Письмо 2. Преддверие Православия

О духовном видении. О Кресте и слове о нем. О мужестве духовном. О памятование о Боге и о смерти. О действии благодати Божией. Покаяние - начало духовной жизни.

Афон, 31 июля 1932г.

Христос посреди нас.
Дорогой мой возлюбленный о Господе брат, глубокочтимый отец Давид,
Благословите.


Для меня лично стало невозможным молиться за себя одного, но все время молюсь за нас обоих как бы за одного себя, так привязалась душа моя к Вашей благословенной душе. Вместо обычной молитвы - «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мы грешнаго», или «Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго», говорю - «помилуй нас», «спаси нас». «Трудно нам Владычице, помози нам, спаси нас ими же веси судьбами». Почти непрестанно помышляю и молюсь за Вас; только во сне на короткое время, против воли моей, теряю память о Вас. Все правило, всю службу в храме и литургию превратил в молитву за Вас.

Великая ответственность легла на меня в этом деле, но я, хотя и сознаю себя совершенно недостаточным, сознаю, что оно превышает мои силы, однако благодарю Бога, что Он благоволил отчасти возложить на меня сей труд тяжелый, но блаженный. Духом, насколько помогает Господь, стараюсь не отходить от Вас.

Ничего человеческого, земного я не ищу. Если бы и нуждался в чем, то и тогда не позволил бы себе никакой земной корысти ни для себя, ни для других; но, как Вы знаете, я обеспечен по всему и путь мой до смерти определен, если Господь Сам не изменит чего-либо, а ко всему этому да не будет мне опорочить чем бы то ни было столь великое дело, как спасение свое и брата моего. В очах Божиих душа человеческая столь великая ценность, что весь видимый мир не стоит и единой души. (Посмотрите прп. Иоанн Лествичник. «Слово к пастырю». Лестница. Главное.13,18; и еще прп. Макарий Египетский. Беседа 4,17) И мне Господь дал пережить это. Так что если я погрешу против Вас, если из-за меня, окаяннейшего всех человек, душа Ваша отпадет от спасения или хотя бы потерпит вред, то кто мне даст после слезы умолить Господа за Вас и за себя, когда я сам нищ и убог. Блаженный, но тяжелый труд.

Помню, когда Вы вернулись в монастырь после путешествия по горе, я много раз говорил Вам, что наша жизнь - Крест. В первом письме своем я писал Вам об этом же и теперь говорю, что ничего кроме Креста мы не проповедуем, и если зовем кого-либо идти с нами, то только на Крест, полагая в этом для себя величайшую несравненную славу. Когда Господь посещает душу, то Крест становится легким, а иногда и неизреченном сладким; когда же благоволит оставить её на труды и болезни, тогда должны мы быть блаженны упованием на еще большую славу.

Это обстоятельство, при всей любви к людям, часто заставляет умолчать, о пути Божием не говорить, потому что то, что вожделенно любящим Распятого Христа, тяжко бывает для других, и они, отяготившись, начинают клясть говорившего им. Я всегда боюсь, что они, познав отчасти Божию благодать, а потом увидев, что стяжание её стоит великих трудов, начнут «уничижать землю желанную» (Пс.105,24; Числ.13-14) или «не уразумеют чудес Его и забудут милости Его» (Пс.105,7) настолько, что и самое видение первых плодов, принесенных из земли обетованной, не возможет возбудить в них мужества пойти на завоевание сей земли.

Думаю, что если, подобно Иисусу Навину и Халеву, буду убеждать, что «хороша земля сия», что «милостив Господь» и «введет нас в землю сию и даст нам её» в вечное и неотъемлемое владение, по неложному обещанию Господа (Ио.16,22), что не должно малодушно «бояться народа земли той», то есть скорбей, которые только кажутся непреодолимыми гигантами, на деле же немощны и рассеются, как дым, то, кто знает, будут потом меня ненавидеть, захотят «побить камнями».

Боюсь я и того иногда, что если, достигнув уже окраин земли обетованной, они смалодушествуют и начнут искать себе вождя вести их обратно в Египет, то весь труд мой плодом своим будет иметь лишь еще большую скорбь и страдание тех, кого так возлюбила душа моя. Трудное душевное состояние бывает в эти минуты, и не знаешь, что делать:говорить или не говорить? Не человеческое это дело; и ничего не остается делать, как только от скорби и от сознания своего бессилия и вместе и ответственности пасть, подобно Моисею и Аарону, на лице свое.

Не на простое обычное место Вас зовет Господь, но на большее служение и больший обычного подвиг; а потому я все время понуждаюсь говорить Вам о том, о чем другим никогда не решился бы сказать, дабы их не привести в уныние или даже отчаяние. Но я верю в мужество Вашей души, а потому и говорю, и еще немного дальше, то есть позднее скажу, чтобы потом и самому мне пользоваться от Вас, так как душе моей радостно смиряться пред Вам  в чувстве сердца. И я счел бы великую радостию и милостью Божиею послужить Вам при совершении Литургии, особенно в тот момент, когда диакон говорит: «Благослови, Владыко, Святый Хлеб», и иерей: «И сотвори убо Хлеб сей честное Тело Христа Твоего»… В этот момент огненная благодать сходит и касается сердца, а иногда с великою силою обновляет всего человека.

Выше я сказал о мужестве душевном, или лучше, духовном. Оно состоит в твердом несомненном уповании на милость Божию, что бы с нами ни случилось, какое бы ни постигло нас искушение, хотя бы земля под нами расседалась, хотя бы весь мир или весь ад восстал против нас. Всякое другое мужество в нашей брани духовной не должно иметь места. Запомните, дорогой, это на всю жизнь…

К этому мужеству духовному - то есть несомненному упованию на милость Божию, добавьте то, о чем написал я Вам в первом письме - никаких помыслов не принимать. Это великая тайна, которую мало кто уразумевает. Простые слова и мало их, но делание великое, наитруднейшее и возводящее человека к видению. Сразу этому не научишься, потребны труд и время и благодатная помощь.

У Вас есть желание предаться старцу на послушание. Храните это желание. Отсекайте свою волю и разумение пред духовным отцом, пред владыкою и даже пред братом. За это получите благодать и дар рассуждения. Хочу еще раз обратить Ваше внимание на то, что Вы за последние три месяца многому уже научились такому, о чем раньше, быть может, мало и задумывались.

Поступили в особую школу для того, чтобы прийти к истинному богопознанию; в этой особой школе все особенное, не похожее на другие школы, а учителем в ней - Божественная благодать. Так теперь Вы скорбями и искушениями постепенно возводитесь к постоянному памятованию о Боге. Прежде Вы, быть может, никогда так не молились и не жили. Если потерпите и дальше, то увидите плоды молитвы и памяти о Боге. Все существо человеческое перерождается, особенно ум прежде всего. После, если душа полюбит сладость пребывания с Богом, уже не захочет оторваться от памяти Божией ни на кратчайшее время.

Молитесь Богу, молитесь Божией Матери о даровании Вам памяти смертной. Это Вам очень нужно, во-первых, для того, чтобы с легкостью порвать все человеческие связи и преодолеть стоящие перед Вами искушения мира сего, а во-вторых, чтобы научиться правильно мыслить. Вы, например, в своем письме писали и о «личных впечатлениях», и о том, что, быть может, «бомбардировка» Вас подбодрит, и другие мелкие уклонения Вашей мысли от правильного пути рассуждения. Смертная память Вас научит на все смотреть под углом вечности; все временное, преходящее в Вашем мышлении отойдет на последний план. Есть и другие дивные плоды сей памяти, Вы уже читали об этом в «Лествице», но я упомянул только два в связи с настоящей потребностью.

Простите, дорогой, меня за все это; но скоро, верю, придет время, когда я уже не дерзну указывать на какие-либо ошибки у Вас, но сам буду искать у Вас совета и помощи, но покамест, как мне кажется, это есть дело любви к Вам по Богу, хотя одновременно та же любовь порождает желание смиряться пред братом. Я, окаянный, теперь все потерял и живу как бессловесная скотина, но когда у меня по благодати Божией сильно действовала смертная память, то и описать невозможно, сколь дивное было её действие. Это продолжалось в течение десяти лет, постепенно усиливаясь; я доходил почти до совершенного исступления; весь мир в моих очах и умных и даже телесных переменился странным изменением; время теряло свое значение так, что столетие и один день в сознании моем стали одинаково ничтожными, а весь мир видимый казался подобным сонному видению; всякая похоть плотская от действия смертной памяти угасает совершенно; великий страх охватывает душу и удерживает её от греха. Люди казались мне столь достойными сострадания за то, что «в суете дни их исчезают», что смерть застает их далекими от Бога, не познавшими ни цели, ни смысла, ни разума в своем существовании; я так сильно и много скорбел за людей тогда; смертная память научается истинной молитве. Помню, лягу спать наплакавшись, намолившись до изнеможения, да так, что слова исходят из уст, как пламя, а едва забудусь сном, душа одна становилась на молитву на всю ночь, покамест тело лежит на одре; по действию смертной памяти душа не могла оторваться от молитвы. Вообще-то ведь здоровому живому телу не свойственно иметь чувство своей смертности, и оно веселится. При болезни возникает душевное чувство близости смерти или возможности её, и тогда человек испытывает животный страх или боязнь и вместе отвращение. Духовное же чувство смертности своей по действию благодати Святого Духа как небо от земли отстоит от душевно-животного. Когда Бессмертный Царь, вожделенный Владыка душ наших, коснется нас Своим дыханием, тогда время сокращается в нашем сознании, а душа начинает ощущать свое бессмертие. После этого ум уже не может не измениться; земные расчеты, земные масштабы от него отходят. В таком состоянии человек по земле только что ногами ходит; духом же он живет в ином мире.

Первое прикосновение этого бессмертного дыхания мы с Вами познали после нашей беседы в библиотеке. Помните ли Вы, какое благоговейное чувство наполняли душу, как мы не могли уже говорить и даже двигаться боялись? Как все временное потеряло свой интерес и значение? Вы, например, уже не могли совершенно продолжать свою работу с рукописями; но прошло приблизительно двадцать минут, к Вам пришел помысл: «Что делаешь? Ведь это грех?», и повернулось сердце Ваше, и отошла благодать сразу настолько, что Вы ушли из библиотеки едва ли не в худшем состоянии, чем пришли. Но я не был виновником посещения нас благодатию; это была милость Божия к Вам; также не мог я, хотя и молился, сделать, чтобы Вы не отвергли благодати. Свободное произволение человека остается всегда с ним. Преподобный Макарий Египетский (Беседа 26, #6) говорит, что Господь ограничил силу чудотворения у апостолов, потому что, по своей ревности всех обратить к вере, они силою знамений и чудес как бы приневолили весь мир к принятию веры; но Господь ждет от нас свободного произволения, хочет от нас подвига веры, с этой целью Он даровал нам разум, способный к познанию Истины (1 Ио.5,20). Хочет, чтобы мы сораспинались с Ним волею, как и Он Сам волею пострадал за нас.

Неужели то внутреннее трезвение, страх, благоговение, смирение, молитвы, слезы, вера, мир, радость, которые Вы на Афоне испытали впервые с такой силой, было всё это плодом какого-то искусственного самовозбуждения с чьей бы то ни было стороны или еще чего-либо человеческого и даже ложного, а не было действием благодати? Нет, дорогой, не подумайте так, не верьте этим помыслам. Помню, какой радостный и обновленный уехали Вы от нас путешествовать по Святой Горе; я тоже тогда радовался дивной перемене в Вас и много молился, благодарил Господа. А в предпоследнюю ночь Вашего пребывания у нас, молясь ночью в храме, конечно, главным образом о Вас, опять благодарил я Бога за то, что мир и благодать почивали на Вас. Все это только начатки, но несомненный признак Божия к Вам благоволения и любви. Сам Господь Вас призывает,- будьте уверены в этом. Господь Вас много любит, а когда Вы ради Бога претерпите скорби, то еще большего свидетельства Его любви к Вам удостоитесь. А без скорбей и жертвы нельзя спастись.

«Жертва же Богу дух сокрушен» (Пс.50,19). Помню, когда я впервые с истинным сокрушением о своих грехах пошел на исповедь, что со мной произошло. Вся прожитая мною жизнь встала предо мной как сплошная неправда. Придя к священнику, я от скорби, от слез, от сердечной болезни ничего не мог говорить, а только плакал, и поверьте, прежде чем начал говорить о своих грехах, Сам Господь «вышел мне на встречу, и пал мне на шею и лобызал меня», и мил Ему был я, и не дожидался Он от меня, когда скажу «прости», как и в притче о блудном сыне тот сказал: «Прости, Отче, согрешил на небо и пред Тобою»-уже после того, как отец заключил его в свои объятия. Я обвинял себя во всем, Господь же ни единого слова упрека; только радовался о том, что сын сей «изгибл бе, и обретеся, мертв бе, и оживе». Какая это была ночь - рассказать об этом невозможно. Как любит нас Господь.

Воистину единственное правильное начало и основание духовной жизни - покаяние. В покаянии мы познаем неложно о том, что мы чада Божии. Я Вам верю, и по любви к Вам не могу скрывать того, что скрываю от других. Что же до моих записок, то слово о них до другого раза отложим.

И то, что я рассказал Вам, небезопасно говорить людям, не познавшим духовной жизни, не умеющим отличать благодати от прелести, любящим все объяснять «с научной точки зрения».

Рассказать таким людям о том, что Господь простил грехи, или еще что-либо подобное - это значит «бросать святыню псам». Совсем ничего не разумея о видении Света (умного, невещественного) и других явлений духовной жизни, как, например, плач, они хулят и поносят это. Вас же да сохранит от греха этого Господь.

Рассказал Вам несколько о себе с той целью, чтобы и Вы, когда пойдете на великую исповедь за всю свою жизнь пред принятием Вас, во всем обвинили себя; грехом считайте не только очевидные грехи, но и добрые дела за нечистоту их совершения, руководствуясь правилом: «Добро уже не добро, когда не бывает добрым образом», или еще лучше (по пророку) - «вся наша правда пред Богом - яко же порт нечистой (жены)».

Вы утомились, быть может, от моего письма, а я хотел еще говорить о том, в чем Ваше «неверие» и как с ним бороться, но и это отложим на будущее, если благоволит Господь.

Письмо идет неделю. Подумал: если дождаться от Вас ответа на первое, потом написать, то пройдет более полмесяца,-за это время возможны многие перемены.

Говорил о Вас с отцом Силуаном; он очень Вас любит и много со слезами умоляет Бога о Вас. Для меня большая радость знать, что Вы такие друзья о Господе.

Узнал я, что молятся о Вас иеромонах отец Пинуфрий, пустынник отец Лукьян и другие; самое доброе впечатление о Вас осталось у многих; отец Василий, например, постоянно Вас вспоминает.

За два дня урывками написал Вам это письмо. До получения от Вас новых вестей (о, дал бы Господь добрых) писать не буду.

Любящий Вас о Господе недостойный иеродиакон Софроний