Диалог-3

Психологический отчет. Сессия 3. Пациент: Сирота

Тишина в кабинете была плотной, как старый бархат, поглощающий звук. Я задвинула шторы, оставив единственный источник света — настольную лампу с приглушённым абажуром. Её свет отбрасывал тёплые, но резкие тени на лицо Сироты, подчеркивая измождённость и тонкую сеть морщин вокруг глаз, которые выглядели старше его возраста. Эмоции рвались наружу, не подчиняясь воле измученного человека.

Я отметила, как его правая рука, лежащая на колене, внезапно сжалась в кулак, напрягая сухожилия добела.

В его состоянии наблюдалась аффективная лабильность-неустойчивость эмоционального состояния и регресс. Интенсивность аффекта-тревоги/вины нарастала. Требовалась немедленная вербализация чувств для снижения эмоционального напряжения.)

Сквозь прикрытые веки, подобно лучу солнца, как через хмурое облако, пробилась предательская слеза. Она медленно, но неумолимо прочертила чистую борозду по слою недельной небритости на щеке. Его последние слова потонули в плаче, полном тоски по незажившим, кровоточащим ранам прошлого.

Возможно, его травма была вызвана эпизодом, случившимся в далеком прошлом. По сей день он оплакивает юного друга, и эта тяжесть тяготит его обессиленные плечи. Из-за этого Сирота сам обрекает себя на вечные муки, пытаясь искупить грех, в котором сам себя сделал виноватым. Эта картина, выжженная клеймом в его памяти, затмевала собой настоящее. Он боялся даже взглянуть в будущее, где мог бы увидеть себя счастливым. Будущее казалось ему миражом, ускользающим призраком надежды. Он просто не видит будущего; он активно его отвергает, как предательство по отношению к прошлому.

Сложный диалог требовал осторожного захода. Я тщательно выбрала момент. Мой кабинет был моим инструментом: запах старой бумаги и легкий аромат лаванды — всё это помогало пациенту заземлиться. Я подала Сироте стакан воды, наблюдая, как утихает буря в его душе, как дрожь в его руках понемногу уступает место оцепенению.

— Надежда умирает последней, — прошептала я, начиная разговор и желая рассеять непроглядный туман вины, давящий на его плечи и отравляющий его душу.

(Начать работу я решила с установки доверительного контакта и снижении сопротивления пациента. Использование поговорки как инициатора диалога разговорного пускового механизма, направленного на работу с темой отчаяния.)

— Этот случай оставил на вас неизгладимый шрам, выжженный на сердце. Нам нужно разобраться в этом, доказать вашу невиновность, и тем самым освободиться от этого бремени.

(Я сделала акцент на потребности в оправдании и снятии тяжести для углубления работы.)

Сирота, низко поникнув головой, прошептал:— Моя вина очевидна, доктор. Я толкнул его в пропасть. Это как отнять жизнь в мире, который мне одновременно знаком и незнаком, где небо пылает двумя кровавыми солнцами.

(Я снова наблюдала усиление применение пациентом образного языка. "Два кровавых солнца" — вероятно, символизируют внутренний конфликт между двумя реальностями/ миром грёз и реальностью.)

— Вы поступили так же, как и все ваши друзья. Вы всего лишь поделились своим сном, и в этом нет ничьей вины, включая вашей.

(Смягчение чувства личной ответственности фокус требовалось сместить на коллективную динамику с целью снижения сопротивления и выхода больного из изоляции для стабилизации терапевтического контакта.) Сирота сделал ощутимый паузу, после чего вернулся в диалог.

— Слова, как и поступки, отражаются во времени, подобно эху. Малец был так молод. Я должен был проявить особую осторожность, когда рассказал ему этот сон.

— Откуда вам было знать? Вы сами были еще ребенком, маленьким птенцом, выпавшим из гнезда. Вы не виноваты и должны жить дальше, вопреки всему, что произошло.

(Возврат в позицию жертвы обстоятельств, а не преступника, для снижения внутреннего противоречия. Акцент на незрелость с моей стороны был необходимостью для снятия посттравматического роста. Сошедшие с моих уст слова " должны жить" указывали его взору видимую тропинку на еще не видимом перекрёстке.)

— Жизнь после этого лишена смысла. Она превращается в бессмысленное скитание. Я умер в тот миг, когда Малыш бездыханно рухнул у наших ног. Его голос, звучавший как похоронный звон, навсегда застыл у края той пропасти.

(Демонстрация синдрома выжившего. Происходит обесценивание будущего, как защитный механизм. Необходима смена темы для нарушения цикла руминации - навязчивого прокручивания негативных мыслей.)

— Вы не умерли. Вы все еще живы, но отказываетесь в это верить, тем самым обрекая себя на невыносимо тяжелую судьбу. Позвольте мне называть вас по имени, которое дал вам Очкарик.

— Оно не принесло мне счастья, доктор. Я отрекся от него в дни своей юности. Оно словно проклятие, тянущее меня на дно.

(Отречение от имени являлась на мой взгляд — попыткой диссоциации отделения от прошлого.)

— Я понимаю вас, но с ним связаны и счастливые моменты вашей жизни: мгновения, когда вы обрели друзей, нашли крышу над головой, свой маленький уголок в этом огромном мире. Вы должны позволить позитивным воспоминаниям заполнить пустоту в вашей душе. Дайте свету шанс пробиться сквозь тьму.

— Возможно, вы правы, но я здесь, а то имя осталось в прошлом, и ему уже не наверстать пройденный мной путь. Время неумолимо, как река, текущая вспять.

(Пациент демонстрирует низкий уровень рефлексии в отношении позитивного опыта. Сопротивление сохраняется, но всё же ещё стабилен.

— Да, я вынуждена с вами согласиться. Я понимаю, через что вам пришлось пройти. Я бы многое отдала, чтобы оказаться рядом с вами в тот трудный час, протянуть руку помощи.

— Благодарю вас, доктор, но в те времена ко мне в помощь прислали посланника Бога.

— Расскажите мне о посланнике Бога.