Скажи мне, кто твой друг... и другие рассказы

СКАЖИ МНЕ, КТО ТВОЙ ДРУГ…
После уроков ко мне подбежал Вовка:
- Скажи мне, кто твой друг?
–Зачем?
- Ну, скажи!
- Ты.
- Ха! Значит, ты – это я!
- Почему это? – не понял я.
- А потому что! Один великий человек придумал: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты!» Значит, ты – это я!
«Так, значит…Ага…» Я сначала растерялся, а потом тоже спросил:
- А ты скажи, кто твой друг?
Вовка опешил, а потом выпалил: - Ты!
-Значит, ты – это я! - победно заключил я.
После этого мы уставились друга на друга, как два барана. Сначала я  разозлился: я - это я, а не Вовка! Во-первых, он старше меня на целых два класса, во-вторых, у него уши оттопыренные, в-третьих - он картавый, а в-четвертых… И тут я увидел Вовку, как никогда раньше не видел: его глаза, волосы, маленький шрам над бровью, и эти уши его… все такое знакомое, родное. «А что, если я не только я, но и немножко Вовка? Даже словечки его наизусть знаю…Не зря же папа говорит: думай своим умом, а не Вовкиным! Может, оттого, что мы всё время вместе, я стал похож на него?»
Я снова посмотрел на Вовку и почувствовал, как он плавно перетекает в меня: его глаза – мои, его волосы – мои, его шрам - мой…Между нами открылся какой-то невидимый шлюз. Я прямо животом чувствовал, как в меня идет волна от Вовки, а потом от меня – к нему. «Интересно, а он чувствует это?»  И тут кто-то крикнул: - Вовка, пошли!
Он привычно боднул меня головой в живот и сказал: - Да ладно, не бери в голову!
А я уже взял. Я не мог успокоиться: «А  что, если бы Вовка весь в меня перетёк? Неужели бы я стал Вовкой?»  «Нет, - рассудил я, - с кем бы я тогда дружил? Значит должен быть Вовка и должен быть я!» И я подумал: А может, этот «великий» совсем не то хотел сказать?
И я побежал на речку, на наше любимое место. На берегу было пусто, только у воды сидел дядя Коля-рыбак. Рядом с ним лежал Тузик и пристально смотрел на поплавок. Я пристроился рядышком:
- Дядя Коля, а  что это значит: скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты?
- А то и значит, – почему-то сердито ответил дядя Коля, - что не водись с плохими товарищами, сам такой станешь!
-А я и не вожусь...
-Ну и молодец!
Дядя Коля закурил.
-Друг - он соответствовать должен. Вон Тузик. Лежит себе смирно, сопереживает. А другой бы на его месте всю рыбу мне распугал! Твой-то смирный?
-Смирный, - соврал я. Потому что не хотел подводить Вовку. На самом деле он ни минуту на месте не сидит!
- И чтобы не заискивал перед сильными, не выклянчивал чего получше,  - тянул своё дядя Коля. – Вон Тузик: он себе цену знает, не станет перед каждой псиной хвостом вилять, определят – кто достоин, кто – нет. Твой-то как: хвостом не виляет?
- Не виляет, - ответил я и не соврал, потому что Вовка никогда ни перед кем не заискивал. Он всегда был сам по себе, независимый.
- Это хорошо, - продолжал дядя Коля. – И чтобы не помыкал: принеси то, сё… сбегай туда, сюда!.. Если помыкает, значит, верх взять хочет. Твой-то не помыкает?
- Не помыкает, - сказал я, - даже помогает! Когда мамы нет, он меня к себе зовет и картошку жарит!
- Жарит он! – опять сердито сказал дядя Коля. – Сегодня жарит, а завтра скажет: «я тебя кормил, теперь ты меня»! Может, выгоду ищет: ты мне, я тебе… А друг – он на верность проверяется! Вон Тузик: ты попробуй его хоть котлетой примани - не пойдет.
Пока мы разговаривали, похолодало. Откуда-то налетел ветер и стал гнать волну.
- Кончилась моя рыбалка! – сказал дядя Коля. – Ишь, как речку-то зарябило! Ты глянь: вот одна волна, за ней другая. А теперь смотри внимательно – где одна? Где другая? И не разберешь. В одну слились. А почему?
Я не знал.
- Потому что обе к берегу шли! Вы-то как с другом: к одному берегу идете или в разных направлениях?
- К одному! – уверенно сказал я.
И мне так хорошо стало! Оттого что мы с Вовкой – одна волна…

СКОЛЬКО ЖИЗНЕЙ ЖИВЕТ ЧЕЛОВЕК
Вовка сказал, что каждый человек – это космос, и проживает не одну, а несколько жизней. Он говорил, что мы вышли из воды, а потом приспосабливались. Были растениями, птицами… Я вообще-то Вовке верю, он зря болтать не станет, но вот понять этого не могу. Мне-то казалось, что я – это я, и никем другим не был и не буду. Однако Вовкины слова не давали мне покоя.
Я пошел на речку, лег на траву и закрыл глаза. Мне так лучше думается. Как будто земля подсказывает.
«Не мог же я быть бабочкой? – думал я. – Такой маленькой, однодневкой. Что это за жизнь? С цветка на цветок, а к вечеру умирает. С другой стороны, я ведь за ней наблюдаю, все про нее знаю. Как она появляется из куколки, а до того гусеницей была. Значит, я как бы проживаю ее жизнь. Выходит, что во мне, в моей голове, живет бабочка! А наш Филя? Разве он не живет во мне? Я его помню маленьким щеночком, когда он едва ходил, а лаял так смешно, как котенок. А потом он стал убегать, а однажды потерялся…Выходит, и он во мне живет? Ведь я все про его жизнь знаю! С самого начала! И как он болел, и мама ему уколы делала.
А мама с папой? Разве они не живут во мне? Я даже знаю, как мама родилась, мне бабушка рассказывала: прямо в телеге! До роддома не доехали! А папа за вишнями к соседям лазил, а учился на одни пятерки, не то, что я. И я почувствовал, что и папа и мама – это как бы я: раз я все про них знаю, значит, живу не только своей жизнью, но и их тоже!
Я так обрадовался, когда это понял, что даже вспотел! Это же надо всем рассказать! Этого же никто не знает!
Я открыл глаза и увидел небо. Закрыл, - а оно все равно со мной… Выходит, и небо, и солнце, и вот эта ласточка на проводах – это все во мне, в моей жизни! И папа, и мама, и бабушка, и Вовка, – вон сколько во мне жизней!..
И я побежал домой, и пока бежал, вспоминал всех людей, которых знаю. И все истории, которые мне рассказывали. И про Гагарина, и про солдата, и еще раньше, хижину дяди Тома, и Филиппка, и индейца в лодке, и Тутанхамона, и старичка на иконке, который на камне стоял…
Я даже остановился передохнуть, потому что почувствовал, что уже не вмещаю всех этих людей – черных и белых, старых и молодых… В груди у меня гулко билось сердце, одно на всех, и мне показалось, что его слышно далеко-далеко! Даже в космосе…

ПОЧЕМУ Я РОДИЛСЯ
С дядей Колей мне хорошо, спокойно. Во-первых, он всегда свободен. Во-вторых, любит поговорить, а в-третьих – никогда не ругает. Я только удивляюсь: почему у него детей нет? Я даже спросил его об этом, мол, почему вы с тетей Галей одни, а он сказал:
- Не нашел понимания с супругой. Да ты и сам знаешь…
Мы помолчали. Тихо было, ни ветерка… Поплавок стоял неподвижно, как вкопанный. Изредка только трясогузка пролетывала над водой, - хвостик мочила.
- Дети так просто не родятся, – начал рассуждать дядя Коля. – У супругов понимание должно быть. А где один другого понимает, там единение. А где единение, там и дети…
-А как же я тогда родился? – спрашиваю. – У папы с мамой никакого понимания нет!
-Ну, это одному Богу известно! – вздохнул дядя Коля.
Вот всегда так, все на Бога сваливают! И бабушка тоже говорит: «это одному Богу ведомо, Он все видит!»
Я уже знаю, что Бог не сидит на облаке. Мне дядя Коля объяснил, что Бог – невидимый, но вездесущий, во все проникает. Но если Он такой…если все знает, почему молчит? Почему не отвечает? Папа говорит, что Бог – это не древний оракул, который выдает ответы на все вопросы. Папа считает, что Бог - это такая большая идея, из которой все произошло. А бабушка обижается: «Какая же это идея, когда я об Нем плачу? Когда Его на кресте распяли?» Папа говорит: «Мама, Вы о Нем хлопочете, как о близком родственнике, а ведь Бога пока еще никто не видел. Это некая отвлеченная идея!»
Я не спорю, я только чувствую, что правда где-то посерединке, и что Бог как-то участвует в моей жизни. Но как?
Вечером я спросил у Вовки:
-Слушай, а ты почему родился? Ну, вот не было тебя, и вдруг родился?
Он засмеялся.
– Почему? Да потому им скучно вдвоем стало, вот они меня и родили.
- А потом что? Почему твой папка от вас ушел?
Вовка опять засмеялся:
- А потому что ему скучно с нами стало, вот он и ушел. – И добавил: - Туда, где повеселее.
В тот раз мы недолго гуляли, потому что я заспешил домой. Я испугался: а вдруг мой папа тоже заскучает и уйдет от нас?
Когда я прибежал, папа делал маме массаж.
- И ведь знаешь, что тебе нельзя нагибаться, а все равно за свое…- ворчал он.
- Ну, как же, - оправдывалась мама, - ведь ребенку свежее надо, своя клубничка, своими руками…
- А на базаре что, не своими руками? Такими же самыми! И чтоб больше я эту клубничку в огороде не видел!
«Опять они ссорятся! - подумал я. – Никакого взаимопонимания! Всегда у них так: папе нравится в магазине покупать, а мама любит свое, с огородика. Она тайком от папы все сажает и окучивает, пока он спит. Один раз ее так прихватило, что вызывали скорую, делали маме какую-то блокаду. Она потом неделю на работу не ходила, а папа сердился. «Что, я вам на клубнику не заработаю? Что, надо последнее здоровье тут гробить?!»
Потом я вспомнил, как недавно они ссорились из-за меня. Мама сказала, что папа совсем мной не занимается, не воспитывает. «Вот Виктор из второй квартиры, с сыном и в круиз ездил, и в секцию его записал, а наш бегает, как сирота казанская!» Папа тогда сказал: «Мной тоже никто не занимался, и ничего, вырос».
«Может, это я во всем виноват? Ну, что они ссорятся? Может, раньше у них понимание было?»
Всю ночь я не спал, ворочался. Все думал, что сделать, чтобы папа от нас не ушел? Потом вспомнил про «сироту казанскую», и совсем расстроился. «А что, если я подкидыш?» У меня давно такое подозрение возникало! Утром я даже не стал их спрашивать, почему они меня родили. Еще скажут, что я – не их, что меня из детдома взяли...
После школы я снова пошел на речку.
- Дядя Коля, а может, я сирота? Может от меня скрывают?
- Ты что! Вот придумал! - Дядя Коля даже рассердился. - Я же помню, как твоя мама тебя носила, ну, беременная тобой… И как рожала знаю. Да ты и похож на нее, на Людку-то – одно лицо!
Я успокоился. Да я и сам знал, что я мамин. У меня даже родинки в тех местах, где у нее. А походка – папина. Я только не знаю, зачем я родился? Ведь у них на меня никогда времени нет: папа - газеты читает, мама – по телефону... Я, вроде, как лишний.
- Ты вот спрашиваешь: почему тебя родили? – рассуждал дядя Коля. - Мол, понимания нет, взгляды разные... Потому и родили, чтобы ты их понимал, любил. А как же?
Я сначала даже не понял, ну, что я их любить должен. «Тормознул», как Вовка говорит, а потом – обрадовался! «Ну, конечно, все правильно: маленьких все любят, а взрослым каково? Они выросли, им вроде любви не положено. А ведь им как плохо: ни побегать, ни поиграть, и времени свободного нету. Вот они меня и родили, чтобы я их любил. И как я сам не догадался?»
-А с другой стороны, - продолжал дядя Коля, - будь у вас в семье полный порядок, вы бы все вместе толклись, друг с дружкой занимались. Разве бы ты бы ко мне прибегал? Ни с какой стороны! Вот и думай… Нет, брат, все неспроста, все предусмотрено!
-Кем, кем предусмотрено?
- Да Им же, Им! – и дядя Коля показал пальцем куда-то наверх. - К примеру, у вас в семье не ладится, зато у них ты в запасе. А у меня - никого, так Господь тебя ко мне и приставил. Чтоб, значит, не скучал.
«И, правда, - подумал я, - если бы у нас дома все хорошо было, я бы на речку не бегал. И дядя Коля один сидел…»
И вдруг я увидел, как хорошо все придумано! И какой молодец этот Бог! Не зря Он вездесущий, везде проникает. Оттого и знает, кому где родиться, кого к кому пристроить, чтобы никто не скучал. И чтобы всем любви хватило: и папе, и маме, и дяде Коле…


Кто летает?

Мы встретились с Мишкой, как всегда, за сараем, у речки.
-Ну, что там у тебя? - спросил он, примериваясь бросать камешек. – У него ловко получалось, с подскоком.
Я не стал тянуть и спросил напрямик:
- У тебя мама летает?
- Чего? –переспросил он и противно заржал. - А твоя что, летает?
- Моя - да, –твердо ответил я.
Мишка опять заржал и покрутил у виска.- Ты что, с дуба рухнул?
- Сам ты рухнул. Я подозреваю, что она летает! –наконец  сказал я.
- А с чего?
- А с того. Во-первых, уходя на работу, всегда говорит: «Ну, я полетела!»
- Побежала, значит, - сказал Мишка.
-Если б побежала, так бы и сказала. А она всегда «полетела».
- Ну?
- Ну, и дальше… Положим, я болею, а ей в аптеку, за лекарством. Она и говорит: -Я мигом слетаю: одна нога здесь, другая там!
Мишка опять заржал: -Ну, это а выражение такое –значит, мигом!
- А нога?
- Что нога?
- Почему одна здесь, другая там? Значит, одну оставляет, а другая, как пропеллер.
Мишка даже присел…
- Да ты что городишь? У твоей мамы ноги нормальные, я видел. Это у Кузьмы Иваныча протез, вот он может отстегивается на ночь и лежит рядом, а у мамы что – тоже отстегивается?
- Не знаю, - сказал я, - а только мне так спокойнее, что одна нога мамина дома, со мной, а другая - с ней. И потом сколько раз слышал, как бабушке говорит: -Да не волнуйся, я на лету что-нибудь перехвачу. А бабушка ей: -Вот на лету не надо, а надо сесть и нормально пообедать!
-На лету – на ходу, значит, -сказал Вовка.
- Так бы и сказала, что на ходу, а она говорит: на лету! –не унимался я. – И потом, мы же плаваем, как рыбы, почему летать не можем?..
- Ну, кто-то может, ведьмы, например, на шабаш, или баба Яга –в ступе…Это все сказочное! Может, твоя мама ведьма?
- Сам ты ведьма! –разозлился я.
А потом подумал и сказал:- Может, ангел?..

ПОЧЕМУ РИСУЮТ МАСЛОМ?
Мы с Вовкой сидели на речке. Тихо было, как перед грозой. Над лесом повисла большая серая туча и почти совсем загородила солнце.
- Слушай, - спросил я Вовку, - а как художник картину рисует? Откуда он ее берет? Из головы?
- «Рисует!» - передразнил меня Вовка. – Рисуют дети, вроде тебя. А художники пишут. Кто по памяти, а кто с натуры… Смотрит на речку или вот хоть на тебя, и пишет.
- Пишут-то ручкой, а он ведь кисточкой, - не унимался я.- Значит, рисует.
- А я тебе говорю: пишут! – разозлился Вовка.- Нам на экскурсии говорили, что картины - пишут! А старые мастера предпочитали маслом писать.
Вовка ушел. А я стал думать: почему «маслом»? И каким: сливочным или подсолнечным? «Наверное, сливочным. Все-таки его видно, оно желтое и выпуклое». 
«Хотя, - рассуждал я дальше, - сливочное – оно ведь твердое, его растапливать надо. Значит, подсолнечным – оно жидкое, в банке. Макаешь в него кисточку и пишешь…Правда, оно бесцветное… Но если добавить  томатный соус или кетчуп… настоящие краски получатся!»
А потом я подумал: «Почему они вообще-то маслом писали? Ну, чем-то съедобным? И меня вдруг как осенило: масло-то съесть можно! К примеру, не понравилась картина, или никто ее покупать не хочет... Старые мастера, они ведь, наверное, на одну пенсию жили, как моя бабушка. А с нее не очень-то разживешься!» 
Я представил, как старые мастера едят сливочное масло с картины, и мне стало как-то не по себе... Моя бабушка почему-то считает, что без масла я умру или у меня живот со спиной слипнется. Каждое утро она намазывает мне его на хлеб и дает с собой в школу, а масло это за хлеб вылезает и все пачкает. Если честно, так я его просто ненавижу! Не то, что кабачковую икру, которую нам в столовке дают. Я ее намазываю на хлеб и ем, ем…
Нет, я бы на месте старых мастеров писал картины кабачковой икрой! И я представил, как стою перед картиной: в левой руке у меня - блюдце с икрой, в правой – кисточка.  А вокруг - старые мастера: – Смотрите-ка, - говорят, - он пишет кабачковой икрой! А мы-то, дураки, всю жизнь маслом писали! Все перепачкались!
И бросают свои банки с маслом, бегут в школьную столовую, выстраиваются в очередь и просят: - Дайте нам кабачковой икры, да побольше!
…И вдруг кто-то закричал: «Дождь начинается! Бежим!» И я побежал. И пока бежал, думал: «Дождь-то всю мою икру смоет! Нет, больно это хлопотно, художником быть. Лучше я писателем буду. Или композитором. Музыку-то никто не смоет!... »


БЕЛАЯ ЛОШАДЬ И ЧЕРНЫЙ МОНАХ
- Сплаваем? – спросил Вовка.
- Не-а…
- А че?
-Холодно, боюсь, ногу сведет.
- Чего вдруг?
-А у папы свело. Он тоже тут на майские полез в воду, так чуть не утонул!
-Ну, так то папа! Он же старый. А мы быстренько: туда-обратно, никто и не узнает.
- А если водоворот? Дядя Коля говорил, бывает такое: закрутит, как все равно водяной на дно потащит.
-Ну, ты даешь! В водяных веришь! Ты, может, и в лешего веришь?
- Не в лешего, а в лесовика. Бабушка говорит, что они на Лысой горке собираются...
- Это на какой?
– Ну, как в Березки идти. Она однажды пошла, а на горке как закрутило, завертело... И вдруг смотрит: она уже в Березках, рядом с Ужей, повернулась – а деревни нашей нет.
-Ну, это заблудилась! Это с кем не бывает!
Мы помолчали.
- А я знаешь, чего боюсь? – спросил Вовка. - Белой лошади.
- Какой?
- Какой-какой… Такой! Я ее в тумане видел. Открыл окно – а там все белое, а в белом - она, лошадь. Туда прошла, обратно – медленно, как в кино. И с той поры стала мне сниться. Будто открываю я дверь, а там морда ее, белая. И в меня тычет! Знаешь, как страшно!
- А я монаха боюсь. Черного…
- Откуда здесь монах?
- Не знаю... Однажды я у бабушки заночевал, а у нее дверь на палку закрывается. Ну, вечером она и говорит: сходи-ка, дверь проверь. Я пошел. Иду в темноте, уже к двери подошел и вдруг слышу - вздохнул кто-то. Я как закричу! А бабушка: что такое? Монаха испугался? Я потом спрашиваю: какого монаха? А она - не говорит, мол, пошутила. А я всю ночь не спал. Все мне монах представлялся. Черный. То ли мама про него говорила, то ли видел я его...
- Да где ему тут взяться? – Вовка говорит. – Тут и монастыря нет, одна церковь, а там старушки. И почему «черный»? Он, что, негр?
- Да нет, ну весь в черном, и лицо такое - страшное…
- Да, надо тебя от страхов лечить, - сказал Вовка, помолчав.
- А сам-то? С белой лошадью?
- Ну, у меня одна лошадь, а у тебя вон сколько! Хотя у меня еще один страх есть. В городе! Я боюсь, что эскалатор остановится.
И Вовка рассказал, как у него на глазах девушка упала.
- Быстро-быстро бежала, и вдруг эскалатор остановился. А она  разогналась, не удержалась и… покатилась вниз!
- Так ты не бегай! Стой себе, как все!
- Скучно! И потом, что я трус, что ли?
- А я в городе в лифте боюсь… - сказал я.
- Застрять, что ли? – засмеялся Вовка.
- Нет. Я боюсь…улететь.
- Куда?
- Наружу. Понимаешь, если в доме 8 этажей, а я нажму на «10», то куда попаду?
- Никуда не попадешь. Раз нет десятого, лифт не поедет.
-  А я боюсь: вдруг выскочит! На крышу. Или вниз провалится, если на ноль нажать.
- Ну, ты даешь! Ноль – это подвал, я знаю. Я бывал в таких домах. Я тогда в хоре занимался, на 20-м этаже! Меня мамка записала. Вот тогда я боялся!
- Чего?
- Что вступлю не вовремя. Ну, раньше времени. Там вступление сначала, а потом первый куплет. Я один раз не так сосчитал и запел. Один! Да еще не в ноту! 
- И что?
- Дураки…Все как засмеются!
- Да, я тоже на пении боюсь… Вообще, на уроках боюсь чего-нибудь не то сморозить. Хорошо, каникулы скоро…
Мы помолчали. У меня от воспоминаний даже рубашка вспотела – столько всего накатило!
- Знаешь, я еще боюсь, когда гроза, и свет выключают. И я шарю по столу, свечку найти, а тут что-то живое…
- Кошка, что ли?
- Ну да… Она меня цапнула! Страшно! В темноте!
- Наоборот, хорошо: живое существо!
- Не-а, кошки они страшные, какие-то инопланетные… Почему в темноте видят, а я нет? Почему ходят неслышно? И вообще…
- Что, вообще?
- Ну, будто знают что-то. А бабушка говорит, с нечистой силой водятся.
- Сказки все это, не слушай. Кошки – такие же твари, и тоже грозы боятся. Я сам видел, как под шкаф прячутся…
- Ну, не знаю, а только я чуть не умер от страха, когда по столу шарил, и на мягкое наткнулся…
- Слушай, а ты умереть боишься?
- Не знаю. Бабушка говорит: у Бога все живы!
- Так то у Бога, а ты где?
- Не знаю…
Страхи
В школе я все думал, какой же у меня талант? Много чего передумал, даже мозги закручиваться стали от моего думанья: то я видел себя великим математиком, Нобелевским лауреатом, то артистом и мысленно раскланивался и принимал поздравления. Я так вошел в роль, что стукнулся головой о парту. И Надежда Николаевна засмеялась и сказала: -Столько мыслей в голове, что на шее не держится! Все, конечно, стали ржать, как ненормальные, хорошо, что звонок прозвенел…
Я прибежал на речку, посмотрел на дядю Колю и вдруг сказал:
- А однажды я кошку спас!
-Ну-ка, ну-ка, расскажи! – оживился он.
- Да это котенок был, маленький. Он в трубу забился, с испугу, и вылезти боялся.
-Как же он туда попал?
- Говорят, собаки испугался…Ну, я полез в трубу и достал его. Он так кусался! У меня вся рука в царапинах была!
- А не боялся в трубе застрять?
- Не-а, я не думал об этом. Мне котенка жалко было…
- Вот! – сказал дядя Коля. - Стало быть, сострадаешь?
- Ну да, - согласился я.
 - Вот! А ты говоришь! Готов забыть себя ради пострадавшего?
- Готов, - сказал я.
- Ну, вот твой талант и наметился: ты у нас спасатель! Определим тебя в МЧС! И будешь по всей стране ездить: в тундру, тайгу, на север, – где ЧП, там ты с МЧС! Где землетрясение, наводнение, или льдина пополам – там ты!
Дядя Коля так разошелся, что совсем забыл про меня. А я вдруг вспомнил, что высоты боюсь, да и вообще, силенок у меня маловато…
-Ты, главное дело, не тушуйся. Духом не падай. А страхи – они у всех есть. Я вот тоже однажды тонул, по-настоящему. Воды нахлебался… думал, все: больше к воде не подойду. А потом – ничего, преодолел. Сказал  этому страху – «отойди от меня, знать тебя не хочу!» Он и отстал.
И я подумал, что это хороший талант – спасателем быть. Хоть где – хоть на воде, хоть на пожаре, главное – вовремя приходить. И мне сразу на душе полегчало!



МОБИЛЬНИК
Когда мама рассказывала мне про Отелло, я еще не понимал, что такое ревность. А теперь знаю. Ревность – это когда только об одном и думаешь: как бы его уничтожить! Если вам не интересно, можете дальше не читать, а кто хочет – слушайте.
Все знают, что мы с Вовкой друзья, хоть он и старше меня на два класса. Мне с ним всегда хорошо, даже молчать вместе. А тут он совсем про меня забыл. Будто меня и нет вовсе, будто я пустое место. И все из-за мобильника! Он только о нем и говорит! Мол, гляди, чего в нем есть: и музыка, и часы, и игры всякие! Он с ним и в школу, и во двор, и спит с ним. Даже в туалет берет – как будто президент какой, а ему министры названивают.
Короче, я стал вынашивать план мести: или похитить мобильник и закопать в укромном месте, или поджечь, чтобы уже наверняка. Потому что терпеть этого издевательства я больше не мог.
На берегу дяди Коли не было и я побрел к нему домой. Он теперь все время в своем сарайчике сидит и что-нибудь мастерит.
– Гляди, какой я корень нашел? На что похож?- спросил он, когда я вошел.
- Не знаю, - буркнул я.
- А ты приглядись получше. Ведь это русалка – вышла из воды, легла на берегу и волосы свои сушит…
- Может, и русалка, может, и сушит, - сказал я сердито.
- Да ты чего – не в себе, что ли?
- Я-то в себе, а вот Вовка… – и я рассказал о мобильнике, который меня с ним разлучил.
Дядя Коля внимательно выслушал мои мстительные планы и покачал головой:
- Да ты, брат, кипишь, как чайник! Так и до беды недалеко...
- До какой?
- А такой: видел, как чайник кипит? Сначала бульканье, потом пар выходит… А дальше, что? А дальше, если не выключить, он сгорает.
- Ну и что? – разозлился я. – Я-то тут при чем?
- А при том! Что сгоришь, как тот чайник. Если не выключить вовремя…
И дядя Коля начал рассказывать мне страшные истории: как люди заживо сгорали, если ими завладевала какая-нибудь порочная идея, вроде мести или ревности. Просто сидели перед телевизором, и сгорали.
- При чем, что интересно, одежда оставалась целехонька! А людей как не бывало – одни угольки.
- Ты бери пример с дельфинов, - сказал дядя Коля,- эти всегда улыбаются. Я сам видел, в дельфинарии. И что с ними только не делают: выпрыгивать заставляют, рыбу на лету хватать, а они все одно – улыбаются во весь рот! И ведь в неволе живут, могли бы озлобиться, так нет же: улыбаются! А ты мстить надумал…
- Что же мне, улыбаться как дураку? Он на меня ноль внимания, а я улыбайся? Ну, уж нет! – я даже вскочил.- Сам улыбайся, если хочешь, а я его мобильник подожгу!
- Ну, подожжешь, а мать ему новый купит. Ты, брат, не в том направлении думаешь, не на то энергию свою тратишь. Ведь если подумать, что такое мобильный телефон? Это быстрая связь на большом расстоянии! Вот до чего человечество додумалось! К примеру, заблудился твой Вовка в лесу, не знает, куда идти. Все, думает, пропал! А тут – мобильник! Он звонит 112: помогите, говорит, заблудился! И его находят! А не было бы мобильника, погиб твой Вовка с голоду или от волков. А ты говоришь!..
Дядя Коля взял стамеску и начал обтесывать свою русалку. – Ишь, как корень-то изогнулся! Прям талия, а тут будто рука…Вот, к примеру, дельфины, - продолжал он, - им мобильники не нужны. А почему? Потому что у них слуховой аппарат почище твоей мобильной связи! На таких расстояниях звуки улавливает! И что интересно: не все, а только сигналы о помощи...
Дядя Коля продолжал что-то  говорить, а во мне будто что-то звякнуло: вот же оно! Надо мне стать, как дельфин! Ну, в смысле, таким же чутким!  И я представил, как это здорово: я стою посреди улицы и ловлю сигналы о помощи. Без всяких мобильников!
И я побежал на улицу, остановился на полдороги и стал прислушиваться… Где-то далеко гудели машины, ветер посвистывал, а рядом со мной, в траве, громко стрекотали кузнечики. «Нет, так ничего не поймаешь, никакого сигнала», – решил я и взобрался на небольшой пригорок. С него было видно далеко-далеко, до самого горизонта. Земля казалась плоской, как блюдце, а небо накрывало его большой голубой чашкой. Я закрыл глаза и раскинул руки…
Сначала ничего не было, а потом на меня со всех сторон понеслись волны… Они были разные – горячие и холодные, нежные и царапающие, и каждая что-то говорила, сигналила: «Эге-гей, сюда! Скорей!», «Беда, беда, скорей сюда!» Меня раскачивало, как антенну на крыше, меня прямо разрывало на части! Я не понимал, куда бежать, кого спасать. И вдруг меня потянуло вперед, точно толкнуло. Я помчался изо всех сил, потому что чувствовал, что это сигнал о помощи, что кому-то я очень, очень нужен. Я бежал и бежал, пока не уткнулся… в какую-то незнакомую девчонку. Она стояла на обочине дороги, раскинув руки и подпрыгивая на одной ножке. – Ты чего, - удивился я, - тоже сигналы ловишь? – Какие сигналы? Я голосую! Мне помощь нужна! Скорая!
Я посмотрел, как она стояла, руки в стороны, и сказал: - Голосуют одной, а ты двумя.
-Это я для равновесия, видишь, чего с ногой? – и она показала на разбитую в кровь коленку. Рядом, в траве валялся велосипед.
– Упала, что ли?
-Ну! Ногу подвернула. А мне на станцию надо! Срочно!
У меня бешено заколотилось сердце: «вот же оно, сработало!» Чтобы не выдать себя, я нагнулся, сорвал подорожник и дал его девчонке.
 – Садись сзади, подвезу, - сказал я. Она обхватила меня руками, и мы поехали.
- Слышь, а ты про какие сигналы говорил?- спросила она.
Я сильнее надавил на педали. «А что, может, рассказать?...»

ПЕРЕХОДЯЩИЙ СТАРИК
Моя мама часто рассказывает о своем детстве, о том, как они бегали с мальчишками во дворе, играли в румбу и казаков-разбойников, но я все равно не могу представить ее девочкой. По-моему она все это выдумывает. Если бы мама была девочкой, она не говорила бы мне: не бегай! Не ходи! Не заплывай! А папа не сидел бы с газетой по вечерам, а разыскивал клад или алмазы в горах. Да и вообще, это же ясно как белый день, что мама родилась мамой, а папа – папой!
Однажды мама рассказала мне про таинственного старика, «похитителя детей».
…Он появился у них во дворе как-то неожиданно: вышел из подворотни - в плаще, в шляпе, и - в бабочке. «Мы все решили, что он - бывший артист, - говорила мама. – У него были усы – рыжие такие, пушистые, похожие на кисточки для бритья… Нам казалось, что они приклеенные и все время хотелось их потрогать, но мы боялись. Мы вообще его боялись, как будто это был пришелец из другого времени или того хуже – переодетый похититель детей».
Я живо представил этого старика, как он поправляет приклеенные усы, смотрит направо - налево и выбирает себе жертву.
«Обычно он приходил днем. Становился где-нибудь в сторонке, смотрел, как мы играем, и улыбался, - рассказывала мама. -  Потом вынимал из кармана конфетки – липкие такие леденцы в фантиках, и подзывал: - На-те, поешьте! Но мы с визгом убегали. Кто-то пустил слух, что конфеты отравленные, а старик ищет себе жертвы, чтобы уволочь в комнату, и там с ней расправиться. Что конкретно он сделает, никто не знал, но все подозревали что-то нехорошее»
Я спросил у мамы, почему они решили, что старик похититель детей? «А вот почему. Однажды мы увидели его с мальчиком лет семи. Старик крепко держал его за руку, а мальчик был такой бледный, худенький… Мы подумали, что это его внук, ждали, когда он выйдет во двор, но так и не дождались. И больше этого мальчика никто не видел. Куда он делся? И почему старик подходил только к нам, детям? А к бабушкам на лавочке - никогда...»
Еще мама сказала, что старик поселился у них на мансарде, но как он туда попадал – непонятно. В подъезд он никогда не входил, а от черного хода ключи были только у дворника. В общем, с этим стариком была связана какая-то страшная тайна…
Однажды мы с Вовкой сидели на речке. Он рассказывал, что на Алтае есть гора, через которую можно попасть прямо в Индию, в Гималаи.
- Где эти, просвященные йоги?
- Сам ты «просвещенные йоги»! Просветленные! - сказал Вовка наставительно.
- Ну, пускай…Так мой папа читал, что самые главные из них ушли в пещеры. И сидят там уже много-много лет, энергию сберегают…
- Вот дураки!- сказал Вовка. – Чего ее сберегать? Ее тратить надо.
- «Дураки!..»  Много ты понимаешь! Они же ее не для себя сберегают, а для будущего! Когда жизнь на Земле кончится, они выйдут из своих пещер, и все по новой начнется! Папа говорит - «золотой фонд человечества!»
Я закрыл глаза и представил себе этих йогов, как они сидят в позе лотоса, неподвижные, как изваяния, но красивые и могучие, как в сказке...
И вдруг … я увидел ЕГО. Это был тот самый старик, из маминого детства: плащ, шляпа и усы – только не рыжие, а белые, седые.
- Вовка! – прошептал я, - это же он, похититель детей! Ну, из маминого детства…
- Не ерунди, - оборвал Вовка. – Когда это было? Тот старик давно уже умер, а этот – еще не старый и вполне безобидный.
Старик и, правда, мало смахивал на похитителя. Даже наоборот, казался каким-то растерянным. Он посмотрел на нас раз, другой, а потом нерешительно подошел:
– Мальчики, вы здешние?
- Ну… И что? – ответил Вовка.
- Вы тут часто бываете? 
«Ага! - смекнул я, - справки наводит!» А Вовка, как ни в чем не бывало: - Да мы тут каждый день. Куда еще ходить-то? Речка да клуб…
- Ну да, ну, да, - заторопился старик. – Куда же еще?.. Он поправил шляпу и заспешил в сторону станции. 
Вечером я хотел рассказать маме про «ее» старика, но потом решил: чего зря пугать, еще разволнуется, на речку не пустит… «Надо сначала присмотреться…»
На другой день старик снова пришел. Радостный такой, с пакетом. «Небось, конфетки», - подумал я и говорю Вовке: - Не бери ничего!
- Вот хорошо, что пришли! А я вам пряничков принес! Угощайтесь!
- Да мы сытые…- начал, было, я, но Вовка опередил: - Спасибочки, пряники мы любим. Особенно с начинкой! – Он ткнул меня в бок: мол, так надо.
Мы взяли по прянику. – Что же вы не кушаете? Пряники свежие только из магазина…
- У нас руки грязные, - сказал я.
- Нам вообще-то пора. У нас тренировка, - соврал Вовка, и мы побежали.  У первой же урны Вовка остановился и велел выбросить пряники - «от греха подальше»
Мы молча зашагали домой. – А вообще-то мне этого старика жалко, - сказал Вовка. – Какой-то он не от мира сего, пришибленный, что ли… 
- Пришибленный! – передразнил я. – Ты что, не понял? Он нас этими пряниками приманивает! Вроде, как купить хочет!
- Замануха, думаешь? – спросил Вовка.
- Замануха, - решительно ответил я, потому что слово понравилось.
Дня через два мы снова его встретили. Он сидел на лавочке и смотрел на тот берег, а как увидел нас, встрепенулся и побежал навстречу:
- Наконец-то! А я уж не знал, что и думать!
От волнения он даже снял шляпу и стал ей обмахиваться. Потом начал сбивчиво объяснять, что мы ему нужны для одного важного дела, и что для этого надо пойти к нему домой, что это недалеко, в первом домике направо от станции, километра два всего.
- Я не пойду! – шепнул я Вовке.
-Да ладно тебе, нас же двое. Не боись!
Вовка пристроился к старику и поманил меня пальцем. Я поплелся следом…
По дороге старик успел рассказать, что поселился у тети Дуси, смотрительницы на путях, что комната у него маленькая, но уютная…
Я слушал вполуха, а сам перебирал варианты побега: «Если дверь запрет, можно в окно, если руки свяжет, у меня ножичек есть…А если в погреб? Надо было хоть записку оставить…» На всякий случай я громко сказал: - А Вовка у нас вольной борьбой занимается! Но старик даже бровью не повел…
Наконец, пришли. Дом этот я знал: прихожая, две комнатки и сарайчик, где тетя Дуся козу держит. Раньше она овец держала, а теперь ей тяжело, говорит, на них сена не напасешься.
- Вы проходите, проходите, - говорил старик, - сейчас я чай заварю, конфет дам, сахару…
Мы сели на старый продавленный диван. Со всех сторон на нас смотрели тети Дусины родственники: дети, внуки, сама она с мужем, который с фронта без ноги пришел…Все фотографии были в рамочках, под стеклом, видно, что тетя Дуся дорожила ими.
- Чего он нас позвал? Как думаешь? – спросил я.
- Кто его знает! Городской!.. 
Тут вернулся старик с кухни. Налил нам чаю, пряников насыпал целую гору, конфет, а сам - достал фотоаппарат и давай на нас направлять. Но Вовка не будь дурак – рраз! – и закрыл ему объектив.
- Э, дед, мы так не договаривались!
- Да не подумайте чего плохого… - начал старик, но Вовка перебил:
- Знаем-знаем, а потом в журнал? Признавайся, на кого работаешь?
- Что вы, какой журнал? – удивился старик
Мы переглянулись: может, ошиблись? Не за того приняли?
- Ладно, - сказала Вовка по-взрослому, - колись, зачем позвал?
Старик смешался, достал платок… - Тут такое дело, - начал он. - Мне надо фотографию, с внуками… а внуков нет, ну, я и подумал… никто же не узнает, а я бы послал… чтобы не думали, что вот, мол, один, жизнь не устроил…
Он так волновался, что весь вспотел и все утирался своим платком.
- А для кого надо-то? – спросил Вовка.
- Для бывшей, для жены… Я тут ее встретил с внучкой: большая уже, школу заканчивает… Ну, и ляпнул, что у меня внуки тоже, мальчики… Она говорит: пришли фото, посмотрю, как ты жизнь свою устроил… со мной, мол, и родить не хотел, все театр, театр… я ведь, мальчики, всю жизнь театру отдал…
- Артист, что ли? – спросил Вовка.
«Как мамин!» - мелькнуло у меня.
- Да нет, гардеробщик я… ну, иногда в массовках, а так все в гардеробе… домой поздно приходил, жена спит, утром она на работу, а я сплю… не совпадали мы с ней по графику, вроде как в разных полушариях жили…
Мы переглянулись.
- Ну, ладно, снимай, что ли, - сказал Вовка. Старик обрадовался, засуетился. – Вот сюда садитесь, рядышком.
Мы сели. – Ты, мальчик, руку ему на шею положи, вроде, как обнимаешь…
Я слегка приобнял Вовку, но неловко как-то... Никогда мы так не сидели, чтобы обнявшись. Старик присел на корточки, примерился - так, сяк. Велел нам придвинуться друг к дружке и щелкнул два раза. – А теперь как бы мне с вами? А?..
- Садитесь, - предложил Вовка, - а я вас сфоткаю.
Старик обрадовался, стал волосы приглаживать, а со мной будто что-то произошло, какой-то сдвиг в сознании. Я вдруг почувствовал, что это старик - тот самый, о котором я столько слышал и что он перенесся из того времени в наше и вот он рядом со мной…У меня даже голова закружилась, как будто я – это не я и как будто все это уже было…Он сел рядом и все не знал, куда руки девать. Видно, хотел обнять меня, но не решался, а я точно в ступоре был, как те самые просветленные йоги…
- Снимаю! Улыбочку! – услышал я как сквозь сон. И вдруг стариковы усы защекотали мне щеку… - Все, снято! – крикнул Вовка. – Теперь ты давай!
Потом я щелкал Вовку со стариком, потом старик настроил фотоаппарат, поставил его на стол, а сам пристроился между нами, на полу…и мне все казалось, что это не со мной происходит, а в каком-то фильме что ли…
В тот вечер я долго не мог уснуть, все думал: как он там? что делает?..  Хорошо, что мы ему подвернулись, а то где бы он внуков взял? Надо зайти к нему, расспросить хорошенько… вдруг вспомнит, как в мамин двор ходил, конфетками угощал – это ж как раз напротив театра было! Я смотрел в темноту, а видел его комнатку, нас с Вовкой на диване… выходит, мы теперь братья, а старик нам – дедушка… У меня никогда деда не было. И у Вовки тоже…
На другой день мы пошли его навестить. Мы шли быстро, точно боялись опоздать, точно этот старик стал для нас каким-то особенным, родным что ли…
– Уехал, - сказала тетя Дуся, - часа два как уехал. Не могу, говорит, долго на одном месте… Уж и не знаю, может, я ему чем не угодила, а так-то он жилец хороший, непьющий…
- Пошли? – сказал Вовка.
- Пошли…
Мы молчали. Мы так долго молчали, что меня даже распирать стало.
- Ты о чем думаешь?- спросил Вовка.
- Да так…- выдохнул я. Потому что говорить не хотелось. В голове у меня путались разные мысли: дедушка, рыжие усы, шляпа –  даже фотографий не осталось…наверно старик хотел быть артистом, а стал гардеробщиком; наверно, любил детей, вот и ходил по дворам, угощал конфетками, а его боялись… И еще я думал, что старика этого знала мама, а теперь знаю я.  Что это какой-то переходящий старик, старик на все времена. А может, это и есть «золотой фонд человечества»?..

СЛЕД
После уроков я забежал к дяде Коле, забрать полочку для книг.
– Ты погоди, не торопись, - остановил меня дядя Коля.
– Ну?
-  Не нукай! Ты на небо часто смотришь? На звезды?
- Бывает…
- «Бывает!» Там ведь светила, изучать надо!
- У нас астрономия с седьмого.
- Ну, так и что? А самому? Неужто неинтересно, что там и как. Я в молодости, бывало, разные созвездия находил, наблюдал…
Я хотел уже бежать, но дядя Коля удержал.
- Погоди, погоди, дело есть.
Он усадил меня напротив:
- Ты вчера телевизор смотрел?
- Ну?
- Ученый там выступал, физик.
- Не, не смотрел.
- А надо бы! Он такое сказал…Прям, не знаю…
- А что?
- А то! Что на небе есть такие звезды, которых уже давно нет.
- Как это?
- А так: они погасли миллион или миллиард лет назад, а свет от них только сейчас до нас долетел.
- Не может быть!
- Да я тоже не поверил, а он объяснил: мол, чем дальше звезда, тем дольше свет от нее идет. Например, солнце наше – оно близко, так свет от него за восемь минут добегает, а от других сотню лет идет.
- Как же так? – не мог я поверить. – Я смотрю на звезду, а ее нет? На что же я смотрю?
- Выходит, на след от нее, так что ли, - вздохнул дядя Коля.
- Не понимаю: как это «след»?  Я же звезду вижу!
Дядя Коля задумался. – Ну, как тебе объяснить? Вот возьми человека. Его, положим, нет давно, а мы помним, думаем о нем. Что-то от него остается…
- Что остается-то? Свет, что ли?
- Может, и свет. Он же разный бывает. Вот, к примеру, Пушкин. Его самого нет, а стихи живут! Прочтешь, и на душе светлеет!
- Так то Пушкин! Поэт!
- Да от любого человека след остается. Вот вспомни кого-нибудь, о ком тебе думать хорошо?
Я стал перебирать в уме разных великих людей, полководцев, ученых, и что-то на душе не светлело. И вдруг – вспомнил!
- Знаю! – сказал я. – Знаю такого! Мне мама рассказывала! Про своего дедушку. Его Лева звали. У него еще брат был, Семен. Его арестовали в
37-м, отправили в Сибирь, а у него семья, - жена, трое детей. И вот, пока дед Семен в лагере сидел, дядя Лева его семью кормил. Сначала они в эвакуации были, в Башкирии. Так он им туда деньги посылал, теплые вещи, а как война кончилась, забрал к себе, в Москву. И снова кормил, одевал, как своих собственных. Мама говорит, что он ученый был, профессор и всех своих аспирантов тоже кормил и одевал. А сам ходил в одном костюме. Тридцать лет! Его все стыдили, говорили, Левушка, стыдно так в ученом совете появляться, а он только рукой махал. Потом, наконец, купил. Так дед Семен наказал своей дочери: «Когда умру, похороните в Левином костюме».
- И что, похоронили?
- Да. Мама говорит: «тетя Люда исполнила волю отца». Так что дед Семен лежит в том самом костюме.
- Ну вот! – обрадовался дядя Коля. – А ты говоришь! Вот же, жил человек,
всем помогал, о себе не думал. И мы его вспоминаем. И нам светло на душе!
- Да, - вздохнул я, - а обо мне кто вспомнит?
- Так ты соверши что-нибудь… эдакое! Машину времени изобрети, песню сочини, или – открой звезду!
- Ну, уж нет! Я открою, а тут окажется, что ее нет, что это одна видимость? Да меня на смех подымут!
Дядя Коля даже закашлялся от моих слов.
- Что значит: зачем открывать? Что значит: видимость? Эх ты! Да ведь это все равно, что человека забыть. Он жил, работал, писал что-нибудь умное, а мы забыли? Нет, брат, так не годится! Надо о нем рассказать, чтобы все знали! Вот как про этого дедушку! Хорошо, что мама о нем вспомнила, теперь и я знаю, что жил такой профессор, что другим помогал, в одном костюме тридцать лет проходил, а забыли бы – и все. И следа не осталось…
Всю дорогу домой я смотрел на звезды. Нашел ковшик Большой Медведицы, потом Кассиопею, а вокруг – слева и справа - тысячи других, незнакомых мне звезд. Они рассыпались по всему небу, большие и маленькие, яркие и не очень. Живы они или погасли? Может быть, взорвались? Или просто - состарились? Я не знал, что с ними случилось, но подумал, что, наверное, жили они долго и хорошо, совсем как наш дедушка, если свет от них до сих пор доходит до нас…

Я НЕ Я
Я иногда думаю: я это или кто-нибудь другой? Ну, тот, кто обо мне думает? Например: «Вот он на речку пошел, - думает он, - вот червей копает», а делаю все это я. Но если это так, то где он, этот кто-то, кто обо мне думает?
Должно же быть место, где он сидит и думает? А может и его, того, кто думает, тоже нет, а есть только мысль о нем?
- С такими мыслями жить нельзя,  - говорит Вовка, – сбрендишь скоро. Живи проще.
-А у тебя так не бывает?
-У меня по-другому. Я раздваиваюсь! Как будто я здесь и еще в другом месте. Ну, когда мечтаю о чем-нибудь. Иногда я даже запутываюсь: где же я? Тут, на горке, или там – на корабле где-нибудь, в замке, в подземелье…
-А что ты делаешь, когда так – раздваиваешься?
-Ну что, побуду там-сям и возвращаюсь.
-Все равно, это странно: быть в двух местах.
-И ничего не странно! Когда-нибудь все это объяснится. Научно!
-Что?
- Что человек может жить в двух мирах. Или в трех...
-В невидимых?
-Почему «в невидимых»? Ты же во сне все видишь, как наяву? Значит, и сон видимый, только не всем.
-А можно его видимым сделать? Ну, чтобы мой сон еще кто-нибудь увидел?
-Если только сфотографировать...
-Ну, ты сказал! Как же его сфотографируешь, когда спишь?
Вовка задумался.
- А знаешь, и такое придумают. Ученые – они все могут! Вживят тебе в голову ма-а-ленький такой фотоаппарат, и как ты заснешь, он начнет щелкать. Весь сон отснимет, а потом эту штучку вынут у тебя из головы, и посмотрят, что тебе снится.
«Как же я сам не догадался! – удивился я. - Конечно, сейчас же все в голову вживают, измеряют мысли разные, определяют - псих ты или нет, врешь или правду говоришь. Значит, и сны научатся снимать!»
И я стал думать дальше и додумался до того, что, может, сфотографируют и того, кто обо мне думает. И тогда я, наконец, на него погляжу…



СЫРНЫЕ ДЫРКИ
- Слушай, - спросил я Вовку, - а сырные дырки отличаются от других? Ну, например, от бубличных?
Вовка покрутил пальцем у виска, мол: совсем, что ли?
- Чем же они могут отличаться? Дырка – она и есть дырка, хоть от сыра, хоть от чего…
-А я думаю, отличаются. Да еще как. Сырные – они вкусные, меня к ним так и тянет!
- Да тебя к сыру тянет, а не к дырке! – и Вовка посмотрел на меня с сожалением, как будто я тупой какой. – Ты сам подумай, что говоришь-то? К дырке его тянет!
- А ты не говори, чего не знаешь! Для меня сыр без дырок – не сыр, а так, одно название. А чем больше дырки, тем вкуснее. Когда мама сыр покупает, я прямо их выискивать начинаю, и есть, есть!
- Дурак! Ты же сыр ешь, а не дырки! Дырка – это что? Ничего, пустое место. Что от бублика, что от баранки – все равно.
Тогда я пошел к дяде Коле. Тот послушал и говорит:
- Дырка-то она дырка, но тут я с тобой соглашусь. Потому что пустота – она разная бывает. Например, сырная – она совсем другая, нежели от баранки или там от сушки. У сушки и пустота сухая, несытная, а у сыра – сырная, ты ее нутром чуешь, что сырная. Или вот хоть руль у машины – тоже пустота, а какая другая? Сколько в ней всего, в этой пустоте? И запах дороги, и бензина, и беспокойства всякого… Или возьми круг этот, хулахупа называется, ну, что Анка крутит…Там, что за пустота?
- Ну, железная…
-Нет, брат. Там пустота - космическая! Потому что хулахупа эта к небу стремится, в полет! Видал, как Анка ее на руке крутит? Так она и норовит сорваться и улететь куда подальше!
Дядя Коля задумчиво помолчал. – Пустота… она, брат, разная. Вот когда ночью сидишь, глядишь – пустота кругом. А сколько в ней всего! Весь мир умещается!..
Дома я отрезал кусок сыра с дыркой, приложил к глазу и стал смотреть. Я смотрел из сырной пустоты, и весь мир казался мне  новым, таинственным. Я будто впервые увидел и нашу комнату, и занавески, и почувствовал, что и они тоже смотрят на меня. Мы разглядывали друг друга! Каждый, из своей пустоты. Интересно, а что думает обо мне шкаф? Цветок на подоконнике? Колокольчик над дверью? Может, и они увидели меня сегодня словно впервые. Смотрят и думают: кто это такой, глядит на нас через сырную дырку?
          И, правда: кто я такой?