птица

      ПТИЦА
        « Любезный Василь Никитович, дорогой ты наш соседушка! Спешу сообщить, что здоровье милой сердцу моему Евлампии Никаноровны поправляется с трудом. Поди каждый день к нам наведывается лекарь со всякими компрессами да примочками, а нога заживает медленно, так что на лекаря я уже солидно поистратился.

Да и юбки её от вашего кофею пришли в негодность, что пришлось верхнюю самую, синюю в розочках, отдать её компаньонке, а именно, Варваре Фёдоровне, кою ты хорошо знаешь, а она ещё и недовольна осталась. Ведь до чего разборчива стала! Волосы накладные уже носит, а пятно на юбке заметила и обидючись к вечернему чаю не вышла.

И все эти беды пошли от тебя, от птицы твоей диковинной, да от того вечера, когда мы у тебя гостевали и только ждали, когда заложат лошадей, чтобы спокойненько и на полных правах в перины провалиться и почевать. Если ты помнишь, Евлампия Никаноровна пила кофей, хоть я и говорил, что она спать не будет, а уж как спать-то голубушка любит! До самого утра тоненько так губками посвистывает, прямо как ангел с небеси.

И как в воду глядел. Не спала ведь потом голубушка из-за того обжога ужасного, который от горячего кофею произошёл как птица твоя заморская прямо над её головой закричала: «Кя-а! Кя-а!». Это кто же такой ужас перенести может, словно кого разбойники режут? Кофей-то и пролился от страху.
А теперь, дорогой Василь Никитович, изволь уж по справедливости заплатить мне два рубли на лекаря, совсем уж поиздержался. Прими также во внимание, что я от щедрот своих с тебя за юбку не взыскиваю, потому ты мне сосед сердечный. Пришли их мне с нарочным.
Остаюсь любящий тебя сосед твой Иван Петрович Пшеницын».


     «Дорогой сосед, милый сердцу моему Иван Петрович! Письмо твоё я прочёл, но уж больно мелко ты пишешь, а как про два рубля, так очень даже крупно, и потому я подумал было, уж не шутишь ли ты ненароком, потому что смешно выходит и неизвестно даже, кто из нас первый в убытке оказался. Но и ты возьми в розумь, как же я тебе два рубля должен, когда жена твоя, Евлампия Никаноровна, по бабской своей слабости птицы испугавшись чашку-то из рук и выпустила, моим же кофеем облившись.

 А кофей-то ведь товар колониальный, стало быть не дешёвый, и если не пить его, а им юбки поливать понапрасну, недолго и в убытке оказаться. Опять же чашка. Разумей, Иван Петрович, что когда она на пол упадя разбилась, то из неё уж не только что кофей, а и воды не попьёшь, то не я тебе на лекаря должен, а ты мне за понесенные убытки один рубль и 50 копеек. Но по широкому моему сердцу и открытости души своей посылаю тебе с нарочным 50 копеек и будем квиты. Со всем моим уважением, сосед твой Василь Никитович Курицын».


   « Милостивый государь, Василь Никитович! Хотел было вернуть вам за обиды ваши 50 копеек, но воздержался. В хозяйстве пригодятся.
А теперь должен вам сказать, что в словах своих вы стали невоздержанны и тем супругу мою, Евлампию Никаноровну оскорбили, назвав касаемо юбок бабою. Позвольте напомнить, что она у меня женщина благороднейших кровей, дочь коллежского секретаря. И потому, милостивый государь, мы решили всей семьёй нашей многотрудной отказать вам в помолвке дочери моей, любимой Катеньки, с вашим Никитушкой, опять же за Катенькой теперь уж сватаются, не чета вам.
Остаюсь слугой покорнейшим Иван Петрович Пшеницын»

   «Господин Пшеницын, Иван Петрович! В гневе и скорби сообщаю, что любимое чадо моё Никитушка, услышав гнусную новость, поднял на себя руку посягнув на убийство себя. И так было много крови, что батюшка отец Пантелеймон, который со мной в ту пору пил чай из самовара и рассуждал красиво о царствии небесном, тут же побежал, услышав выстрел, Никитушку моего причащать. Однако чадо моё любимое жить всё-таки осталось, но отец Пантелеймон, несмотря на то, что пил чай с моим сахаром и баранками, всё равно взыскал за требу три рубля, более чем ваш лекарь. А потому, господин Пшеницын, за переполох в моём доме уж будьте любезны возместить сей неожиданный убыток и прислать с нарочным означенные три рубли.
Василь Никитович Курицын»

    «Сударь! О вашем Никитушке наслышан. Зная его ещё с пелён, ничуть не удивился его горячности. Однако и хитёр оказался малый. Левой-то рукой при том, что правой ложку держит, стреляться! Напугать только.
А что касаемо контрибуции с вашей стороны спешу доложить, что в доме моём из-за вашей птицы сплошной ущерб опять получается. Давеча тесть мой Никанор Петрович мимо вашей усадьбы ввечеру ехал, никого не трогая в своём шарабане. Да вдруг птица эта треклятая как у него над ухом гаркнет на манер разбойника, так почтенный старик из повозки-то и вывалился, а лошадь с перепугу понесла. И сама домой прискакала вся в пене, а сказать ничего не может. А шарабан вдребезги, по щепочкам-то и пошли. Насилу с фонарями в ваших овсах разыскали, весь их благородие в грязи вывалявшись и еле говорит. Так что напрасно вы с меня взыскиваете, сударь. Теперь как-никак с вас двадцать рублей, не меньше. А нет, так и к становому недолго.

Да и то, по-соседски-то хочу сказать, что напрасно вы эту птицу завели, всю округу разбойничьими криками пугаючи. Завели бы лучше опять петуха. Ведь как хорошо, ей богу. По голосистости нет равных, только соловей. С третьими петухами проснуться, понежиться ещё в перинах да послушать, как божий мир просыпается. Тут тебе и мычание, и овцы блеют, лягушки квакают, бабы голосят, на дворе уж колодец скрипит, а вдали благовест разливается. Благодать божья! А не то, что разбойничьи крики. Хвост-то конечно у вашей птицы хорош, да какая от него польза, если всё время один урон получается?
С сим остаюсь Пшеницын Иван Петрович».

     «Пшеницыну Ивану Петровичу от помещика Курицыны Василя Никитовича. Осмелюсь доложить, что советы ваши мне и за деньги не нужны. А что касаемо вашего сравнения моего павлина с вашим петухом, так у вашего совсем хвост весь выщипан, словно за ним собаки со всей округи бегали, а кричит по утрам так, что Никитушка по вашей воле никак в поправку не взойдёт, потому должен рано просыпаться и не в духе целый день пребывать.

И тестю своему доложите, что чужим имением для сокращения дороги пользоваться да ещё старому человеку никак не гоже. Ехал бы подобно Иосифу на осляти в град Иерусалим окружным путём, никто бы его павлиньим криком не пугал и овсов моих не мял бы. А намял он как раз на те двадцать рублей, которую вы по наглости своей с меня взыскать решили.

А то, что вы, сударь, на мою птицу напраслину возводите, а своего петуха наперёд выставляете это у вас от темноты вашей и неучёности, потому в Европе сейчас без павлинов не живут. Уж какое великолепие хвост его! Что ни гость, любуется. А то, что крик его вам не нравится, так это хорошо. Поменьше чужих людей будет на своих шарабанах разъезжать. Похлеще любой собаки, а птица тож.
С тем остаюсь, помещик Курицын»