Дао Дэ цзин. Толкования. Глава 19

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК

Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДАО

Глава 19.
 
             
(1)           Пресечь мудрость, отбросить знания –
                (цзюэ шэн ци чжи)
(2)           Людям в сто раз [больше] пользы.
                (минь ли бай бэй)
(3)           Пресечь человеколюбие и справедливость отбросить –
                (цзюэ жэнь ци и)
(4)           Люди вернутся к любви и сыновнему долгу.
                (минь фу сяо цы)
(5)           Пресечь мастерство, отбросить [стремление к] выгоде – 
                (цзюэ цяо ци ли)
(6)           [Вот и] нет воров, да разбойников.
                (дао цзэй у ю)
(7)           Три этих суждения полагаем за украшения: [их] недостаточно.
                (цы сань янь е и вэй вэнь бу цзу)
(8)           Потому [и добавим здесь то, что они украшают]:
                (гу лин ю со шу)
(9)           Стань сырым шелком,
                Вмести [естественность] цельного древа.
                (цзянь су бао пу)
(10)         [Чем] меньше к себе интерес, [тем] меньше [твоих] желаний.
                (шао сы гуа юй)
               

«На волю! На волю! В пампасы!»
                «Золотой Теленок», Илья Ильф и Евгений Петров

              Эта глава загадочна и восхитительна. Самое же восхитительное в ней то, что, пытаясь разрешить ее загадки, их число лишь возрастает. В мавантуйских вариантах, представляющих собой сплошной текст, главы 17, 18 и 19 следуют друг за другом, образуя единое смысловое пространство. Роберт Хенрикс прямо рекомендует читать их как одну главу, а Роджер Эймс и Дэвид Холл отмечают: «Philosophically, there is good reason for chapter 18 and 19 to be read together. While chapter 18 describes the consequences of forsaking natural morality, chapter 19 promises that by getting rid of reliance upon an unnatural catechism, we can restore our pristine ethical sensibilities». На годянском бамбуке главы 17 и 18 располагаются в начале связки «С», а глава 19 открывает собой связку «А», что уже вызывает легкие сомнения в их неразрывной дружбе.
              Годянская версия главы уникальна. Помимо того, что она проявляет полное безразличие к конфуцианским добродетелям, строки (5) и (6) про «мастерство» с «разбойниками» меняются в ней местами со строками (3) и (4), что нигде более не встречается. Хотя в строке (1) и наблюдается уже знакомый по предыдущей главе иероглиф «чжи», символизирующий благоразумную мудрость древнекитайского «цзюнь-цзы», никому не запрещается читать его как обычное «знание» без всякого отношения к заветам Конфуция. Что означает отсутствие в главе антиконфуцианских настроений? Например, то, что годянская копия была сделана с еще более древних и менее озабоченных полемикой с конфуцианцами источников. Это подтверждается, в частности, присутствием на связках «А» и «С» второй части главы 64 в двух разных вариантах. Также нельзя исключать и бытовой характер этих разночтений. Роберт Хенрикс полагает, что хозяин бамбуковых связок мог сам внести изменения в главу, дабы сгладить ее антиконфуцианские тона. Дело в том, что у деревушки Годян были обнаружены преимущественно рукописи конфуцианской направленности, что косвенно указывает на философские предпочтения их владельца. Если же годянская находка являет собой один из первоначальных вариантов текста, то конфуцианские термины были вставлены в него позднее, и такой изгиб событий вновь возвращает нас к гипотезе Lau Din-cheuk о том, что «Лао-цзы» – «an anthology, compiled by more than one hand».

(1). (3). (5).           Строки состоят из четырех иероглифов, причем, на первой позиции в каждой из них стоит строгий знак «цзюэ» – отрезать, оборвать, пресечь, cut off, sever and extinct. Третью позицию везде занимает иероглиф «ци», также повелевающий отбросить, оставить и отказаться от всего того, что за ним следует. А следуют за ними в строке (1) мудрость (шэн) (Ван Би, Хэшан-гун, Фу И) и «чжи» – «знания, эрудиция, благоразумие» (мавантуйские тексты – «чжи» иного написания). В строке (3) – человеколюбивое миллосердие (жэнь) и справедливость (и), а в строке (5) – мастерство (цяо) и выгодная польза (ли). В годянской версии конфуцианские радости уступают место категориям более общим, но менее размытым в смысловом отношении: в строке (1) на сцену выходят «чжи» (бытовая мудрость и знания) и «бянь» (различать, определять и спорить); в строке (3), предпочитающей в остальных вариантах быть строкой (5) – «цяо» (мастерство) и «ли» (выгода), а в строке (5) – «вэй» (лицемерие, обман) и «люй» (заботливые хлопоты и планирование зыбкого будущего).
              Легко ощутить, что натюрморт вырисовывается красочный, многоплановый, да еще и спорный. Трактовка иероглифов годянского текста крайне разноречива и вызывает замешательство даже у такой знаменитости, как Роберт Хенрикс. Впрочем, любознательные домохозяйки и сами могут ознакомиться с его взглядами на эту животрепетную тему (Lao Tzu’s Tao Te Ching. Robert G. Henricks. 2000. Columbia University Press).

(5).    Уделив в предыдущей главе немалую порцию своего невнимания конфуцианским атрибутам благородного мужа, мы, с Великим Пекинесом, поспешим от избытка восторженной наивности углубиться в строку (5), призывающую резко покончить с любыми проявлениями мастерства и изобретательности в народном хозяйстве древнего Китая. Иероглиф «цяо» при основном своем значении «умелый», «искусный» и «изобретательный», вполне можно прочитать как «хитрый, ловкий и лживый», что и нашло свое отражение в переводах товарища Ян Хин-шуна (хитрость) и господ Маслова А.А. (хитроумие) с Малявиным В.В. (ловкость). С ними решительно несогласны такие представители цивилизованного мудросообщества, как Lau Din-cheuk, Артур Уэйли, Wing-tsit Chan и Томас Клири. Все они, включая нас, с Мудропушистым, призывают вытравить именно мастерство из обихода древнекитайских домохозяек. Однако к поборникам «хитроловкости» внезапно присоединяется «тяжелая кавалерия» в лице непоколебимого в своем величии Роберта Хенрикса. При переводе мавантуйских текстов он снова грозит этой невинной забаве безжалостным искоренением: «Eliminate craftiness, throw away profit» (Устранить хитроковарство, отбросить наживу и прибыль). Ах-ах, «смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий…» Постойте, это что за диво? Ужель, смятение во «вражеских» рядах? Разглядывая годянские бамбуковые дощечки, Роберт Хенрикс с величественным презрением к собственному величию резко меняет свою диспозицию: «… the author is urging rulers to «eliminate» things that would normally be thought of as good. In line with this, I here translate «qiao» not as «craftiness», as is commonly done but, rather, as «artistry». The reference is to the kind of «artistic skill» that results in «goods that are hard to obtain»» (… автор убеждает правителей отказаться от всего того, что, обычно, считается правильным. Соответственно, я здесь перевожу «цяо» не как «хитрость-лукавство», что делается чаще всего, а как «артистизм» в виде тех «креативных навыков», что выливаются в изготовление «вещей, достающихся с трудом»). Вещи, как помнится, доставались с трудом в главе 12. Там они помеха в странствиях, да и не только. Так невзирая на чистосердечный демарш Роберта Хенрикса, мы все равно остаемся вне всякого с ним согласия.
              Заслышав протяжные звуки воинской волынки, Неразумный без промедления воспылал почтением к конфуцианскому благоразумию. Вместе с вислоухим кроликом Пи-Пу, он предпочел доблестно укрыться в колючих кустах крыжовника, что неприступным редутом обрамляли благодатные грядки морковки, капусты и петрушки. Но вот Великий Пекинес в преддверии философского «кровопролития» лишь пуще прежнего распушил свой божественный хвостик. «No pasaran!» – с сострадательной задиристостью прорычал он боевой клич древнеиспанских кабальерос. «Ату! Ату!» – раздался из-за кустов нервный писк вислоухого кролика.
              На этой воинственной ноте мы ненадолго оставим героический коллектив схимников-огородников, чтобы вернуться к рассмотрению вопроса о «мастерстве и лукавстве» сразу после углубленного погружения в бездонную глубину двух последних строчек этой грандиозной главы.

(7).         В мавантуйских текстах в начале строки говорится «цы сань янь е» – эти три суждения. На годянском бамбуке – «сань янь» (три суждения). В стандартном варианте, а также у Хэшан-гуна и Фу И – «цы сань чжэ» (эти три). Смысл второй половинки строки (и вэй вэнь бу цзу) определяется иероглифом «вэнь» (культура, язык, рисунок, орнамент, формальный, внешний). For example, Малявин В.В. видит в нем недостаток истины: «Три этих суждения не открывают всей истины». Ян Хин-шун взирает на строку с педагогических позиций: «Все эти три вещи (происходят) от недостатка знаний». А Торчинов Е.А. спешит развеселить домохозяек своим задорным пессимизмом: «С триадой этой не дано высокому покончить просвещению». Почему в этих песнях присутствует недостаток знаний и завуалированное желание «покончить с высоким просвещением»? Потому, что их авторы ощущают знак «вэнь» в значении «культура», а «бу цзу» почитают за ее постыдный недостаток.
              Не станем скрывать, что Неразумный, услышав про «культуру», почти спонтанно выхватил из широких штанин свой люгер-парабеллум. Крылатая фраза Йозефа Геббельса «Wenn ich Kultur h;re… entsichere ich meinen Browning» (Когда я слышу о культуре, я снимаю свой Браунинг с предохранителя) чуть не ввела его во искушение. Слава китайскому Аллаху, Великопушистый успел унять благородный порыв Неразумного, хладнокровно заявив, что ни рейхсминистр, ни парабеллум не имели никакого отношения к этому замшелому эпизоду истории. Как оказалось, в давным-давно позабытой театральной постановке при слове «культура» снимался с предохранителя самый что ни на есть банальный браунинг (пьеса «Шлагетер» Ганса Йоста, написанная им в 1933 году ко дню рождения Адольфа Гитлера). От столь неучтивого отношения к культурному прогрессу Неразумный выронил миролюбивый парабеллум и застенчиво сконфузился.
              Маслов А.А., проявляя откровенное пренебрежение к вопросам насыщения культурной субстанцией всех некультурных членов населения, рассматривает знак «вэнь» в значении «украшать, украшение, внешний вид»: «Эти три (начала) обманчиво приукрашены и не обладают достаточностью». Такие настроения нередки. Рихард Вильгельм: «In these three things beautiful appearance is not enough» (В этих трех вещах красивая внешность недостаточна). Wing-tsit Chan: «However, these three things are ornaments (wen) and are not adequate» (Однако эти три вещи – украшения, и они недостаточны). Lau Din-cheuk: «These three, being false adornments, are not enough» (Эти три, являясь ложными украшениями, недостаточны).
              Конечно, строки (1) и (3) повествуют о «заменителях» истинной добродетели. Человеколюбивое милосердие и беспристрастная справедливость, благоразумный жизненный опыт и накопленные знания – все это обусловленные всякой чепухой «порывы души и лицемерно-моральные качества», оторванные от Дао, как своего непоколебимого основания. Это не мощный корень, а хлипкие листочки и хрупкие веточки, подверженные всевозможным подергиваниям в зависимости от того, куда дует ветер перемен. Оттого их и недостаточно, что все они лишь украшения Дао – елочные игрушки, за которыми не разглядеть саму елку. По этой прозаической причине Лао-цзы в конце главы и добавляет к ним то, что являясь железобетонным фундаментом истинного совершенства, ни в каких украшениях не нуждается.
              На годянском бамбуке вместо иероглифа «вэнь» стоит знак «ши» – применять, повелевать, посылать, отправлять с миссией. Роберт Хенрикс: «But these three sayings regarded as your mission are not complete» (Но эти три суждения, рассматриваемые как твоя миссия, неполны). Однако он изначально рассматривает главу как учебное пособие древнекитайскому герою, посвятившему себя неблагодарному делу управления государством. Поэтому он и получает то, что хочет получить. При всем почтении, ничто не мешает этой главе быть, так сказать, главой общего назначения, а ее финальные аккорды уж и вовсе не согласуются с общественно-политической нервотрепкой.

(8).        Мутное скопление иероглифов «гу лин ю со шу» дословно представляет собой следующее: «Поэтому; Быть причиной (командовать, присоединять что-либо к документу или скреплять его печатью); Иметь (быть); Место; Семья (принадлежать к чему-либо, быть зависимым)». Ясно, что речь идет о добавлении чего-то к к чему-то, уже сказанному, что в свою очередь принадлежит «одной семье». Малявин В.В.: «Посему добавлю кое-что сюда относящееся». Однако с равным успехом здесь может говориться о том, на что люди могли бы опереться (к чему принадлежать), как на нечто прочно существенное. Lau Din-cheuk: «And the people must have something to which they can attach themselves» (И люди должны иметь что-то к чему они могли бы себя привязать). Wing-tsit Chan: «Therefore let people hold on to these…» (Поэтому, пусть люди держатся этого…) В любом случае строка невнятна и скучна, а ее перевод зависит лишь от предпочтений переводчика.         

(9). (10).              Последние строки – это всего лишь четыре пары иероглифов, но на наш крестьянский нюх, их мудрокосмический смысл ничуть не уступает Сутрам Праджняпарамиты, вместе взятым. Обнюхав их восхищенно и трепетно, Мудропушистый торжественно объявил Неразумному: «О любимый двуногий, если ты доберешься до сути этих восьми иероглифов, то будешь немедленно освобожден от всех видов формальной практики, включая скучный «цзо чань», заунывное мантропение и принудительную прополку овощей». Ура, банзай и аллилуйя! Больше незачем бить поклоны, облизывать иконы и бесконечно чистить зеркало сознания все тем же сознанием. Возрадовавшись и развеселившись, Неразумный сразу же принялся за дело. Оказалось, что все тексты проявляют здесь редкое единодушие: строка (9) – «цзянь су бао пу» (Появляться, видеть, выходить наружу (глагол, указывающий на движение к определенному состоянию); Сырой шелк, raw silk, простой, некрашенный, основа; Обнимать, соблюдать; Необработанное дерево, простота, естественность) и строка (10) – «шао сы гуа юй» – Мало, уменьшать, to stop doing sth, to lack; Частный, личный, корыстный; Уменьшать, сокращать; Желание).
              Lau Din-cheuk: «Exhibit the unadorned and embrace the uncarved block, have little thought of self and as few desires as possible». (Проявляй неприкрашенное, обнимай необработанный ствол, не думай много о себе и имей так мало желаний, как только возможно). Роберт Хенрикс: «Manifest plainness and embrace the genuine; lessen self-interest and make few your desires» (Проявляй простоту и обнимай неподдельную истину. Снижай интерес к себе и уменьшай свои желания). Ян Хин-шун толкует эти строки в полном соответствии с нормами пролетарского минимализма: «Поэтому нужно указывать людям, что они должны быть простыми и скромными, уменьшать личные (желания) и освобождаться от страстей». Малявин В.В.: «Будь безыскусен, храни первозданную цельность; Избавляйся от себялюбия, не угождай желаниям». Маслов А.А.: «Поэтому надо сделать так, чтобы люди принадлежали к тем, кто прозревает неприукрашенное и объемлет простоту, мало думает о себе и уменьшает свои желания». Несомненно, всяк важный профессор обязан не только знать, «что делать», но и куда с наибольшей для себя выгодой принадлежать. Вот Николаю Гавриловичу Чернышевскому следовало бы выучить наизусть бесценные поучения господина Маслова А.А.
              Если нескучно покаяться, то благие советы быть простым, безыскусным и цельно-скромным мало чем отличаются от санитарных призывов мыть зубы и чистить передние лапы после каждого приема сухого корма. «Дао Дэ цзин» – это не кодекс прилежного поведения, а путеводитель по глубинам сознания. Причем, Лао-цзы всегда предельно точен в указании маршрута к достопримечательностям. Поэтому такие неотчетливые категории, как «скромная простота» и «неприкрашенная безыскусность», совершенно недостаточны для передачи того очарования, что несут в себе иероглифы «су» и «пу». Профессор китайской философии Гавайского университета Роджер Эймс вместе со своим другом, профессором Техасского университета, Дэвидом Холлом истолковывают эти две строчки следующим образом: «Display a genuineness like raw silk and embrace a simplicity like unworked wood, lessen your concern for yourself and reduce your desires» (Проявляй непосредственность, как сырой шелк, обнимай простоту, что подобна необработанному дереву. Меньше беспокойся о себе и уменьшай свои желания). То есть, иероглифы «су» и «пу» конвертируются не в невнятные суперкачества абстрактного мудрогероя, а в «безыскусную простоту», подобную сырому шелку и девственному древу. Как сказал мудрокот Костя, вовремя припомнив немецкую сардельку из славного города Кельна, «Es ist eine grober разница и нескончаемый плезир».
              Всемирный профессор Малявин В.В. смело утверждает, что «…исходное значение слова «безыскусность» – это «некрашенный шелк», а понятие «первозданной цельности» – «необработанный, цельный кусок дерева»». Конечно, под Небесами случается всякое, но нам спонтанно мерещится, что для склонных к философии древнекитайцев, еще не знакомых с такими дисциплинами, как лесоводство и физиология растений, знак «пу» олицетворял собой максимальную независимость дерева от внешних раздражающих факторов. Любое растение все получало из-под земли, и процесс его роста был неуловим даже для мудрых индивидов и индивидуумов. Пока бравые лесорубы не брали в свои мозолистые ладони топоры и пилы, дерево оставалось таким, как есть – самодостаточным и неподдельно оригинальным. Сомнительно, чтобы в данном контексте скромный иероглиф «пу» имел хоть какое-то отношение к «кускам дерева», не успевшим пройти обработку на древнекитайской лесопилке.
              Что до знака «су», то мы, с Великим Пекинесом, не имея последние несколько жизней прямого отношения к шелководству, все же полагаем, что «сырой шелк» и «некрашенный шелк» – это не одно и то же. Словарь Брокгауза Ф.А. и Ефрона И.А. повествует, что «шелковая нить представляет собой затвердевшее выделение особых желез гусениц большого числа пород ночных бабочек, выпускаемое ими во время превращения их в куколку и образующее вокруг последних оболочку, называемую коконом. … Получение сырцовой нити или грежи состоит в размотке коконов, причем нити с нескольких коконов соединяются вместе. … Таким образом, получение шелковой нити распадается на 1) размотку и 2) шелкокручение. К этим операциям присоединяются выварка и окраска шелка». Выходит, что шелк может быть некрашенным на любой стадии производства, предшествующей его окраске. А сырой шелк – это новорожденные ниточки, только что покинувшие родной и теплый кокон, со всеми, вытекающими из этого события благоприятными последствиями.
              Конечно, заключительный фрагмент по аналогии со строчками (1), (3) и (5) следовало бы рассматривать как наставления древнекитайским домохозяйкам: узри свою природу (цзянь су), обними-охвати простоту необработанного дерева (бао пу), снижай интерес к себе (шао сы) и избавляйся от страстей и желаний (гуа юй). Соседские куры в восторге от таких лозунгов, правда, следовать им у них не получается. Да и не припомним мы, чтобы Лао-цзы подобно генералу Финку из «Бравого солдата Швейка» раздавал «духовные напутствия» в таком «скользком» деле, как путешествие в Дао-реальность. (Возможно, именно из-за этих «напутствий» озорные дамы и пытались попасть в генерала сигареткой «Мемфис»). Мы, с Мудропушистым, доверчиво полагаем, что специфические пары иероглифов из последних двух строк – это не менторские рекомендации, а перечисление мудротехнических терминов, хорошо знакомых всем пронзительным домохозяйкам древнего Китая. Мастер Костя (хитрокотик на наших грядках) в перерыве между дообеденным и послеобеденным сном успел сказать, что строки (9) и (10) – это не случайный набор рыцарских девизов, а мудрокитайские хореографические фигуры, связанные промеж собой строгой последовательностью их исполнения. «Цзянь су» не бывает без «бао пу», а «гуа юй» немыслимо без «шао сы». Так же, как без погружения в Колею Дао нельзя танцевать в волшебном стиле «У-вэй», не обняв всеми лапками Одно-единое или изначальную простоту девственного древа, нечего и мечтать об том, чтобы вести себя под Небесами подобно сырому шелку. Что касается расставания со страстями и желаниями (гуа юй), то «глушить» их волевыми импульсами все одно, что штопать «Тришкин кафтан» – занятие слаботалантливое и мелкорезультативное. Смело и искренне утратить всякий интерес к самому себе, перестав постоянно отслеживать, хорошо тебе или еще лучше – простой и высокоурожайный способ растерять все, проживающие на поверхности сознания, стремления и привязанности. «Занозы», засевшие глубже, вытащить сложнее, но принцип их извлечения тот же. Честно взвизгнуть, однозначно определить, что являют собой эти четыре пары иероглифов, практически невозможно. Но на наш вегетарианский нюх, их максимальная философская насыщенность прослеживается именно в варианте, заявленном спросонья мудрокотом Костей.

(5). (6).     Возвращаясь к вопросу устранения из древнекитайского обихода искусства трудолюбивых ремесленников, необходимо отметить, что в те нафталиновые времена именно оно и являлось едва ли не единственным двигателем научно-технического прогресса. Так не бином Ньютона, что всякое мастерство произрастает из неутолимой жажды изменений и перемен, в данном случае из желания сделать что-нибудь лучше, краше и эффективнее. Однако тот, кто имеет желания, не живет близко к Дао, что чрезвычайно опасно, как для здоровья отдельных граждан, так и для самочувствия царства-государства в целом – «то, что не Дао, не доживает свой век» (гл.30). Разумеется, старания древних предпринимателей порой выливались в изготовление предметов уникальных и дорогостоящих, способных спровоцировать вороватых членов популяции на нарушение уголовного законодательства. При этом противоправные действия всех племен и народов всегда имели и имеют в своем основании тривиальную жадность в виде жгучего стремления нестабильных граждан к обретению выгодной пользы и всего того, что им не принадлежит. Как сказано в главе 9, «Вот чем аккумулировать алмазы и тупо наполнять лабазы, не лучше ли резко остановиться, съесть что-нибудь вкусненькое и весело вздремнуть?» Ай? Кстати, иероглиф «ли» (польза, прибыль, нажива) в конце строки (5) уж и так подразумевает все эти недостойные «шалости». Как пела вдохновенная лиса Алиса деревянному Буратино, «Какое небо голубое, мы не сторонники разбоя…» Ах-ах!
              Дао-уму, «действующему» посреди причинно-следственного континуума как нить сырого шелка, чуждо желание перемен. Он не ищет лучшего на фоне хорошего, всегда оставаясь постоянным и в высшей степени самодостаточным. Мастерство и изобретательность ему без надобности. Ведь быть как Небо – быть с Дао единым (гл.16). Разве Небо беспокоит свою прозрачную голубизну лицемерной заботой, как сделать жизнь двуногих млекопитающихся лучше, слаще и пуще веселее? («Млекопитающийся» – обидное прозвище, коим хитрокот Костя маркирует всех тех, кто способен, даже гипотетически, слопать его биосметану).
              Совершенномудрый в главе 80, словно иллюстрируя размышления, начатые в этих строчках, с оттенком сострадательной грусти отмечает, что, даже имея повозки и лодки, пусть людям некуда будет ездить. Пусть вместо письма они вернуться к завязыванию узелков на веревке. Пусть будет покой в их жилищах, а в их обычаях радость. Соседние царства пусть будут на расстоянии взгляда. Пусть слушают друг у друга кукареканье задиристых петухов и бодрое тявканье мудропушистых собачек. Вот что он противопоставляет безудержной погоне за вечно ускользающим счастьем в виде зыбких демократических свобод и материального перенасыщения. Это не консервативное самодурство, а безнадежная попытка перенести Великую Гармонию из собственного сердца на грешную и невозделанную землю. Ох-ох. Без сомнений, Лао-цзы был величайшим Поэтом (с самой большой буквы) в пределах видимой части расширяющейся вселенной.