Купальская кровь Заборье во тьме

Кровавое зарево купальской ночи облизывало лес, словно голодный зверь. Иван Купала… Праздник огня и плодородия, но для тихой деревушки Заборье он стал синонимом ужаса. В эту ночь грань между мирами истончалась, выпуская на волю древнее зло.

Местные шептались о купальском демоне – лихорадке, что вселялась в юных дев, завлекая в омут безумия и греха. Говорили, очи демона – два пылающих угля, а голос – сладкий яд, что опьяняет разум.

В этом году жертвой стала юная Любава, чьи глаза, как два озера, отражали безумный огонь.

— Он звал меня, звал в чащу… Обещал вечную любовь, – бредила она, пока ее тело корчилось в лихорадке.

Жители Заборья, дрожа от страха, ждали рассвета, надеясь, что с первыми лучами солнца кошмар отступит. Но знамение было послано – купальский костер погас, словно сердце, вырванное из груди. Ночь обещала быть долгой и кровавой.

Старый знахарь Мирон, чье лицо избороздили морщины, словно карта прожитых бед, мрачно покачал головой.

— Лихоманка крепко вцепилась в девку, словно репей в подол. Просто молитвой не отделаемся.

Он знал: чтобы изгнать скверну, нужна кровь. Кровь невинную.

В сердце Заборья затаился волчий вой отчаяния. Матери прижимали к себе детей, словно оберегая от невидимой тени. Мужчины, сжимая в руках колья и топоры, стали похожи на изваяния страха.

— Мы защитим наших жен и детей! Не дадим демону ни единой души! – рычал кузнец Остап, но в его глазах плескалось сомнение.

В полночь, когда луна, словно глаз мертвеца, выглянула из-за туч, Любава закричала. Крик её был нечеловеческим, полным боли и похоти.

— Я иду к тебе, мой возлюбленный! Я иду! – вопила она, пытаясь вырваться из рук обезумевших от ужаса женщин.

Знахарь Мирон, сжимая в руке освященный нож, встал перед Любавой.

— Во имя всех святых, покинь эту бренную оболочку, демон!
Но из уст девушки вырвался лишь хохот, леденящий душу, словно дыхание могилы.

— Вы думаете, сможете меня остановить? Я – сама ночь! Я – сама похоть! И я заберу их всех!

Мирон, словно старый дуб, противостоящий буре, не дрогнул. Его глаза, обычно тусклые, вспыхнули праведным огнем.

— Не бывать тому, исчадие ада! Здесь твоя власть кончается!
Нож взметнулся в воздух, словно молния, раскалывающая тьму.

Кровь брызнула на землю, словно багряные лепестки дьявольского цветка. Любава забилась в конвульсиях, её тело словно разрывалось на части. Крик, полный муки и ярости, эхом разнесся по Заборью.

— Проклинаю вас! Проклинаю этот род!

Внезапно все стихло. Тело девушки обмякло, словно пустая оболочка. В тишине, казалось, слышно, как бьется сердце земли. Мирон, тяжело дыша, опустился на колени.

— Ушла… – прошептал он, словно освобождая мир от тяжкого бремени.

Но в глазах его не было облегчения. Он знал: зло лишь притаилось, словно змея в траве, готовое нанести новый удар. Заборье было спасено, но война только начиналась. Тьма не отступит так просто.


Мирон поднял нож, багровый от крови, словно лепесток розы, сорванный в аду. Лезвие отражало лунный свет, превращаясь в осколок луны, упавший на грешную землю.

— Не я убил тебя, Любава, – прохрипел он, обращаясь к бездыханному телу. – Тебя убила тьма, что поселилась в тебе.

Боль разъедала его душу, словно кислота. Он чувствовал себя сломленным, но не побежденным. В его сердце горел огонь праведной ярости, готовый выжечь любую нечисть.

— Я буду сражаться, – пообещал он, глядя на алеющее небо, – пока в груди бьется сердце.

Он встал, опираясь на свой верный посох, словно старый воин, готовящийся к последней битве. В его глазах читалась решимость, словно высеченная на камне.

— За Заборье! За тех, кто пал! – прозвучал его клич, полный боли и надежды.

И он пошел вперед, в ночь, навстречу тьме, словно одинокий маяк, освещающий путь во мраке. Война только начиналась, и Мирон был готов сражаться до конца.