Senex. Книга 1. Глава 17

Книга 1. Бонна Эксклюзив

Глава 17. Хлопнуть дверью в кабинете начальника

Разумный не вмешивается в чужую ссору.
Л. Соловьёв. Повесть о Ходже Насреддине

          В конце ноября в комнату 220 пришла Кожемякина, Королёва угостила её конфетами Пешкина, они стали увлечённо беседовать, и по всему выходило, что они становятся лучшими подругами, потому что у них появилась общая тема для разговора - их болезни и болезни их родных и близких. Всё зашло так далеко, что они даже стали называть друг друга по имени: Королёва называла Кожемякину Надей, а Кожемякина Королёву – Дианой. Василий Порфирьевич, наблюдая за идиллией между подругами, не мог нарадоваться за них. Королёва настолько расчувствовалась по поводу обретения новой подруги, что попросила Филиппова сделать форму учета процентовки технологических комплектов. Когда Филиппов выполнил её просьбу, радостная Королёва побежала сообщать хорошую новость своей подруге Наде... Но та довольно пренебрежительно ответила:
          - Я без «чижиков» всё равно не смогу вести учёт!
          «Чижиком» Кожемякина называла маленький, не больше ладони, клочок бумаги, на котором стоял отчёт цеха о выполненной работе с подписью исполнителя.
Королёва разозлилась, накричала на «подругу» Надю и, хлопнув дверью, выскочила из БОП. Прибежав в комнату 220, она села за свой стол, обхватила голову руками с видом человека, чья жизнь кончена, и обречённым голосом произнесла:
          - Очередной прокол!  Как неудобно перед Филипповым!
          Она позвонила Слизкину, пожаловалась ему сразу на всех, в том числе и на Гайдамаку, и категорично заявила:
          - Всё, я больше этим заниматься не буду!
          Пришёл Грохольский и стал успокаивать Королёву:
          - Да не расстраивайтесь, Вы, Диана Ефимовна. Вы и Филиппов всё сделали правильно.
          Но Королёва была безутешна. Василий Порфирьевич, видя страдания «соседки», попытался всё перевести в шутку:
          - Я знаю, в чём проблема: из-за сегодняшнего голодания Вы не совсем адекватно воспринимаете происходящее, поэтому завтра всё будет нормально.
          Вроде, подействовало… Но ненадолго, и Королёва решила переговорить с начальником, чтобы добиться от него чёткого ответа по вопросу процентовки технологических комплектов, она даже поймала его в коридоре, но он отмахнулся от неё. Страдание Королёвой усилилось, и она непрерывно причитала:
          - Я проделала огромную работу, уговорила Слизкина, «нагнула» Филиппова, теперь надо запускать этот процесс, а сотрудникам БОП это неинтересно, начальнику это неинтересно!
          Гайдамака вызвал Пешкина, через некоторое время вызвал Василия Порфирьевича и стал объяснять им, как считать выработку цехов, которую необходимо контролировать при введении процентовки технологических комплектов работ. При этом он добавил:
          - Я собираюсь переводить завод на повремённую оплату труда.
          В этот момент в кабинет вошла Королёва:
          - Владимир Александрович, я хочу уточнить, как запустить процесс процентовки...
          - Мы как раз сейчас это обсуждали, - сказал Гайдамака.
          - Ну и обсуждайте дальше! - фыркнула Королёва и выскочила из кабинета, при этом она так громко хлопнула дверью, что задрожали стены, и гул пошёл по всему коридору власти.
          - Слушайте, я её сейчас уволю, если она тут будет хлопать дверью! И пойдёт она на пенсию со всеми своими талантами! Мне её эмоциональность тут ни к чему! – словно очнувшись от грохота двери, грозно сказал Гайдамака, вышел в приёмную, приказал перепуганной Тане вызвать к нему Королёву и, вернувшись, сказал Морякову и Пешкину: - Когда она придёт, вы выйдете.
          Было видно, что Гайдамака очень зол, и его состояние вполне объяснимо: его подчинённая, рядовой инженер, позволяет себе хлопать дверью в кабинете своего начальника рядом с приёмной Генерального директора!
          Пришла Королёва, и Моряков с Пешкиным вернулись в комнату 220, а спустя несколько минут Королёва прибежала от начальника в слезах и стала кричать:
          - Всё, я в процессе больше не участвую! Раз вы такие передовики, делайте всё сами!
          Позвонил Гайдамака и пригласил Василия Порфирьевича продолжить разговор о выработке. Войдя в кабинет, он увидел, что Гайдамака едва сдерживает себя после разговора с Королёвой. Объяснив Василию Порфирьевичу, как надо считать выработку, Гайдамака сказал:
          - Я Вас попрошу - успокойте гражданку... Не стоит ей хвалиться своей эмоциональностью...
          В планы Василия Порфирьевича совсем не входило успокаивать «гражданку», потому что она ему уже надоела своим неприкрытым хамством, а её эмоции были судорожными попытками вернуть ускользающую востребованность у начальника... Но, ради приличия, Василий Порфирьевич ответил начальнику:
          - Хорошо, Владимир Александрович, я постараюсь успокоить её.
          Он вернулся к себе, застал в комнате Пешкина, но Королёвой уже не было, и он решил, что она ушла к Слизкину - больше ей некуда было идти. При огромном количестве знакомых, которых она умудрилась завести за короткое время, оказалось, что настоящий друг у неё только один — Слизкин.
          В комнате было душно, Василий Порфирьевич открыл окно… Но Пешкин тут же молча закрыл его. Василий Порфирьевич был в шоке: «Ну и дела! Мой подчинённый продемонстрировал мне своё неповиновение! Или он сделал это в знак протеста против того, что я обидел его «маму»? Но я не обижал Королёву!»
          Василий Порфирьевич решил, что Королёвой долго не будет, но она, к его удивлению, скоро вернулась и стала разговаривать с Пешкиным, демонстративно «не замечая» Василия Порфирьевича:
          - Так, окном обеспечения материалами в программе DRAKAR я не занимаюсь, им занимается Василий Порфирьевич, поскольку он в курсе дела! И электронным планированием теперь будет заниматься Василий Порфирьевич! А я посмотрю, как у него получится, потому что только я знаю, как это сделать! Если у тебя, Миша, есть вопросы, обращайся к нему, Начальник БАП даст тебе распоряжение!
          - В письменном виде! - поддакнул ей Пешкин, грозно сверкнув глазами, и тут же отошёл к холодильнику – подальше от Василия Порфирьевича.
          - Что? - переспросила Королёва.
          - В письменном виде! - крикнул Пешкин из-за холодильника.
          - Да! - согласилась Королёва. - Именно в письменном виде!
          Теперь всё происходящее стало напоминать Василию Порфирьевичу заговор, и ему стало не по себе: «Как я теперь буду находиться в одной комнате с этой сворой разъярённых зверей, готовых сожрать меня, с оскаленных клыков которых уже капает слюна?»
          Но сильнее всего Василия Порфирьевича потрясло поведение Пешкина, которое подтвердило его твёрдую убеждённость в том, что Королёвой удалось сотворить из него настоящего дебила, с которым нельзя иметь никаких дел, потому что его инфантильность стала абсолютной. Он совершенно не отдавал себе отчёта в том, что он, подчинённый Василия Порфирьевича, говорит Королёвой, что теперь он, подчинённый Василия Порфирьевича, будет принимать распоряжения от своего начальника только в письменном виде! Василий Порфирьевич окончательно убедился в том, что ему такой подчинённый не нужен.
          - Я подчиняться не умею! - продолжала тем временем Королёва, и хоть она смотрела на Пешкина, Василий Порфирьевич понимал, что её слова обращены уже к нему. - Либо Гайдамака сдаётся, либо меня уволят!
          Она встала, достала из шкафа коньяк, выпрошенный у Грохольского «на вынос», и выпила его.
          Находиться в комнате с двумя неадекватными людьми было невыносимо, тем более что надо было что-то делать с процессом, руководить которым отказалась Королёва, и Василий Порфирьевич решил спросить у Грохольского, что они собираются предпринять в этом вопросе. Войдя в БОП, он застал там Филиппова, которому Кожемякина и Грохольский объясняли, как должна выглядеть распечатка отчета цеха, немного поучаствовал в разговоре и вернулся в комнату 220.
          Когда Королёва решила, наконец, выяснить отношения и обратилась непосредственно к Василию Порфирьевичу, он понял, что Гайдамака, как это обычно бывает в разговоре на повышенных тонах, наговорил ей много такого, чего не стоило говорить, поэтому постарался отвести удар от себя:
          - Я не знаю, что Вам сказал начальник, - осторожно сказал он.
          - Начальник сказал, что процессом теперь управляет Начальник БАП, а мы с Пешкиным выполняем все его распоряжения!
          «Интересно получается, - удивился Василий Порфирьевич, - если сейчас Гайдамака вдруг решил, что процессом управляет Начальник БАП (хотя мне он ничего об этом не сказал), значит, раньше он был уверен в том, что процессом руководит вовсе не Начальник БАП? А для чего тогда существует Начальник БАП? Ну и Гайдамака! Разве такое можно прощать?»
          Но начальник есть начальник… Даже если он не настоящий начальник, а только считает себя начальником Василия Порфирьевича… Другого начальника у Морякова нет, и если Гайдамака так сказал, то в его словах нет ничего противоречивого, потому что Василий Порфирьевич и в самом деле был Начальником БАП, а Королёва и Пешкин, по идее, были обязаны выполнять его распоряжения… Именно так он подумал бы ещё совсем недавно… Но теперь, во-первых, Василий Порфирьевич перестал отождествлять себя с ролью Начальника БАП, потому что сам Гайдамака демонстративно игнорировал его в этой роли; во-вторых, он знал, что действия Гайдамаки – это, как обычно, профанация. Генеральный директор Фомин сказал, что на завод скоро поступят деньги, но денег до сих пор не было. Гайдамака утверждал, что процессом автоматизированного планирования руководит Начальник БАП, но до сих пор так и не сделал этого. Всё, что он сказал сегодня Королёвой, надо было сделать в самом начале, когда появилась Королёва, а сейчас это уже не получится, потому что Василий Порфирьевич точно знал: Королёва абсолютно неуправляемая, она искренне убеждена в том, что никто не сможет сделать так, как сделает она. Её слова – самое лучшее подтверждение того, что для неё невыносима даже мысль, что она будет подчиняться Василию Порфирьевичу. Для неё это невозможно. И причина была в том, что она всё ещё пребывала в иллюзии, будто всё делает она, а не Слизкин. Разве Василию Порфирьевичу в такой ситуации можно было на что-то надеяться? Нет! Поэтому он решил, что самый лучший выход из этой ситуации – не лишать Королёву её иллюзий, и продолжил уговаривать её, умышленно доводя возникшую ситуацию до абсурда: он, Начальник БАП, пытается убедить Королёву в том, что Гайдамака погорячился, когда сказал ей, что процессом теперь руководит Начальник БАП, и что Василий Порфирьевич на самом деле вовсе не Начальник БАП, и он не руководит процессом. Это и в самом деле выглядело абсурдно… Но ведь Василий Порфирьевич с самого появления Королёвой знал, кто на самом деле руководит процессом: Гайдамака, в ответ на вопрос Василия Порфирьевича о том, кому подчиняется Королёва, ответил, что она подчиняется лично ему. Это означало, что её негласный, то есть по понятиям, статус, несмотря на низкую должность и зарплату, подобен статусу ведущего специалиста по работе с контрагентами Ильюшина, и она на самом деле руководит процессом, который Гайдамака придумал специально для неё. А процесс этот называется примерно так: «Кошмарить всех неугодных – и точка!» Так решил Гайдамака, остальное Василия Порфирьевича не должно волновать, и он продолжил уговаривать Королёву, при этом понимая, что разговаривает с капризным ребёнком, у которого отняли любимую игрушку под названием «управление процессом».
          - Повторяю: я не знаю, что сказал Вам начальник! - сказал он Королёвой. – Он начальник, ему позволено говорить то, что он хочет, и я не могу влиять на его слова, тем более, что меня в этот момент не было. Кроме того, Гайдамака своими словами часто подставляет других людей, которые делали ему добрые дела, в чём я не раз уже убеждался. Но, ещё раз повторяю: он - начальник, он говорит то, что хочет, и я не могу его контролировать. Так что оставим пока его слова в покое. Вы обвиняете меня в том, что я Вас подставил, но на самом деле всё было совсем иначе. Когда я пришёл к Гайдамаке, там уже была Кожемякина, и она доложила начальнику о конфликте с Вами: «Стоило мне только лишь заикнуться о том, как мне теперь учитывать «чижики», как Диана Ефимовна стала кричать на меня!» Миша свидетель, он стоял рядом и всё слышал. Неужели Вы не понимаете, кто на самом деле сейчас управляет процессом? Ведь это кровное дело БОП, это им надо принимать отчёт у цехов, вот они и перехватили процесс. Они раньше Вас пришли к Гайдамаке и доложили, «как всё было на самом деле». Когда я час назад зашёл к ним, то застал у них Филиппова, с которым они решали все вопросы. В том, как подставить других сотрудников, они знают толк, и Вы об этом прекрасно осведомлены. А я целый день сижу рядом с Вами, Вы всё про меня знаете, и мне непонятно, как Вы могли заподозрить меня в чем-то, как могли подумать, что я отнял у Вас управление процессом? Процессом теперь управляет Грохольский.
          Королёву такое объяснение вполне устроило:
          - Да, я знала, какой на самом деле Грохольский, но не ожидала, что он так подло, в спину…
          - Этого надо ожидать всегда! – назидательно сказал Василий Порфирьевич. – Мы теперь живём в очень жестоком мире.
          - Честно говоря, я удивлена, что он так поступил, хотя знаю, что он из себя представляет! - говорила Королёва, уже видя в своём собеседнике не врага, а союзника. – Вы правы, надо всегда быть начеку.
          Если Королёва была удивлена поведением Грохольского, то Василий Порфирьевич нисколько не был удивлён: Грохольский сделал ровно то, что обычно делала Королёва. И он продолжил её обработку:
          - Вот так всё и происходит: пока Вы хлопали дверью у начальника, Грохольский прибрал к рукам Ваш процесс.
          - Да, я очень эмоциональная, - призналась Королёва виновато.
          Когда она это сказала, Василий Порфирьевич невольно вспомнил слова Гайдамаки о чрезмерной эмоциональности своей подчинённой, мгновенно сопоставил их со словами Королёвой и понял, что её «эмоциональность» - это ключ, который поможет ему разрядить напряжённую обстановку, которая невыгодна, в первую очередь, ему самому. Он знал, что Королёва, с трудом подчиняющаяся самому Гайдамаке, никогда не станет подчиняться ему, поэтому ему важно было в первую очередь наладить отношения с ней, поскольку он вынужден был целый день сидеть в одной комнате с ней и дышать одним воздухом. В случае ухудшения отношений Василию Порфирьевичу станет невыносимо находиться рядом с ней и Пешкиным, в этом она настоящий профессионал, поэтому сделает всё, чтобы отравить ему жизнь «по высшему разряду», как она это делает, отравляя жизнь Гайдамаке своими опозданиями. Справедливости ради Василий Порфирьевич признал, что сама Королёва, когда они конфликтовали, первая извинялась перед ним, если догадывалась, что неправа. Для неё, видимо, тоже было невыносимо находится в одной комнате с человеком, с которым она в конфликте. Со Слизкиным она конфликтовала каждый день, потому что на время конфликта могла скрываться на своём рабочем месте. А от Василия Порфирьевича, в случае конфликта, ей негде будет скрыться. Кроме того, для Василия Порфирьевича вдруг стало очень важно, чтобы Королёва хоть в чём-то подчинилась ему. Он обязательно должен заставить её подчиниться своей точке зрения не приказом, а уговорами, и если она подчинится, то для него это будет настоящая победа в их войне за психологическое превосходство, но победа не над Королёвой, а над самим собой. И он продолжил уговоры:
          - Вот видите! Вы сами признаёте, что были слишком эмоциональными, поэтому хлопнули дверью…
          - Да, я была неправа… - Королёва была сама покорность.
          - Ну, а если Вы сами признаёте, что были в чем-то неправы, то, может быть, надо как-то сказать об этом начальнику, чтобы восстановить отношения?
          - Да, наверное, надо…
          Пришла Таня, принесла ручки, и тут же со свойственной ей непосредственностью спросила у Королёвой:
          - Диана Ефимовна, зачем Вы хлопнули дверью? Начальник и так с утра злой, а Вы ещё дверью хлопнули. Это может позволить себе только Генеральный директор или Директор по производству, а больше никто не может позволить такого в кабинете у Гайдамаки.
          Когда Таня ушла, Василий Порфирьевич продолжил обрабатывать Королёву:
          - Вот видите, Таня только что подтвердила, что Вы сделали то, что никто не может себе позволить. Хлопнув дверью в кабинете у Гайдамаки, Вы как бы лишили его прав начальника, а это очень опасный шаг. Так делать нельзя!
          - Да, я понимаю.
          - А если понимаете, то, может быть, извинитесь перед ним? – осторожно спросил Василий Порфирьевич.
          - Но он же начнёт разбираться, почему я накричала на Кожемякину…
          - Ничего он не начнёт! Кожемякина его сейчас совершенно не волнует, его сейчас волнует только то, что Вы хлопнули дверью в его кабинете — рядом с приёмной Генерального директора. А поскольку причиной этого была Ваша эмоциональность, то Вам надо извиниться только за свою эмоциональность. Вы меня понимаете? Вам не надо извиняться за то, что Вы накричали на Кожемякину, Вам не надо извиняться ни за что другое, Вам надо извиниться перед начальником только за Вашу излишнюю эмоциональность, и его это вполне устроит.
          - Хорошо, я извинюсь перед ним! Пусть теперь Грохольский даёт задание Филиппову… Но с ним разговаривать умею только я! – решительно сказала Королёва и стала искать момент, когда Гайдамака будет один. Но начальник был очень занят, потому что наступил конец ноября, а это было время отчёта цехов.
          Зато Василий Порфирьевич облегчённо вздохнул: он направил бешеную энергию Королёвой в нужное русло, и теперь её главным врагом стал Грохольский. И с Кожемякиной она умудрилась разрушить доверительные отношения, которые уже начали было складываться. Всё указывало на то, что стереотип Королёвой не позволил ей сохранить эти отношения. Это был её «эксклюзивный» стиль, она таким образом разрушала все близкие отношения, чтобы быть одной – единственной и неповторимой.
          Королёва вела себя, как собака, которая оскаливает клыки и рычит на всех, кто приближается к кормушке, которую она считает своей. В начале своей «трудовой деятельности» она «отжала» Василия Порфирьевича от кормушки наглостью и хамством, а сейчас Грохольский «отжал» её хитростью и ловкостью после того, как Королёва попыталась «отжать» Кожемякину наглостью, наорав на неё. Королёва сейчас переживала такое же состояние, в котором оказался Василий Порфирьевич с её появлением. Бумеранг, запущенный Королёвой, вернулся. А ведь она запустила не один бумеранг.
          В отсутствие Королёвой пришёл Начальник ПРБ сборочно-сварочного цеха Емелин и хотел задать вопрос по процентовке, но Василий Порфирьевич отправил его к Грохольскому, решив, что он пришёл отчитываться.
          - А что, БАП уже лишили полномочий? – удивленно спросил Емелин.
          - А что ты хотел?
          - Я не смог распечатать номенклатуру работ.
          - А, понятно! Филиппов сейчас вносит изменения в модуль «Планирование верфи» в связи с процентовкой работ, поэтому ты не смог распечатать номенклатуру. Он обещал сделать эту работу в понедельник! – продемонстрировал Василий Порфирьевич свою осведомленность в вопросе.
          Когда Емелин ушёл, он задумался: «И в самом деле, что-то всё идёт не так, как обычно. Королёва добровольно отказалась участвовать в процессе. Грохольский без БАП решает вопросы с Филипповым, чего раньше никогда не было. Проработка обеспечения работ материалами уже неактуальна из-за отсутствия денег и материалов. Получается, что БАП тоже стал неактуален».
          Королёва несколько раз ходила к Гайдамаке, но он по-прежнему был занят. Наконец, она увидела его в коридоре в верхней одежде и хотела подойти, но он в это время разговаривал по телефону. Она остановилась неподалеку и стала ждать, но Гайдамака, не прекращая разговаривать, стал спускаться по лестнице. Она попыталась его остановить, но он что-то ответил ей и вышел из здания. Через несколько минут он сам позвонил Королёвой на мобильный телефон, и она сказала ему:
          - Владимир Александрович, я хотела извиниться перед Вами за свою эмоциональность! – Видимо, Гайдамаку это устроило, он о чём-то спросил её, и она ответила: - Да, там всё готово, осталось только доработать... Хорошо...
          Извинившись перед начальником, Королёва поблагодарила Василия Порфирьевича за хороший совет, а потом сказала Пешкину деловым тоном:
          - Всё, мне надо работать! Ты тоже что-нибудь делай...
          - Например, пойти и тоже хлопнуть дверью... – игриво сказал Пешкин.
          И Василий Порфирьевич понял, что этот «сучонок» тоже ведёт свою игру с Королёвой. Он даже не исключал того, что Пешкин своим визгливым детским голосом постоянно подпитывал эмоциональный фон Королёвой. Значит, бывшие сослуживцы Пешкина были правы в том, что он в любом коллективе – инородное тело. И «сучонок» своё схлопотал-таки. Королёва выяснила у Фреймана, что распечатку номенклатуры работ можно сохранять в формате PDF, Пешкин тут же стал что-то искать в своём компьютере, и Королёва грубо пресекла его попытки:
          - Ты что – крутой компьютерщик? Если не знаешь, лучше не лезь, а занимайся своими делами!
          Пешкин даже открыл рот от удивления… Потому что он и в самом деле был крутым компьютерщиком, это даже Василий Порфирьевич мог подтвердить... Он хотел было вмешаться, чтобы помочь Пешкину выйти из этого унизительного положения… Но не стал: «Пусть всё само идет так, как идет! Сегодня день такой. Королёва способна проломить любую стену, и её надо держать в рамках, чтобы она не ломала хотя бы двери отдела».
          В конце дня Гайдамака сам пришёл в комнату 220, хотя мог бы и вызвать Королёву к себе. После её извинений он восстановил свой статус начальника, поэтому демонстративно пришёл к ней, чтобы снова, как хозяину, утвердиться на этой территории, которая по вине Королёвой на несколько часов вышла из-под его контроля. Развалившись в кресле, он стал объяснять Василию Порфирьевичу и Пешкину, как надо считать выработку. По довольному виду Гайдамаки Василий Порфирьевич определил, что после примирения с Королёвой начальник почувствовал огромное облегчение. Ведь этот конфликт лишил его равновесия, потому что после выходки с дверью он обязан был её уволить, если бы она так и не извинилась. Василий Порфирьевич был уверен в том, что ежедневные демонстративные опоздания Королёвой тоже лишают его равновесия, и, хотя он их терпит, даром ему это не пройдёт, потому что подобные выходки подчинённых размывают личности даже таких властных людей, как Гайдамака. Высокое положение Гайдамаки обязывало его отреагировать адекватно, он был рабом своего высокого положения. Если бы Королёва не извинилась, а он её не уволил, то окончательно утратил бы власть в отделе и на заводе. Пикантность ситуации заключалась в том, что Гайдамака, хоть и пригрозил утром, что уволит Королёву, не может уволить её так же запросто, как он уволил ночного дежурного Иванова, чтобы освободить место для Глушко, потому что за ней маячил влиятельный Слизкин. А если Гайдамака обидит Слизкина, то может нажить врага в лице Главного Технолога. Для Гайдамаки это будет дорогой в ад. Он это прекрасно понимал, поэтому очень переживал.
          Но Королёва извинилась, и это вернуло Гайдамаке былую власть. Василию Порфирьевичу было интересно: «Гайдамака отдаёт себе отчёт в том, что это именно я помог ему вернуть власть? Если нет, то это его беда». И Василий Порфирьевич был почти уверен, что начальнику это даже не приходит в голову.
          И ещё Василию Порфирьевичу не давал покоя вопрос: «Зачем я это сделал? Ведь я каждый день мечтал о том, чтобы Королёва исчезла из моей жизни навсегда! И я только что упустил свой шанс». И тут он вспомнил цитату из книги Роберта Грина «48 законов власти»: «Придворный обладает достаточной силой, чтобы своей одетой в перчатку рукой смягчать любые удары, направленные против него, скрывать свои шрамы, а акты помощи или спасения обставить изящно и элегантно. Помогая другим, придворный помогает себе». Это и есть ответ на его вопрос: «Помогая Королёвой, я помог самому себе? Но в чём моя выгода? Снова терпеть глумление Королёвой? Это очень сомнительная помощь самому себе… Но я привык верить умным людям, поэтому приму на веру это утверждение: только что я помог самому себе – и точка! А в чём заключается эта помощь, я пойму позже. Я не должен афишировать свои заслуги перед начальником, как это всегда делает Королёва. Её поведение – это хорошая наука для меня. То, что я сделал - я сделал для себя и для своего спокойствия. Гайдамаке просто повезло, что наши интересы на тот момент совпали, и он воспользовался плодами моих усилий и моих способностей». И Василий Порфирьевич решил больше не мусолить эту тему: «Умерла – так умерла!»
          Что касается Королёвой, то она, несомненно, тоже боялась, что Гайдамака может её уволить, и очень переживала, несмотря на свой гонор. Она не догадывалась о том, что Гайдамака не может уволить её легко и просто, потому что её друг и покровитель – сам Слизкин. Королёва в этот раз не играла роль испуганной женщины в банальном лицедействе, она испугалась по-настоящему, и об этом знал только Василий Порфирьевич, потому что ему удалось подчинить её своей воле.
          Когда эмоции улеглись, Василию Порфирьевичу удалось посмотреть на произошедшее отстранённо, и он понял, что слишком эмоциональная Королёва – это показатель состояния всего завода, потому что с её приходом на заводе началась профанация работы вместо самой работы. Всё это время высокий эмоциональный фон Королёвой был примерно на одном уровне, но в конце ноября она устроила настоящую истерику, хлопнула дверью в кабинете начальника, ввергла его в хаос, тем самым показав, что её эмоциональный фон резко повысился. А поскольку для Василия Порфирьевича она, как человек чрезмерно эмоциональный, является показателем эмоционального фона завода, то можно было предположить, что эмоциональный фон завода тоже резко повысился. Вчера, когда Василий Порфирьевич зашёл в диспетчерскую, резкий порыв ветра распахнул окно и свалил на пол горшок с цветами. Значит, теперь на заводе царит не просто профанация работы, а настоящая истерия, хаос, лакмусовой бумажкой которого стала Королёва. Она впервые позволила себе хлопнуть дверью в кабинете грозного Гайдамаки, потому что утратила адекватность. А состояние Королёвой было результатом тонкой психологической игры Василия Порфирьевича: он не делал никаких попыток заставить её усомниться в том, что она самая-самая, что только она знает, что надо делать, и это раздуло её эго до безобразных размеров. Василий Порфирьевич никуда не торопился, он вёл себя, как стайер, а главное качество стайера – выносливость. Он старался держаться спокойно, хотя он был один, ему никто не помогал, а у Королёвой нервы уже не выдерживают напряжения, несмотря на то, что у неё есть могущественный Слизкин и верный раб Пешкин.
          На следующее утро Королёва пришла в 8.40 и стала рассказывать каким-то вялым, усталым голосом:
          - Вчера я пошла к дочке на день рождения внука. До моего прихода дети играли в какую-то игру, и всё было довольно скучно. С моим появлением у детей появилась агрессия, они стали с ожесточением лупить друг друга, и их невозможно было оттащить друг от друга. Видно, накопившаяся у меня агрессия передалась им. К детям нельзя приходить, если накопилась агрессия.
          Василий Порфирьевич был уверен в том, что Королёва и агрессия - понятия неразделимые. Он видел, что Королёва тоже всё понимает… Но ничего не может изменить в своём поведении. Она пошла к Гайдамаке, вернулась от него замкнутая и злая и с Василием Порфирьевичем вообще перестала разговаривать.
          Пришёл Гайдамака с видом победителя, увидел бумажные кораблики Пешкина и спросил:
          - Пешкин у нас никуда не уплывает?
          Сегодня он уже был абсолютно уверен в себе и в своей власти, а Королёва так и не пришла в себя после визита к нему. Когда Гайдамака ушёл, она сказала Пешкину едва слышно:
          - За то, что начальник сказал мне сегодня, ему надо было вообще дверь снести!

          * * *
          Пешкин принёс собственноручно испечённый торт и всё утро обсуждал с Королёвой, как лучше угостить Марину из Отдела договоров, которая ему понравилась. Настроение у него было радужное, и он болтал без умолку:
          - Я встретил на лестнице пожарных, один из них сказал другому, что пожарная сигнализация сработала из-за того, что кто-то варил пельмени в электрочайнике! – возбуждённо говорил он Ильюшину, не обращая внимания на его недоумённый взгляд.
          Но у Королёвой было вовсе не радужное настроение, и она несколько раз грубо осадила Пешкина, без труда найдя, к чему придраться:
          - Миша, я вижу, ты очень занят девушками и пожарной сигнализацией, а тут столько дел не сделано!
          В обед Пешкин пригласил в комнату 220 Марину, и они вместе с Королёвой пили чай с тортом. Василия Порфирьевича они тоже пригласили, но он сказал, что его обед оказался слишком обильным, он переел, поэтому от торта вынужден отказаться. Ильюшина они тоже пригласили, он туманно ответил, что скоро придёт, и ушёл в диспетчерскую.
          Когда торт был съеден и Марина ушла, Королёва сказала Пешкину назидательно:
          - Вообще-то, это нехорошо, когда мальчик печёт девочке торты! С девочкой нужно разговаривать, развлекать её, а ты всё время молчал, и мне пришлось развлекать Марину.
          И в самом деле, такое ухаживание ни к чему не могло привести, и Василий Порфирьевич понял, что Пешкин просто «отработал» настойчивые разговоры «мамы» о том, что ему стоит обратить внимание на Марину. Но «отработал» так, что у Королёвой пропала охота говорить об этом: пригласил Марину в комнату 220, и Королёва вынуждена была сама развлекать их обоих.
          Когда тема торта и девочек была исчерпана, Королёва вернулась к своей дежурной теме:
          - Ты знаешь, Миша, работать системным администратором - это не великое достижение, и мой внук скоро обгонит тебя в знании компьютера.
          В лице Королёвой Василий Порфирьевич впервые в своей жизни встретил человека, а именно женщину, которая открыто, без стеснения, говорила людям, что они ни на что не способны, и только она может сделать так, как надо. Говорить людям такие вещи нельзя, и Василий Порфирьевич никогда не позволял себе так говорить… Зато он так думал! Вот в чём была беда! Королёва говорила вслух то, что Василий Порфирьевич думал о других людях! И эта её черта характера пугала Василия Порфирьевича. Например, он плохо думал о Жеребцове в начале своей работы в ПДО, считая, что он ни на что не способен, если не умеет пользоваться компьютером и программой DRAKAR. И теперь, слушая Королёву, он раскаивался в этом.
          Королёва, хоть и извинилась перед начальником, раскаяния вовсе не испытывала и снова была настроена воинственно. Она решила прибрать к рукам бесхозный компьютер недавно уволившейся сотрудницы бюро Дьячкова:
          - Попрошу у начальника тот компьютер, а то мой «еле дышит». И посмотрим, что он ответит, а то я ещё не так дверью хлопну!
          Королёва добилась разрешения начальника забрать свободный компьютер у Дьячкова, и Василий Порфирьевич не сомневался в том, что она нажила себе ещё одного врага, теперь уже в лице Дьячкова. Для Василия Порфирьевича это была хорошая новость. Вернувшись с прогулки, он увидел, что возбуждённая Королёва жалуется Пешкину:
          - Я же ему показала свою печатную форму отчёта по процентованным технологическим комплектам, в которой всё видно... А это милое существо оторвало задницу от кресла, сбегало к начальнику - и меня отстранили! Теперь Филиппов сделал форму, в которой ничего не видно! Спокойно, Ипполит, спокойно... – говорила она, подражая герою фильма «С лёгким паром», при этом поглаживая себя точно так же, как это делал Женя Лукашин в исполнении Андрея Мягкова.
          Когда Королёва произнесла фразу «это милое существо», Василий Порфирьевич сразу понял, что она говорит о Грохольском.
          - Ничего, нехай пока работает, - со злостью сказала Королёва. – Но я обид не прощаю! Он своё всё равно получит! Не сразу, но получит.
          Василий Порфирьевич знал, что весь этот хаос устроил Гайдамака, а не Грохольский. Гайдамака стал наводить порядок там, где он давно существует. Когда начинаешь наводить порядок там, где он уже существует, то гарантированно получаешь хаос. Наверняка он сам утром вызвал Грохольского, пока Королёва опаздывала, и приказал ему брать процесс в свои руки… Чтоб неповадно было!
На следующий день Королёва пришла в 8.45, поздоровалась и с порога деловито заявила Пешкину:
          - Так, у меня мало времени! - и стала давать ему задания. - Надо успеть это сделать, а то меня снова отстранят!
          Для Королёвой день, когда она хлопнула дверью в кабинете Гайдамаки, стал ключевой датой, новой точкой отсчёта, и теперь она всем стала говорить:
- Это произошло ещё до того, как меня отстранили от управления процессом.
По всему было видно, что для неё это страшное слово... А Василий Порфирьевич с этим словом жил уже десять месяцев… С тех пор, как появилась Королёва.
          Пришёл инженер Отдела технического обеспечения, чтобы установить Королёвой виртуальный принтер, и она стала жаловаться ему:
          - Никто не может понять, что Филиппов - очень специфический человек, он понимает только меня, а другим людям не дано донести до него свои мысли. Дошло уже до того, что программа DRAKAR разбалансирована, и только я знаю, как привести её в порядок.
          Василий Порфирьевич увидел в этом хороший знак для себя: если человек жалуется на свои проблемы первому встречному, то это значит, что его самооценка резко падает. Королёва снова была активна, как и прежде... Но теперь она производила впечатление пловца, который сначала, как и полагается, плыл по воде, но неожиданно обнаружил, что вместо воды вокруг него воздух. Он продолжал махать руками и болтать ногами, но движения вперёд уже не было, потому что его руки и ноги ни на что не опирались. Теперь, чтобы продолжить движение, этому пловцу надо стать птицей.
          Наблюдая за новой вспышкой активности Королёвой, которая чем-то напоминала магнитную бурю на Солнце, Василий Порфирьевич пришёл к выводу, что, после бурных событий последних дней, он снова должен ограничить доверительное общение с Королёвой и Пешкиным. Все уроки, которые он должен был пройти, общаясь со своими буйными «соседями», он прошёл. Всё, что ему требовалось вытерпеть, он вытерпел. Всё, достаточно! Он почувствовал, что для него слишком опасно быть открытым к нескрываемой мощной агрессии, исходящей от Королёвой. Даже её громкие разговоры с Пешкиным тоже были агрессией против него, ибо что бы ни говорила Королёва, её слова были пресыщены злобой. Королёва ругала Пешкина за то, что он не может говорить просто и ясно, постоянно напоминала ему о том, что есть «великий и могучий русский язык»... А сама употребляла выражения: «тыры-пыры-растопыры», «хрень» и многие другие. Этими её выражениями уже заразился сам Гайдамака. Поэтому Василий Порфирьевич вернулся к старому правилу: как только в комнате начинались громкие разговоры, он сразу надевал наушники и слушал музыку. Как только разговоры прекращались – Василий Порфирьевич снимал наушники.
          Пришёл Самокуров и поздоровался с Королёвой:
          - Здравствуйте, женщина!
          Королёва опешила от такого обращения, и причина подобного ступора была в том, что она, привыкшая презирать других людей, в лице Самокурова столкнулась с откровенно презрительным отношением к ней самой. В такие моменты она должна чувствовать себя так же неуютно, как голый человек среди одетых. Ведь она весь день старалась воспитывать у молодёжи в лице Ильюшина и Пешкина уважение к её знаниям и опыту, внушала им своё бесспорное превосходство над ними… И вдруг в присутствии этой самой молодежи к ней обращаются совершенно бездушно, как будто она не человек, а вещь. После довольно длительной паузы Королёва всё же ответила:
- Здравствуйте, Николай Игнатьевич!  Видите, как я доброжелательна к Вам?
- Знаю я Вас! Это Вы в лицо говорите, а стоит повернуться к Вам спиной… - ответил Самокуров и вышел.

          * * *
          Королёва устроила борьбу с Ильюшиным за свежий воздух: она открывала окно... И уходила… Ильюшин закрывал окно... И уходил... А Василий Порфирьевич всё это время сидел на месте и терпел этот беспредел.
          Увидев грязные тарелки, которые Ильюшин оставил в субботу на холодильнике, Королёва сказала:
          - Андрюшечка, вот за что я тебя люблю: ты эксклюзивен в своих безобразиях с тарелками!
          В последнее время она стала называть Ильюшина исключительно ласковыми именами: Андрюшечка, Андрюшечка-Душечка или просто Душечка. Василий Порфирьевич понял, что Королёва начала новый раунд борьбы за контроль над Ильюшиным. А что касается грязных тарелок на холодильнике, то для Василия Порфирьевича это была загадка, которую он хотел разгадать. Ему было непонятно, как человек вообще может поесть вкусную пищу, а грязную тарелку после себя не помыть, а поставить на всеобщее обозрение. Для него не было никакого секрета в том, что объедки неизбежно превращаются в помои, и когда он видел, какой неприглядной становится тарелка даже после самой вкусной еды, ему становилось неловко от мысли, что эту грязь увидят другие люди, и он обязательно мыл тарелку. В каждом человеке есть и хорошие, и плохие качества, и, чтобы комфортно чувствовать себя в социальной среде, свои хорошие качества человек старается выставить напоказ, чтобы его любили, а недостатки старается скрыть. А в случае с грязными тарелками получалось, что Ильюшин неосознанно выставлял напоказ свою духовную грязь… Вопреки учению Сахаджа Йоги.
          Вскоре Василий Порфирьевич отметил следующий этап борьбы Королёвой за контроль над своенравным адептом Сахаджа Йоги: Королёва и Пешкин начали голодать по четвергам вместе с Ильюшиным. Раньше Королёва ругала Пешкина за то, что он ест вредный рис, а не полезную гречу, а сегодня она стала кормить его принесённой из дома рисовой кашей. Пешкин стал покорно жевать рисовую кашу, а она ушла к Слизкину. Вернувшись от Слизкина, Королёва стала носиться по комнате, как угорелая, своей активностью стараясь убедить всех в том, что у неё очень мало времени. Имитация работы вошла в более активную фазу.
          - Что сделано за последнее время? - строгим голосом начальницы спросила она у Пешкина, облокотившись на его перегородку.
          - Обработал два заказа...
          - А что сделано по отработке базы данных?
          - Химия...
          - Опять отделался служебной запиской? Так не годится! Миша, у тебя хорошие мозги, они должны работать! Работы много, надо работать!
          В обед она снова стала ругать Пешкина - уже за то, что он упорно пренебрегает полезной гречей, предпочитая вредный рис.
          - Майкл! Ты прочитал книгу про голодовку? – снова строго спросила она.
          - Нет!
          - Понятно! Значит, на этой неделе ты с нами не голодаешь!
          В пятницу Пешкин, едва придя на работу, сразу сбегал к начальнику, чтобы успеть выполнить поручение, данное накануне Королёвой.
          Королёва пришла в 8.40 и стала жаловаться Пешкину:
- Вчера у меня от голода болела голова, и только кот Викентий вылечил меня, забравшись ко мне в постель. Ты знаешь, Миша, я прочитала, что польза от голодания будет только в том случае, если человек голодает осознанно. Ты больше не голодай, тебе это не поможет! - сказала она Пешкину, как абсолютно безнадёжному больному. - Кстати, ты вчера поужинал?
          - Конечно!
          - Я даже не сомневаюсь! А что ты кушал?
          - Яблоко, банан...
          - Странный ты какой-то... И у тебя голова не болела?
          - Нет.
          - Странно... Выходить из голода надо чем-то лёгким… Например, сварить курочку…
          Она завела разговор о том, что трамвай №1 был бы ей очень удобен, если бы его пустили по старому маршруту, и Пешкин попытался поддержать эту тему…
          - Миша, - ласковым голосом, нараспев, совсем как лиса Алиса из фильма о Буратино, сказала Королёва, - я заметила, что любые разговоры, не относящиеся к работе, ты готов вести хоть целый день, но о работе тебе говорить неинтересно!
          Пешкин замолчал и стал стучать по клавишам… Он стучал громко… Как настоящий программист!
          На следующий день Королёва, придя на работу, заявила с порога:
          - А мне Николай Игнатьевич посоветовал, чтобы я чаще ворчала на Мишку и Андрюшку для улучшения своего здоровья!
          - Николай Игнатьевич плохого не посоветует, - согласился Василий Порфирьевич.
          Королёва снова была в приподнятом состоянии, поэтому решила поумничать:
          - Мишка, вот скажи мне: в чём смысл жизни? - и, не дожидаясь ответа Пешкина, сама ответила на свой вопрос: - В самой жизни!  А что такое жизнь? Это надо понять.
          Пешкин сварил кофе и стал докладывать Королёвой о своих достижениях в работе. Королёва, с удовольствием попивая сваренный им кофе, довольно добродушно сделала ему замечание по поводу его истеричного, взвизгивающего голоса, а, выпив кофе, она стала убеждать Пешкина:
          - Ты не знаешь, как вкусна чечевица!
          - Когда я ел рис, Вы говорили, что надо есть гречу. Когда я начал есть гречу, Вы говорите, что надо есть чечевицу.
          «Пешкин всё ещё пытается найти в словах Королёвой здравый смысл… - подумал Василий Порфирьевич. - Но ему невдомёк, что главная цель поведения Королёвой - это полное отсутствие здравого смысла: только так можно приучить верного раба тупо исполнять всё, что приказывает ему дрессировщица Королёва. И Пешкин продолжает делать только то, что говорит ему Королёва».
          Однажды Пешкин разогревал печень в микроволновке, она у него взорвалась и загадила всю печь. После такого случая Василий Порфирьевич никогда больше не приносил бы печень, но Пешкин вскоре снова принёс печень, стал разогревать её в микроволновке, и она, как положено, взорвалась. Василий Порфирьевич сначала решил, что поведение Пешкина – это тупость… Но потом он понял, что Пешкин просто не получил соответствующих инструкций от Королёвой. Если бы она сказала ему, что печень нельзя разогревать в микроволновке, он никогда не делал бы этого. Но «мама» по поводу печени ничего не говорила, и Пешкин продолжал разогревать её в микроволновке, вытирая микроволновку после каждого взрыва печени. Он познавал окружающий мир через Королёву, свои собственные механизмы познания окружающего мира у него были отключены… И отключила их Королёва своими магическими словами: «Я всегда права!»

          * * *
          В 9 часов весь отдел во главе с Гайдамакой собрался в комнате 218, чтобы поздравить с днём рождения начальника бюро МСЧ Дениса Петрова, которому исполнилось 33 года. Королёва по-хозяйски звонко поцеловала его три раза, потом, увидев Булыгина, и с ним совершила традиционный ежедневный поцелуй в губы в присутствии всего отдела. Она по-прежнему вела себя вызывающе, в её поведении чувствовалась фальшь. После поздравления Денис пригласил всех присутствующих на корпоратив в обеденный перерыв, и все разошлись.
          Обитатели комнаты 220 вернулись на свои рабочие места, суета в комнате постепенно прекратилась, и все погрузились в работу. И только Королёва в наушниках периодически топала ногами в такт музыке, давая понять соседям, что ей очень хорошо.
          Перед обедом Королёва накормила Ильюшина и Пешкина тыквенным супчиком, и, глядя на них, Василий Порфирьевич почти искренне умилялся: «Идиллия полная!»  В 12.30 начался обеденный перерыв, и Пешкин, как обычно, напомнил Королёвой:
          - Нам пора? - при этом, правда, он посмотрел и на Василия Порфирьевича.
          Но Василий Порфирьевич решил для себя: «Если они демонстративно не считают меня своим начальником, то я не буду поддерживать эту иллюзию — ни у себя, ни у них. Пусть поступают, как хотят!» И он промолчал.
Королёва, в ответ на безмолвие Василия Порфирьевича, сказала:
          - Нет, ещё рано.
          В 12.32 Василий Порфирьевич молча встал и пошёл в бюро МСЧ. Спустя несколько минут пришли остальные обитатели комнаты 220, Королёва села рядом с Антоном и сразу по-хозяйски обняла его, что-то говоря ему чуть ли не на ухо. Ильюшин и Пешкин сели за соседний стол, они оба не пили спиртные напитки. Гости стали произносить тосты в честь Дениса, и когда дошла очередь до Королёвой, она подняла рюмку и начала говорить:
          - Как ни зайдёшь в бюро МСЧ… - при этом «МСЧ» произнесла не так, как произносят все, то есть как в русском языке, а на свой лад: «Эм-Сэ-Ча»…
          И тут же на неё набросились Кондратьева и Рогуленко, словно ждали команды:
          - Диана! Мы уже целый год тебе твердим, чтобы ты не произносила это обидное слово, а ты опять за своё! Нам твоё «Эм-Сэ-Ча» уже в печёнках сидит!
          - Извините, это издержки стереотипного мышления, - сказала Королёва, и после этого её настроение резко упало. Она отказалась пить, сказав: - Мне доктор запретил спиртное, потому что я сижу на уколах, и утром я тоже сделала укол.
          После этого Королёва замкнулась в себе. А Василий Порфирьевич, наоборот, чувствовал себя в родной стихии: изредка сдержанно шутил, поддерживая беседу, но не распоясывался. Если бы его поправили таким образом, как поправили Королёву, он воспринял бы это с пониманием, и ему было странно, что такой пустяк мог выбить человека из колеи. Это говорило о том, что амбиции Королёвой достигли неимоверных размеров, и она уже утратила способность воспринимать критику.
          Королёва посидела ещё немного и ушла. Как только за ней закрылась дверь, Кондратьева сказала:
          - Диана обиделась.
          - И не удивительно! – ответила Рогуленко. - Едва зайдёт, сразу с порога кричит! А что она там придумала, что нам надо делать в программе DRAKAR - ничего не понятно! Даже удивительно: она ведь давно живёт в Питере, могла бы уже научиться культуре поведения. А у нас серьезная работа, не то, что у других! 
          Василий Порфирьевич считал, что Королёва заслуженно получила взбучку за своё поведение, в том числе, и за демонстративные поцелуи с Булыгиным, которые уже давно всех раздражали. Вернулся ещё один бумеранг, который она запустила. Но сегодня на настроение Королёвой повлиял именно он, Василий Порфирьевич, когда встал и молча пошёл в бюро МСЧ, и он сделал это осознанно, своим поведением давая понять Королёвой, что иллюзия идиллии в комнате 220 окончательно разрушена. Он давно понял, что своим вниманием к ней на корпоративе, сам того не желая, придавал ей незаслуженный вес за счёт своих положительных качеств. Он вполне допускал, что если бы он за праздничным столом продолжал поддерживать общение с Королёвой, даже если бы подшучивал над нею или вместе с нею, то Рогуленко и Кондратьева, может быть, не набросились на неё так яростно, а если бы и набросились, то Василий Порфирьевич, наверное, постарался бы сгладить острую ситуацию, и Королёва, почувствовав его поддержку, так болезненно не отреагировала бы. Это было очень вероятно. Но Василий Порфирьевич своим отстранённым поведением дал понять Королёвой и всем остальным, что его ничто не связывает с ней. Он снял с себя ответственность за безобразное поведение Королёвой.
          Он так поступил, потому что, гладя на поведение Королёвой, вдруг понял, каким был говнюком, когда год назад пришёл в ПДО, и все это видели. Когда в декабре 2010 года весь отдел собрался в бюро МСЧ, чтобы поздравить Дениса Петрова с днём рождения, он, после поздравления, волнуясь и стесняясь, сказал:
          - В обед приходите к нам, я всех угощаю!
          И Василий Порфирьевич, видя волнение именинника, вдруг, сам не понимая, зачем он так говорит, «пошутил» тихим голосом и с издевательской улыбкой:
          - А лучше не приходите…
          Все уставились на него, и он понял, что совершил поступок, который долго будут помнить. Особенно женщины - женщин не обманешь! Василий Порфирьевич очень хотел быть хорошим в глазах сослуживцев, поэтому так пошутил… Но все поняли, что он просто прикидывался хорошим.
          После обеда Королёва спросила у Гайдамаки, как ей оформить результат её труда по внедрению окна обеспечения в программе DRAKAR, но он не смог ответить ей. Она спросила у Василия Порфирьевича, как оформить акт внедрения новой функции программы DRAKAR, и он ответил очень лаконично:
          - Это не проблема... - но не более того.
          Ильюшин тоже не смог удовлетворить её любопытство, и она пошла к Слизкину - наверное, чтобы пожаловаться на сослуживцев, что они, такие никчемные и ни на что не способные, обидели её, такую умную и всё знающую.
          Пешкин с нескрываемой радостью сообщил Морякову:
          - Василий Порфирьевич! Конструкторам теперь можно отправлять сообщения по корпоративной электронной почте!
          - Это здорово! - согласился Василий Порфирьевич. - А если просто сходить к ним?
          - Это же надо подниматься на два этажа! – возмущённо отреагировал Пешкин.
          - Да-а, это серьёзная проблема!