Гастрономия и Тяпляпия

                ГАСТРОНОМИЯ И ЕЁ ГОРОДА       

        Страна с таким продовольственным названием представляла собой союз трёх автономных городов: Хлебного, Колбасного и Молочного. Города располагались не далеко друг от друга, образовывая треугольник, и соединялись наезженными грунтовыми дорогами, окружёнными густым лесом. По ним в запряжённых лошадьми повозках гастрономцы  возили товары для продажи, причём Хлебный город возил, как правило, хлебную продукцию, Колбасный – колбасную, а Молочный – молочную. Это не значит, что хлеб не пекли в Колбасном и Молочном городах, или же собственная колбаса и собственное молоко отсутствовали в Хлебном городе, но продукция, давшая городам названия, отличалась восхитительным вкусом, была предметом гордости для горожан, а секреты её изготовления передавались из поколения в поколение. К городам вплотную примыкали поля, сады, огороды, пастбища и фермы, а в них самих находились аккуратные разноцветные домики жителей, мануфактуры, мастерские ремесленников, магазинчики и лавки торговцев, конторы менял, больницы, гостиницы для путешественников, печатались газеты, а в Хлебном городе имелись сахарный заводик и музей – разумеется, это был Музей хлеба. Везде главное сооружение – здание ратуши – строилось рядом с рыночной площадью, и в нём заседал городской совет. В Хлебном городе на верхушке ратуши красовался позолоченный деревянный хлебный колосок, в Колбасном – воплощённый в металле батон колбасы, а в Молочном городе купол венчала монументальная медная голова бурёнки с изогнутыми рогами и огромными глазами. Жизнь в Гастрономии текла размеренно и без сбоев, подобно хорошо смазанному и отлаженному механизму. Городским советам не было нужды заседать постоянно, и они заседали в ратуше раз в месяц, а несколько раз в году их делегаты вместе обсуждали накопившиеся в Гастрономии вопросы. Жалованье членам советов не платили, но попасть в них мечтали многие; избранники пользовались почётом и всеобщим уважением. Лямку же исполнительной власти тянули бурмистры и их подчинённые – служащие администраций. Гастрономию населял народ трудолюбивый, мирный и законопослушный, но в семье, как известно, не без урода, воры и грабители попадались, а потому тюрьмы наличествовали. Порядок же обеспечивали стражники, форму которых украшала городская символика – для каждого города своя и не трудно догадаться какая.
        Хлебный город был весьма своеобразным: примерно половина горожан ела исключительно чёрный хлеб, а другая половина – белый. Традиция исходила из глубокого прошлого. В обиходе мужчин – почитателей ржаного хлеба – называли чернушниками, а женщин – чернушками. И почитатели пшеничного хлеба без прозвищ не остались. Мужчин, как зайцев, обзывали беляками, а женщин – белянками. В общем, население разделилось на чёрных и белых, расселившись для удобства по отдельным кварталам, в которых пекли только чёрный или белый хлеб, и какой-нибудь беляк, приглашённый соседями на чашку чая, мог быть уверен, что принесённый им бисквитно-фруктовый торт на пшеничной муке примут на «ура». Чёрных горожан сладостями не обделили. Печенье, пироги, пряники и вафли на ржаной муке на прилавках не залёживались. Поражало то, что молодёжь вступала в брак с учётом хлебных предпочтений, и в газете мелькали объявления типа «Двадцатилетняя симпатичная белянка хочет познакомиться с беляком для серьёзных отношений», или «Миловидная чернушка ищет спутника жизни. Белякам не беспокоить…». Вполне закономерно, что у живущих в городе родня состояла из одних «единохлебцев». Смешанные браки редко, но случались, и тогда кто-то из двоих менял «хлебоисповедание», иначе предстояло лавировать меж двух лагерей, что сопровождалось в быту сплошными неудобствами и недоразумениями. Зато в Музее хлеба –  главном его зале – единения достичь удалось. Размещённые в нём печи, кухонная утварь, хлебницы, вышитые полотенца и приспособления для выпечки привязки к конкретной злаковой культуре не имели. В двух других залах – ржаном и пшеничном – привязка была стопроцентная, но выставлялись в них лишь современные хлебобулочные изделия. Белые и чёрные непрерывно дискутировали, чей злак возделывался изначально. За неимением старинных артефактов подкрепить ими свою точку зрения они не могли. Следует отметить, что такое разделение не сопровождалось неприязнью. На сахарном заводике без всяких конфликтов бок о бок вкалывала смешанная бригада, и в обеденный перерыв, разложив на столе домашнюю еду, работники иногда благодушно подтрунивали друг над другом. «И не боязно вам есть чёрную кислятину? – вопрошали белые. – Язву и гастрит нажить не терпится? Переходите на белый хлеб, от него энергия прибавляется». Оппоненты снисходительно посмеивались: «Жир и сахар в крови от вашего хлеба прибавляются, а не энергия, и витаминов в нём с гулькин клюв. Мы диабетом заболеть не стремимся. В чёрном же хлебе витаминов, минералов и клетчатки полно, полезные вещества замечательно усваиваются». Поболтав, они дружно возобновляли сахароварение. Неформальные лидеры чёрных и белых –  Буханыч с Батонычем – для соблюдения баланса интересов назначались городским советом бурмистрами по очереди на два года. Чередование лидеров практиковалось с незапамятных времён. Единственным, кто отвергал хлебную традицию, кушая в открытую и ржаной и пшеничный хлеб, был доктор Находкин. Он служил главным врачом в больнице и владел близлежащей аптекой, в которой готовились порошки и пилюли, а прозвали его так за то, что у любого, кому посчастливилось (или не посчастливилось, у всех по-разному) лечь в больницу на излечение, он попутно находил какую-нибудь дополнительную болячку.
        Колбасный город до недавних пор чудил на почве продовольственных разногласий не меньше Хлебного города, но с той лишь разницей, что раскололись в нём на варёных и копчёных, то есть приверженцев варёной и копчёной колбасы. Первые утверждали, что копчёная колбаса напичкана опасными канцерогенами. Вторые опасность отрицали и напирали на то, что копчёная колбаса – источник полезных белков и микроэлементов. И здесь публиковались оригинальные объявления, например: «Варёный некурящий юноша тоскует без некурящей варёной девушки привлекательной внешности…» или: «Копчёная семья снимет комнату на ваших условиях на длительный срок». Путешественники, не знающие местной специфики, прочитав газету, пугались и недоумевали, зачем в городе варят и коптят людей, и как они, пройдя столь жуткую термообработку, сподобились дать объявление. Перелом в колбасопонимании произошёл с назначением на пост бурмистра Мудряши. «Молодая, а умная», – отзывался о ней Буханыч. «Если имеются концы, то должна иметься и середина, – рассудила Мудряша.  – Серединой мне видится варёно-копчёная колбаса». Новый бурмистр, в подтверждение отзыва Буханыча, дала группе сметливых мясников-колбасников умный совет – начать её производить, и те, не будучи дураками, взяли его на вооружение – и не прогадали, а будь они ими, Мудряша умным советом не наградила бы. Она никогда не давала дуракам умных советов, полагая, что те не в состоянии ими воспользоваться, ибо дураки. Задумка сработала и почин подхватили. Варёные новую колбаску покупали из-за её «варёности», а копчёные – из-за её «копчёности», но в дальнейшем «копчёность» либо «варёность» смущать перестали, неприятие дотоле отторгаемого колбасного изделия улетучилось и колбасное разобщение сошло на нет. В Хлебном городе перенять опыт вздумалось одному из членов городского совета, и он порекомендовал выпекать комбинированный серый хлеб из ржаной и пшеничной муки. Пекари в коммерческий успех не поверили и рекомендации проигнорировали, а рекомендателю отвечали: «Серый хлеб не варёно-копчёная колбаса, кому он нужен?» Но один всё-таки выпек – и прогорел. Нет, не хлеб – финансово пекарь прогорел. Пришлось новатору скормить его скотинке. Та в людские заморочки не вникала, уписывала с одинаковым удовольствием и чёрный, и белый. Не побрезговала и серым. Традиция в Хлебном городе устояла. Мудряша, сторонница научно-технического прогресса, вступив в должность, осведомилась об инженере-изобретателе по прозвищу Головастик. Мудряша знала: он учился за границей точным наукам и механике, стажировался в университете, а возвратившись с чертежами и эскизами изобретений, пытался заинтересовать ими мануфактурщиков и городские власти, но понимания не снискал и его придумки всерьёз не восприняли. Ей сообщили, что помыкавшись впустую, инженер обосновался в деревянной халупе на окраине города, пробавляясь уроками с отпрысками состоятельных горожан. Переговорив с Головастиком, Мудряша предложила ему перебраться во флигель при ратуше и выбила из городского совета средства на воплощение его замыслов; заодно совет утвердил Головастика в должности внештатного советника. Прошло два года, и к строителям поступили разработанные им механизмы, ткачи обзавелись механическим станком, на экспериментальной зерновой мельнице шипела паровая машина. Пиком его достижений явился генератор – устройство, способное вырабатывать электрический ток. Оно состояло из  магнитов и катушки с проволокой, вращаемой от паровой машины. От громоздкой конструкции, для которой соорудили пристройку к флигелю, тянулись провода в кабинет Мудряши, и в нём включалась электролампа – стеклянный колпак с угольными стержнями. «Лиха беда начало», – поощрительно заявила бурмистр при пробном включении, и, проникнувшись духом прогресса, дала добро на создание в школе класса для технически одарённых детей. Не подвёл Мудряшу Головастик.
        Молочный город ярко выраженным продовольственным антагонизмом не страдал, кушали кому что нравится и о вкусах не спорили. Здешнего бурмистра – долговязого сухонького мужчину лет под пятьдесят – звали Богомолом, а его рослого, с цилиндрической формой туловища помощника – Бидоном. Родители Бидона – хозяева молочной фермы – накануне выходного дня приходили в ратушу угостить её обитателей парным молочком, и по-прежнему, как в детстве, называли сына Бидончиком. Богомол, отведав угощение, частенько вспоминал о Клаусе – местном химике-самоучке, открывшем способ получения углекислого газа. «Райский напиток, –  щурился Богомол, вытирая губы, – и как это химику ошалелому взбрело в голову его испоганить?» До открытия Клаус уединённо экспериментировал в доставшемся ему по наследству особнячке, одну из комнат которого приспособил под лабораторию. Ходили слухи, что он заделался алхимиком, а мистики заподозрили колдовство. Детвора химика побаивалась и, завидев его, не приближалась, а наиболее смелые кричали «колдун, колдун» и улепётывали. Напраслину на Клауса возвели незаслуженно. Его открытие позволило наладить выпуск газированных напитков, вытеснивших обычную фруктовую воду с прилавков. Дети были от неё без ума. Достигнутым Клаус не ограничился и передал газировкщикам синтезированные в лаборатории ароматизаторы. Лавки и магазинчики Гастрономии заполонили бутылки с красовавшимися на этикетках экзотическими заморскими фруктами. Стар и млад к новшеству прикипели. «Не пейте вы её, – увещевал Богомол внуков, – диковинные фрукты только снаружи – на этикетке, а в бутылках сплошная химия». «Вкусно», – отвечали те и, отхлебнув из бутылки, блаженно облизывались. Натуральные ароматизаторы производились из фруктов, выращенных в Гастрономии, а с появлением искусственных закупки у садоводов сократились, и те выступали за полное искоренение ненатуральности. «Людей бы пожалели, – негодовали садоводы, – сейчас вкусно, а лет через пять от дряни химической печёнка отвалится». Богомол с садоводами был солидарен, а чашу его терпения переполнила очередная инициатива Клауса – газирование молока. Приравняв сию инициативу к кощунству, он созвал заседание делегатов городских советов, на котором выступил за запрет газированного молока и искусственных ароматизаторов. Делегаты возмущение Богомола приняли близко к сердцу и единогласно проголосовали за запрет газированного молока, но от запрета искусственных ароматизаторов воздержались – дети и внуки замучили бы хныканьем. «Вред от них не очевиден, поживём – увидим», – постановили делегаты. Наверное, они хотели проверить, отвалится ли у людей через пять лет печёнка или нет.
        Мирную безмятежность Гастрономии омрачала лишь орудовавшая на дорогах шайка разбойников – не особо жестокая, но всё равно страх наводившая не малый. Радовало одно – нападали они нечасто. Скрывающиеся в лесных кущах разбойники наслаждались пребыванием на лоне дикой природы, черпая из неё вдохновение и душевное успокоение. Богатый дичью лес кормил, но время от времени они на дорогу выходили – и денежками разжиться, и товарами. Периодически Бузай – предводитель лесной братии – посылал кого-нибудь в город прикупить по-тихому того, чего недоставало. Посыльные маскировались под путешественников или странствующих паломников, не вызывая подозрений у проезжающих, и те обычно соглашались подбросить безлошадных путников до города. Посещать многолюдные сборища и куролесить в тавернах Бузай запрещал; разбойники с ограбленными не расправлялись, если те не оказывали вооружённого сопротивления, и вероятность опознания не исключалась. Чтобы обезопаситься, торговцы могли нанять вооружённых стражников. У разбойников ружья имелись, но в таких случаях караван не трогали. Зачем подставлять лоб под пули, если вслед едут без охраны? Услуги стражников стоили недёшево, и прижимистые торговцы, приняв в расчёт нерегулярность вылазок, предпочитали понадеяться на авось. Опасаясь нарваться на грубость, подвергшиеся нападению не дёргались. Как-то раз невыдержанный возница, огорчённый отысканием под рогожей припрятанной палки сырокопчёной колбасы, дёрнулся, ударив ею разбойника по протянутой руке, а тот в ответ тоже ударил, но не колбасой, а прикладом ружья, и не по руке, а по затылку. Очнулся жадина у Находкина в больнице, где и пролежал на излечении две недели с сотрясением мозга. Кроме того, Находкин диагностировал у него острую мозговую недостаточность и выявил в животе грыжу. Мозговую недостаточность он не восполнил, а грыжу успешно удалил. Стало быть, не напрасно огрели возничего прикладом.

                ТЯПЛЯПИЯ

        Государство Тяпляпия являлось ближайшим соседом Гастрономии. Его одноимённая столица раскинулась вдоль горного хребта на берегу реки, некогда изобилующей рыбой, в особенности тиляпией – она и дала наименование государству, наречённому сперва Тиляпией. Её же изобразили на гербе. Рыбное изобилие длилось не вечно. Тиляпия куда-то уплыла, а вместе с нею уплыли доходы купцов, снабжавших рыбкой сопредельные страны. Казна без «рыбных» поступлений оскудела, а народ без обожаемой им тиляпии обеднел и приуныл; чужеземные мастера разъехались, а новых не нанимали. Тиляповцы перестроились, но перестраивались по методу «и так сойдёт». Небрежность и нерадивость вошли в привычку. В итоге качество товаров снизилось и спрос за границей на них упал. Путешественники отмечали невзрачность городской архитектуры, жаловались на плохое обслуживание в гостиницах и на то, что из мостовых вываливаются булыжники. Насмешники, как в самой стране, так и за рубежом, стали называть её Тяпляпией, а за ними – и прочие. Постепенно за страной новое название закрепилось, но рыбка с герба не исчезла. Такова предыстория.
        Закодательной властью в Тяпляпии обладал парламент, а исполнительной –  государственная палата во главе с высшим руководителем, для краткости называемым не иначе как «высрук». В нынешней Тяпляпии эту должность занимал Призывник. За повышение качества он боролся призывами, стараясь пробудить ими в гражданах добросовестность, усердие, творческий подход и вдохновение. Парламентарии не отставали и трудились не покладая рук, голосуя ими за принятие стимулирующих законов, но увы, в законотворчестве не преуспели, не считая того, что вдохновились сами, простимулировав себя же высоким денежным вознаграждением. Тем не менее за счёт дешевизны в маленьком объёме сбыт в Гастрономии отечественных хлеба, молока и колбасы наладили. Там применение завозимому нашлось: из молока варили кашу – ею потчевали нищих и бродяг в бесплатных благотворительных столовых, а заключённым подавали её на завтрак, хлеб скармливали скотине и птицам, колбаса доставалась собакам и кошкам. Нищие, бродяги и заключенные поглощали кашу без энтузиазма, а привередливые собаки и кошки зачастую носы воротили от колбасы. Скотина и птицы хлеб не забраковывали: коровы протяжно мычали, но жевали, а куры с раздражением скребли лапами землю, недовольно кудахтали, но клевали. В Хлебном городе небрежное отношение к хлебу приравнивалось к греху, а тяпловское творение и к хлебу-то не относили. Начни ребятишки во дворе пинать его ногой, им бы и замечание не сделали. «Предназначение еды – не удовольствие доставлять, а голод утолять», – любил повторять Призывник, но он, зажиточные бюргеры и парламентарии удовольствие не отметали, уплетая дорогие деликатесы из Гастрономии. Рядовые граждане довольствовались тем, что сляпали в родных стенах, и не привередничали на манер разбалованных домашних животных из Гастрономии.

                ЛЕПЁШКА

        Монотонное течение жизни в Хлебном городе, где до того царили тишь и благодать, всколыхнула находка активиста сообщества чёрных Мякиша – низенького щекастого толстячка. Копая во дворе колодец, он наткнулся на позеленевшую бронзовую форму с четырьмя углублениями, а метром ниже извлёк из глины керамическую миску, внутри которой покоилась тёмная губчатая масса в виде лепёшки, по размеру соответствующая углублению в форме. Внимательно изучив находку, Мякиш подумал: «В миске, вероятно, древняя ржаная лепёшка. Неслыханная удача. Покажу-ка я её Буханычу» – и, ухватив артефакты, помчался с ними в ратушу. На рыночной площади он заприметил Кренделя –  франтоватого заместителя Батоныча в стане белых.
        – Привет, – окликнул Мякиша Крендель, – где ты раздобыл этот хлам? На свалке?
        – Почти угадал, – ответил Мякиш, – но не хлам, а древние артефакты. Во дворе раскопал.
        – И куда ты их несёшь, археолог?
        – Отнесу в музей в ржаной зал, но прежде Буханычу покажу. В миске я обнаружил прекрасно сохранившийся ржаной хлеб – свидетельство того, что в древней Гастрономии ели именно его,  – и Мякиш явил миску с лепёшкой Кренделю для обзора.
        – Ты хочешь сказать, что в Гастрономии изначально сеяли ваш сорняк?
        – Почему «хочешь»? Уже сказал.
        – В те времена и белый пекли. Твоя находка моё допущение не опровергает.
        – Докажите. Где ваш артефакт? Нету. То то же, – и Мякиш состроил победную гримасу.
        – А вы докажите, что лепёшка ржаная, – не сдавался Крендель. – Тысячи лет в земле пролежала. От того и потемнела.
        Не придя к единому мнению, спорщики разошлись. Крендель изменил маршрут и двинулся к дому Батоныча. Поединок двух противоборствующих группировок набирал обороты; в бой вступала тяжёлая артиллерия. Батоныч, побеседовав с Кренделем о находке, тут же отправился к Буханычу, сменившему его на посту бурмистра, и прямо с порога взял быка за рога.
        – Доброго тебе дня, Буханыч, – поздоровался Батоныч. – Я прослышал, к тебе Мякиш заходил с раскопанными им предметами старины. По закону найденные древние артефакты являются достоянием города и распоряжаться ими как заблагорассудится непозволительно.
        – Он распорядился ими не как заблагорассудится, а по закону – в музей сдал, в ржаной зал, – парировал выпад Буханыч.
        – С какой стати в ржаной?
        – Потому что лепёшка ржаная.
        – Кто сказал? Мякиш? Он что, специалист по древним лепёшкам? Требуется независимая экспертиза.
        – Я не против, но в Хлебном городе беспристрастность не соблюдём. Остаётся прибегнуть к услугам иногородних экспертов. В Молочном городе Клаус – дока по части химии, а в Колбасном Головастик учёностью знаменит. Короче, кто-то из них экспертизу проведёт.
        – Я прокатиться готов, – с лёгкостью вызвался Батоныч. – Головастика по первости задействую, а Клаус – запасной вариант. Ты со мной археолога доморощенного пошли – Мякиша.
        – Я и сам не прочь прокатиться; с Мудряшей давненько не общался и с придумкой Головастика с этим… как его… электрическим током ознакомиться не мешало бы. С утра и покатим. На дороге последнее время спокойно,  разбойники не шалят, да и вояж у нас не служебный. Обойдёмся без охраны. Разобьёмся с лепёшкой, то есть в лепёшку, но истину познаем, – и Буханыч весело подмигнул Батонычу.
        Поутру, в ясную солнечную погоду, Буханыч с Батонычем забрали из ржаного зала музея уникальный злаковый экспонат, бережно поместили его в шкатулку и, усевшись в мягкую коляску, запряжённую тройкой лошадей, в приподнятом настроении с комфортом отчалили. У аптеки экипаж приостановился; у  входа в неё облачённый в медицинский халат доктор Находкин распекал аптекаря, прикрепившего на стене над дверью рекламный плакат такого содержания: «Предновогодняя акция: скидка 10% на порошки и пилюли. Успей заболеть до Нового года!». Увидев путников, Находкин учтиво наклонил голову.
        – Эскулапу моё почтение, – выкрикнул Буханыч. – Мы с Батонычем к твоему воззванию на стенке прислушались. У Мякиша жена четвёртый день температурит. К ней и наведаемся, покашляет на нас. До Нового года гриппом переболеть успеем. А у похоронной конторы, часом, предновогодней скидки нет? Не знаешь?
       Находкин сердито зыркнул на аптекаря, содрал плакат, а Буханычу вместо ответа наставительно сказал:
       – Чтобы не заболеть гриппом, занимайтесь закаливанием. Контрастное обливание – отличная профилактика от гриппа и простуды. Также помните: избыточный вес – фактор риска, на иммунную систему негативно воздействует. Следуйте поговорке «Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу».
       – Лично я по субботам контрастно обливаюсь из шайки, – похвастался Батоныч. – Сначала – тёплой водой, а следом – очень тёплой, а вот ужин вынужден съедать – нет у меня врагов.               
       Балагурство Батоныча прервал подошедший человек, прижимавший платок к указательному пальцу.
       – Где здесь травматический пункт? – спросил подошедший. – Палец молотком зашиб; опух и шевелить им больно.
       – Травматический – это твой молоток, а пункт – травматологический, – втолковал ему Находкин. – Иди за мной, – и, откланявшись отцам города, увёл его в больницу.
      При подъезде к Колбасному городу погода испортилась: небо заволокло тучами и заморосил дождь. Зайдя в кабинет Мудряши, Буханыч с Батонычем застали её сидящей за столом при свечах.
       – Здравствуй, красавица, – пожелал здоровья Буханыч, расплываясь в улыбке, – мы к тебе. Не прогонишь?
       – Присаживайтесь, не прогоню, – в тон ему ответила Мудряша.
       – А свечи ты зажгла почему? – спросил Батоныч. – Свет ваш сломался?
       – Не свет, а генератор, – поправила Мудряша. – Ночью в пристройке фонарщик с ломом генератор слегка порушил. Ну, фонарщика током и ударило. На его крик Головастик прибежал и в чувство злоумышленника привёл. Очухавшись, тот вину свою осознал и покаялся. Оказалось, фонарщики сговорились меж собой уничтожить электричество на корню. Бросили жребий – и пострадавшему выпало уничтожение осуществить.
       – А зачем? – удивился Батоныч. – Они же безобидные «муравьи» работящие: ходят с приставными лестницами, заправляя фонари конопляным маслом, от копоти стёкла чистят, фитили воспламеняют в сумерках, а на рассвете гасят. Что «муравьёв» на диверсию толкнуло?
       – Беспочвенные треволнения и невежество толкнули; замену масляных уличных фонарей на электрические предотвратить намеривались, – внесла ясность Мудряша. – Я наказывать их строго не стала с учётом чистосердечного раскаяния – ущерб компенсируют и штраф заплатят. Головастик им растолковал, что замена фонарей – штука сложная, произойдёт ох как не скоро и без любимой работы они не останутся. Забравшегося в пристройку фонарщика  – по его же просьбе – Головастик на электрика обучит. Того контакт с электрическим током сподвиг на смену профессии. А генератор Головастик починит – он в пристройке его ремонтирует.
       – Жаль, жаль… – опечалился Буханыч, – любопытно было бы на чудо техники взглянуть, а помимо этого мы с Батонычем хотели бы попросить Головастика помочь нам разобраться кое в чём, но отрывать от починки неудобно и…
       – В чём разобраться? –  спросила Мудряша, прерывая уклончивое словоизлияние Буханыча.
       Державший шкатулку Батоныч осторожно вытащил лепёшку, а Буханыч предъявление экспоната сопроводил развёрнутыми комментариями, завершив их словами «без экспертизы полная неопределённость».
       – Как же он проведёт такого рода экспертизу? – засомневалась Мудряша. – Ладно, сейчас выясню, – и она вышла со шкатулкой из кабинета.
       Проконсультировавшись с экспертом, Мудряша огласила заключение:
       – Идентифицировать состав вашего образца в настоящее время наука бессильна.
       Буханыч с Батонычем сокрушённо заохали и заёрзали на стульях.
       – Вы разочарованы? – посочувствовала Мудряша. – Не отчаивайтесь. Справимся без науки. Буханыч, ты на заседании делегатов ненароком обронил, что у тебя от запаха белого хлеба тошнота к горлу подступает. Отщипни от лепёшки кусочек и проглоти. Если не стошнит, то лепёшка ржаная, а стошнит – пшеничная. Да шучу я, шучу, – заспешила остановить Буханыча Мудряша, видя, что тот взял в руки и открыл шкатулку.
       Тревожилась Мудряша зря. Буханыч, естественно, ни крошки от лепёшки сомнительного происхождения глотать не намеревался. Он всего лишь поднёс шкатулку к носу и понюхал, а взяв пробу воздуха, поделился впечатлениями:
       – Гнильцой попахивает. Ржаная не ржаная, меня от неё по-любому бы стошнило.
       От запаха Буханыча не стошнило, но совсем без реакции на нюханье не обошлось, а проявилась она в том, что он широко открыл рот, закрыл глаза и смачно чихнул. Вследствие чихания Буханыч непроизвольно стукнул шкатулкой по краю стола, лепёшка подпрыгнула и от неё отвалился небольшой кусок с засохшим тараканом.
       – Глядите-ка, в нём таракан! –  произнесла поражённая Мудряша, беря шкатулку. Изучив членистоногое насекомое, она сказала: – Батоныч, помнится ты хвалился, что в ваших пшеничных пекарнях тараканов нет и быть не может, а там, где ржаной пекут, они в догонялки с мышами играют. Напрашивается вывод: лепёшка – ржаная.
       – Ты меня с кем-то перепутала, – заявил сконфуженный Батоныч, – а наличие таракана – не аргумент. В древности они повсюду резвились. В старину тараканов не морили.
       – Итак, господа, – обратилась Мудряша к искателям истины, – подытожим: установить злаковую принадлежность лепёшки нереально, и к Клаусу вам ехать бесполезно. Дело, конечно, ваше, но я бы посоветовала придать лепёшке признак нейтральности и определить её в главный зал музея, а радикальный мой совет – хлебные баталии пора прекратить. Сколько можно дурью маяться? Расклейте прокломации, пример подайте, покусав в воскресенье на рыночной площади и белый, и чёрный хлеб. Глядишь, всё и наладится. Идёмте обедать. Колбаса на обед – обалденная. Пальчики оближете.
       – Уставшие от долгих споров Буханыч и Батоныч возвращались в Хлебный город. Сытые и разомлевшие, они задремали. Разбудил их резкий свист. Кучер осадил лошадей и упавшим голосом произнёс:
       – Кажись, приехали.
       Батоныч откинул верх и выглянул; к ним приближалась дюжина косматых мужиков с ружьями и дубинами. Впереди ватаги шагал бородатый здоровяк с пистолетом и ножом на поясе. Подойдя к коляске и взглянув на седоков, он изумлённо воскликнул:
       – Вот те на! Кого я вижу!.. Власти предержащие.. Элита… Сливки общества… Не скрою, ошарашен. А почему не в карете? И где охрана? Отчаянные вы правители. Виноват, не представился – Бузай… – бородач наклонил голову и приложил ладонь к груди. – Что везём?
       – Ничего для вас ценного, – просипел Батоныч.
       – Ничего, говоришь? – усомнился разбойник и, заприметив шкатулку, сурово изрёк: – А ну, давай её сюда.
       Завладев приятной на ощупь вещицей, Бузай в предвкушении денег или драгоценностей вожделенно её погладил и плавно поднял крышку.
       – Опаньки… – опешил потрясённый атаман. – Что это? – спросил он, тыча пальцем в лепёшку.
       – Музейный экспонат – хлеб предков, – объяснил Буханыч.
       Бузай, изрыгнув ругательство, уронил шкатулку на землю и со злобой пнул её ногой. Она долетела до тройки лошадей, там перевернулась и из неё вывались лепёшка, которую коренная лошадка подобрала и схрумкала.
       – Не переживайте, – ухмыльнулся Бузай, – соберёте экспонат в переваренном виде.
       Разбойники засмеялись и вопросительно поглядели на атамана. Тот покачал головой и снисходительно сказал седокам:
       – Содержимое ваших карманов мы оставим в покое. Чую, не при деньгах вы сегодня. Жирных карасей хватает. Отыграемся. Катите восвояси, – и Буханыч с Батонычем, отделавшись лёгким испугом, покатили в Хлебный город.
       На следующий день найденную Мякишем бронзовую форму с четырьмя углублениями перенесли в главный зал музея. Тот, кто выпек в ней пресловутую лепёшку, вряд ли предполагал, что спустя тысячи лет ею закусит гнедая кобыла.

                ЛЁД И МОРОЖЕНОЕ

        В понедельник Богомол и Бидон подводили итоги прошедшей недели и планировали мероприятия на текущую.
        – Давненько новых продуктов молочники не придумывали, – констатировал отсутствие развития Бидон, – пошевелились бы.
        – Новое – это хорошо забытое старое, – припомнил поговорку Богомол. – Ты историю Гастрономии в школе изучал? Меню аристократов древних времён помнишь? В нём мороженое присутствовало, а мы его не изготавливаем. Пора упущение исправить.
        – В древности в Гастрономии снег зимой выпадал и вода в реке замерзала, – вспомнил историю Бидон, – куски льда топорами вырубали и в подземельях хранили. По прошествии веков глобальное потепление Гастрономию накрыло и мороженое из меню исчезло. Впрочем, исчезли и аристократы. Зимы у нас мягкие, река и пруды не замерзают. Безо льда какое мороженое?
        – Добудем, – вразумил Богомол, – в пяти километрах к востоку от Тяпляпии гора с ледником находится – действующий вулкан; на неё начинающие горовосходители карабкаются, азы альпинизма постигают, а матёрых гора не привлекает – они на труднодоступные взбираются. Нам же, наоборот, пологая подходит. Наверх тропа ведёт. По ней мы лёд с ледника к подводам и перетаскаем. Его на горе немерено, надолго хватит. Ты организуй экспедицию и молочников уведомь, погреба пусть копают. Лёд тронулся.
        В Тяпляпии предпринятый поход к леднику не остался незамеченным. Промышлявшие в горной долине охотники обратили внимание на то, как четверо дюжих мужиков грузят на подводу куски льда. От их вопросов грузчики отмахнулись, и, не снизойдя до объяснений, уехали в сторону Гастрономии. О встрече со странными добытчиками замороженной воды прознал Призывник. Заинтригованный, он позвал советника потолковать.
        – В пятницу гастрономцы за льдом к вулкану приезжали,  – сообщил Призывник своему советнику Торопыге. – Ты слышал?
        – Ну, приезжали и приезжали, а нам какое дело?
        – Как какое дело?! – вскинулся Призывник. – Лёд у нас под боком, а забирают ресурс они. По ухабам трястись им непривычно. Притащились, однако. Следовательно, нуждаются в нём. А почему бы нам не снабжать? Не худо бы и казну пополнить иностранной валютой.
        – Не приедут они больше, – сказал Торопыга. – Возможно, лёд для больниц потребовался – к ушибам прикладывать.
        – Зачем столько для ушибов? – возразил Призывник. – Им на головы что, град с куриное яйцо обрушился?
        Торопыга подумал и выдал плод раздумий:
         – Когда-то горный хребет нам принадлежал. Давай возле горы столб с гербом Тяпьляпии вобьём, право наше обозначим.
        – Ну ты хватил… На существующий миропорядок покусился. Не торопись с советами. Горный хребет – ничейная территория. Возмутятся вокруг. Неприятностей с твоим столбом не оберёшься. И с Гастрономией из-за ерунды ссориться не хотелось бы. Или тебе их деликатесы разонравились?
        В дверь постучали. Служанка-секретарь внесла поднос с кофейными чашечками. Ставя на стол вазочку с печеньем, она проворковала:
        – Свеженькое. Из вчерашнего привоза. В Хлебном городе выпекали. В Гастрономии новый молочный продукт появился – мороженое, но его не довезёшь – растает. Оно у них…
        – Стоп! – воскликнул Призывник.
       От его возгласа женщина вздрогнула и пролила кофе Торопыге на штаны.
        – Это я не тебе, – бросил служанке высрук, выпроваживая её из комнаты, и, многозначительно взглянув на Торопыгу, спросил: – Догадался?
        – ?
        – Для мороженого лёд предназначался, – просветил Призывник. – Нащупали золотую жилу, то бишь ледяную, и не отвадишь…
        – Есть идея, – прервал Призывника Торопыга. – Снежным человеком их напугаем – лешим по-иному. Его якобы альпинист при восхождении на гору повстречал – рыжего и громадного, и от ужаса со скалы упал, рёбра поломал, а впоследствии заикаться начал.  Слухи о лешем, я думаю, и до Гастрономии дошли. Враньё не враньё – дело десятое. Зашлём к леднику ряженого – он и напугает. Ночной сторож Бултыхай – наилучшая кандидатура: детина за два метра ростом, рыжий, косматый, ноздри широкие и челюсть вперёд выступает, как у обезьяны. Если щетиной лицо зарастёт, не отличишь от лешего. Бриться он с сегодняшнего дня перестанет. Его смолой вымажем и в пуху обваляем, а чтобы не замёрз на верхотуре, барсучьим жиром натрём. При виде Бултыхая они и заикаться впоследствии не начнут – в момент онемеют. За телесный дискомфорт заплатим ему, не обидим. Когда гастрономцы снова пожалуют, неизвестно. Посадим на башню дальнозорких парнишек за дорогой наблюдать поочерёдно. С неё обзор превосходный. Наблюдатель подводу углядит, свистнет. По сигналу Бултыхая и обваляем. Днём он в сторожке дрыхнет, а ночью они не заявятся.
        – Принимается, – воодушевился идеей Призывник. – Ты постановкой спектакля и займись, а актёрам прикажи держать язык за зубами. Если Богомол проведает, шуму не оберёшься. Связываться с ним неохота. Ну его к лешему.
        Происшествие в горах вызвало в Гастрономии переполох: из уст в уста передавалась новость о свирепом ревущем снежном человеке, чуть не растерзавшем четырёх ледокольщиков из Молочного города. Те еле успели унести ноги и вернулись с бледными лицами и трясущимися губами. У одного из них дёргался глаз, а другой, слезши с телеги, вскрикнул и шарахнулся от гревшейся на солнышке лохматой дворняжки. Между тем запасы льда от первой поездки таяли в прямом и переносном смысле. Над мороженым нависла гнетущая тень неопределённости. В ратуше Молочного города не мешкая вступили с ней в бой.
        – Добровольцев на заготовку льда искали? – спросил Богомол.
        – Искали, но никто ни за какие деньги не отваживается, – ответил Бидон. – Разорившегося лавочника-погорельца было уговорили, но на нём жена и дети повисли, не пустили.
        – Скверно, – промолвил Богомол. – Мороженое людям понравилось, улетает на «ура». Выходит, подразнили всего-навсего. Дети особенно расстроятся.
        – Не всё так плохо, – обнадёжил Бидон. – Эмиссар из Тяпляпии обошёл молочников и посулил им льда, как он выразился, «много и в неограниченном количестве» по сходной цене.
        – А те?
        – Раздумывают.
        – Думать нечего, соглашаемся, – подытожил Богомол. – В Гастрономии смельчаков не сыщем. Воображаю, какой лёд они поставят – глыбы кривобокие вперемешку с крошками, но выбирать не приходится. Ухари в Тяпляпии не перевелись, и леший им не помеха.
        – Не ухори, а ухорь, – уточнил Бидон. – Некто Бултыхай подрядился – детина обезьяноподобная. Он в ущелье со снежным человеком столкнулся. Тот малину с кустов обрывал и в пасть горстями бросал, а Бултыхая заметив, похрюкал приветливо и не тронул.
        – За своего принял, – съязвил Богомол. – Леший, видать, сладкоежка. Его за покладистость, а Бултыхая за храбрость мороженым премируем – пускай в ущелье им полакомятся.

        – Согласились, голубчики! – оповестил Призывника Торопыга, влетая в кабинет, – эмиссар и молочники по рукам ударили. Богомол палки в колёса не вставлял. Мало того, пошлиной лёд не обложил. Как мы и предвидели, жаждущих пойти по стопам первопроходцев они не сыскали. Здорово тех Бултыхай застращал. До сих пор в себя не пришли. А сторож пропал куда-то. В сторожке его нет. Уж не сорвался ли со скалы, как тот альпинист?
        –  В долине застрял, ягодами пузо набивает, – успокоил Призывник. – Я вот что думаю: а не переименовать ли Тяпляпию? Неблагозвучно звучит. Ситуация подходящая. На Гастрономии свет клином не сошёлся. Нарастим экспорт льда, и зазвучим. Ледовая страна… или Ледяная… Непременно внесу в парламент проект постановления. Ты же сколоти артель и отправляйся с нею на гору. Проследи, чтобы тяпали без ляпов. Веха возрождения грядёт. Вернём былую славу!
        Шагая с бригадиром артели по тропе, Торопыга, не вдаваясь в подробности, на всякий случай предупредил:
        – Если вам на глаза попадётся рыжее страшило, не пугайтесь и не удивляйтесь – это сторож Бултыхай. Его минувшей ночью грабитель дубиной по голове шандарахнул, и  от того у сторожа разум помутился. На рассвете бедолага в перьях куриных обвалялся и к горам сиганул. Дозорные не догнали. Надо полагать, оклемался.
        – А там не он? – спросил бригадир, указывая на сероватый силуэт выше по тропе. – Лёгок на помине. – В туманной дымке, у камня, кто-то стоял.
        – Эй, Бултыхай, отбой! – прокричал Торопыга и подумал: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибёт». – На кой ляд ты на горе околачиваешься? Уговор забыл?
        – Великоват для Бултыхая, – заметил бригадир, – и не рыжий, а …
        Бригадир не договорил. Сверху раздался душераздирающий рёв, посыпались камешки, и из тумана выскочил трёхметровый монстр, покрытый серебристой шерстью. Топая им навстречу, он издавал гортанные рыки и размахивал мохнатыми лапищами, что предвещало скорую расправу. Торопыга опомнился первым, и, распихав обомлевших артельщиков, бросился наутёк вниз по склону, а за ним драпанули остальные. У подножия горы отдышались. Монстр за ними не гнался. Уняв дрожь в коленках, незадачливые лёдодобытчики расселись по повозкам и пустились в обратный путь несолоно хлебавши, но, не проехав и километра, остановились, услышав глухое грохотание. Грохотал проснувшийся вулкан, над которым поднимался густой дым. Ошеломлённые внезапным его пробуждением, они заворожённо смотрели на пепельное облако и едва не упали в обморок, когда перед ними возник рыжий верзила.
        – Мать честная, Бултыхай… – выдохнул Торопыга. – Ты с неба свалился?
        – Не с неба, а с горы, – ответил сторож, – от лешего я утёк. В пещеру меня, гад, уволок и в ней удерживал. Скуку мною разгонял. Приглянулся я ему. Когда загудело и пепел посыпался, вылетел он из пещеры как ошпаренный. Я и улизнул.
        – А экспедицию из Гастрономии ты шуганул? – спросил Торопыга, кивком приглашая Бултыхая в тарантас.
        – Не я. Его работа.
        – Гони, да побыстей, – поторопил Торопыга кучера. Тот хлестнул лошадь, и тарантас, подпрыгивая на ухабах, понёсся в город.
        На холме, порядочно отдалившись от горы, Торопыга обернулся. Вершину вулкана покрывала красная шапка вышедшей из недр раскалённой лавы. Переливаясь через края, она потоками сползала вниз.
        – Леший меня к кратеру водил – на экскурсию, – подал голос Бултыхай. – На дне его озеро плещется, но не с водой, а с красной кипящей кашей. Не приведи господи в неё бултыхнуться. В той каше и тело расплавится, и душа испарится.
        Пропустив мимо ушей воспоминания сторожа, Торопыга подумал: «Ледник обречён, расплавит его лава. Переименование Тяпьляпии в Ледовую страну отменяется. Ничто не вечно под Луной. Да и сама Луна не вечна, если разобраться, а уж о ледник-то...

       Узнав о катаклизме, Богомол с досады плюнул и принялся барабанить костяшками пальцев по столу, мысленно проклиная силы природы, вызвавшие и глобальное потепление, лишившее Гастрономию морозов, и извержение вулкана, а Бидон взъерошил на волосы и уставился на стоявшую перед ним чернильницу.
        – Не помрём без мороженого, – нарушил молчание Бидон, – и горло детишки не застудят, а им в утешение новогодний йогурт запустим в продажу, будто бы от Деда Мороза присланный.
         – Другого не остаётся, – вздохнул Богомол.
         – К нам господин Клаус пожаловал, – приглушённо доложила служанка-секретарь, приоткрыв дверь. – Говорит, по важному делу.
        – Проси, – распорядился Богомол, удивившись визиту химика, благосклонности к которому не питал.
        – Бьюсь об заклад – кефир газированный принёс на дегустацию, – усмехнулся Бидон.
         Химик действительно кое-что принёс – в руках он держал прямоугольный деревянный ящичек. Поздоровавшись, Клаус поставил его на стол и открыл. На дне лежал белый брусок, внешне напоминающий лёд. Бурмистр с советником привстали и воззрились на необычный предмет. Бидон попытался до него дотронуться, но Клаус со словами «не трогай, обожжёшься» попытку пресёк.
        – Очень горячий? – полюбопытствовал Бидон.
        – Напротив, очень холодный.
        Химик надел перчатки, достал брусок из ящичка и продемонстрировал его вблизи. Положив брус обратно, он, наконец, удовлетворил любопытство присутствующих.
        – Перед вами сухой лёд, господа, – торжественно провозгласил Клаус. – Получен мною в лаборатории из сжатого углекислого газа. Не на одну же газировку его расходовать. Головастик мне помог установку сконструировать. Он её после усовершенствовал – для создания в ней высокого давления паровую машину приспособил. Гастрономию обеспечим сухим льдом с избытком. Для заморозки он идеален.
        – Я, сказать честно, не ожидал, – признался Богомол. – Выручил, братец, спасибо тебе, а прошлые раздоры забудем. Газ твой поистине волшебный. Продолжай в том же духе.
        – Углекислый газ для меня пройденный этап, мы с Находкиным хотим лекарственные препараты разрабатывать, – поделился планами Клаус. – Я – химик, он – медик. Совместно эффективней.
        – Молодцы, – одобрил начинание бурмистр, –  благое удумали. Вы и про скотинку не забудьте, и для неё пилюльку разработайте. Ох, эти болезни. И когда их наука победит?
        – Победит обязательно, – заверил Клаус. – В будущем наука добьётся невосприимчивости людей к болезням. Они будут рождаться на свет крепкими, стройными, красивыми…
        – …и одинакового роста, – закончил Бидон описание человека будущего.
        – Зачем одинакового? – спросил удивлённый Клаус.
        – С одинаковым ростом бидоны с молоком таскать за ручки удобней, – пояснил тёзка обозначенной ёмкости.
       – Шутит он, – смягчил неловкость Богомол, грозя незаметно для химика помощнику пальцем, и, откинувшись на спинку кресла, произнёс: – Последние годы наука и техника  в Гастрономии развиваются бурно. Вот и Молочный город благодаря тебе весомый вклад внёс.
        – На передовые позиции в науке в перспективе выйдем, – спрогнозировал Бидон, – университет создадим, а Молочный город в Наукоград переименуем.
        – Я те переименую! – цыкнул на него Богомол. – Города с историческими названиями переименовывать недопустимо, а если история у города славная, как у нашего, то ею гордятся, – и все согласно закивали.               

                КОТ

       Издавна, в последнюю субботу уходящего лета, в Колбасном городе проходил фестиваль колбасы, приуроченный ко Дню города. На двойной праздник съезжались люди со всех уголков Гастрономии и не только. Под музыку, танцы и сальто акробатов они дефилировали по улицам, вкушая пронумерованные образцы кулинарного творчества, а перепробовав множество шедевров, проставляли карандашом номер в бумажке-бюллетене и бросали её в специальные короба, голосуя за наиболее понравившийся шедевр. Некоторые подкрепляли выбор, делая ставку в букмекерской конторе –  власти в угоду заядлым игрокам организовывали тотализатор. К вечеру пресытившиеся едоки подтягивались к рыночной площади, где жюри, озвучив итоги волеизъявления, объявляло колбасу-победительницу, поздравляло её творца с присвоением звания «Колбасник года» и вручало ему памятную медаль. Церемония до поры до времени протекала без сучка, без задоринки, но однажды случился скандал. Несостоявшиеся медалисты обвинили лауреата конкурса в махинациях. Дескать, подкупленные им бродяги и попрошайки голосовали за его колбасу по нескольку раз. Скандал замяли, а в процедуру, во избежание мухлежа, внесли коррективы: при выдаче бумажки на мизинец левой руки кисточкой наносилась краска – тонкая несмываемая полоска. Меченым бумажки не выдавали. Чтобы избавиться от краски, мизинец требовалось усиленно скоблить. Проблему устранил химик Клаус. Изобретённая им краска легко смывалась, но не сразу, а с задержкой в двенадцать часов. При Мудряше формат конкурса кардинально поменялся – на авансцену вышел уникальный кот по кличке Жоржик. Родился и вырос кот в домике садовода-селекционера, прозванного Ботаником. В городском парке селекционеру выделили участок. На нём он выводил новые сорта яблонь и вишен, а взамен арендной платы косил в парке траву и подрезал кусты. С юных лет кот исправно ловил мышей, и за каждую пойманную мышку ему перепадал ломтик колбасы. Вкусив награду, он благодарно мяукал, и громкость мяуканья напрямую зависела от достоинств съеденного, а когда Ботаник одарил его колбасой из Тяпляпии, оскорблённый кот насупился и забился под диван. Об уникальном коте заговорили. Его таланту к дегустации отдавали должное и кулинары. Они приходили в домик селекционера с наборами колбас, и кот безошибочно ранжировал по качеству экземпляры в наборах, а триумфом для него стал фестиваль. Жюри выложило перед ним колбасное ассорти, и его выбор совпал с выбором проголосовавших. На последующих фестивалях мизинцы краской не пачкали. На помосте в центре рыночной площади раскладывались по тарелкам куски колбас, занявших первые десять мест по итогам голосования. Рядом с тарелками крепились шесты с номерами. Ботаник выпускал из сумки кота, и тот вальяжно прохаживался по помосту, обнюхивая содержимое тарелок. Вдоволь нанюхавшись, он звучно мяукал и поедал полюбившийся кусок. Соответствующий номер и признавался победителем конкурса. Туристы на шоу с котом валили валом, и на площади яблоку было негде упасть. Среди колбасных мастеров Жоржик завоевал непререкаемый авторитет. Отпадал и вопрос с махинациями. Подкупить кота – та ещё задача. На один из праздников его почётные гости – Буханыч и Батоныч – привезли изысканную колбасу Хлебного города, с тем чтобы выставить её на помост вне конкурса в одиннадцатой тарелке. Накануне они навестили Ботаника, взяв с собой лакомство для кота –  салатик из тунца, перепелиных яиц, сыра и… внеконкурсной колбаски. Кот салатик за милую душу умял и облизнулся.
       – А поблагодарить? – напомнил Буханыч. – Мяукать разучился или язык проглотил?
       – Слопал лакомство, и мурлычь, – подсказал Батоныч.
       «Сам мурлычь, – по-видимому подумал неблагодарный хвостатый гурман, и, не вняв увещаниям, ретировался, а назавтра, на помосте, нюхнув разок колбасу из Хлебного города, он демонстративно презрительно фыркнул и вытер нос лапой.
       Незадолго до грядущего фестиваля в Колбасный город проник Симпатяга – разбойник из шайки Бузая. Он и взаправду был парнем симпатичным, следил за своей внешностью и соблюдал гигиену. Плюс к тому не злоупотреблял неприличными словечками. Бузай чаще других посылал его в города, где приодетый Симпатяга не выделялся в общей массе цивильных горожан. Памятуя о кодексе поведения в городе, он по тавернам не шатался и людных мест избегал, но в одно из посещений чёрт его дёрнул забрести в парк, где играл оркестр, а на площадке у клумбы с тюльпанами танцевали пары. Симпатяга расположился на скамейке и умиротворённо взирал на танцующих. Музыка стихла, и пары ушли отдыхать на перерыв. К нему подсели фигуристая барышня со светло-русыми косичками и добродушный увалень. Симпатяга опёрся о скамейку и деликатно сдвинулся на краешек. То ли чары завораживающего майского вечера так подействовали, то ли опять чёрт дёрнул, но когда оркестр заиграл вальс, Симпатяга поднялся и спросил у увальня:
       – Можно, я уведу Вашу даму?
       – Можно, – ответил тот , – но не насовсем.
       Получилось насовсем. По крайней мере, в этот вечер. До темноты барышня танцевала только с Симпатягой, подарившим ей перед уходом из парка сорванные с клумбы три тюльпана. Агнесса –  так звали барышню – была дочкой вдового мясника. Её неженатый старший брат помогал отцу по мясной части, а она вела домашнее хозяйство. Симпатяге же, пока он кружился с Агнессой в вальсе, тужась сочинить о себе что-нибудь правдоподобное, музыка навеяла незамысловатую легенду. Её разбойник и подсунул: мол, он иностранец-коммивояжёр, разъезжающий по городам и весям и предлагающий образцы текстиля, а в парк забрёл, чтобы отдохнуть и расслабиться перед финальной презентацией тканей на швейной мануфактуре.
       – Ты после презентации сразу не уезжай, – попросила Агнесса.
       – Ладно, я  уеду постепенно, – рассмеялся Симпатяга и, посерьёзнев, пообещал: – где-то в августе вернусь – продавец пошлёт меня платежи по сделкам принимать.
       Вот Симпатяга и вернулся, и прежде чем предстать перед Агнессой, направился к цирюльне. В шайке волосы ему укорачивал разбойник, стригший ранее на ферме овец, но в этот раз Симпатяга решил навести на голове марафет в Колбасном городе. У мастерской цирюльника он озадаченно заморгал – смущала висевшая на фасаде вывеска с непонятной надписью «Салон красоты». Заметив в окно его колебания, из заведения вышла шикарная во всех отношениях девушка и вежливо поинтересовалась:
        – Что сударь желает?
        – Желаю быть красивым, – ответил Симпатяга.
        – Вы и так красивы, но я сделаю вас ещё красивее, – и она ненавязчиво пригласила его в салон.
        Девушка не лукавила; она не только искусно постригла, но и оформила брови, обработала ногти. «Прям принц, – подумал разбойник, разглядывая себя в зеркало, –  мужики  от моего обличья животы со смеху надорвут». От самолюбования его отвлекла девушка.
        – Вы приезжий? – спросила она. – Я вас раньше не встречала.
        Симпатяга кивнул, предчувствуя продолжение расспросов.
        – У вас в городе родственники? – продолжила допрос девушка, нанося на щёки  разбойника приятно пахнущую смесь для бритья.
        Симпатяга, не склонный разнообразить легенды, наплёл ей старую – про коммивояжёра.
        – И я бы по свету поколесила, но мне не вырваться, – посетовала девушка, – на мне салон. Отец на покой ушёл, мне цирюльню оставил. Я её внутри обустроила на заграничный лад и услуги расширила. Теперь она – салон красоты. Раскручиваю его помаленьку. Девочку парикмахерскому искусству обучаю – напарница мне в салоне необходима. Освоится она, тогда и выберусь куда-нибудь. О дальних странах и в книгах могу прочитать.
       – Та красная книжка на полочке – про дальние страны? – спросил Симпатяга.
       – Нет, про любовь, – смущённо ответила девушка и томно вопросила: – Что на свете может быть больше, чем любовь?
       – Большая любовь, – предположил Симпатяга.
       – Разве что, – сладко промурлыкала романтичная воздыхательница, вытирая клиенту лицо губкой, смоченной душистым одеколоном и, помявшись, как бы невзначай произнесла: – Вечером по субботам в таверне у ратуши музыка с танцами. Сегодня суббота. Загляните. Досуг скрасите. Я прийти собираюсь. Зовут меня Марианна, – и она лукаво улыбнулась.
       «Агнесса никуда не денется, – думал Симпатяга по пути в таверну, – с ней завтра повидаюсь». Зайдя в просторное помещение с узорчатыми стенами, он разместился за столом в полутёмном углу и заказал пива. Подавальщик принёс ему бокал с пенистым элем и, к неудовольствию разбойника, зажёг погасшую свечу. Потягивая в одиночестве пиво, Симпатяга созерцал изображения на стёклах витражей и не заметил, как к нему подсела Марианна.
       – Правда, здесь мило? – спросила она.
       – Да, уютное гнёздышко, – подтвердил Симпатяга, оторвавшись от созерцания, – и эль подают отменный.
       В таверне зазвучала музыка, и Симпатяга пригласил Марианну на медленный танец. Когда замолкла скрипка, он галантно поцеловал ручку партнёрши и повёл её к столу, но не довёл – перед ними выросла Агнесса.
       – Эй, парикмахерша, – грозно произнесла Агнесса, – ты чего к моему парню липнешь? На чужой медок рот разинула, паршивка.
       – Как же, твой… – протянула Марианна. – Твои парни в Мясных рядах говядиной торгуют. Вон они под канделябром кружками стучат. Топай к ним.
       – Ну, берегись… – процедила Агнесса. – Ты стильная, а я сильная, – и она вцепилась Марианне в волосы.
       Симпатяга попробовал разнять девушек и случайно задел локтем расфуфыренную даму. Та пронзительно взвизгнула и пролила пиво на платье. Её мордастый ухажёр не преминул проучить грубияна и замахал кулаками. Симпатяга одним ударом уложил его на пол и сцепился с повскакавшими приятелями поверженного. Привлечённые шумом, в таверну заглянули стражники и увели драчунов в участок для установления личностей и обстоятельств потасовки. При опросе Симпатяга не стушевался и без запинки продекламировал избитую сказку про коммивояжёра. Охладив пыл нарушителей спокойствия, стражники ввиду отсутствия травм (фингал под глазом ухажёра за травму не сочли), взаимных жалоб и претензий собирались их отпустить, но вдруг один из блюстителей порядка пристально вперился в Симпатягу и сказал ему:
       – Ты мне кого-то напоминаешь. Где же я тебя видел? Постой, постой… Вспомнил – в галерее на картине! На ней набег разбойников изображён. Они обоз грабят, а разбойник на переднем плане, с дубиной – вылитый ты.
       – Похож, ну и что ж? – заступились за Симпатягу стражники. – Почудилось тебе. Такие красавчики обозы не грабят.
       – Нет, не почудилось, – настаивал их мнительный сослуживец, – точно он.
       Стражник не ошибался. Год назад в налёте на карету состоятельного купца-коллекционера участвовал Симпатяга. На его беду с купцом ехал художник. Позднее он нарисовал грабёж на полотне. Симпатягу художник хорошо запомнил – уж больно тот выделялся в буйной ватаге небритых мужиков внешним видом. Его и запечатлел по памяти на картине во всей красе.
       – С кем сделки заключал? – спросил бдительный любитель живописи.
       Лжекоммивояжёр сглотнул слюну и ничего не ответил. Стражники напряглись. Освободив задержанных, они послали курьера за художником, и тот разбойника опознал. На Симпатягу надели наручники и препроводили в тюрьму.

       В шалаш к Бузаю ввалился его правая рука – разбойник Китобраз – и громогласно доложил:
       – Птенчик из города прилетел.
       – И чего? Разузнал?
       – Разузнал – из газеты вычитал. Замели стражники Симпатягу в таверне за драку. С девицей какой-то на танцульки припёрся. Художник тамошний его в участке опознал.
       – Допрыгался, – пропыхтел Бузай. – Предупреждал же я его: женщины тебя до добра не доведут.
       – Да, допрыгался до виселицы, – поддакнул Китобраз, – вздёрнут беднягу.
       – Не спеши хоронить. Чай, не душегуб. Суд при вынесении приговора это учтёт. Плетью выпорют, ухо отрежут и сошлют на лесозаготовки или в каменоломню. Гуманизмом в Гастрономии повеяло.
       – Симпатяга от такого гуманизма восторга не испытает. Отрезание уха для него равносильно казне.
       – Станет одноухим Симпатягой, – хохотнул Бузай, и без смеха добавил: – Влип по глупости, а вызволить его  – гиблое дело. Тюрьма неприступна.
       – Мыслишка одна созрела у меня в башке  – кота выкрасть и на Симпатягу обменять, – произнёс Китобраз.
       – Не понял. Какого кота?
       – Птенчик вычитал про него в газете. Вскоре у них колбасный фестиваль пройдёт, и кот садовника – гвоздь программы. Садовник его надрессировал, и он заместо жюри лучшую колбасу выбирает. Знатные заграничные господа и знаменитости поглазеть на кота съезжаются, улицы туристами кишат. Они на весь мир раструбили: кот жив-здоров и ждёт гостей. Осрамятся, если публику котом не позабавят. Колбасники сто пудов за него Симпатягу отдадут.
       – Выкрасть кота Птенчику поручи, – приказал Бузай, –  ему пронырливости не занимать, а я письмо надиктую с предложением обмена. Как кота умыкнёт, бросит письмо в почтовый ящик. Будем надеяться, без уха Симпатяга не останется.

       Мудряша, наморщив лоб, разбиралась в смете на строительство городской бани, а Головастик монтировал на стене выключатель для электролампы, когда в кабинет вбежал взбудораженный и взлохмаченный Ботаник.
       – Что случилось? – спросил Головастик. – На тебе лица нет. Газонокосилка поломалась?
       Спрашивал Головастик про механическую газонокосилку на ручной тяге с режущими ножами, изготовленную его учениками для Ботаника. Её приходилось толкать, но не сравнить же по производительности с допотопной косой –  потов сходило гораздо меньше семи. Селекционер не мог нарадоваться приобретению, а в знак признательности угощал Головастика и его учеников сочными яблоками.
       – Кот пропал, – выпалил Ботаник.
       Мудряша выронила листок со сметой и оцепенела.
       – Без паники! – воззвал Головастик. – На то он и кот, чтобы пропасть, а потом объявиться. По кошкам поди шастает, шуры-муры разводит.
       –  Жоржик шуры-муры в парке разводит, а за его пределы – ни ногой. К ужину как штык заявляется. Третий день его нет. Я вдоль и поперёк парк обходил – без толку. Я и в кустах…
       – Погоди, погоди… – воскликнула осенённая догадкой Мудряша. Порывшись в стопке доставленной корреспонденции, она нашла конверт с отпечатком кошачьей лапы и, вскрыв его, извлекла исписанный корявым почерком лист бумаги. Прочитав послание, Мудряша помолчала и произнесла:
       – Кошку бездомную на почте приютили. Я письма разбирала, подумала – она, шалунья, на конверт наступила, но, похоже, не она.
       – Что в письме-то? – не выдержал Ботаник, – не тяни кота за хвост.
       – Кота утянули до меня – твоего Жоржика разбойники похитили. Мы недавно одного из их шайки в тюрьму упрятали. Предлагают обмен.
       –  След не его, – отметил Ботаник, разглядев отпечаток.
       – Не суть важно, – отмахнулась Мудряша, – они заранее для куража конверт лапой проштамповали. Схватили первую попавшуюся… В затруднительное положение мы попали. Фестиваль без кота – обман ожиданий. Перед иностранцами опозоримся, репутацию подмочим. Разрекламировали, подманили – и на тебе. Тему финансовых потерь я уж не затрагиваю. Дознание не закончено, но по предварительным данным схваченный – не прожжённый злодей. Для нас рационально обменять.
       – Разбойника на кота? –  хмыкнул Головастик. – На заседании делегатов городских советов тебя осудят. Мне кажется, ты сгущаешь краски. Исключение кота из программы фестиваля по причине непредвиденного похищения – не позор. Туристы и без кота не заскучают, а для сограждан пилюльку подсластим – конкурс красоты «Мисс Гастрономия» осенью учредим. В Тяпьляпии три года как красотки на сцене в театре соревнуются. К слову, они у них в отличие от остального не аляповатые.
       – Конкурс красоты мы в любом случае учредим, а делегатам осуждать меня не придётся. Формально разбойника выпустим без обмена. Предстоящий День города юбилейный, в его преддверии акт милосердия предусмотрен – амнистия преступникам. Список в городской совет на утверждение я подаю. Включу в него того разбойника, и выйдет он по амнистии, а про похищение кота и обмен – ни-ни.

       – Истомил ты меня, – проворчал Ботаник, – битый час по бурелому и болотам шляемся. Чёрт вас не отыщет, не то что стражники. Я ж поклялся помалкивать.
       – Не ной, приплыли, прошу к шалашу, – отозвался Симпатяга, выходя на поляну, по которой фланировал Птенчик с Жоржиком на плече.
       – Братцы, Симпатяга воротился! – радостно проорал Птенчик. – Оглушённый кот приземлился и потёрся о его ногу, но увидев селекционера, сиганул к дубу. Вскарабкавшись с невероятной скоростью по стволу к макушке, он улёгся на ветке и затаился в листве.
       Разбуженные воплем разбойники, дремавшие до того в теньке, обступили Симпатягу и по-приятельски его тормошили.
       – Где кот? – спросил Птенчика Бузай.
       – На дуб взобрался. Я не ожидал, что он такой фортель выкинет. Хозяин как-никак за ним пришёл, а не живодёр.
       – Шустрый твой питомец, сообразительный, – похвалил Жоржика Бузай, оборотившись к Ботанику. – Его по прибытии в клетку деревянную посадили. Он в ней заметался, завопил, а пометавшись, глаза закатил, задёргался и мёртвым притворился, а как его из клетки вытащили, ожил и дёру дал. Думали, всё, потеряли заложника, а этот симулянт и не помышлял теряться. Немного погодя нарисовался и как ни в чём не бывало Птенчику на плечо запрыгнул. Льнёт к нему, сдружились. Н-да… К великому моему сожалению, изловить кота – дохлый номер, и упаковать его у тебя не получится.
       – Вы упакуйте, посодействуйте, – взмолился Ботаник, – спустится же когда-нибудь, а я невдалеке дождусь.
       – Насильно мил не будешь, – вмешался в разговор Птенчик. – Видишь же – покидать лес он отказывается. Вольготно ему у нас: по поляне носится – на мышей охотится, а надоест, на солнышке в охапке сена отлёживается. Фестивалю кот без надобности –  к сырой дичи пристрастился, а ту колбасу, что я из командировки к вам прихватил, даже нюхать не стал.
       – Эх, Жоржик, Жоржик, – завздыхал Ботаник, обратившись к дубу, – опостылел, значит, тебе труд на благо города. И с кем ты связался?..
       – С тружениками связался, –  осклабился Бузай, – потом и кровью хлеб насущный добываем. За кота не беспокойся. Его Птенчик опекает. Имя ему придумал нормальное, а то Жоржик слишком слащаво. Теперь он – Мурзя. Откликается.
       – Пойду я, пожалуй, – сказал Ботаник, поправляя за спиной съехавшую набок котомку.
       – Бывай, – попрощался Бузай. – У нас передислокация намечается. Симпатяга тебя кратчайшей дорогой поведёт, без петляния.
       Ботаник побрёл за Симпатягой, но на секунду замер, услыхав мяуканье. Это с ним прощался прежний Жоржик. Похоже, навсегда.

                ЭПИЛОГ

       Стоит рассказать о последующих событиях, произошедших в Гастрономии и Тяпляпии. В Молочном городе Клауса избрали а городской совет. Фермеры упрашивали его придумать агрохимикаты для борьбы с насекомыми и сорняками на полях, но он им отказал, а на заседании депутатов городских советов выступил за запрет химикатов в сельском хозяйстве. Его поддержали. Более того, он, как когда-то Богомол и садоводы, поставил под сомнение безвредность газировки с искусственными ароматизаторами, но джинн из бутылки, выпущенный им же на свободу, не сдался – псевдофруктовая вода с прилавков не исчезла. Клаус и Нпходкин добились в медицине первых успехов – они синтезировали вещество для лечения сердечно-сосудистых заболеваний. С мороженым дела обстояли прекрасно – в Гастрономии его боготворили.
       В Хлебном городе критику Мудряши учли и дурью маяться перестали. Великое хлебное противостояние белых и чёрных завершилось боевой ничьей. Музей хлеба реконструировали: ржаной и пшеничный залы объединили и превратили в отдельный музей – исторический. При его открытии Батоныч и Буханыч с помпой синхронно перерезали ленточку и обменялись рукопожатиями.
       Колбасный город отметился чередой свадеб. Мудряша вышла замуж за Головастика и у них родился мальчик. «Страшно подумать, какой будет умный», – сказал о нём Буханыч. Агнессе руку и сердце предложил парень, с которым она танцевала в парке. Девушка от предложения не отказалась. Симпатяга так-таки не увёл её насовсем. С разбоем он завязал, а перебравшись в Колбасный город, женился на Марианне. Она, кстати, выиграла конкурс красоты «Мисс Гастрономия». У них родилась девочка. Буханыч и её рождение снабдил комментарием. «Невозможно вообразить, какая будет красивая», – сказал он.
       В Тяпляпии парламент освободил Призывника от обязанностей высшего руководителя и назначил им Торопыгу. Тот провёл референдум, и в результате государству вернули его первоначальное название – Тиляпия. Многочисленный парламент заменили Национальным собранием из тридцати депутатов, должность высшего руководителя упразднили и выбрали взамен президента – Торопыгу. Новоизбранный президент издал указ, по которому законодателям и чиновникам, включая его самого, полагались отнюдь не чрезмерные жалованья. Провёл он и другие разумные реформы. Застойный период закончился, а в реки нежданно-негаданно вернулась тиляпия – не зря страну переименовывали.
       Разбойники жителей Гастрономии больше не донимали. Они непонятным образом исчезли из леса и не объявились в окрестных странах. Что с ними случилось и куда они подевались, осталось загадкой. Ботаник завёл кота – обыкновенного, не дегустатора, а о судьбе Жоржика, скорее всего, никто ему уже не расскажет.