18 декабря 2024 г

         Я больше не пишу стихи.

         Отлив обнажает землю и лазурь мечети Хасама Второго остается наедине с самой собой. Океан отталкивается от стен старого города, и голос муэдзина, теперь ничем не заглушаемый, звучит громче и грустнее.

         Я смотрю на свои руки, только сейчас заметив, как они постарели. Руки старухи, ласкавшие лишь кошек.

         Собирая вещи, я обнаруживаю собственную предсмертную записку, короткую и отчужденную. Наверное, я действительно хотела это сделать. Записка плавно опускается на дно корзины, может, кому-то пригодится.

         Я ничего не оставляю в этом городе кроме бродячей рыжей кошки, которую подкармливала всю ее жизнь. Возможно, это ее последняя зима. Больше всего на свете она любила приносить котят, непременно рыжих с золотыми глазами. Иногда они уходили раньше нее, возвращаясь на свой золотой берег. Лилу брала с моих ладоней еду и не доверяла мне. Она знала, что люди всегда предают.

         Я закрываю крышку чемодана.

         Волны Атлантического океана возвращаются. Лазурь мечети снова встречается с лазурью вод Касабланки.

         Я навсегда покидаю этот город, в котором прожила почти всю жизнь. Я всегда была тенью с серебряными звенящими браслетами на смуглых больных руках. Тенью в ярких платьях и сломанной грудной клеткой, в которой находили свой последний приют раненные птицы.

         Я помню имена всех бродячих псов, которых хоронила в своем семейном склепе, в котором для людей места, к сожалению или счастью, не находилось.

         Касабланка, я знаю, ты не заметишь моего отсутствия, но чего-то будет не хватать. Тени в оранжевой тунике, так любившей слушать напевные призывы муэдзина с лазурной башни твоей мечети.

         Волны всё громче.

         Я могла бы стать самым бесценным из всех твоих сокровищ, но не стала им. Ты больше не перебираешь вручную зёрна чечевицы и не собираешь в сумерках пряные травы.

         Я опускаю свои стихи поверх предсмертной записки (видимость жизни всегда была сильнее смерти), беру пустой чемодан, выхожу на горячее солнце. Я вижу на белых камнях собственную тень. Кто из нас живет на земле, а кто лишь перекрещение света и тьмы, я не знаю. У наших отголосков есть эхо, у нашего эха есть память, в поделках из окаменевшей лавы с темно-красными прожилками.

         Из случайной тучи, внезапно набежавшей на синее безоблачное небо, падают мелкие тяжелые капли. Нечаянная милость. Так суют пятак в карман нелюбимому ребенку, прощаясь с ним навсегда, чувствуя в сердце странную боль, предвестницу жестокого прозрение, которое наступит слишком поздно. Но сейчас и здесь по нам никто не будет плакать. Сколько бы мы сами ни оставили здесь слёз. Для океана их всегда будет слишком мало. Самая горькая соль на земле. То, что надо, чтобы прожить миллионы лет. Я черчу в пыли короткое слово, самое беспощадное слово на земле, достаточное для того, чтобы умереть в одно мгновение и продолжать существовать дальше.

         Волны знают об этом, поэтому всегда возвращаются к нашим ногам.

         Последняя капля разбивается о землю, Туча превращается в белого верблюжонка. Это хороший знак. Мою следующую дочь с рыжими глазами будут звать Акбота.

         Я спускаюсь с тротуара и, смешавшись с пестрой шумной толпой, так похожей на прибрежные волны, навсегда ускользаю из твоих рук, сверкнув на прощание желтыми глазами. 

         Прощай, Касабланка!

         Прощай, женщина с серебряными погремушками на руках!

         Я буду помнить вас.