Возвращался старик к старухе

драма в 2-х частях



место действия _ областной город
время действия _ наши дни






ВНИМАНИЕ! Все авторские права на произведение защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается его издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по нему в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора







действующие лица:

ОВЕЧКИН Георгий Михайлович, 77 лет. Вдовец.
ЕЛЬКИНА Анна Кузьминична, 76 лет, его первая супруга.
АЛЬБИНА, 56 лет, их дочь. Замужем. Работница банка
ЛЮБОВЬ, 52 года, их дочь. Замужем. Фермер
НИНА, 50 лет, их дочь. Замужем. Художница
КРУЖЕВНОВА Екатерина Всеволодовна, 65 лет. Вдова. Доктор философии
РАИСА, 26 лет, её дочь, петербурженка. Одинока. Кандидат культурологии
МИХАИЛ,  27 лет, сын Любови. Холост. Фермер
 






Часть 1

СЦЕНА 1. Лестничная площадка многоэтажки. По лестнице поднимается Овечкин, с чемоданом.

ОВЕЧКИН (отдышавшись). Так-с. Готов? Нет, отдышаться. Цветы! (Достаёт из чемодана букет.) Куда ж тебя сунуть, чтоб не сразу? Под пальто! (Прячет букет.) Отлично. Так и что, готов? Готов. Вперёд на амбразуру. Не-не-не, таблетку глотнуть надо. (Напевая, достаёт из чемодана таблетницу и бутылку воды.) «Лютики-цветочки у меня в садочке. Милая-любимая, не дождусь я ночки. Ноченька, приди скорей, приведи желанную. Заливайся соловей песнею обманною. Заскрипи в ночной тиши в садике калитка, Ах, не мучь меня, приди, ждать тебя мне пытка. Ноченька, приди скорей, приведи желанную. Заливайся, соловей, песнею обманною».

Из квартиры №8 выходит Кружевных, в уличной одежде.

КРУЖЕВНЫХ. Ой. А я думаю, что тут у нас за филармония. Георгий Михайлович, здравствуйте.
ОВЕЧКИН. Приветствую. Ну, за гарантию. (Выпивает.) Будем здоровы. (Напевает.) «Высоко поднимем все кубок веселья И жадно прильнём мы устами, Как дорог душе светлый миг наслажденья, За милую выпьем его. Ловите счастья миг златой, его тяжка утрата, Промчится без возврата он жизнью молодой, Как пенится светлая влага в бокале, Так в сердце кипит пусть любовь». (Возвращает таблетницу с бутылочкой в чемодан.)
КРУЖЕВНЫХ. Какими судьбами?
ОВЕЧКИН. Вы в магазин?
КРУЖЕВНЫХ. Мусор выносить.
ОВЕЧКИН. А где мусор?
КРУЖЕВНЫХ. Ой, забыла. К Анне Кузьминичне? Неужели.
ОВЕЧКИН. Ужели-ужели, Екатерина Всеволодовна.
КРУЖЕВНЫХ. Вернусь за мусором. (Возвращается в квартиру.)
ОВЕЧКИН. Готов? Готовее не бывает. Ключ на старт. (Звонит в квартиру №7). Не работает, что ли. (Жмёт кнопку звонка, прислушивается к шуму за дверью.) Да, не звонит. (Стучит в дверь кулаком, прислушивается.) Тук-тук-тук, кто там, не скажу, сюрприз. (Общается с дверным глазком.) Что, не ожидала! А это я. Ждала? Ждала-ждала, ещё как ждала, не притворяйся, что не волнуешься. А я-то как ждал, чтобы прийти… так ждал, так ждал... Идёт… Шаркает, точно! Ну, начинается.

Дверь открывается, в проёме стоит Елькина, в просторном ношеном халате.

ЕЛЬКИНА. С чемоданом!?
ОВЕЧКИН (вынимает букетик.) О-ба-на. (Поёт.) «Я встретил девушку полумесяцем бровь, На щёчке родинка, а в глазах любовь»…
ЕЛЬКИНА. Тихо ты, соседи же. Ох, Горя… Сдурел?
ОВЕЧКИН (поёт). «Ах, эта девушка меня свела с ума, Разбила сердце мне, покой взяла».
ЕЛЬКИНА. Ты чего творишь?
ОВЕЧКИН. Букет прими.
ЕЛЬКИНА. Позвонить не мог?
ОВЕЧКИН. Букет, говорю, прими.
ЕЛЬКИНА (берёт букет). Давай уже.
ОВЕЧКИН. Заходим.
ЕЛЬКИНА. Может, не надо?
ОВЕЧКИН. Решили, договорились.
ЕЛЬКИНА. Решили – да, но не договаривались. Заходи. Нет, стой. У меня гости.
ОВЕЧКИН. Мужчина?
ЕЛЬКИНА. Кто надо, тебя не спросили.
ОВЕЧКИН. Не заводись, Аня, на юмор.
ЕЛЬКИНА. Звонить надо предварительно.
ОВЕЧКИН. Звонок не работает.
ЕЛЬКИНА. Дурной какой-то, я про телефон.
ОВЕЧКИН. Ага, я такой, когда тебя вижу в последнее время.
ЕЛЬКИНА. Ну, вот, чего ты несёшь, старик.
ОВЕЧКИН. Цветы, чемодан, ключ от своей квартиры, себя вот ещё. Больше у меня ничего нет и нести нечего.
ЕЛЬКИНА. Да тише ты, в подъезде же всё громче слышно.
ОВЕЧКИН. Альбина в полёте?
ЕЛЬКИНА. Рейс отложили по техническим причинам.
ОВЕЧКИН. Я на четвёртый этаж сегодня уже не раз поднимался, ноги не казённые. Она же сюда не придёт, у неё есть дом.
ЕЛЬКИНА. Ладно, заходи. Нет, Горя, давай в другой раз, а? Созвонимся, я приготовлю всё, как надо, сама тоже, халат хотя бы нарядный одеть.
ОВЕЧКИН. Я на тебя на всякую согласен, хоть и без халата.
ЕЛЬКИНА. Хрюн старый, за языком-то следи, пылишь, как дворник метлой, не думаешь.
ОВЕЧКИН. Как только тогда решили, я после все эти оба дня мечтал, как мы встретимся, думал, представлял, как ты обрадуешься, на пороге обнимешь, поцелуемся.
ЕЛЬКИНА. Ты в старости, Овечкин, совсем обомлел, ни ума, ни мозга. Вот на что ты надеешься?
ОВЕЧКИН. На жизнь. Совместную. Супружескую.
ЕЛЬКИНА. Поцелуй заслужить надо, заработать. Чего раскраснелся, давление? Кавалер-пенсионер.
ОВЕЧКИН. А ты бледная, белое лицо совсем.
ЕЛЬКИНА. Так и должно быть, я на лекарствах не экономлю.
ОВЕЧКИН. Ну, я-то один, да, на одну пенсию много чего купить надо.
ЕЛЬКИНА. Мужички все хлюпики, лишь бы пожаловаться, чтоб пожалели.
ОВЕЧКИНА. А тебе есть кого с кем сравнивать?
ЕЛЬКИНА. Не ты один гуляешь по белу свету мимо моего окошка. В другой раз придёшь, ладно?
ОВЕЧКИН. У Ниночки сегодня день рождения. Надеялся, сядем, два родителя, рядком, дружно… Спели бы.
ЕЛЬКИНА. Сплясали. Два старпёра. День рождения, как же, у Нинки твоей юбилей. Полвека - как. Не зуди, Овечкин.
ОВЕЧКИН. От ворот поворот, что ли?
ЕЛЬКИНА. Да нет же. Я хочу, чтоб по-людски, а не с бухты-барахты, вся в рванье.
ОВЕЧКИН. А ты уверена, что другой раз получится? Ты занервничаешь, запсихуешь, вообще потом можешь передумать, а я же тоже не железный, тоже могу не подняться. Анюта, чёрт с ними с гостями, с халатами, давай уже зайдём и – вся любовь.
ЕЛЬКИНА. Ох, Горя ты моя, Горя… Проходи.
ОВЕЧКИН (берёт чемодан). Ну, поехали. (Уходит в квартиру.)
ЕЛЬКИНА. Поехали ему, Гагарин, приехали уже. Цветы в феврале дорого же. (Уходит в квартиру, закрыв дверь.)

Дверь квартиры №8 открывается, на пороге стоит Кружевных, в тапочках.

КРУЖЕВНОВА. Так вы, ребята, значит, договаривались. Ну-ну.

Дверь квартиры №7 открывается, в проёме стоит Елькина.

ЕЛЬКИНА. Интересно?
КРУЖЕВНОВА. Нисколько.
ЕЛЬКИНА. И как?
КРУЖЕВНОВА. Насыщенно.
ЕЛЬКИНА. Философ. Просмотр повторов вчерашних сериалов отменяется.
КРУЖЕВНОВА. Ещё бы. А сегодняшние как?
ЕЛЬКИНА. Созвонимся. Обсудим. (Уходит в квартиру.)
КРУЖЕВНОВА. Ча-ча-ча. (Уходит в квартиру.)


СЦЕНА 2. Прихожая в квартире Елькиной. Овечкин и Елькина.

ОВЕЧКИН. Достаёт соседка?
ЕЛЬКИНА. Никак, вместе сериалы глядим, семечки лузгаем, душа в душу, чай пьём. Она, конечно, как ко мне прибилась, пожалела, что училась философии, а не химии, небось, сыпанула бы мне в чаёк отравы. В целом, дружим. И ведь с чемоданом же пришёл.
ОВЕЧКИН. Где гости-то. Наврала. С испугу. Звонок исправлю. Вся обстановка, как при мне, ничего не поменяла. Букет в вазу поставь.
ЕЛЬКИНА. Не командуй тут, не дома. Решили, зайдёшь пробно, до ночи.
ОВЕЧКИН. А вдруг пойдёт дело?
ЕЛЬКИНА. Я тебя всегда строго дозировала, как микстуру.
ОВЕЧКИН. Всё же можно сказать, что я дома. Жарко. В нашем подъезде как-то попрохладнее. Этажность влияет, между моим вторым и твоим четвёртым есть разница. Раздеваюсь?
ЕЛЬКИНА. Только не очень-то, пальто, шапку, обувь и - хорош. У меня и вазы-то подходящей наверное нет. А-то ещё исподние переодеть надумаешь, не зря ж с чемоданом заявился. (Идёт в гостиную.) Хрусталь давно не разглядывала, протираю автоматически, может и есть посуда, посмотрю.
ОВЕЧКИН. Поставь в обыкновенную банку, цветы же не розы, простенькие, от души да по карману. Да я стал собирать самое необходимое, мало ли, думаю, на ночь придётся остаться. Получился чемодан. Одни только протезы сколько места забирают.
ЕЛЬКИНА. Тебе тогда, что ли, ногу всё же удалили?
ОВЕЧКИН. Да нет, нога на месте, зубные протезы. Коробочка для хранения, клей, специальная зубная щётка. Я тапочки прихватил. Или есть? Тут стоят какие-то, надену?
ЕЛЬКИНА. А вот стакан, пойдёт, не жалко, не хрусталь. В воду поставлю. Проходи в залу. Узнал?
ОВЕЧКИН. Что?
ЕЛЬКИНА. Тапки.
ОВЕЧКИН. Да ладно!? Брось…
ЕЛЬКИНА. Надо было вышвырнуть да как-то так.
ОВЕЧКИН. Мои, что ли, те самые!?
ЕЛЬКИНА. Ещё слезу пусти.
ОВЕЧКИН. Команды не было.
ЕЛЬКИНА. Сказала же, шагай в залу. Воды наберу под цветы. (Уходит в кухню.)
ОВЕЧКИН (проходит в гостиную). Стенка та же. И фотообои! Мы же покупали их на открытии ЦУМа. В… в… в дремучем двадцатом веке. Лет шестьдесят уже. Берёзки мои, я ж вас во сне видел. Плакал во сне, как эмигрант по России. (Напевает.) «И родина щедро поила меня берёзовым соком, берёзовым соком»…
ЕЛЬКИНА. На журнальный столик цветы поставить или на большой… Овечкин, да ты точно плачешь! Ты же мужик.
ОВЕЧКИН. За сорок лет ничего не содрано, не сломано… Всё оставила как было.
ЕЛЬКИНА. Когда работала и были деньги, не хотела ничего трогать, после стало не на что. У тебя, что ли, не так же.
ОВЕЧКИН. Пойдём ко мне, посмотришь, как там.
ЕЛЬКИНА. Ни ногой. Понял? Ни шагу в сторону твоего подъезда за сорок лет не сделала, всегда обходила, даже если с нашей стороны лужи и грязь непролазная. И не ступлю.
ОВЕЧКИН. Чёртов норов твой.
ЕЛЬКИНА. Сам выбирал. Ты в мужья набивался, а не я в жёны.
ОВЕЧКИН. Не заводись, Аннушка, не надо.

Из «детской», в мамином халате, выходит заспанная Нина.

НИНА. С ума сойти, ты здесь!?
ОВЕЧКИН. Ниночка!
НИНА. Папочка!
ЕЛЬКИНА. Встретились влюблёнчики.
ОВЕЧКИН. Доча моя…
НИНА. Я со сна…
ОВЕЧКИН. Да какая ты сосна, берёзка моя.
ЕЛЬКИНА. Баобаб.
НИНА. Ты сюда насовсем?
ЕЛЬКИНА. А про это у меня спрашивать надо.
НИНА. Спрашиваю.
ЕЛЬКИНА. Умойся, приведи себя в людской вид, потом разговаривай.
НИНА. Всё-всё, я - в ванную. Пап, так ты больше не уйдёшь?
ОВЕЧКИН. Покуда ты не выйдешь из ванной, буду отбиваться до последней капли крови.
ЕЛЬКИНА. Может, и не уйдёт, а вот вылететь может запросто. Герой. Нинка, иди уже, не тряси прелестями перед отцом.
НИНА. Халат твой, на десять размеров больше моего.
ЕЛЬКИНА. Своё возить надо. Чем завтракать будешь, моим или что привезла?
НИНА. Пап, всё, увидимся, я - быстро. (Уходит в ванную.)
ЕЛЬКИНА. Раньше часа не выйдет, шибанутая на ванной, жить там готова.
ОВЕЧКИН. Ниночка одна?
ЕЛЬКИНА. Одна. Приехала показаться родителям на свой юбилей.
ОВЕЧКИН. И мне тоже?
ЕЛЬКИНА. Говорила, что обязательно к тебе пойдёт. Всё, я пошла стряпать, ты тут можешь телевизор включить…
ОВЕЧКИН. Телевизор ненавижу, у меня дома его нет. Иди, иди.
ЕЛЬКИНА. Короче, осматривайся. И не плачь, меня тоже может пробить. А я, когда плачу, расстраиваюсь, становлюсь страшнее атомной войны.
ОВЕЧКИН. Я тобою не один год пуган, двадцать два, не забудешь. Не страшная ты, добрая, красивая. Грозная - да, но хорошая.
ЕЛЬКИНА. Не то, что Нинка, правда? В кого она такая…
ОВЕЧКИНА. Всё хорошее моё.
ЕЛЬКИНА. Ишь ты!
ОВЧЕКИН. Я раньше сказал, первое слово дороже второго.
ЕЛЬКИНА. Позвонил бы, пришёл бы, чтоб только вдвоём.
ОВЕЧКИН. Так хотел уже вернуться, в конце концов, скорее зажить на прощанье.
ЕЛЬКИНА. Свет включить?
ОВЕЧКИН. Да видно же всё, уже день почти. Нечего зря деньги жечь.
ЕЛЬКИНА. Ну, сам тут. Не скучай. (Уходит в кухню.)
ОВЕЧКИН. Теперь нет, теперь уж да… всё теперь, вместе. Не волнуйся, говорю, Нюся, мне самому с собой уже не скучно, свыкся в последние три года. Хотя, по-честному, не привык. Ничего, я с удовольствием посижу один. Один - не в одиночестве! Знаешь, как радостно. Вот же мебель делали раньше, на века. И ничего, что смотреть страшно, зато служит. Я тебе, Аня, подсоблю. Заодно споём, как прежде. В четыре руки да на два голоса. (Уходит в кухню.)


СЦЕНА 3. Лестничная площадка. Из квартиры №8 выходит Раиса. По лестничному маршу поднимается Михаил, нагруженный сумками и свёртками с гостинцами.

РАИСА (на ходу). Добрый день.
МИХАИЛ. Рая? Точно, ты. Здорово, старуха!
РАИСА. Что?
МИХАИЛ. Ты же дочь нашей соседки, из восьмой?
РАИСА. Что-то важное хотите сообщить?
МИХАИЛ. Я – Мишка! Тётя Аня – моя бабушка, я сын тёти Любы.
РАИСА. Правда. Здорово. Я спешу, работа.
МИХАИЛ. Ты уехала из Питера?
РАИСА. Миша… Михаил. Я занята. Извини.
МИХАИЛ. Райка, мы же вместе мальцами тут зажигали, забыла, что ли. Какая же ты стала королева! С ума сойти. А мы на один день, туда-обратно.
РАИСА. Я рада.
МИХАИЛ. А я-то вообще в травматическом шоке! Тридцать лет не видеть подружку, и вдруг на тебе, получи, фашист, гранату, настоящая царица. Как с картины сошла. Я таких обалденных женщин в жизни не видел. 
РАИСА. Благодарю. Всего доброго. (Уходит.)
МИХАИЛ (вослед). Заходи, когда вернёшься! Или я зайду. Перед отъездом. Обязательно! Ни финты себе, мадонна… (Звонит в дверь квартиры №7.) Опять, небось, звонок поломан. (Стучит в дверь.) Бабушка! Бабушка Аня… Принимай любимого гостя. Самого любимого. Всех других я уже съел.

Дверь открывается, в проёме – Елькина.

ЕЛЬКИНА. Мишка!?
МИХАИЛ. Всё путём, не переживай. Мама в машине тормознула, батя позвонил, полчаса, как минимум.
ЕЛЬКИНА. Она же передумала ехать.
МИХАИЛ. А потом надумала. Нам, что – обратно?
ЕЛЬКИНА. Ой, да проходи, конечно.
МИХАИЛ. А я тебе рад. (Уходит в квартиру.)
ЕЛЬКИНА. Ну, вы даёте! Полтысячи километров туда-сюда…(Уходит в квартиру.)


СЦЕНА 4. Квартира Елькиной. В прихожей - Михаил и Елькина, в гостиной – Овечкин.

МИХАИЛ. Тут продукты, ба, в основном. (В гостиную.) Здорово, старик! Это мамина сумка.
ОВЕЧКИН. Здоров-здоров.
МИХАИЛ. Остальное – в кухню? (В гостиную.) Ой. Ха! Я подумал – Серёжка тёти Али! Извиняюсь, со спины так похожи. Виноват!
ОВЕЧКИН. Да ладно.
МИХАИЛ. Неудобно так! Без обид, а? Никакой вы не старик, а такой замечательный взрослый мужчина. Вылитый Серёга!
ОВЕЧКИН. Не переживай, я в курсе, что старик, а за пожелание здоровья наоборот благодарю.
МИХАИЛ. Устал рулить, ба. Ноги гудят, сил нет. Мамка, как подхватилась ехать, а мы до поздней ночи вилами махали. Её останови, попробуй, даже батя не перечит. Я сейчас завалюсь подрыхнуть, а, ба?
ЕЛЬКИНА. На диван падай.
МИХАИЛ. Ага. Я – Мишка. Или Михаил, как удобней. Бабушкин внук.
ЕЛЬКИНА. А он – твой дед. Овечкин.
МИХАИЛ. В обуви-то можно в кухню? Кто?
ЕЛЬКИНА. Папа твоей матери.
МИХАИЛ. А. (Уходит в кухню, с гостинцами.)
ЕЛЬКИНА (в кухню). На стол ставь, протру.
ОВЕЧКИН. Помрачнел.
ЕЛЬКИНА. А ты думал, что Дед Мороз для внуков?
ОВЕЧКИН. Неприятно.
ЕЛЬКИНА. Привыкай.

Входит Михаил.

МИХАИЛ. Я поставил, мама разберёт, чего куда. Ты только масло и молоко в холодильник поставь. И мясо тоже.
ЕЛЬКИНА. На балкон вынесу. Разберёмся.
МИХАИЛ. Пойду, в магазин, курево купить, кончилось по пути. Дед Овечкин. Надо же. Думал не увижу никогда.
ОВЕЧКИН. Мы с тобой дружили бы. И с братьями твоими, и с сёстрами.
МИХАИЛ. Ну, да. Ну, да. Ну, пойду. Раиса вернулась насовсем? Соседкина дочь.
ЕЛЬКИНА. Что? Нет. В командировке. В архив приехала зачем-то.
МИХАИЛ. Роскошная такая.
ЕЛЬКИНА. Обыкновенная серая мышь.
МИХАИЛ. Кому как. Пошёл. Счастливо. (Уходит.)
ОВЕЧКИН. Ноги, говорит, не носят. А сам… Что ж Люба ему про меня наговорила, раз он от одного имени ноги в руки и – бегом.
ЕЛЬКИНА. Ладно, разгребём. Да он, вроде, и курить бросил. Сумасшедший день. Идём, поможешь гостинцы разбирать. (Уходит в кухню.)
ОВЕЧКИН. Терпение, терпение и терпение. (Уходит в кухню.)

 
СЦЕНА 5. Лестничная площадка. По лестнице спускается Михаил. Навстречу поднимается Любовь.

МИХАИЛ. Сгоняю по магазинам, дай ключи.
ЛЮБОВЬ. Ты же поспать хотел. (Подаёт ключи.)
МИХАИЛ. Проснулся.

По лестнице поднимается Альбина.

ЛЮБОВЬ. Алька!
АЛЬБИНА. Привет.
МИХАИЛ. Тёть Аль, здорово, побежал. (Уходит из подъезда.)
АЛЬБИНА. А я гляжу, фургон, вроде, знакомый, номера не нашего региона, в марках машин не разбираюсь. Ой, дай отдышаться.
ЛЮБОВЬ. Сама едва-едва. Четвёртый этаж для стариков – ещё та прогулка. Ты же, мама говорила, утренним должна была улететь?
АЛЬБИНА. По каким-то техническим причинам перенесли на девятнадцать-тридцать. Думаю, просто пассажиров мало на Санкт-Петербург, они и совместили утренний с дневным, а отправляют вечером. Экономия. Ни пожаловаться, ни голову отвинтить за беспредел. А кому? Девчонкам на регистрации? Так они и так плохо понимают, что на работе, главное, чтоб макияж сидел и губищи в улыбке застыли.
ЛЮБОВЬ. Всё ворчишь.
АЛЬБИНА. Тебя-то как в наши края занесло?
ЛЮБОВЬ. Как узнала, что мама одна остаётся, ни работать не могу, ни спать, и всё тут. Думаю, уломать переехать ко мне. Мишку – за руль. По очереди, думала, поедем, нет, всю дорогу сам.
АЛЬБИНА. Осуждаешь меня.
ЛЮБОВЬ. А что, места в доме хоть и мало, столько народу, но для прабабушки потеснятся с почтением, куда денутся.
АЛЬБИНА. Нинка тут, вчера приехала.
ЛЮБОВЬ. Во как!
АЛЬБИНА. День рождения сегодня.
ЛЮБОВЬ. Я ей телеграмму открыткой послала. Надо же, все собрались. Может, так и надо, не сговариваться? По-житейски-то не складывалось уже лет… не помню, сколько.

Из квартиры №8 выглядывает Кружевнова.

КРУЖЕВНОВА. Кто тут шумит?
АЛЬБИНА. Свои, свои.
КРУЖЕВНОВА. А, девчата! Слышу голоса, думаю, надо разогнать, если опять молодёжь тусуется. Мусорят на площадке. К мамочке на побывку?
ЛЮБОВЬ. А к кому же.
КРУЖЕВНОВА. К папе, например, родному.
ЛЮБОВЬ. Не поняла?
КРУЖЕВНОВА. С приездом. (Уходит в квартиру.)
АЛЬБИНА. Везде нос сунет.
ЛЮБОВЬ. Кончай бухтеть.
АЛЬБИНА. Думаешь, я - сволочь, мать родную на восьмом десятке бросаю.
ЛЮБОВЬ. Не думаю.
АЛЬБИНА. Думаешь.
ЛЮБОВЬ. Не думаю, а знаю. И не надо истерик в общественном месте, тут не твой дом и я приехала не к тебе.
АЛЬБИНА. И она меня ещё и сволочит. Вы-то, с Нинкой, разбежались по стране, как тараканы от света, а я всю жизнь, молодость с мамой вожусь! Света белого не видела.
ЛЮБОВЬ. Возится она! Ты про кого так говоришь, про мать!? У вас, банкиров, давно вместо совести турнепс вырос! Это я вожусь, в земле вожусь, тридцать лет её возделываю, родимую, всех вас кормлю, таких вот…

Дверь квартиры №7 открывается, на порог выходит Елькина.

ЕЛЬКИНА. Вот, кто тут, оказывается, митингует. Сестрички встретились. Может, Нинку позвать для пущей громкости? Вот будет радость соседям и друг дружке, давно не виделись. А-то, семья же, как не поорать друг на дружку. А ну цыть!
ЛЮБОВЬ. Мам, здравствуй.
ЕЛЬКИНА. Дома ничего не случилось?
ЛЮБОВЬ. Всё нормально.
ЕЛЬКИНА. Мишка ни слова, шмыг – за порог. Он курит?
ЛЮБОВЬ. Да чёрт с ним, может, зайдём уже?
ЕЛЬКИНА. У тебя самолёт отложили?
АЛЬБИНА. Да.
ЕЛЬКИНА. И шла бы домой, квартиры, что ли, своей нет.
АЛЬБИНА. Ты меня гонишь?
ЕЛЬКИНА. Ой, да куда от вас деться. Разложились здесь, расшумелись. Заходим, заходим в дом, нечего тут показательные выступления устраивать. (В сторону двери напротив.) А вы говорите сериалы, Екатерина Всеволодовна, когда мои в сборе, никакого телевидения не надо. (Уходит в квартиру.)

Альбина и Любовь уходят в квартиру. Из квартиры №8 выглядывает Кружевнова.

КРУЖЕВНОВА (выглядывает из-за дверей). Нет уж, я лучше посмотрю телевизор, там безопаснее. (Уходит.) 


СЦЕНА 6. Квартира Елькиной. Овечкин забивается в дальний угол гостиной. В прихожей - Любовь, Альбина и Елькина.

АЛЬБИНА. Всё, раздеваюсь и – на диван, отдыхать. А что здесь за чемодан стоит?
ЕЛЬКИНА. Диван Мишка застолбил. Не тронь чемодан, Алька, обойди.
ЛЮБОВЬ. На коврик его, в прихожую. Ему всё равно, где, лишь бы спать. Фермерская жизнь сплошь недосыпная. Мам, а где сумки с гостинцами?
ЕЛЬКИНА. На балконе. Сначала выставь всё, разберёмся, куда чего ставить.
ЛЮБОВЬ. Кухня – не развернуться. (Уходит в кухню.)
ЕЛЬКИНА. Мне хватает. А без вас так и вообще, хоть в хоккей играй. (Уходит в кухню.)
АЛЬБИНА. Помочь? Не нужна, отлично, я - тогда на диван.
АЛЬБИНА (входит в гостиную). О, здравствуйте, не знала, что у мамы гость.
ОВЕЧКИН. Аккуратнее, не плюхайся со всего маха, мебель в доме еле дышит.
АЛЬБИНА. Ты!? (Усаживается на диван.)
ОВЕЧКИН. Привет. Давно не виделись.
АЛЬБИНА. Да по мне так ещё столько же. Люба! Люба, глянь, кто здесь!
ОВЕЧКИН. Ещё столько же не получится, кто-то столько обязательно не проживёт. Я даже знаю, кто он – этот кто-то.

Пауза. Входит Любовь, за ней – Елькина.

ЛЮБОВЬ. Мама родная…
АЛЬБИНА. Присаживайся, сестра.
ЕЛЬКИНА. Родная-родная, и папа родной.
ОВЕЧКИН. Любаня…
АЛЬБИНА. С ума сойти.

Пауза.

ЕЛЬКИНА. Хорошо молчим. На улице наверное прошли бы мимо, не узнались.
ОВЕЧКИН. Аля лет тридцать где-то, как уехала.
ЕЛЬКИНА. Тридцать два.
ОВЕЧКИН. Вы как-то приезжали всем кагалом.
ЕЛЬКИНА. С мужем и детьми приезжала двадцать один год назад. Они теперь не просто дочери, они теперь дочки-бабушки.
ОВЕЧКИН. А внуков потом не привозила?
ЕЛЬКИНА. Горя, они же фермеры, для них поездка в райцентр – событие, за двенадцать километров, а сюда все четыреста с гаком.
ОВЕЧКИН. Как там, в ваших краях? Областной центр, небось, сверкает.
ЕЛЬКИНА. Понятия не имеет. Раз десять если были, то хорошо, наших с тобой правнуков в кукольный театр возили показывать. Пойди уже, Аля, чего молчать без толку. Продукты надо уложить.
ЛЮБОВЬ. Верно. (Уходит в кухню.)
АЛЬБИНА. Как считаю нужным, так и говорю.
ЕЛЬКИНА (в кухню). Люба, сама там пошуруди, за духовкой поглядывай, я окорочка ставила. Пойду, Нинку шугану.
АЛЬБИНА. В ванной, небось, валяется.
ЕЛЬКИНА. В её возрасте пора уже одним душем обходиться.
АЛЬБИНА. Сам пришёл или мама позвала?
ЕЛЬКИНА (стучит в дверь ванной). Нинка, выходи! Нина…
ОВЕЧКИН. Успокойся, Альбина, встретились всей семьёй, ни к чему личное раздражение своей жизнью на всех выплёскивать, некрасиво.
ЕЛЬКИНА (в ванную). Нина… Нинка!
АЛЬБИНА. Поучи, поучи, соскучилась.
ОВЕЧКИН. Придёшь в себя, поговорим.
АЛЬБИНА. Слыхала, похоронил свою подружку?
ОВЕЧКИН. Жену. Да, схоронил, три года назад.

Из ванной выходит Нина.

НИНА. Я уже всё, намылась.
ЕЛЬКИНА. Здесь Алька и Любка. Иди, оденься прилично.
НИНА. Ага. Привет, девчонки, я – сейчас! (Уходит в «детскую».)
АЛЬБИНА. Так и убралась на тот свет пустопорожняя? Потому и схлопотала онкологию, бог шельму метит.
ЕЛЬКИНА. Алька, дрянь! Ещё скажешь гадость какую, выгоню из дому.
АЛЬБИНА. А у меня кроме гадостей к этому товарищу ничего в запасе нет.
ЕЛЬКИНА. Этот товарищ – твой отец, и цыц мне тут. Можешь просто помолчать, а ругаться могла бы и дома.
АЛЬБИНА. Если я плохая, хоть ясно в кого пошла, точно не в тебя, мама.
ЕЛЬКИНА. Опять отец виноват. Все кругом виноваты, кроме неё.
ОВЕЧКИН. Нет, так дело не сладится. Одна ругается, другая отмалчивается. Анюта, послушай меня. Я на самом деле зря пришёл без звонка. Ты права. Кто знал, что тут такой съезд образуется. Потом созвонимся, а сейчас я пойду.
ЕЛЬКИНА. Сиди. В своём репертуаре? Никаких резких движений, подальше от разбирательств, сторонкой от конфликтов? Так не пойдёт, Георгий. Мужик ты или нет. А эта ворчливая тётка, между прочим, твоя дочь, которую ты же сам же и воспитал.
ОВЕЧКИН. Под твоим чутким руководством.
ЕЛЬКИНА. То есть, это я виновата!? Это я загуляла, а ты, невинный, дома сидел, по хозяйству шуршал?
ОВЕЧКИН. Аня, пожалуйста…

Входит Любовь.

ЛЮБОВЬ. Хватит вам. Теперь-то, что поминать, тогда надо было.
ОВЕЧКИН. Вы же никто не дали мне высказаться, чтобы оправдаться! Ни единого разочка! Мы тебя все вместе, хором, ненавидим, презираем, потому пошёл вон и – вся любовь. Дословно почти, нет?
ЛЮБОВЬ. Пап, тебе чего не понравилось тогда, форма речи? Ну, да юные были, горячие, вздорные. Альке – шестнадцать, мне – четырнадцать, Нинке вообще десять.
АЛЬБИНА. Это нынешнее поколение в таком возрасте уже весь мир объездили. Снять квартиру - денег шиш, да и не принято было, а чтоб купить отдельное жильё даже думки такой не было.
ЛЮБОВЬ. Вместе жили,  могло случиться, что до самой смерти – под одной крышей. Я, чтоб наш дом разгрузить, замуж за деревенщину выскочила, за тридевять земель от дома рванула.
АЛЬБИНА. Я из-за этих денег ахнуть не успела в банк пошла работать на следующий день после выпускного. Сегодня молодёжь по-иностранному трещат лучше, чем на родном языке, а невинность в школьных туалетах раздают направо-налево.
ЛЮБОВЬ. Ты нас предал.
ОВЕЧКИН. Никогда и ни в чём я вас не предавал! Вы меня выгнали. Девочки вы мои родные, любимые, ненаглядные, моей вины с себя я не снимаю и не валю с больной головы на здоровую. Наверное, надо было вернуться, связать вас всех, заклеить рты лейкопластырем и объяснить. Но как было быть с вашим слухом? Если вы меня слушали, но не слышали, не желали! И откуда я взял бы доказательства того, чего не было? Ни за, ни против.
АЛЬБИНА. Ой, заткнись уже, врун.
ЛЮБОВЬ. Эй! Вы бы хоть с возрастом научились за собой следить и отвечать за свои слова! А мысли свои хоть иногда следует подвергать сомнению! Вы что, всегда во всём правы? Никогда не ошибаетесь?
АЛЬБИНА. Не учи учёную. У меня у самой двое внуков! У Нинки трое. А у Любки аж двенадцать! И кого ты тут собрался жизни учить? Прожили как-то без твоих поучений сорок лет, и – ничего, справляемся.
ЛЮБОВЬ. Ты ни одну из нас замуж не выдавал, ни одного нашего дитёнка за руку не держал, ни одного своего правнука в темечко не целовал. Так какого рожна ты вообще здесь что-то разговариваешь?
АЛЬБИНА. Пустили в приличный дом, без покаяния и прощения, так сиди и голоса не подавай, жди, когда миску с кормом ногой пододвинут. Я что-то не то сказала? Может, как-то не так? Зато правду, то, что мы все, вчетвером, думаем.
ЛЮБОВЬ. Что, старик, некому оказалось стакан воды поднести, к матери подластился? Только ты-то ей зачем? Она одна хоть как не останется, не дадим, кто-нибудь да пригреет, потому как есть за что. А ты хочешь на чужом горбу в рай?

Входит Нина.

НИНА. Так и знала, судилище.
ЛЮБОВЬ. С днём рождения, Нинуль!
АЛЬБИНА. С юбилеем.
НИНА. Спасибо, девчата.
ЕЛЬКИНА. Вот и давайте, накроем стол, отметим праздник…
НИНА. Подожди, мам, успеется. Спятили совсем, дурынды? Мало вам своей жизни? Чего в чужую лезете? Выгнали отца, бросили мать и ещё права качаете?
ЛЮБОВЬ. Может, ты какая другая, не как мы?
АЛЬБИНА. Не гнала отца, не бросала мать?
НИНА. Не гнала и не бросала! Если уж разбираться, я, как последняя подлая гадина, отмолчалась, не заступилась за папу. Потому что тоже не поверила ему. А ещё, самое главное, мне, как и вам, надоело отцовское командования в доме. Разве мы не об этом говорили между собой в нашей комнате? Люба?
ЛЮБОВЬ. Отстань.
НИНА. Люба увидела, как отец с соседкой входил под ручку в восьмой магазин. Рассказала тебе, Альбина. Ты, конечно, взвилась, ты же у нас бешеная. И от папки не раз ремня получала. Причём, за дело.
АЛЬБИНА. Да, получала, и мне было больно.
НИНА. Как и я, как и Любка. Но только не ври, что больно, обидно – да, потому как бил не сильно, а так, для виду. Причём, исключительно против своей воли, а когда мамка требовала, чтобы он ремень взял. Сами сделали из отца пугало. Разве не так? Ещё не забудьте, что вы отлично знали, как мама крепко ревновала к той женщине из первого подъезда. Сознательно ли, нет ли, а вывалили на мать, что отец ей изменяет. Та и взбрыкнула, а как же, характер! Так-то добрая, хорошая, ласковая, но если перемкнуло, то свернёт башку любому. А ещё язык, злее сотни ремней. Ни за что не сдержится, лишь бы уязвить человека.
ЛЮБОВЬ. Может, хватит уже прокурорить, соплячка!
НИНА. Мам, или не из-за языка своего ты бежала из деревни в молодости? Тебя соседи невзлюбили и ни одной подружки не осталось? Да ведь и не бежала же, нет, так и дождалась бы из вредности натуры, покуда тебя кто-нибудь не прибил бы или покалечил. Это отец тебя увёз. Полюбил вопреки всем, с собственной роднёй разорвал отношения ради любви к тебе и увёз не ради праздника, а лишь бы тебя уберечь. И уберёг ведь, создал семью, родил с тобой троих дочерей, вырастил, на ноги поставил. А в ответ что? Какая благодарность? Пинком по зад из квартиры, которую ему дали за трудовые успехи!   
ОВЕЧКИН. Хватит! Нина, замолчи. Мы с вашей мамой теперь свободные люди, сами разберёмся, как быть. Если бы мы тогда, Анюта, без единого слова, просто поцеловались бы, ни за что не расстались бы.
АЛЬБИНА. Слыхала, Любка? Ну, сказанул…
ЛЮБОВЬ. Рецепт от развода – поцелуй. Романтик-перехватчик.
НИНА. Ой, да ну вас…
ОВЕЧКИН. Прошлое в прошлом, впереди, как всегда, для человека одна только смерть. И всё.
ЛЮБОВЬ. А в настоящем? Что ж ты не приговорил настоящее?
ОВЕЧКИН. Настоящее это вы. Мы все. Вместе. Или порознь. Но все мы. А ещё про настоящее я знаю наверняка одно: до тех пор, покуда я здесь, вы не угомонитесь. Ещё рассоритесь на старости. И опять я крайний останусь, хотя дело-то не во мне, дети, а в вас.
ЛЮБОВЬ. Опять он нас обвиняет!
ОВЕЧКИН. Да я же не обвиняю…
АЛЬБИНА. А ты, Нинка, в адвокаты записалась? Исполнился полтинник и сразу правильная стала, честная, разумная?
ОВЕЧКИН. Ох, люди мы люди… какие же мы нелюди. (Проходит в прихожую, одевается.) Аня, позвони потом, когда решишь. Аня, слышишь?
ЕЛЬКИНА. Ой, окорочка же сгорят! (Уходит в кухню.)
ЛЮБОВЬ. Мам, я помогу. (Уходит в кухню.)
АЛЬБИНА (включает телевизор). Ток-шоу же сегодня, опять кого-нибудь полоскать будут со всем его грязным бельём. Вот у людей жизнь, с ума сойдёшь, не то, что у нас, такая скука, ничего не происходит.
ОВЕЧКИН. Пошёл я. Где-то тут мой чемодан…
АЛЬБИНА. Я его под вешалку задвинула.
НИНА. Вот. (Подаёт чемодан Овечкину.) Проводить?
ОВЕЧКИН. Нет-нет, я сам.
НИНА. Ты покраснел.
ОВЕЧКИН. Здесь темно, тебе кажется, я в норме. Аня! Я ухожу. Созвонимся. Люба, всего доброго. Не переживайте, я – в норме. Я вас всегда жалел. (Уходит.)
НИНА. Папа ушёл.

Входит Елькина, за ней – Любовь.

ЕЛЬКИНА. Что, Анна Кузьминична, опять сама себе подкузьмила…
НИНА. Я – в «детскую».
АЛЬБИНА. Расскажи хоть, как живёшь.
НИНА. В телевизоре интереснее врут, наслаждайся. (Уходит в «детскую».)
АЛЬБИНА. Тоже мне правдоруб. Пойду, успокою малолетку, сама, может, успокоюсь. Рейс на вечер перенесли, мам. Сначала на час, а потом. Не сидеть же дома одной, муж-то на работе. (Уходит в «детскую».)
ЕЛЬКИНА. Тапки, в которых отец сейчас был, выбрось их в мусор.
ЛЮБОВЬ. Древние какие, умели раньше делать на века. Ой, папкины, что ли? С той поры!? Может, не выбрасывать?
ЕЛЬКИНА. Я всё сказала. Вынеси мусор, ведро полное. И не разговаривай со мной.
ЛЮБОВЬ. Мусор, значит, мусор. (Уходит в кухню.)
ЕЛЬКИНА. И никто со мной не разговаривайте! Отвыкла. То пусто-пусто, то густо, и опять потом. Надоели! Ох, руки-крюки у тебя, я сама подам, не мельтеши, Любка!  Как же я устала от вас. Так устала. (Уходит в кухню.)


СЦЕНА 7. Лестничная площадка. На верхней ступеньке лестничного марша сидит Овечкин, с чемоданом. Из квартиры №8 выходит Кружевнова.

КРУЖЕВНОВА. Вам плохо? Сердце?
ОВЕЧКИН. Давление.
КРУЖЕВНОВА. Вам надо прилечь.
ОВЕЧКИН. До кровати дальше, чем до того света. Сейчас полегчает и пойду.
КРУЖЕВНОВА. Идёмте ко мне.
ОВЕЧКИН. Нет-нет, что вы!
КРУЖЕВНОВА. Да, да-да-да, без возражений. А вдруг «скорую» придётся вызвать и некому. Поднимайтесь, вам нельзя оставаться одному. Чемодан я возьму.
ОВЕЧКИН. Он лёгкий. Нельзя… одному нельзя, а куда денешься.
КРУЖЕВНОВА. Ко мне… Я вас под руку возьму.

Из квартиры №7 выходит Любовь, с ведром мусора.

ЛЮБОВЬ. Кто бы сомневался, специалист по соседкам.
ОВЕЧКИН. Люба, так же нельзя же!
ЛЮБОВЬ. То восьмой магазин, то восьмая квартира. Однолюб, однако.
КРУЖЕВНОВА. Прекратите злословить, вашему папе плохо! Заходим, заходим.
ЛЮБОВЬ. Ничего, сейчас похорошеет.
ОВЕЧКИН. Как же так… как так…
КРУЖЕВНОВА. Ничего, всё утрясётся, Георгий Михайлович, главное, здоровье, аккуратнее, порог. Заходим, заходим…

Кружевнова и Овечкин уходят в квартиру.

ЛЮБОВЬ. И кто меня за язык тянет…

По лестничному маршу поднимается Михаил.

МИХАИЛ. Давай ведро, я вынесу.
ЛЮБОВЬ. Где шляешься!
МИХАИЛ. Где надо, мама, я уже вырос.
ЛЮБОВЬ. А ну, марш спать. Дверь не заперта. Сама мусор отнесу, хоть просвежиться. Вечером, может быть, обратно поедем.
МИХАИЛ. Ну, чего дёргаться…
ЛЮБОВЬ. Я всё сказала! Отец дома психует. Поспи, Миша. Я одна за рулём посреди зимы далеко не уеду.
МИХАИЛ. Как встреча с папашей?
ЛЮБОВЬ. Ушёл. Мерзавец, ты почему не предупредил, что он в доме?
МИХАИЛ. Мам, сюрприз должен быть неожиданным. Я сам растерялся.
ЛЮБОВЬ. Лучше вообще не приезжали бы. Дура, сорвалась. (Уходит.)
МИХАИЛ. Ничего не зря. (Звонит в дверь квартиры №8.) Тут такая Рая… Райская.

Дверь открывается, в проёме – Кружевнова.

КРУЖЕВНОВА. Вам кого?
МИХАИЛ. Тётя Катя, я – Мишка, внук соседки.
КРУЖЕВНОВА. Что-то случилось?
МИХАИЛ. Да нет. Хотел спросить, Рая дома?
КРУЖЕВНОВА. Нет.
МИХАИЛ. Договаривались пообщаться…
КРУЖЕВНОВА. Какие шустрые детки. Извини, Миша, я очень и очень занята. Приходи после четырнадцати-тридцати где-то, Раиса уже должна быть. Всего доброго.
МИХАИЛ. До свидания! Я зайду, сто пудов.
КРУЖЕВНОВА. Что? Сто? Многовато будет, как бы пол не провалился.
МИХАИЛ. Да пусть провалится, новый постелю! Хоть дубовый, паркет ёлочкой!
КРУЖЕВНОВА. С приездом, Миша, рада видеть. Хороший ты. Хоть кто-то хороший в этом доме. (Уходит в квартиру.)
МИХАИЛ. А я-то как рад… в раю-то. А что, прикольно звучит: до встречи в раю… Осталось ключи подобрать. Подберём… (Уходит в квартиру №7.)


СЦЕНА 8. Гостиная в квартире Кружевновой. Овечкин входит из соседней комнаты, на диван. Двери из коридора открываются, входит Нина.

НИНА. Пап?
ОВЕЧКИН. Да нормально всё, клянусь.
НИНА. Зачем ты ушёл сюда?
ОВЕЧКИН. Короткими перебежками приближаюсь к выходу. Ниночка, не могу я по чужим людям болтаться, в чужих тапочках, в таком состоянии.
НИНА. Ну, да, и тапочки женские. Я сейчас смотаюсь в аптеку за уколами, врач прописал, тут рядом. Вернусь, и мы с тобой пойдём полегоньку к тебе.
ОВЕЧКИН. Ты моя радость! Вот устроил тебе непутёвый папашка золотой юбилей.
НИНА. Прекрати, ты мой подарок, дорогой и любимый. Побежала. Книжку какую-нибудь подать?
ОВЕЧКИН. Нашла читателя, в моём-то возрасте, да я давно уже умнее всей этой библиотеки. Уколы болючие?
НИНА. Даже не сомневайся.
ОВЕЧКИН. Возвращайся скорее, и уведи меня уже отсюда. Екатерина хорошая, сердобольная оказалась, но всё же не чужая.
НИНА. Я мигом. (Уходит.)
ОВЕЧКИН (напевает). У солдата выходной, пуговицы в ряд, Ярче солнечного дня золотом горят… Не обижайтесь девушки, но для солдата главное, Чтобы его далекая любимая ждала…

Входит Раиса.

РАИСА. Здесь песни поют, а я думала болеют.
ОВЕЧКИН. Нам песня строить и жить помогает.
РАИСА. Здравствуйте, Георгий Михайлович. Узнаёте?
ОВЕЧКИН. Скорее, догадываюсь. Рая?

Входит Кружевнова, с подносом, на котором стакан воды и лекарства.

КРУЖЕВНОВА. Она-она. Врач сказал принять обязательно по времени, ровно в четырнадцать-пятнадцать.
ОВЕЧКИН. Мне так неудобно.
РАИСА. Диван жмёт?
КРУЖЕВНОВА. Раиса, не смей зубоскалить!
РАИСА. Мама, да я пошутила. Дядя Гоша, скажите,
ОВЕЧКИН. Екатерина Всеволодовна, у нас с вашей дочерью древние отношения.
РАИСА. Я обещала выйти за вас замуж ещё в средней группе детсадика.
КРУЖЕВНОВА. До сих пор незамужняя. Примите таблетки, не силой же заставлять.
ОВЕЧКИН. Ох, как меня достала эта медицина, кто бы знал. (Принимает лекарство.)
КРУЖЕВНОВА. Знаем-знаем. Все знают, от мала до велика подсажены на фармакологию.
ОВЕЧКИН. Так что, Раешник, выходит, верна мне?
РАИСА. До гроба.
ОВЕЧКИН. Ничего, недолго ждать.
РАИСА. Дядя Гоша, ну, я же не то имела ввиду…
КРУЖЕВНОВА. То, не то, а как всегда культурологично, что означает не вовремя и не к месту.

Звонки в дверь.

РАИСА. Открою.
КРУЖЕВНОВА. Я сама! А-то опять впустишь кого не надо. Ничего не знает, ни с кем не знакома, а ведёт себя как дома. (Уходит.)
ОВЕЧКИН. Ворчит мамка.
РАИСА. Привыкла. Хочу перевести к себе в Питер.
ОВЕЧКИН. Что, и ни разу не замужничала?
РАИСА. Ха-ха, какое замечательно выражение: не замужничала! Попробуй тут, ответь. Официально – нет, а так… с кем ни бывало.

Входит Кружевнова, за ней – Михаил.

КРУЖЕВНОВА. Миша уверяет, что вы договаривались?
РАИСА. О чём?
МИХАИЛ. О встрече! От меня не спрятаться, не скрыться. Ой, извините, помешал.
ОВЕЧКИН. Здорово, старик.
МИХАИЛ. Чего? О, блин, чёрт, дед! Опять ты?
ОВЕЧКИН. Ничего, не нервничай, я уже собираюсь домой.
МИХАИЛ. Обалдеть! Куда ни пойдёшь, ты что, весь дом приватизировал?
РАИСА. Твоему дедушке во всём доме рады, потому что он замечательный человек. А сейчас Георгий Михайлович здесь из-за того, что собственная семья едва не довела его до сердечного приступа и пришлось срочно вызвать «скорую помощь».
МИХАИЛ.  Да ладно-ладно, я не знал, чего на меня сразу полкана-то спускать!
РАИСА. Кого?
МИХАИЛ. Полкана.
КРУЖЕВНОВА. Фигура речи такая, устаревшая. Имеется ввиду цепной пёс, которым прежде часто давали кличку «Полкан».
МИХАИЛ. Правда? Я и не знал. Но честно скажу, Рая, и откровенно, пусть я почувствовал себя слегка, как асфальт под катком, но так вот запросто не уйду. Объяснюсь. Возможно, сегодня вечером мамке взбредёт уезжать, а это значит, что мы с тобой можем увидеться уже только никогда. Такой дури я себе не позволю.
КРУЖЕВНОВА. Лучше бы ты, Миша, не позволил себе такой дуры.
РАИСА. Мама! Не смей при посторонних меня принижать!
КРУЖЕВНОВА. Какие же они посторонние, здесь все свои.
РАИСА. Может, ещё и тётю Аню с дочерями кликнуть?
МИХАИЛ. Не-не-не, там сейчас праздничное застолье, юбилей тёти Нины обмывают, они уже клюкнули хорошенько, к песням перешли, так что, лучше их не трогать, запросто полы обвалятся, стены сложатся.
ОВЕЧКИН. Да уж, праздничные фейерверки я тоже не люблю.
КРУЖЕВНОВА. Пойду, приготовлю нам всем, четверым, чай с пирогом и конфетами.
РАИСА. Мама! Вчетвером? Втроём!
КРУЖЕВНОВА. Миша сказал же, что сразу не уйдёт.
МИХАИЛ. Вчетвером, тётя Катя. Не сидеть же мне без чая, зима вокруг, замёрзну.
КРУЖЕВНОВА. Вот именно. (Уходит.)
РАИСА. Маме помогу.
МИХАИЛ. Ты говорила, что дед у меня замечательный. Расскажи, чем.
РАИСА. Кино и русские, абсурд, вот твой дед, спрашивай.
ОВЕЧКИН. Пошутила она, чтобы тебя, Миша, поддеть. Никакой я не замечательный.
РАИСА. Монтажник-высотник! Орденоносец! Член обкома партии, передовой бригадир, лучший монтажник-высотник страны. Просто хороший человек. Отзывчивый. Я отлично помню, как дядя Гоша тёте Клаве Калининой стёкла в окна вставлял, та даже расстроиться не успевала. Да мало ли!
ОВЕЧКИН. Первый этаж, мальчишки футбол гоняли.
РАИСА. Он же хоккейную коробку строил, детские горки, песочницы. Новогодние ёлки ставил!
ОВЕЧКИН. Не один же, с соседями.
РАИСА. Я сейчас работаю в архиве. Готовлю материалы для предоставления правительству ходатайства об учреждении государственного праздника «День Отца». Чтоб наравне с Днём Защитника Отечества. Отечество! По-современному, означает отцовство. Мы все пишемся по отцам. У нас отчества! С уважением, а праздника нет. Так вот, ваша биография, дорогой Георгий Михайлович, тоже вошла в круг моих исследований. Не нарочно, сама по себе.
МИХАИЛ. То-то, знай наших.
РАИСА. Да просто получить квартиру в таком доме, как наш, было ох, как не просто так. Сюда вселяли только заслуженных, известных людей. Министры, руководство университета, олимпийские чемпионы. А тут простой рабочий.
ОВЕЧКИН. Дом такой, тогда был экспериментальный, вроде, как выставочный экземпляр. Хоть и панелька. Когда-то на него весь город ходил глазеть. Теперь всё, что мы когда-то строили, демонтировали. В прошлом году кинотеатр «Центральный» смели с лица земли. Осталась только световая вышка на стадионе, да и то не светит, нет нужды. В нашем доме нормальным людям давали, без должностей и почестей. Многодетным отдали весь первый этаж по всем подъездам. Теперь там понапиханы никому ненужные магазинчики. Мир изменился, напрасно мы, старики, тянем резину, только под ногами мешаемся. Никому не нужны, но споткнуться о нас можно, лицо разбить, не-то покалечиться. Искоренять нас надо, искоренять.
МИХАИЛ. Что ты такое говоришь! Прекрати. Старики – честь и совесть народа, так что, нечего тут. Какая старость, такой и народ. А мы на планете не самые последние люди. Так думают у нас в деревне.
РАИСА. Ну, конечно, у вас деревня процветающая, а кругом вон сколько заброшенных и просто мёртвых.
МИХАИЛ. Где? Я не видел. У нас таких нет. Дома строятся, дети родятся, сады плодятся. Конечно, есть брошенные и вымершие, но значит так на сегодняшний день вышло. Или природа так захотела, или их власть.
РАИСА. У нас на всех одна власть.
МИХАИЛ. Вот ведь как интересно, правда? Власть одна, а судьбы разные. Так, может, смысл в людях?
РАИСА. В ваших сказочных краях, конечно, и вишнёвый сад до сих пор стоит.
МИХАИЛ. За вишнёвый ничего не скажу, может, и вырубили, а вот вишневый, как цвёл, так и цветёт, и вишни всё высаживаем и высаживаем.
РАИСА. Он ещё и Чехова читал…
МИХАИЛ. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Вам, интеллигентам, повзрослеть бы уже давно пора.
РАИСА. Что такое!?
МИХАИЛ. Творчество Антона Павловича, виноват, в школе преподают, так что, хошь-не хошь, а знать приходится, иначе учителя родителям нажалуются, а у тех розги вместе с колыбелькой мастерятся.
ОВЕЧКИН. Ишь, не лаптем щи хлебаем, а?
МИХАИЛ. Не лаптем, сапогом. Эволюционируем, извините за выражение. Хороший был писатель, озорной, сильный, басовитый, покуда здоровье позволяло. Люди до сих пор радуются, когда читают его рассказы.
ОВЕЧКИН. Может, не надо…
МИХАИЛ. В профессорской квартире находимся, среди книг, - навевает. Не учи, дедушка, с интеллигенцией общаться, знаем, плавали.
РАИСА. Ха-ха-ха, пловец отыскался.
ОВЕЧКИН. Ага, вынырнул.
МИХАИЛ. Однако, вернёмся к нашим баранам. А как заболел наш великий и могучий Антон Павлович, так прозу забросил и ну драматургию писать про наболевшее. А про что ещё болящий может говорить, только про свои болячки. И такие же больные всю эту муру читают, потому что про здоровое и радостное им слышать невмоготу, завидно. Сочинять байки надо про здоровье и свет в конце тоннеля, а про болезнь мы сами всё знаем, вон, в поликлиниках все стены плакатами увешаны, на все случаи жизни.
РАИСА. Неуч! Невежда! Чехов – это святое! Икона! На него молиться надо!
МИХАИЛ. Меня тоже назвали в честь самого главного на планете ангела, архистратига. И что ж мне теперь Мишкой не быть или Мишуткой, или Минькой?
РАИСА. Это разные вещи!
МИХАИЛ. Вещи разные, суть одна. Люди дают названия, они же и переименовывают. Мало, что ли, было икон в советской литературе? И какие теперь печи ими растапливают?
РАИСА. Ах, ты барбос…
МИХАИЛ. О, вспомнила меня! Моё детское прозвище вспомнила. Значит, не забывала, и это радует. А теперь, женщина, не перебивай больше, дай мужчине с мужчиной договорить. Не знал, дед, прости. Даже не спрашивал. У меня есть два деда, по отцовой линии, они меня по хозяйству так сызмальства трамбуют, что ещё одного добровольно я себе не навешивал. Бабушка одна.   

Входит Кружевнова.

КРУЖЕВНОВА. Прошу всех чай кушать.
МИХАИЛ. Давно пора. А-то тут у нас скоро торжественное заседание откроется, осталось Гимн включить.
КРУЖЕВНОВА. Слышала-слышала. Признаться, Миша, давненько не встречала я живых философов. Ты меня впечатлил.
МИХАИЛ. Очень хорошо, так короче путь к сердцу Райки.
РАИСА. Я тебе не Райка!
КРУЖЕВНОВА. Она тебе не Райка, а Раечка.
РАИСА. И не Раечка!
ОВЕЧКИН. Но сердце-то есть. А значит, и путь к нему.
КРУЖЕВНОВА. Всё, Раиса, хватит пылить, иди впереди меня, чтоб я твою спину видела. А-то сбежит.
РАИСА. Я никому не Райка. (Уходит.)
КРУЖЕВНОВА. Иди уже, не Райка. (Уходит.)
МИХАИЛ. Дед, пошли. Давай, поддержу. Хоть какой-то прок от внука.
ОВЕЧКИН. Собирался, было, домой, но теперь задержусь. Не стану отказываться от поддержки внука. Рая – роскошная барышня.
МИХАИЛ. С ума схожу, если честно.
ОВЕЧКИН. Ты, похоже, серьёзный мужчина, а деревня и Санкт-Петербург… как-то не складывается.
МИХАИЛ. У меня пока тоже.
ОВЕЧКИН. А что если совместить? Не там и не там, а здесь. В нашем городе.
МИХАИЛ. О как! Ну, я мамке пропишу на обратном пути, такого хитромудрого умника меня лишить.
ОВЕЧКИН. Ай-я-яй.
МИХАИЛ. Вот именно.
ОВЕЧКИН. Ну, ты балабол.
МИХАИЛ. А по другому выгодно не женишься, дед, молчунам всегда достаются ошмётки.

Входит Раиса.

РАИСА. Меня прислали за вами, чай стынет.
МИХАИЛ. Чёрт с ним, с чаем, лишь бы ты не остыла.
РАИСА. Ну, ты и дурной… аж светишься. (Уходит.)
МИХАИЛ. Ну, как?
ОВЕЧКИН. По-моему, твоя взяла.
МИХАИЛ. И я, и я, и я того же мнения.
ОВЕЧКИН. Идём, деревенщина.
МИХАИЛ. Значит, говоришь, нам с моей Райкой лучше в вашем городе обосноваться? Зайду, обсудим.

Входит Нина.

НИНА. Вот это компашка! Старый да малый.
МИХАИЛ. Как говорят у нас в деревне: стар да мал – дважды глуп.
ОВЕЧКИН. Ну, я так не сказал бы.
НИНА. Домой?
ОВЕЧКИН. На раз-два-три! Главное, чтоб ноги не отвязались. Заходи в гости, внучок.
МИХАИЛ. Точно! Скажу Райке, что она просто обязана тебя проведать, а мне, быть, её сопровождать. Так я не прощаюсь. Или проводить до дома?
НИНА. Без сопливых, иди уже. Райка, - говоришь?
МИХАИЛ. Вот женюсь, поживём и сообщу, как её точное имя. Зайду, дед, обязательно, теперь ты от меня никуда не денешься. Будь здоров. (Уходит.)
ОВЕЧКИН. Буду, старик! Буду. Мозговитый получился ребёнок у Любки. Вот бы всех внуков повидать.
НИНА. Не до них сейчас, нужно укол сделать поскорее. Может, здесь?
ОВЕЧКИН. В чужом доме заголяться не стану. И хватит уже панику наводить, всё путём, дочь. Пошли уже, людей только задерживаем. (Уходит, с Ниной.)





окончание высылаю по запросу
vgettih@ya/ru