Альтруистка Часть 2 Глава 5

«Странно, иду вроде не торопясь, а сердце готово выпрыгнуть из груди!» - с улыбкой подумал Михаил и ещё замедлил шаг. Ему не хотелось явиться к Шишкиным запыхавшимся, с испариной на лбу. Путешествие в Кинешму оказалось каким-то скомканным, сумбурным, - Михаил никак не мог сосредоточиться на данных ему поручениях, ходил по городу машинально, как неживой, в беседы, такие на самом деле важные, не вникал, и повод для хоть какого-то удовлетворения находил в том, что снес куда необходимо письма, - поработал, вообщем говоря, посыльным. Встреча с Олимпиадой всё перевернула в нём и, в конце концов, ему пришлось признать, что он думает о ней всё то время, которое должен был употребить на совершенно иные размышления и дела.

Было время, когда маленький Миша мечтал стать монахом, причём мечтал об этом со взрослой серьёзностью. Он любил слушать рассказы про древние, осияние славой духовного подвига, русские монастыри, любил жития святых, особенно - отрока Варфоломея, с которым он как-то естественно, возможно, в силу возраста, себя ассоциировал. Он и грамоте-то научился, чтобы читать эти повествования, не прибегая к посторонней помощи. Это служение было желанно, но и страшно одновременно: как это так, пойти на постриг, облечься в белую ризу и простоволосым, распластанным ползти на локтях к алтарю в тесном коридоре из чёрных тел, - он считал это чем-то внеземным, как и весь монашеский подвиг в целом, а себя - крайне недостойным, и где-то даже неготовым.

Миша любил птиц. Ему очень нравилось сравнение птиц с небесными посыльными. Казалось, что, спускаясь к земле, они приносят на своих крыльях привет с неба, самую чистую росу и даже звёздную пыль. Мальчиком он много наблюдал за птицами, большими и малыми, прикармливал их возле дома, чтобы рядом всегда слышать их щебетание, которое веселило его сердце. Синицы и воробьи казались такими хрупкими и трогательными, с маленькими подвижными головками и зоркими глазками, молниеносно находящими брошенное зерно или червяка. При видимой уязвимости были эти маленькие птички стойкими и закалёнными, с большим смирением встречавшими все превратности погоды.

Провожая их взглядом, Михаил наблюдал, как это так взмывают они вверх и своими крылышками ловят нужный поток воздуха. Если бы он мог оторвать от земли свои тяжёлые ноги, то с радостью взмыл бы с пернатыми друзьями ввысь и порезвился бы на размытой дождем небесно-голубой акварели. Но он мог только, оставшись далеко внизу и запрокинув голову до боли в затылке, следить за стремительным перемещением соек и ломанными траекториями полёта ласточек.

И сейчас, свернув от причалов и начиная плавное восхождение вверх, туда, где жила Оля, Михаил с вожделением оглядывал небо, меняющееся к осени, приобретающее прозрачность, через которую, казалось, можно было с тоской разглядеть весь смысл жизни. Низко парили чёрно-белые, жирные в эту пору чайки. Чтобы отвлечься от снедающего его волнения, Михаил в который раз начинал просчитывать, с какой силой должны делать взмах крылья, чтобы удержать в воздухе чайку весом, скажем, в четыре с половиной фунта.

Поднимаясь, Михаил нарвал в букет незамысловатых осенних цветов с маленькими головками. Жаль, что пионы давно отцвели… Но эти вот тоже красуются своими кромешными нежно-фиолетовыми лепестками и желтой сердцевинкой, похожей на солнышко, в ожидании того, пока глаз истинного ценителя простоты ни заметит их.

Так, пребывая в мечтах о монашестве, Михаил впервые увидел Олимпиаду. Их было много друзей, - и мальчишек, и девчонок, - вся молодёжь русского квартала в Кантоне, естественным образом сплоченная родным языком, на котором не переставали говорить дома. При этом они никем не брезговали, всех радушно принимали в свой кружок, будь то русскоговорящие китайцы или европейцы, «болевшие» русской культурой и русскостью. Были те, кто рано или поздно покидал кружок, влекомый по долгу службы  родителей в иные дали. На их место приходили другие, кто в один прекрасный день находил свою тропинку в кружок и вливался в гостеприимное общество.

Они много делали вместе: организовывали гимназические классы на русском языке, чьи-то маменьки давали уроки французского и немецкого, приглашённые учителя повышали у желающих уровень китайского. Но больше всего молодёжь, естественно, любила устраивать всякого рода развлечения, спектакли, концерты и танцы. Предлогом служило всё, что угодно: русские праздники, китайские праздники, юбилеи, годовщины и крестины в любом из их домов.

Община была облагодетельствована богатыми русскими предпринимателями, жившими, кстати, не только в Кантоне. Вынужденные проводить годы на чужбине, они в приливе ностальгии по родине, всячески поддерживали связь с соотечественниками, попутно развлекая самих себя. К протоиерею Угрюмову относились с большим уважением, часто звали в гости и на мероприятия, жалели его, ещё совсем недавно сделавшегося вдовцом с тремя детьми. А он всему прочему предпочитал оставаться в своей домашней церкви, благоукрашать её, готовить к службам и принимать у себя страждущих людей. Старший сын Михаил во всём помогал отцу, пономарил. Отроком он даже пел в маленьком хоре, но вынужден был перестать, как только голос начал ломаться. Возмужание наложило на его приятный, мягкий голос определенные коррективы, и Михаил больше не мог брать высокие ноты, давал петуха. И это было, конечно, совсем грустно, потому что голос мальчик считал одним из немногих своих преимуществ, не обладая хоть сколько-нибудь выдающейся внешностью.

Вот и теперь он, вышагивая по мостовой и поравнявшись с парой прогуливавшихся девушек, одетых элегантно, в модные жакеты с высокими воротниками и торчком выглядывающими из-под них кружевами-плие, неожиданно стал объектом пристальных взглядов. Подружки осмотрели Михаила с головы до ног с каким-то особенным и, как показалось, насмешливым выражением в глазах.

Когда они разминулись, Михаил услышал за спиной два коротеньких сдавленных смешка. Он обернулся и увидел, что плесянки тоже смотрят на него вполоборота, прикрывая прекрасные ротики маленькими ладошками, туго затянутыми в полупрозрачные перчатки. Он по-доброму улыбнулся им, дескать, приходилось уже встречаться с этими ужимочками и шуточками юных дев, никогда не поймёшь, что у вас на уме и что именно вас так веселит. Но он на всякий случай, переходя по мостику через запруду, наклонился над чёрной, спокойной водой, отражения в которой особенно чётки в эту пору, чтобы проверить, всё ли в порядке с его наружностью, не стоит ли колом вихор, - не очень-то хотелось явиться к Шишкиным в комическом виде. Ничего не найдя в себе предосудительного, Михаил пожал плечами и продолжал свой путь, не обращая внимания на то, что две плесяночки долго провожали его заигрывающими взглядами, в смысл которых он не вникал.

В тот раз семью Угрюмовых пригласили на постановку знаменитого театра теней. Желая соблюсти традицию, спектакль давали после захода солнца, чтобы фонари лучше высвечивали очертания кукол. Традиционный китайский театр «кукол из ослиной кожи» неизменно собирал вокруг себя многочисленную публику. Зрители начинали прибывать задолго до начала спектакля, чтобы выпить прохладительных напитков и детально рассмотреть коллекцию кукол, выставленную на всеобщее обозрение, - производство этих кукол само по себе являлось тончайшим древним искусством. Актеры с присущей восточной сдержанностью, тихонько готовились за ширмой, шёпотом повторяя слова своих героев. Они даже кричали шёпотом, чтобы не потревожить почтенную публику и заранее не раскрыть тайну постановки… Все это Филипп Горюн рассказывал ему позже, увлеченно и с благодарностью за то, что пригласительный билет достался ему. Миша тогда не смог пойти, нужно было приготовить храм к службе, а ещё к крестинам, которые ожидались после. Таким образом приглашение семьи Угрюмовых перекочевало к семье Горюнов со словами, что те «не хуже, а скорее всего даже лучше представят русскую диаспору на этом званом вечере». Миша расставался с пригласительным легко, даже не думал об этом, пусть друг повеселится, а у него самого - ещё каждодневные заботы с младшими братом и сестрой.

Вдруг, начиная с того вечера и театра теней, Филипп мечтательно заговорил про какую-то Олю… Оля, Олимпиада, гречанка.

- Она что, и впрямь гречанка? - удивился Миша.

- Да нет, она француженка русского происхождения, - рассмеялся Филипп, наблюдая, как тяжело всё это укладывается в голову другу.

Миша осознал, что наступил тот момент, когда ему нужно разделить друга с некой прелестницей, с которой Филипп познакомился на представлении театра теней. Ну что ж, такова жизнь. В конце концов, Филипп себя к монашеской стезе не готовил, был хорош собой, намного более привлекателен, чем он, Михаил. Лучше сказать, заметнее. Глаза его смотрели прямее, острее, блестели ярче, тем влажным блеском внутренней решимости, характера, который так нравится противоположному полу. Он был шире в плечах, и Михаил всё время как будто терялся, стирался на фоне Филиппа. Да и не любил он лезть вперёд; сын священника, он сызмальства получал немного другие уроки морали, нежели его сверстники.

Наконец, настал тот час, когда Михаил был представлен новой зазнобе. Она действительно оказалась девушкой очень милой, простой, без модного лоска, жеманства, ложного кокетства и желания плести интриги, - внутренне Миша её сразу же принял сердцем. Олимпиада с Филиппом держались всё время рядом, рука в руке, и Михаил счёл непристойным разглядывать подругу своего лучшего друга.

Это был вечер танцев, затеянный, естественно, женской половиной их русскоязычного общества. В перерывах между танцами кто-нибудь исполнял новомодный цыганский романс под гитару; девочки пели а капелла или под аккомпанемент скрипки на иностранных языках. Особенностью этого исполнения были чистые звуки, без акцента, - выступавшим очень хотелось понравиться и они старались на все лады. Оглядывая сцену и зрителей, Миша против воли цеплялся взглядом за Олимпиаду, её тоненькие, округлые плечи, маленький золотой крестик на тоненькой цепочке, покоившийся аккурат в подключичной впадинке. Лиф её вечернего, как дымка, лёгкого платья держался на плечиках с помощью большого волана, руки были забраны в высокие перчатки.

В этот вечер Михаил показался себе ещё более невзрачным и непривлекательным, чем обычно. То ли воздух был душным, то ли юноше нездоровилось, но он чувствовал, что не может дышать, как раньше, полной грудью, раскрыть лёгкие, - какая-то сила словно сдавила его в маленькую, ничтожную точку.


Продолжить чтение http://proza.ru/2025/03/08/1409