Барон

Мое детство было пропитано одиночеством, так как я никогда не ощущал заботы и тепла близких. В этом бесконечном городе я скитался, словно потерянный, жаждущий хоть какой-то защиты. Развалины старых садов с полуразрушенными постройками становились моими временными убежищами. В них я находил старые вещи, которые, пусть и не давали настоящего уюта, все же служили своеобразным щитом от непогоды.

Когда наступала зима, я искал укрытие понадежнее, где можно было спрятаться от ветра, холода и суеты — место, где я мог хотя бы на время забыть о своей тоске. Теплый поток от трубы дарил иллюзию уюта. Я представлял себе иную жизнь, полную любви и заботы, с близкими и собственным домом. Но наступившее утро неизменно вытаскивало меня из грёз, напоминая о суровой реальности, пустом животе и лютом холоде, которые заставляли снова и снова бродить в поисках хоть какой-нибудь пищи.

Независимо от того, в каком заведении я оказывался, мой голод всегда находил удовлетворение. Повара, словно сговорившись, оказывались отзывчивыми и добрыми людьми: они всегда протягивали мне руку помощи, угощая и снабжая необходимыми припасами. Такое отношение сопровождало меня до самой весны. Но однажды в одном из мест, где я был частым гостем, меня встретили не с привычной доброжелательностью, а с намерением поймать.

Двое мужчин и молодая женщина, без тени вежливости, открыто объявили меня беспризорником и попытались задержать. Я сумел вырваться из их рук, ловко освободившись, и скрылся, лишь изредка улавливая вдали отчаянные, постепенно стихающие крики преследователей. Время от времени ветер доносил обрывки фраз:

— Куда бежишь, негодник? Мы ведь плохого тебе не желаем! Вернись, в интернат пойдёшь!

Но я бежал всё быстрее и быстрее. Оторвавшись от погонщиков, я отдалился от города так далеко, как только мог. Путь мне преградила река. Дойдя до неё, я остановился и стал обустраиваться на новом месте, в устье маленького ручья. Я построил шалаш из веток и впервые в жизни обзавёлся собственным домом, в котором прожил до середины лета.

Научившись ловить раков в норах у песчаного берега, я утолял голод. А к лету, в часе ходьбы от моего лагеря, я обнаружил ухоженный и плодоносящий фруктовый сад. На деревьях росли сочные яблоки и потрясающие на вкус груши, чей аромат я, кажется, чувствую до сих пор. Но с каждым днём ко мне тихо подкрадывался час расплаты. В очередной раз, встав на истоптанную тропу, я отправился утолять утренний голод. Я проскочил через дыру, которую проделал в колючем заборе, и тут же оказался на своём любимом дереве, ветви которого ломились от изобилия плодов. Не успел я дотянуться до приглянувшейся груши, как внизу послышался грубый голос:

— Мерзкий, гадкий воришка! Попался!

Кинув взгляд вниз, я увидел стоящего под деревом бородатого человека. В руках он держал ружьё. Взведя курок, он нацелил оружие в мою сторону. От страха я неловко переставил ногу с ветки на ветку, поскользнулся и, сорвавшись с высоты, без сознания рухнул на землю.

Не знаю, сколько времени прошло с той минуты. В сознание я пришёл от жуткой боли, пронзившей всё тело с головы до ног. Казалось, будто кто-то избил меня, отчего кости выворачивались наружу. В ушах стоял оглушительный шум, словно в голову со всех сторон забивали гвозди.

Мне было плохо и очень страшно. Вокруг стояла сплошная темнота, из глубины которой доносился хриплый лай собаки. Я попробовал перевернуться со спины, чтобы встать, но все усилия оказались тщетными: правая нога была скована цепью, звеневшей при каждом движении. На этот звук откликнулся тяжёлый топот сапог. Дверь скрипнула, и зажёгся свет.

Передо мной предстал тот самый бородатый человек. Он приблизился на несколько шагов, присел на корточки и спокойным голосом произнёс:

— Бог свидетель, если бы ты не свалился с того дерева, лежать тебе сейчас в сырой земле. Но там, на небесах, распорядились иначе. Пусть будет так, как им угодно. Живи и помни, благодаря кому ты всё ещё ступаешь по этой грешной земле.

Так я стал пленником. Мальчишка оказался в рабстве у цыганского барона по имени Ромулу.

На следующее утро, со скрипом той же двери, ко мне зашёл цыганёнок, возрастом ненамного старше меня. Достав из кармана ключи, он стал неуверенно отмыкать кандалы на моей ноге. Спустя некоторое время, справившись с замком, он горделиво и в приказном тоне произнёс:

— Вставай.

Я поднялся и выпрямился во весь рост. К его удивлению, я оказался выше. Разозлившись, он ударил меня по голове и презренно пробурчал себе под нос:

— Негоже батраку на хозяина свысока смотреть. В моём присутствии , будешь в коленях изгибатся, чтоб твоя голова ниже моей была.

Он снова ударил меня для ясности, и я тут же согнул колени, став ниже его.

— Ступай за мной, воришка, — удовлетворённо бросил он.

Выбора у меня не было. С болью, охватившей всё тело, я, словно калека, поплёлся за ним. Мы вышли во двор. Когда я ступил босыми ногами на сырую от росы траву, мне стало легче. Ощущая влагу на измотанных пятках, я словно возродился и вновь почувствовал вкус жизни. Мне захотелось жить, невзирая на трудности, которые послала судьба.

Миновав двор, мы приблизились к беседке. За столом в оборванной рубахе сидел старик с густой седой бородой и тяжёлым взглядом несчастного человека. Он непрерывно смотрел в нашу сторону. Подойдя ближе, цыганёнок так же гордо бросил ему:

— Старик, принимай себе в помощь воришку.

Старик вздрогнул и неуверенным голосом ответил:

— Бога побойтесь, какой из него помощник? Он, поди, вчера только ходить научился…

Но цыганёнок был непреклонен:

— Барон так велел.

Старик в недоумении развёл руками и тихо проговорил:

— Велел так велел.

После этого цыганёнок развернулся и, словно важная птица, медленно удалился. Через минуту я остался в компании милого на вид старика, который тут же голосом доброго человека начал разговор:

— Как тебя угораздило оказаться в этом проклятом месте? И хватит уже, как курица, передо мной стоять. Я такой же батрак, как и ты, только пенсионер, в скором времени собирающийся на вечный покой.

Я выпрямился, облегчённо вздохнул и, переведя дух, робко осмелился сесть за стол на стул из спиленного древесного кругляка. В тот же миг из моих глаз хлынули слёзы, и я заплакал от раздирающей боли в ноге: рана начала кровоточить. Старик увидел, что я схватился за ногу, тут же бросился ко мне и, закатав оборванные штаны до колена, стал колдовать над моей раной, тихо, почти шёпотом, приговаривая себе под нос:

— Как только земля носит таких негодяев, а хороших людей обрекает на страдания с самых юных лет… Отчего так? — вдруг задал он мне вопрос.

Сквозь слёзы и дикую боль у меня вырвался ответ:

— Видимо, жизнь для таких, как мы, — тюрьма, а для них — наслаждение.

Поступив в распоряжение старика, я стал помогать ему по хозяйству. В основном на нас лежала ответственность по уходу за лошадьми нашего хозяина, который души не чаял в своих воистину благородных скакунах, особенно в коне по кличке Буран. Барон был жесток и за провинность, приносящую вред любимому питомцу, карал смертью, а после избавлялся от тел, сжигая их в печи, огонь в которой разжигался строго по ночам. Старик боялся барона больше собственной смерти и при виде его кланялся до самой земли.

Однажды на рассвете в конюшню неожиданно зашёл хозяин и застал нас сидящими на перевёрнутых пустых вёдрах. Увидев барона, старик торопливо вскочил и мгновенно поклонился, да так низко, что задел головой лежавший перед нами мешок с овсом. По обросшему лицу барона скользнула хмурая улыбка, сквозь которую сверкнули золотые зубы.

— Аккуратнее, старик, не то в один день таким поклоном можешь себе и голову размозжить, — проговорил он. — Откуда ты только свалился на мою голову? Как воришка, справляется? Или сразу его в костёр, чтобы похлёбку зря не переводить на такого лодыря, как ты?

— Что вы, хозяин, он уже вполне справляется самостоятельно! От негодника толку больше, чем если бы я был без него, — испуганно ответил старик.

— Завтра приедет мой брат с покупателями на лошадей посмотреть. Бурана из конюшни уведите, пусть в саду попасётся, не то увидят — украдут, — дал наставление барон.

— Как прикажете, хозяин, — поклонился старик.

Буран казался мне богом среди остальных лошадей: ретивый и неприступный, как высокая скала. Он не признавал никого, кроме барона и старика, которым позволял себя оседлать. Старик по-тихому рассказывал, что барон убил прежнего хозяина коня, а скакуна увёл с собой, поэтому никому его и не показывал. Он боялся, что цыгане проведают о том, что Буран находится у него, и каждый раз, когда приезжала его свора, отправлял нас троих в тот злополучный сад.

Ранним утром, как только начало светать, мы покинули имение Ромулу и отправились на пастбище. Углубившись в сад, подальше от посторонних глаз, мы устроились под огромной плодоносящей яблоней, чьи плоды то и дело срывались с веток и расшибались вдребезги о зелёную траву.

Бурану надели длинный повод и привязали его неподалёку, где он принялся за своё любимое занятие — щипать свежую траву. Время шло. К обеду солнце стало припекать, и, спросив разрешения, я прилёг в тени. Старик позволил мне сомкнуть глаза, и я задремал. Мне приснился сон.

Я стоял в глухом лесу, а вокруг, в непроходимых зарослях, слышался лай собак, от которых я спасался бегством. Вдруг послышался голос старика: он с болью в душе кричал от страдания и звал смерть. Позади себя я услышал страшное рычание и, осторожно обернувшись, увидел хозяйскую лайку. Она оскалила клыки, бросилась на меня, и я проснулся.

Пробудившись от кошмара, я встал на ноги и, отряхнув прилипшую к штанам траву, неторопливыми шагами пошёл в сторону старика. Но когда я дошёл до места, где был привязан Буран, то, к своему ужасу, не обнаружил там ни коня, ни старика. Я стал кричать во весь голос, но в ответ слышалось лишь моё собственное эхо. Страх начал овладевать моей душой.

В поисках время летело так быстро, что я не успел оглянуться, как настал вечер, и солнце уже приближалось к горизонту. Пора было двигаться в обратный путь — путь, который предвещал мне одному страшную беду, а быть может, и погибель.

Только я успел распрощаться с этими гнусными мыслями, как светило скрылось за горизонтом, и на фруктовый сад упали ночные сумерки. Когда в глазах померкло, вдали послышался яростный лай хозяйских собак, а затем — стук копыт. На конях сидели всадники, и среди их голосов я стал различать знакомые.

— Ищите старика и мальчишку! — во весь голос гневно кричал барон, своим жутким тоном наводя на меня ужас.

— Рамадан, найди мне это старое ничтожество, чтобы я шкуру с него смог снять живьём! — орал он старшему сыну.

Затаившись за деревом, я застыл, словно камень, вслушиваясь в приближающийся галоп. Конь вот-вот должен был проскакать мимо, но, к моему счастью, издалека раздался громкий голос Рамадана:

— Отец, собаки взяли след!

Услышав слова сына, всадник развернулся и поскакал в противоположную сторону, тем самым избавив меня от столкновения с бароном.

Воспользовавшись случаем, я побежал по грушевой аллее и, быстро миновав небольшую поляну, стал взбираться на возвышенность. Она была сплошь покрыта непроходимой смесью колючек и крапивы. Превозмогая невыносимую боль, я пробился сквозь заросли и спрятался, чувствуя, как в мою плоть вонзаются иглы диких растений.

В глубине сада всё ещё слышался лай собак и нечёткие голоса барона и его сыновей. Через некоторое время хаотичный шум толпы стал приближаться, крики становились громче, а слова — понятнее.

— Несносный старикашка, посмел украсть моего коня! — снова и снова громко приговаривал барон.

— Куда его отец, отец? — горделиво прозвучали слова Рамадана.

— На поляну, отец, — застенчиво посоветовал тот, перед кем мне приходилось изгибаться в коленях.

— Ромалэ! — скандировал от удовлетворения цыганский барон.

Выстрел из ружья разрезал ночное небо. Раздался свист всадников и визг лошадей, и сквозь этот шум стал пробиваться замученный, испуганный до смерти голос моего пропавшего товарища.

— Не убивай меня, хозяин! Они заставили меня! Твои цыгане! — причитал пойманный старик.

Через некоторое время из-за деревьев грушевой аллеи замелькали световые зайчики от фонарей в руках тех, кто на привязи волок за собой старого бедолагу. Он косо бежал вслед за хозяйской лошадью и, не успевая за ней, то падал, то кое-как снова умудрялся встать на свои изношенные, пожилые ноги.

Первыми на поляну перед моим взором выбежали четыре собаки. Рассредоточившись, они стали обнюхивать каждое дерево и каждый куст. Вслед за ними из зарослей показался силуэт обречённого на погибель старика. Рамадан отвязал его от своего коня и сильным толчком в грудь повалил на землю. Старик оказался в плотном кольце вооружённых охотничьими ружьями всадников. Он лежал на промокшей от росы траве и дико, болезненно рыдал, крепко вцепившись руками в землю и уткнувшись лицом в дикие лесные цветы. Он предвкушал самое страшное, что могло его ожидать — мучительную смерть, на которую он был приговорён.

— На колени, старый сатир! — сквозь стук копыт произнёс в гневе барон.

— На колени! — повторил вслед за отцом Рамадан, после чего раздался выстрел, пронзивший звёздное небо.

— На колени, не то псам на растерзание отдам! — снова гнусным голосом пригрозил барон. — Рамадан, помоги этому ничтожеству подняться.

Услышав приказ, старший сын мигом спрыгнул с коня, взял старика за шиворот, поставил его еле живое тело на колени, после чего обмотал его шею верёвкой и так же быстро запрыгнул обратно на своего скакуна.

Фонари светили старику в лицо, ослепляя его. Зажмурившись, он вдруг увидел свет — свет, который манил уставшего и обречённого человека по ту сторону реальности, откуда он когда-то пришёл в этот несчастный мир. Почувствовав лёгкое дуновение ветра, обнявшее его тело, он наконец прикоснулся к свободе, к которой шёл долгие семь десятков лет.

Одна его рука ухватилась за тот мимолётный ветер, а другая всё не решалась расстаться со смертной оболочкой. И тут старик, который никогда не молил Бога и не просил Его ни о чём за все прожитые годы, посмел обратиться к своему создателю:

— Боже, я много согрешил пред Тобою, — сказал он, не поворачиваясь в сторону барона. — Боже, я был слеп, когда мне нужно было смотреть трезво на мир, в котором я родился, и принять его как Твой дар. Боже, я был глух, когда мне нужно было прислушиваться к заповедям, написанным Твоими устами. Боже, я был нем, когда мне нужно было говорить правду, но я молчал, боясь причинить себе вред, из-за чего страдали невинные люди…

— Молчи, старый прихвостень! Не смей взывать к Нему в моём присутствии! — громко крикнул барон, но старик его уже не слышал и ещё громче взывал к небесам.

— Господи, обрати свой взор на несчастного человека и услышь мои слова, ибо и Ты провинился передо мной! Я страдал в годы когда шла  большая война, на которой мне приходилось убивать и провожать в Твою обитель друзей и братьев, кого сразили вражеские пули. Господи, Ты отнял у меня душу, но не посмел забрать мою жизнь, чем обрёк на муки свыше моих сил. После Ты отнял у меня тех, кого я любил больше всех на свете. Я остался один, без крова над головой и с большой тяжестью на сердце. Я блуждал по сотворённому Тобой миру и везде проклинал Тебя. Теперь, когда мой час пробил, я стою перед Тобой на коленях и с надеждой жду справедливости на чаше божественных весов. На ней Ты, Отец Небесный, взвесишь все мои грехи и противопоставишь им ту судьбу, которую уготовил мне. И Ты познаешь правду: я был тебе больше сыном, чем Ты мне отцом. И сейчас, на границе последнего вздоха, я прошу лишь об одном: избавь меня от собственной плоти и призови мою поникшую душу в Царство Твоё, где я снова смогу заключить в объятия своих близких после столь долгой разлуки. Разлуки, случившейся и по Твоей вине тоже.

— Ну как, старый лис, услышал тебя твой Бог? — усмехнулся барон. — Бога нет! Я для тебя здесь бог, мерзавец, посмевший украсть моего коня!

Но барон в ту ночь ошибался. Ветерок, обнявший тело старика, становился всё сильнее, пока не перерос в настоящую бурю. Собаки, испугавшись, бросились врассыпную. Лошадь Рамадана дёрнулась, натянула верёвку и, затянув петлю на шее старика, оторвала его от земли. В то же мгновение верёвка с треском лопнула, и бездыханное тело упало на ночные цветы.

Через минуту всё стихло, будто и не было никакой бури. Барон и его отпрыски, испугавшись увиденного, застыли в безмолвии. Страх начал окутывать их сердца — сердца, в которые на мгновение постучался сам Господь.

— Что это было, отец? — заикаясь, произнёс Рамадан.

Младший сын заплакал от дрожи, пробежавшей по телу. Лишь непоколебимый барон, быстро придя в себя, строгим голосом начал наводить порядок:

— Что вы слюни распустили, сорванцы? Нет никакого Бога, это всего лишь ветер! Рамадан, проверь старика, быть может, жив ещё старый лис.

Услышав приказ, Рамадан с осторожностью слез с лошади и, держа в руках верёвку, медленно подошёл к телу. Он стал прощупывать пульс, но, не обнаружив сердцебиения, со страхом в голосе произнёс:

— Он мёртв, отец. Господь услышал его слова и призвал его в Свою обитель.

— Молчи, негодник! — крикнул барон на сына. — Возьми себя в руки! Если бы сюда спустился сам Господь и меня с собой прихватил за злодеяния совершённые мной, но я здесь, живой. Значит, это был мимолётный ветер. Роковая случайность, ставшая причиной смерти старого негодяя.

Снова воцарилась тишина. Барон, нервно дёргая головой, в недоумении прокричал:

— Мальчишка! Ищите мальчишку! Рамадан, отвяжи старика и с братом отправляйся вглубь сада. Я пойду в лесополосу. Он не мог далеко уйти.

Через минуту я остался один. У подножия опушки, в нескольких десятках шагов, лежал мёртвый, но счастливый старик, от которого я не мог оторвать взгляда. Зная, в какую сторону ушли преследователи, я инстинктивно выбрался из зарослей. Последним взглядом простившись со старым товарищем, я посмотрел на луну, которая своим светом указывала мне путь в ночной мгле.

Не успел я сделать и нескольких шагов, как на единственной тропе впереди загорелись чьи-то глаза, а после послышалось рычание. Из тени кустов появилась хозяйская собака. Словно опытный охотник, она перегородила мне дорогу, по которой я мог бы сбежать из этого проклятого сада. Много мыслей пронеслось в моей голове, но я хорошо помню, что страх покинул меня в ту минуту. Стоя лицом к её злобной морде, я почувствовал, что пёс вовсе не желает мне зла, а напротив, хочет помочь уцелеть.

Пёс неторопливо подошёл ко мне, ткнулся носом в живот и нежно стал облизывать моё голое, окровавленное колючками тело. Вдали раздался голос барона:

— Будь ты проклят, мальчишка! Да уйдёт земля из-под твоих ног, а глаза твои не увидят рассвета!

Собака тревожно повернула голову в сторону голоса, а после отошла с тропы и, зайдя мне за спину, стала подталкивать мордой, намекая, что отпускает меня. Но я не мог сделать первый шаг, прибитый к земле неожиданностью этой встречи.

Собака, словно почувствовав моё смятение, оказала мне неоценимую услугу. Она нашла лучшее лекарство от моего состояния: оскалив острые клыки, она стала рычать и кидаться на меня, прогоняя свою добычу в ночной мрак. Увидев её злобную морду, я испугался и наконец сумел сделать первый, самый важный шаг. После этого ноги сами понесли меня прочь от рабства.

Я бежал в сторону луны, озарявшей мне путь. Мой бег становился всё быстрее. Я не думал останавливаться, чтобы перевести дух. Я бежал всю ночь напролёт. Сколько раз я падал и поднимался, продолжая путь, — одному Богу известно. Но, не взирая ни на что, я продолжал свой самый быстрый и долгий забег, который закончился лишь с рассветом, на краю обрыва.

Под обрывом начинался золотистый песок, омываемый волнами могучей и просторной реки. Противоположный берег едва проглядывал сквозь пелену тумана.

Мои силы были на исходе, тело ломилось от боли. Я понимал, что нужно продолжать путь, но в этот миг раздался треск, и обрыв ушёл у меня из-под ног. Скатившись вместе с глыбами сырой земли, я рухнул на мягкий утренний песок и от боли и усталости потерял сознание.

Когда я очнулся, то, к своему удивлению, обнаружил, что лежу на мягкой кровати, в хате, у окна которой маячил силуэт пожилой старушки. Так я спасся от барона и его отпрысков и, по всей вероятности, от верной гибели.