонятно, все, кто рядом, погибли. Очнулся, пополз на свет, слышу – шевельнулся кто-то. Не стал разбираться, темно же, понавалено, кто на что на разберёшь, нащупал и потащил с собой за шиворот. А куда деваться, если питерский, значит, от рождения, гуманист. Вытащил, оказался ефрейтор Васильев. Очнулся спасённый мною человек и сразу меня – в кандалы. Не поверишь, но я ни на мгновение не пожалел, что спас засранца. Пусть живёт. Эх, если бы все были такими, как я. Не ворами, нет, пусть даже не питерцами, а просто людьми, уважающими жизнь соседа, попутчика, даже врага. Я ж ведь тоже атеист, но, несмотря ни на что, гуманист. Правда, не комсомолец, но в тюрьме партийные ячейки почему-то не организованы. А должны бы, зека потянулись бы. В конце концов, вся советская власть – это же наши, зеки. Все сидели.
САВКА. Они были не зеки, а революционеры!
РАДИМИН. Сегодня-то да, а вчера того же не было понятно, суд приговаривал их как разбойников.
САВКА. Как-то вы странно трактуете историю.
РАДИМИН. Подрастёшь, поверь, через жизненный опыт и не такие трактовки лично осознаешь. Причём, хочу заметить, большевики ведь не просто так свергли царя, а исключительно исходя из гуманизма. Согласись, они страдали и боролись за счастье всего народа и каждого человека в отдельности. И теперь результаты их деятельности налицо: наша страна самая прекрасная и могучая, а наши граждане самые счастливые и добрые. Разве не так?
САВКА. Так.
РАДИМИН. И тебе выпала возможность поступить так, как поступил бы каждый настоящий человек. На нашу родину напал враг и её надо защищать. А я, без всяких на то судебных решений, обездвижен. Хотя должен быть там, где идут кровопролитные бои. Даже находясь в заключении, я спас жизнь советского ефрейтора, а сколько я мог бы спасти, если бы был на воле? Ты подумай, подумай. И прими решение.
САВКА. Какое?
РАДИМИН. Освободи несправедливо угнетённого. Ты спрашивай, если что непонятно, я растолкую, не стесняйся.
САВКА. А вы давно в арестантах?
РАДИМИН. В последний раз всего год.
САВКА. Не один раз, что ли?
РАДИМИН. Я же честный вор, нас таких немного, поэтому и садиться приходится чаще обычного. Честность – штука наказуемая.
САВКА. А вы сидели с кем-нибудь из нынешних наших руководителей?
РАДИМИН. А как же!
САВКА. Ух, ты.
РАДИМИН. Это и есть то, что ты хотел спросить?
САВКА. Ага.
РАДИМИН. Вот с товарищем Свердловым, например, сидели, со Кобой, вернее, с товарищем Сталиным на пересылке чуток разминулись.
САВКА. Правда!?
РАДИМИН. Да тише ты, встревожишь скотину.
САВКА. Вы же не настолько старый.
РАДИМИН. Хочешь сказать, что товарищ Сталин – старик?
САВКА. Нет! Нет, конечно, он молодой…
РАДИМИН. Просто мы хорошо сохранились, царские застенки закаляли людей, как сталь.
САВКА. Просто невероятно…
РАДИМИН. Жаль, Яков Михайлович, умер в восемнадцатом году, а-то мы могли бы запросто к нему прийти, попросить помощи, заступничества. Мы, с ним, были какое-то время не разлей вода. Меня же даже отдельным пригласительным билетом вызвали на его торжественные похороны.
САВКА. Я бы тоже так хотел.
РАДИМИН. Как настоящие большевики?
САВКА. Да. Пусть невзгоды, трудности, даже тюрьма – неважно, главное, чтобы жизнь посвятить счастью народа и крепости партии.
РАДИМИН. Ну, тюрьма-то совсем не обязательна. Хотя, понятное дело, могу помочь. Но сегодня война, вот где мы все нужны, особенно мужчины.
САВКА. Меня отец на фронт не пускает! Сиди, говорит, здесь, и не рыпайся, покуда повестку из военкомата не получишь. Конечно, мне ещё год до призывного, но какая теперь разница, мы все нужны армии, наши руки, наши умы, наши жизни – всё ради победы над фашистами.
РАДИМИН. Могу помочь. У меня есть связи среди военных.
САВКА. Правда?
РАДИМИН. Стопудово решим вопрос. Только для того нам надо вместе отсюда сделать ноги… Ты же потому сюда залез, чтобы сбежать?
САВКА. У меня здесь вещмешок заготовлен…
РАДИМИН. Собрался на фронт?
САВКА. Да.
РАДИМИН. Так побежали вместе. Я тоже с тобой прямым ходом в военкомат. Правда, связи у меня в Питере, но доберёмся, обещаю, в кратчайшие сроки. Возьми меня с собой, Савелий, стань настоящим мужчиной, достойным традиций наших великих героев революции.
САВКА. Ладно. Только путы придётся резать, больно будет.
РАДИМИН. Перетерплю, не такое терпел. Режь.
САВКА (перерезая ножом путы). А вы мне правда поможете призваться в армию?
РАДИМИН. Не просто правда, но истинно. Больно-то как…
САВКА. Знаю, мы как-то играли в гражданскую войну, я по жребию попал в «беляки». Ну, красные чапаевцы нас и сцапали.
РАДИМИН. Что, по-взрослому?
САВКА. А по другому-то зачем играть.
РАДИМИН. Чёрт…
САВКА. Ещё немного, потерпите.
РАДИМИН. Ты же без проблем проведёшь нас лесом?
САВКА. Ну, это легче лёгкого. А вот наручники как снять…
РАДИМИН. Жаль, ты – лесной человек, в городских школах обучают слесарить.
САВКА. Да ладно, я же в интернате учился, в городе. И слесарили, и столярили…
РАДИМИН. Попробуешь открыть?
САВКА. Подскажете как, открою.
РАДИМИН. Гвоздь найдётся потоньше? Или лучше проволока?
САВКА. Да, конечно, здесь у меня много чего и всё под рукой. Проволока… вот. Сойдёт?
РАДИМИН. Отлично. Согни кончик… Поковырять надо в замке, вместо ключа.
САВКА. В целом я видел в синематографе, детальнее бы.
РАДИМИН. Там, в отверстии такой штырёк есть, его надо просто подвинуть.
САВКА. А, смысл понятен, попробуем. (Ковыряет проволокой в замке)
РАДИМИН. Господи, как же больно-то…
САВКА. Я понимаю, вам больно. Но прошу настоятельно, не поминать бога, это меня бесит.
РАДИМИН. Любопытно, для комсомольцев бога нет, а бесы всё же есть.
САВКА. Не понял?
РАДИМИН. Никаких богов в помине! Замётано, аминь. Давай, выйдем, а там уже, на воле, займёмся наручниками.
САВКА. Я-то что, но спускаться по лестнице в наручниках.
РАДИМИН. Ничего, мы с товарищем Свердловым, в кандалах по простыням спускались. В Петропавловской крепости сидели.
САВКА. Ух ты!
РАДИМИН. Там ещё товарищ Дзержинский в камере напротив чалился.
САВКА. Ох, мамочка!
РАДИМИН. А где твоя мама?
САВКА. Скончалась при родах.
РАДИМИН. Сочувствую. Силён твой отец. Молодца ему за это.
САВКА. Готово!
РАДИМИН. Ядрёна вошь! (Снимает наручники.) Не выбрасывай отмычку, проволочку дай мне, пригодится к наручникам. Да вы, дорогой товарищ, не талант, вы, батенька, натуральный криминогенный апрхигений!
САВКА. Ленина пародируете? Так нельзя.
РАДИМИН. Пошутил неудачно. Впредь никогда и ни за что, клянусь. Ничего, здесь все свои: ты, я и Владимир Ильич, мысленно с нами. Скоро рассветёт?
САВКА. Через час шестнадцать минут.
РАДИМИН. У тебя и котлы есть?
САВКА. Что?
РАДИМИН. Часы.
САВКА. Есть. Котлы…
РАДИМИН. Язык конспирации. Скоро папа, небось, проснётся, ты же его не усыплял.
САВКА. Его усыпишь, он, как зверь, запахи чует, и много чего всего умеет.
РАДИМИН. Он нас выследит.
САВКА. Естественно. Но я знаю, как обойти охранную сигнальную систему. Главное, выйти из лесу, и у нас есть время.
РАДИМИН. Так не станем же его терять. Пошли уже, а?
САВКА. Пошли. Кто первым?
РАДИМИН. Ты. Как только я начну спускаться, фонариком мне посветить не забудь. Пошли. С богом.
САВКА. Я же просил!
РАДИМИН. Извини, товарищ, дай срок, и я отвыкну от вредных привычек.
САВКА. Я пошёл. (Уходит.)
РАДИМИН. Вот дурошлёп, прости господи. Если теперь вся молодёжь такая, то спасибо партии за это. Гитлер попал, наших пацанов побороть нельзя, их можно только объегорить. Да,  засиделся я на нарах. Да уж,  подфартило мне с фраерком. Бог послал, зуб даю. Так что, тихо, мирно и – брысь отсюда, с корешком да с Богом. (Уходит.)

СЦЕНА 12. Гостевой дом. Двор. В окне видна Тамара, глядящая в небо.
ТАМАРА (декламирует). «В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла».

Мимо торопятся Савка и Радимин.

РАДИМИН (шёпотом). Стой.
ТАМАРА. «И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной».
САВКА. Стих Лермонтова.
ТАМАРА. «И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные жары,
Была непонятная власть».
РАДИМИН. Скучает девушка. А ведь она одна… и время есть.
САВКА. Ещё одна - с сапёром, другая в избе отца спит.
ТАМАРА. «На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух».
РАДИМИН. Хочешь попробовать?
САВКА. Чего?
ТАМАРА. «На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина».
РАДИМИН. Женщину!..
САВКА. Идти бы надо.
РАДИМИН. Не понимаешь, сосунок, главного блюда в жизни.
ТАМАРА. «Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там:
Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон».
РАДИМИН. Десять минут погоды не сделают, пошли, жахнем её.
САВКА. Нет. Насилие не приемлю.
РАДИМИН. Война всё спишет, зато какой опыт.
САВКА. Нет.
ТАМАРА. «Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там».
РАДИМИН. Да, малыш, да. (Душит Савку захватом руки, укладывает на землю.) Поспи, я быстренько. Мне надо. Отдохни в браслетах. (Защёлкивает на Савке наручники, уходит в дом.)
ТАМАРА. «Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину,
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну.
И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.
И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал».

За спиной Тамары возникает Радимин, закрывает ей рот.

РАДИМИН. Пацан обещал, пацан сделал. (Увлекает Тамару во тьму.)
 
СЦЕНА 13. Утренний рассвет. Кордон. Двор. Из-за поворота выходит Стеклянник, входит.

СТЕКЛЯННИК. Эй, народ, собирайтесь. Лошадь заложил, можно ехать.

Из избушки выходит Граня.

ГРАНЯ. А не было никого, еда остыла.
СТЕКЛЯННИК. Что за безответственность, военный человек идёт на боевое задание…
ГРАНЯ. Сбегать, растолкать?
СТЕКЛЯННИК. Сам. Может, раны посмотреть надо.
ГРАНЯ. А я готова.
СТЕКЛЯННИК. Глафира, что хочу предложить, пока одни. В гарнизоне тебе делать нечего, идёшь сама не знаешь, зачем. Так?
ГРАНЯ. Так.
СТЕКЛЯННИК. Что происходит в гарнизоне, остался ли там кто вообще, я не знаю. Выбраться оттуда будет вряд ли возможно. Куда податься, если не в гарнизон, тоже не сообразить. Сейчас всё перемешалось, где германцы, где наши, где фронт. Оставайся на кордоне.
ГРАНЯ. Как? Кем?
СТЕКЛЯННИК. Комсомолка?
ГРАНЯ. Конечно, я же колхозница, и в городе без комсомольского билета устроиться трудно.
СТЕКЛЯННИК. Значит, остаёшься. Позже разъясню, что да как. Девчатам тоже лучше остаться здесь, всем дело найдётся.
ГРАНЯ. Какое?
СТЕКЛЯННИК. Военное. А, идут, засони…

Из глубины дворы выходит Мурашов, в полном снаряжении.

МУРАШОВ. Что-то непонятное. Проспали все, Васильева едва растолкал, сейчас прибудет. Голова чугунная. Лиза пошла за Тамарой, и, конечно, за своими сухариками.
СТЕКЛЯННИК. Чёрт, Савка-то где. Я – сейчас. Позавтракайте, лейтенант.
МУРАШОВ. Некогда, идти надо, и кушать не хочется.
СТЕКЛЯННИК. Я лошадь заложил, через час - полтора будете на месте.
МУРАШОВ. Вот спасибо, Дмитрий Савельевич.
СТЕКЛЯННИК. Здесь все свои. А поесть надо через силу, кто знает, как у вас там всё сложится.(Уходит.)
МУРАШОВ. Не спорю.
ГРАНЯ. Сюда, товарищ Мурашов, под навес пройдите, я там уже накрыла, только чайник принесу из дому, горячий.
МУРАШОВ. Добро.
ГРАНЯ. Еле ходите…
МУРАШОВ. Придётся, поползу. (Проходит под навес.)
ГРАНЯ. Кушайте, что на столе! (Бормочет про своё.) Хорошо. Хорошо-то… (Уходит в избушку)

Из глубины двора выходит Васильев.

ВАСИЛЬЕВ. Товарищ лейтенант? Товарищ лейтенант!
МУРАШОВ (выйдя из-под навеса). Не ори, Васильев, башка и так отваливается…
ВАСИЛЬЕВ. У меня тоже. Разрешите доложить?
МУРАШОВ. Только тише.
ВАСИЛЬЕВ. Осужденный пропал.
МУРАШОВ. Вот как…
ВАСИЛЬЕВ. Верёвки перерезаны, наручников, однако, не обнаружил.
МУРАШОВ. Так-то бы чёрт с ним. Кто-то освободил?
ВАСИЛЬЕВ. Получается, так.
МУРАШОВ. Зайди, поешь.
ВАСИЛЬЕВ. Не могу.
МУРАШОВ. Надо поесть. Приказываю.
ВАСИЛЬЕВ. Есть поесть. Но осужденный-то!
МУРАШОВ. Обсудим с егерем, он за сыном пошёл. Он нам лошадь даёт.
ВАСИЛЬЕВ. Товарищ лейтенант, раз так, освободите меня, пожалуйста, я должен зека разыскать.
МУРАШОВ. Да идёт он и пляшет твой зек! У нас боевое задание!

Возвращается Стеклянник.

СТЕКЛЯННИК. У вас ничего не произошло? Что?
МУРАШОВ. Зэк бежал.
СТЕКЛЯННИК. Это Савелий. Его тоже нет, постель не тронута. Главное, что по всему моему участку сигнализация не сработала. Это Савелий, он знает обходы. И вам, небось, сонной травки подмешал, вот и проснулись так поздно.
МУРАШОВ. Зачем?
СТЕКЛЯННИК. Самому интересно. Есть подозрение, что у него на чердаке припасы на дорожку были спрятаны, хотел бежать на фронт. А там ваш Радимин. Болтун он изрядный, задурил мальчишке голову, тот и освободил, всё не одному через ночь по лесу идти.
ВАСИЛЬЕВ. Проклятый щенок!
СТЕКЛЯННИК. Язык держи на привязи, сам пёс.
ВАСИЛЬЕВ (доставая пистолет). Что ты сказал!
СТЕКЛЯННИК (боевым приёмом, отбирает пистолет). Только попробуй тронуть моего сына, я тебя вмиг освежую и выброшу зверю на подкормку.
ВАСИЛЬЕВ. Никто не смеет посягнуть на государственное имущество!
СТЕКЛЯННИК. Ты про пистолет?
ВАСИЛЬЕВ. Я – про меня!
СТЕКЛЯННИК. Человек – имущество?
ВАСИЛЬЕВ. Какой человек, где человек, откуда ему взяться? Мы все – граждане, а, значит, принадлежим государству. Что оно скажет, так оно и есть, и как, и где, и когда.
СТЕКЛЯННИК. Несчастный ты человек, Васильев.
ВАСИЛЬЕВ. Товарищ лейтенант!
МУРАШОВ. Некогда  хороводы водить, собрания устраивать! Моё время на отдых вышло, у меня задание, я пошёл.
СТЕКЛЯННИК. Сказал же, лошадь заложена, лейтенант, поезжай, а я здесь, у себя, сам разберусь.
МУРАШОВ. Отлично.
ВАСИЛЬЕВ. Егерь, пистолет верни!
СТЕКЛЯННИК. В той стороне тракт, по нему фашистов куча бредёт, попроси у них или отбери в бою. С табельным ты обращаться не умеешь, только по своим и норовишь пульнуть.

Из дому выходит Граня, с чайником.

ГРАНЯ. Чай с травами! Закипело…
ВАСИЛЬЕВ. Это противозаконно! Товарищ Мурашов!
МУРАШОВ. Плевать.

Из глубины двор выбегает Лиза.

ЛИЗА. Люди добрые! Товарищ Мурашов! Там… там… там!
СТЕКЛЯННИК. Что?
ЛИЗА. Ужас.

Из глубины двора выходит Тамара, поседевшая, постаревшая.

ГРАНЯ. Кто это?
СТЕКЛЯННИК. Тамара…
ТАМАРА. Когда выходим?
ГРАНЯ. Куда?
ТАМАРА. В гарнизон, куда.
ВАСИЛЬЕВ. Тамара!..
МУРАШОВ. Не может быть.
СТЕКЛЯННИК. Кто это сделал с тобой?
ТАМАРА. Что?
СТЕКЛЯННИК. Поглядись в зеркало.
ТАМАРА. А, гляделась. Когда он заломал меня, я ещё думала; вот судьба, подруга – немка, муж – уголовник. Потом, помню, удивлялась: за что.
ВАСИЛЬЕВ. Кто?
ТАМАРА. Что?
ВАСИЛЬЕВ. Кто твой муж?
ТАМАРА. Имя не знаю, фамилию забыла. С вами был.
ВАСИЛЬЕВ. Радимин?
ТАМАРА. Наверное. Зек.
МУРАШОВ. Он – твой муж?
ТАМАРА. Теперь да.
ВАСИЛЬЕВ. А парень? Сын егеря, тоже там был?
ТАМАРА. Нет, что вы, муж может быть только один, законный.
ГРАНЯ. Тамара, он тебя ссильничал!?
ТАМАРА. Поначалу, вроде бы, да. Но потом, когда поняла, что мы уже единое целое, поняла, он взял, что ему причитается, по праву мужа.
ЛИЗА. Тамарочка, хочешь сухариков? Ты же хвораешь…
ТАМАРА. Ничего подобного.
СТЕКЛЯННИК. Тамара, тебе не надо в гарнизон. И ты, Елизавета, оставайся. Ефрейтор с лейтенантом сами управятся. Так, Мурашов?
МУРАШОВ. Так.
ТАМАРА. Я обязана быть в гарнизоне, вы знаете почему, товарищ Стеклянник. И я там буду.
СТЕКЛЯННИК. Да не с немцами надо воевать, а с фашистами! Не одна Германия на нас двинула, с ними Венгрия, Норвегия, Румыния, Италия, Хорватия, Болгария, да вся Европа против нас пошла.
ЛИЗА. Я не оставлю лейтенанта! Правда, товарищ Мурашов?
ТАМАРА. Лично я начну с немцев, а там видно будет.
МУРАШОВ (Лизе). Можешь оставаться.
ЛИЗА. Я – с вами! Ты ранен!
ГРАНЯ. А как же быть с зэком? Разве он немец? А поступил с тобой, как зверь. Или фашизм – это не зверство? Я ведь верно думаю?
ЛИЗА. Вообще, похоже на правду. Хочешь сухариков?
СТЕКЛЯННИК. Девчата, пожалуйста, останьтесь, вам туда не надо. Поверьте, в лесу есть место не только для укрытия, но и для борьбы.
МУРАШОВ. Всё, я поехал. Товарищ Стеклянник, как быть с лошадью?
СТЕКЛЯННИК. Коня звать Буланко. По выполнении задания можете вернуться с ним обратно, сюда. В противном случае, просто бросьте вожжи в телегу и выведите на дорогу сюда, Буран сам дойдёт. Он и в гарнизон дорогу знает. Девчата, прошу вас…
ТАМАРА. Где Буланко?
МУРАШОВ. За мной.
ЛИЗА. Дайте мне понести…
МУРАШОВ. Сам.
ЛИЗА. Граня?
ГРАНЯ. Я остаюсь.
ВАСИЛЬЕВ. Товарищ лейтенант! Разрешите остаться! Мне надо разыскать осужденного!
МУРАШОВ (на ходу). Чёрт с тобой, конвойная душа, свободен. (Уходит.)
ЛИЗА. Граня, прощай! Я эти сухарики, наверное, до Берлина донесу, до самой победы, никак не кончаются.(Уходит.)
ГРАНЯ. Возвращайтесь, девочки.
ТАМАРА. Живее, живее, живее. (Уходит.)
ГРАНЯ. Господи, какая тварь ползучая, убить мало. Какая красавица была…
СТЕКЛЯННИК. Васильев, со мной?
ВАСИЛЬЕВ. Так точно! Пистолет…
СТЕКЛЯННИК. В лесу я – командир. Оружие верну, когда сочту возможным. В походе, чтоб без споров, слушать меня во всём, исполнять беспрекословно. Ясно?
ВАСИЛЬЕВ. Так точно.
СТЕКЛЯННИК. Пойду, соберусь и осмотрюсь, где их черти мутили.  Ты покушай и через двадцать минут, чтоб был у гостевых домиков. Тихо! (Прислушивается.) Есть! Сигналка сработала! Ну-ка? Слышите?
ГРАНЯ. Нет.
ВАСИЛЬЕВ. Дятел, что ли?
СТЕКЛЯННИК. Точно, что надо. Савелий сигналит. Жив, негодник, жив! Направление понятно. Десять минут, боец, и – ходу. Держи пушку. (Подаёт пистолет.) Пожалуйста, товарищ Васильев, будьте начеку, но не пуляйте по людям, почём зря, мы - не имущество, мы – живые твари, и сотворены мы не для убийства, но ради смерти с чистой совестью… и лёгкой душой. (Уходит в избушку.)
ВАСИЛЬЕВ. Ух, ты!..
ГРАНЯ. Идём под навес, накормлю.
ВАСИЛЬЕВ. Кто он на самом деле, егерь-то?
ГРАНЯ. Большой человек. Точно не знаю. Хорошо, что сапёр шёл мимо и привёл меня сюда, я рада. Иди под навес.
ВАСИЛЬЕВ. Радимин… Вот уж фашист.
ГРАНЯ. Наш человек фашистом стать не может. Твой зэк – не наш, он фашистом и врагом уже давно был. Чужой. Васильев, убей его. Не только за Тамарку. За всех наших поруганных девчонок. Убей чужого. А лучше заживо растопчи фашистскую гадину, сотри в пыль. (Уходит.)
ВАСИЛЬЕВ. Аминь.

СЦЕНА 14. Утро. Гарнизон. Комната дежурного воинской части. Помещение освобождено от признаков пребывания военных, мебель опустошена, окна распахнуты.  Тутынин собирает в командирскую сумку и планшет документы, карты.

ТУТЫНИН. Не забыл… Тоже не забыл… Взял, взял. (Берёт нож для разрезания бумаги.) Жаль, нож для бумаги придётся оставить. Прости, друг детства, в командирской сумке тебе места нет. (Кладёт нож на стол.) Вот, собственно, и всё.

Входит Вицина.

ВИЦИНА. Товарищ капитан, рядовой Вицина прибыла для сворачивания средств связи.
ТУТЫНИН. Юлька! Иди ко мне, родная.
ВИЦИНА (обнимая и целуя Тутынина). Юрочка.
ТУТЫНИН. Спасибо Лабецкому, тебя прислал, с пониманием майор.
ВИЦИНА. Наш командир – человечище.
ТУТЫНИН. Иду снимать караулы, и уходим.
ВИЦИНА. Куда вы двинете?
ТУТЫНИН. На север.
ВИЦИНА. А нам не сообщили даже направление. Спасибо тебе за наше счастье…
ТУТЫНИН. И тебе. Мы найдёмся, я знаю, чую. Найдёмся. Я тебя никому не отдам.
ВИЦИНА. Клянёшься?
ТУТЫНИН. Жизнью клянусь. И смертью.
ВИЦИНА. Я тоже.
ТУТЫНИН. Пора, что ли…
ВИЦИНА. Всё, мне надо заниматься.
ТУТЫНИН. Помни, что бы ни случилось, я навсегда твой.
ВИЦИНА. Я твоя.

Входит Лиза.

ЛИЗА. Здрасьте! Товарищ капитан Тутынин – вы?
ТУТЫНИН. Слушаю вас.
ЛИЗА. Лейтенант Мурашов сам идти не может, ранен. Просит вас подойти, он – вон, в телеге. (Указывает за окно.)
ТУТЫНИН. Какой Мурашов? (Выглядывает в окно.)
ЛИЗА. Ой, забыла, он же сказал, чтоб с этого начинала. Командир взвода сапёров штаба чего-то там… дивизии, кажется.
ТУТЫНИН. Пришли! Ура. А вы кто?
ЛИЗА. Санитарка при нём. Лиза, доброволец.
ВИЦИНА (глядит в окно). Там ещё женщина, тоже с вами?
ЛИЗА. Ага. Она ваша, из гарнизона.
ТУТЫНИН. А где взвод?
ЛИЗА. Нету, попали под бомбёжку ещё вчера, мы тоже.
ВИЦИНА. Сюда идёт. Наша? Не знаю её.
ТУТЫНИН. Ладно, идёмте. Ну, прощай, Юля.
ВИЦИНА. До встречи, Юра. Ты сейчас на артсклады?
ТУТЫНИН. Да, и ребят забрать, и сапёра доставить.
ВИЦИНА. Фашисты сюда идут, я сказала?
ТУТЫНИН. Нет. Скорее, Лиза, надо успеть людей вывести из-под удара.

Входит Тамара.

ТАМАРА. Как замечательно. Товарищ военный дирижёр, вы исполняете обязанности командира части?
ТУТЫНИН. Так точно.
ВИЦИНА. Тамара… Юра, это же Тамара! Томка, откуда ты!?
ТАМАРА. Больше ни шагу.
ТУТЫНИН. Не может быть…
ТАМАРА. Товарищ майор, я вернулась для того, чтобы довести до вашего сведения о необходимости арестовать вероятного вражеского лазутчика. Или предателя, что почти одно и то же. Рядовой Вицина является по национальности немкой.
ТУТЫНИН. Как!?
ТАМАРА. В одной из частных бесед личного характера гражданка Вицина призналась, что является лицом немецкой национальности.
ВИЦИНА. Томка… Тамара!
ТУТЫНИН. Это правда?
ВИЦИНА. Нет.
ТАМАРА. Врёшь, вражина.
ВИЦИНА. Я не немка. Да, мои предки немцы, но это было сто лет назад, когда прадеда пригласили на службу России. А я - советский человек, от самого рождения.
ЛИЗА. Товарищ капитан!
ТУТЫНИН. Да-да. Товарищ библиотекарь, ваше сообщение принято к сведению и, заверяю вас, меры будут приняты.
ТАМАРА. Какие меры?
ТУТЫНИН. По прибытии на место назначения рядовой Вицина будет взята под арест и передана в руки Особого отдела. Вы удовлетворены?
ТАМАРА. А нельзя разве, ввиду чрезвычайной ситуации, по закону военного времени, здесь и сейчас врага народа и Советской власти расстрелять?
ТУТЫНИН. Нельзя. Мы не фашисты и не шпана, мы – Красная Армия. Должно быть проведено расследования и назначен трибунал. Рядовой Вицина.
ВИЦИНА. Да, Юра… что…
ТУТЫНИН. Рядовой Вицина!
ВИЦИНА. Я.
ТУТЫНИН. По возвращении в расположение вашего подразделения доложите командиру, что вы арестованы. Вам ясно?
ВИЦИНА. Так точно.
ЛИЗА. Идём уже, лейтенант умирает, нам довести бы его!
ТУТЫНИН. Тамара… Следуйте за нами.
ТАМАРА. Зачем?
ТУТЫНИН. За тем, что я так приказываю.
ТАМАРА. Я вам не подчиняюсь, я не военнообязанная. Я считаю своей обязанностью лично проследить за дальнейшими действиями врага. И вам, товарищ капитан, по данному вопросу, я не доверяю. Ведь у вас с немкой любовная связь.
ВИЦИНА. Господи, что происходит…
ТАМАРА. Тутынин, вы сами под подозрением.
ТУТЫНИН. Хватит! Есть дела поважнее людей. Здесь я разобрался. Лиза, вперёд. (Уходит.)
ЛИЗА. Тамара, идём! Мурашов же объяснил, что ждёт от нас помощи!
ТАМАРА. Я не сапёр.
ЛИЗА. А кто ты? Кто ты? Кто! Эх, ты. (Уходит.)
ТАМАРА. Ну, что замерли, гражданка? Кончайте дела, и пойдём к вашему командиру.
ВИЦИНА. Томочка, что с тобой? Ты же меня знаешь, я своя!
ТАМАРА. Здесь все свои, но почему же тогда на нашу землю пришёл враг? Кто допустил? Кто не уберёг границы? Почему Гитлер уже два месяца наступает?  Откуда немцы знают, куда идти и что делать? Кто им рассказал? Нас предали. Даже если не ты, то такие, как ты.
ВИЦИНА. Не я, Томочка, не я!
ТАМАРА. Разберутся. (Берёт нож со стола.) Нож для разрезания бумаги. Вот, чем мы орудуем на боевом посту. Разве этим можно защитить страну, народ?
ВИЦИНА. Господи, что ты несёшь, Тамара! Что с тобой случилось?
ТАМАРА. Случилось? Со мной случилась жизнь, которую предали. Меня предали. Сначала вторглись немцы без объявления войны. Затем эвакуация, Бомбёжка. Мимо прошёл сапёр. Потом меня взяли в жёны. И всё это время, оказывается, моим врагом были немцы. Из немцев я знакома только с тобой. Никто, кроме тебя, не мог меня предать. Ты виновна.
ВИЦИНА. Нет! Тамара, нет!
ТАМАРА. Я приговариваю тебя к смертной казни. Прощай. (Вонзает нож в шею Вициной.) Вот так. Сейчас-сейчас, подожди, ещё немного и ты сдохнешь. Фу, ты, наконец-то. Полегчало! Мне легко. А теперь я пойду на войну. Твои немцы-то вон они, за окном, рукой подать. О, всё, скончалась. Скоро как-то, не помучилась. А что, разве нож для разрезания бумаги не достойное оружие библиотекарши. Порубаю, порежу, порву! Ножом, ногтями, зубами – всем, что есть, буду бить врага, покуда есть во мне хоть капля крови. (Уходит.)

СЦЕНА 15. Утро. Выступ скалы. По тропе поднимаются Савка, в наручниках, и Радимин.

РАДИМИН. Перекур, на хрен!
САВКА. В лесу не курят.
РАДИМИН. А чё вдруг?
САВКА. Перед смертью не надышишься, так подыши.
РАДИМИН. О, как заговорил! Интересно. Самый короткий путь, говоришь, через гору?
САВКА. Конечно. Отсюда сиганёшь, вмиг окажешься за лесом, и катись себе по тракту, куда хочется.
РАДИМИН. И водишь меня козьими тропами, а?
САВКА. Где ж тебя ещё водить, как не твоими дорогами.
РАДИМИН. Ты на что намекаешь, сявка…

Из-за валуна выходит Васильев, с пистолетом.

ВАСИЛЬЕВ. На то, что ты козёл.
РАДИМИН. А! Предал меня!

Из-за другого валуна выходит Стеклянник, с ружьём.

СТЕКЛЯННИК. А ты кто такой, чтобы тебя предавали, вождь и учитель? На колени, руки – за голову.
РАДИМИН (исполняя приказание). Всё-всё, подчиняюсь беспрекословно. Осознаю, раскаиваюсь, прошу прощения.
СТЕКЛЯННИК. Товарищ Васильев, снимите наручники с сопляка и наденьте на вашего подопечного.
ВАСИЛЬЕВ (исполняя приказание). Есть.
РАДИМИН. Ух, ты, как оно у вас тут всё переменилось. Слезай, кто временные, новая власть образовалась, егерская?
СТЕКЛЯННИК (Савке). Ты как?
САВКА. Пап, я… Нормально.
СТЕКЛЯННИК. Нормально? Тебе нормально? И это неправильно. (Даёт Савке затрещину.) Что надо сказать?
САВКА (упав, через боль). Благодарю за науку.
СТЕКЛЯННИК. Вот так.
РАДИМИН. Ни финты себе, школа! А ещё раз, вместо меня, врежьте ему, гражданин новый начальник!
СТЕКЛЯННИК. Осуждённый Радимин, признаёшься в изнасиловании девицы Тамары?
РАДИМИН. Эй, егерь, с дуба рухнул, ты кем себя мнишь, лешак замшелый, чтоб я перед тобой ответ держал!
СТЕКЛЯННИК. Товарищ Васильев, кончайте спрос.
ВАСИЛЬЕВ. Признаёшься в содеянном?
РАДИМИН. Да вы обнаглели! Казнить, что ли, собрались? Меня в суд доставить надо, понятно? Или в следственные органы.
ВАСИЛЬЕВ. Савелий Стеклянник, что ты можешь сообщить по делу? Как вы здесь оказались?
САВКА. Пап?
СТЕКЛЯННИК. Ответ держи!
САВКА. Я хотел сбежать на фронт. На чердаке гостевого домика прятал котомку со снедью и сменой белья. Пришёл, а там он лежит, связанный. Поговорили. Я его освободил. Проходили мимо второго гостевого домика, в раскрытом окне увидели девушку, она стихи декламировала. Радимин предложил мне… присоединиться к его замыслу. Я отказался. Он перехватил мне горло, усыпил. Я очнулся в наручниках. Заглянул в домик, увидел, что Радимин делает с девушкой.
РАДИМИН. Эй, ты скажи, что ей было хорошо! Она смеялась и просила вечной любви! А меня называла законным супругом! Будь честен!
САВКА. Так и было.
ВАСИЛЬЕВ. Дальше?
САВКА. Я дождался его, и мы ушли. Пока шли, вспоминал лицо её… той девушки. Сообразил, что когда она пришла на кордон, была темноволосой. Вспомнился её смех там, в домике. Подумал, что он был какой-то ненормальный. И вдруг осознал, что девушка сошла с ума. С той минуты стал воспринимать Радимина, как насильника. Сволочью! Палачом. Тогда решил подать сигнал отцу.
ВАСИЛЬЕВ. Всю дорогу Радимин держал тебя в наручниках?
САВКА. Да.
ВАСИЛЬЕВ. У меня нет вопросов, товарищ Стеклянник.
СТЕКЛЯННИК (глядя вдаль). Смотрите туда. (Указывает вперёд и вниз.)
ВАСИЛЬЕВ (подходит, глядит). Что это?
САВКА. Мне можно?
СТЕКЛЯННИК. Да.
РАДИМИН. И мне!
САВКА (глядит). Это же люди… танки…
СТЕКЛЯННИК. Враг наступает.
ВАСИЛЬЕВ. Как же много-то… Черным-черно всё…
САВКА. Сейчас бомбами бы их забросать!
СТЕКЛЯННИК. Враг наступает, Родина в опасности…
РАДИМИН (перебивая). Точно! Так верно сказано, товарищ Стеклянник…
ВАСИЛЬЕВ. Молчать.
РАДИМИН. Молчу же! Молчу.
ВАСИЛЬЕВ. Что с ним делать?
РАДИМИН. Я готов встать в строй! Плечом к плечу, товарищи, мы пойдём в наступление на врага…
ВАСИЛЬЕВ. Молчать!
СТЕКЛЯННИК. Данной мне властью на временно оккупированной территории, я, полковник в отставке, орденоносец Стеклянник Дмитрий Савельевич, член Особого совещания при областном подпольном комитете, за систематические преступления против законов Советской власти, а также против её граждан, приговариваю осуждённого Радимина к смертной казни.
РАДИМИН. Нет!
СТЕКЛЯННИК. Приговор привести в исполнение немедленно.
РАДИМИН (в истерике). Я вор! Я не враг! Я вор! Ты в отставке, егерь! Не имеешь права! Я должен жить! Мне надо жить! Я исправлюсь! Я больше не буду!
ВАСИЛЬЕВ (на фоне выкриков Радимина). Разрешите исполнять?
СТЕКЛЯННИК. Патроны жалеть надо.
ВАСИЛЬЕВ. Понял.
САВКА (сталкивает орущего Радимина со скалы в пропасть). А!!! Пусть катится к фашистской матери! Как в древней Спарте! Там всех больных, калек, стариков и преступников в пропасть сбрасывали. Что вы на меня так смотрите! Я всё равно с ним сделал бы то же самое, для того и вёл сюда, на скалу.
ВАСИЛЬЕВ (Стекляннику). Надо бы официально задокументировать…
СТЕКЛЯННИК. Оформим, не беспокойся. Предлагаю, товарищ Васильев, вступить в партизанский отряд под моим командованием. Ежели желаете пробиваться к месту несения службы, препятствий чинить не стану. Время на обратный путь до кордона даётся вам на обдумывание предложения. Думайте.
ВАСИЛЬЕВ. Так точно, уяснил.
САВКА. А я?
СТЕКЛЯННИК. Понесёшь наказание, соответствующее содеянному. Так как, ты мой ближайший родственник, решение буду принимать не я. Жуткое зрелище – лавина врага. А мы тут друг друга насилуем, грабим, убиваем, вместо того, чтобы забыть глупые распри, отставить мелочные страстишки, и объединиться. И бить фашистскую нечисть, бить, бить, бить до полного собственного изнеможения и поголовного истребления врага.
ВАСИЛЬЕВ. Честно – страшно.
САВКА. Мы победим!
СТЕКЛЯННИК. Должны победить, деваться некуда. Когда уже эти войны на нашей земле прекратятся.
САВКА. Когда переведутся такие Радимины!
ВАСИЛЬЕВ. Такие не переведутся никогда.
СТЕКЛЯННИК. Пять минут – оправиться, покурить. (Уходит.)
ВАСИЛЬЕВ. А ведь ты не знал об отце, кто он?
САВКА. Что полковник и орденоносец? Ни звука.
ВАСИЛЬЕВ. Большой человек. А вот ты зря взял на себя грех, ты же не палач. А для меня это законное дело. (Уходит.)
САВКА. Да хоть и палачом, хоть кем, лишь бы за Отечество да за правое дело! (Уходит.)

СЦЕНА 16. День. Артиллерийские склады, огороженные по периметру колючей проволокой. Тишина. От складов, к калитке, слабея, едва передвигая ноги, бредёт Мурашов, тащит катушку со шнуром и взрывателем. Катушка застопоривается.

МУРАШОВ (упав на колени). Нет, чёрт побери, нет! Не хватило, всё-таки, не хватило. А, чего теперь беситься, всё, конец. Так и так не выжить. А как хочется-то!.. Так хочется жить. Такая тишина хуже грома.

Из калитки выбегает Тутынин.

ТУТЫНИН. Мурашов, эй!
МУРАШОВ. Вы?
ТУТЫНИН. Не прорвались, пришлось вернуться. Блокировали, сволочи, все ходы-выходы. И никого, чтоб отбиться, никого, кроме нас. Куда отвести мой оркестр от взрыва?
МУРАШОВ (указывая за ограду). Там… старое бомбоубежище…
ТУТЫНИН. Вы совсем плохи, лейтенант. Давайте, помогу идти.
МУРАШОВ. Шнура не хватило, некуда мне больше идти.
ТУТЫНИН. Как же так?
МУРАШОВ. Уходите, я остаюсь.
ТУТЫНИН. А бомбоубежище завалило, прямое попадание, похоже.
МУРАШОВ. Тогда просто бегите отсюда, товарищи музыканты.

Из калитки выбегает Лиза, с опустевшим мешком сухарей.

ЛИЗА. Товарищ Мурашов! Я здесь, товарищ Мурашов…
МУРАШОВ. Ты-то здесь зачем, женщина!..
ЛИЗА. Не, я девица. Он совсем плохой… милый.
МУРАШОВ. Там, на складе, я видел шнур… Заменить бы или добавить.
ТУТЫНИН. Так давай, сделаем!
МУРАШОВ. Времени нет. И голова совсем кружится.
ЛИЗА. Я вас на руках отнесу, дорогой мой!
МУРАШОВ. Поздно.
ТУТЫНИН. Где людей укрыть?
МУРАШОВ. Здесь негде, слишком… рядом вы.
ТУТЫНИН. Ясно. Лиза, бегите отсюда. А я, пожалуй, дам мой последний концерт.
ЛИЗА. Что?
ТУТЫНИН. Умирать так с музыкой, а не как крысы по норам. Мы ж не просто военные, мы музыканты. Строевым маршем пойдём навстречу. Грянем Агапкина.
ЛИЗА. «Прощание славянки»?
ТУТЫНИН. Ну да. А то вон, какая мёртвая тишина, а тут есть ещё живые, есть, кому встретить. Прощай, лейтенант, рад, что ты дошёл. Очень не хотелось, чтобы такой арсенал достался врагу.
МУРАШОВ. Не достанется. Прощай, капитан. Врежь им, если сможешь.
ТУТЫНИН. Смогу. Главное, чтоб ты тут устроил большой взрывной сюрприз, с фейерверком. Лиза, беги за склады, в лес.
ЛИЗА. Я с ним останусь.
МУРАШОВ. Ну, зачем!.. живи!
ЛИЗА. У меня больше никого нет.
МУРАШОВ. Будет.
ЛИЗА. А зачем.
ТУТЫНИН. Прощайте, девушка Елизавета. Желаю вам счастья, ежели не здесь, так хотя бы на небесах.
ЛИЗА. Я в Бога не верю.
ТУТЫНИН. Зато он в вас верит. И в меня. И во всех нас. Прощайте. (Убегает.)
МУРАШОВ. Пожалуйста… уходи…
ЛИЗА. Хотите сухариков, товарищ Мурашов?
МУРАШОВ. Дура.
ЛИЗА. А я погрызу, успокаивает.
МУРАШОВ. Тогда помогай.
ЛИЗА. Да! Что?
МУРАШОВ. Руки плохо слушаются. Положи мою руку… на эту ручку… Потом повернуть вправо.
ЛИЗА. Ага! Вашу руку, товарищ Мурашов.
МУРАШОВ. Позже. Когда увидишь первых фашистов. Ждём.
ЛИЗА. А, поняла! Чтобы вместе со складами и фашистов взорвать?
МУРАШОВ. Да. Как можно больше. Я пока подремлю…
ЛИЗА. Конечно. Ясно.
МУРАШОВ. Лиза… слышь?
ЛИЗА. Слышу.
МУРАШОВ. Поцелуй меня.

Неподалёку грянул духовой оркестр.

ЛИЗА. Наконец-то.
МУРАШОВ. Так люблю военные оркестры…
ЛИЗА. Я с первой минуты, как вас увидела… (Целует Мурашова.) Эй… эй?.. эй! Товарищ Мурашов, радость моя… ты чего? Умер. Оркестр играет, слышь. Сейчас эти придут. Сухариков не хочешь, а я? Не хочу. Дай руку, не-то пристрелят нас раньше срока, торчим тут у всех на виду. (Берёт руку Мурашова, кладёт на ручку взрывателя) Ждём. Дождались. Сейчас они тоже дождутся. Милый Мурашов, врежем им наш с тобой «Встречный марш», чтоб фашисту проклятому жизнь мёдом не казалась… с моими сухариками. За нас. За духовой оркестр. За Родину. За победу. Урааа!!! (Поворачивает ручку взрывателя.)

Яркая вспышка. Фейерверк. Духовой оркестр играет…